Вишневая

      Месяц медленно подходил к концу, а Есеню по моральному истощению можно было сравнить с пакетиком чая, который заваривали до победного, пока в кружке вода не станет черной от заварки. Пары сменялись тренировками, тренировки сменялись делами по дому, дела по дому чередовались с занятиями. Если мозг и правда умел пухнуть, именно этим он у Вишневецкой и занимался.       Казалось, со дня на день череп не выдержит и лопнет, разрываемый напором серого вещества. Информационный поток равносильный Ниагарскому водопаду разбивал дамбу шаткой психики, намереваясь довести Есеню до нервного срыва.       Маман по обыкновению на ее перегрузки было глубоко наплевать, она все аргументировала тем, что летом Есеня ни хрена не делала и попросту отвыкла быть вечно занятой. Отцу в малодушии тоже было трудно отказать, того больше своя работа интересовала. Ну, а брат был слишком мал, чтобы проникнуться ее проблемами. От семьи поддержки ожидать не стоило и с этим приходилось мириться.       Хоть она сама старательно пыталась убедить себя, что легкая атлетика разгружает мозг, все было тщетно. Так или иначе хаотичный рой мыслей круглосуточно стучал кровью в ушах, не важно была ли она занята тренировками или занятиями. Времени для тишины у нее не было, Есеня словно возбужденный хомячок раскручивала колесо жизни, не в силах остановиться. В конце концов, долг никуда не делся и продолжал угрожающе висеть над ее головой тяжелым булыжником, ежедневно напоминая о последствиях неправильного выбора.       Сталось так, что отрабатывать зачетные единицы приходилось после основных пар в зале и отработки эти выпадали на часы тренировок сборной Зубкова. И, если Даня не тратил на них ни грамма драгоценного внимания, любопытство Вишневецкой нет-нет да уговаривало ее кидать осторожные взгляды на другой конец зала. Длинноногие, подтянутые и самоуверенные они вызывали подспудное чувство зависти и страха столкнуться с ними на соревнованиях.       В одни из дней Есеня уже делала заминку после изнурительной сдачи приседаний, когда на территорию их тренировок покусилась одна из подопечных Владимира Семеновича. Миронов как последний садист и на сей раз не ограничивал свою фантазию, вынуждая Есеню приседать от скамейки. Всякий раз стоило колену неосторожно коснуться пола, счет обнулялся и начинался заново. В какой-то момент она перестала отслеживать количество подходов, сосредоточившись на пожирающем мышцы пламени. Каждое сухожилие, каждый мускул от бедер до пяток горел и стенал в мольбах о пощаде. Сжалился Миронов лишь тогда, когда колени Есени начали подгибаться как бы сами собой, окончательно выходя из-под контроля. После такой нагрузки требовалось минимум полчаса растяжки, чтобы минимизировать риск развития крепатуры.       Дождавшись, когда Зубков отлучится в тренерскую и оставит группу на попечение самим себе, одна из приблудышей откололась от основной массы и тихо прошелестела к Миронову. Длинные русые волосы, заплетенные в тугую косу, стегали спину девчонки на каждом неосторожном шагу. Есеня, растягивая приводящие мышцы, затаилась у шведской стенки. Диалога она не слышала, только видела, как беззвучно открывался Данин рот в ответ на реплики, и то и дело его губ касалась вежливая улыбка.       — Зачем она приходила? — бестактно встряла Есеня, едва девчонка, по виду довольная результатом переговоров, прибилась обратно к своей группе и начала возбужденно рассказывать что-то своим товарищам.       — Заинтригована? — усмехнулся Миронов, складывая руки на груди.       — Ни сколько.       — Ну как скажешь.       Конечно, она была заинтригована, что за идиотский вопрос! Группа Зубкова бесила ее одним фактом своего существования. Она слышала в редкие моменты, пробегая мимо на разминках, как те обсуждали ее, видела эти оценивающие взгляды, чувствовала осуждение кожей. Ей важно было знать, какого черта понадобилось девчонке Зубкова от Миронова. Поджав губы в раздражении и чуть склонив голову на бок, Есеня нетерпеливо ждала, когда Даня наиграется в издевки и сподобится ответить. Так оно и произошло:       — Хотела по-тихому перевестись ко мне на занятия.       Наружу едва не вырвался издевательский смех:       — Что, Зубков настолько невыносим?       Даня пожал плечами. Ему было все равно.       — Ты же отказал?       — Я обещал подумать.       Подумать – это не категорический отказ, но и не полноценное согласие. Пятьдесят на пятьдесят. Раздражение от этих слов с нее не спало, но хотя бы на короткий миг поутихло. Она с тихим вздохом осела на скамейку и спрятала лицо в ладонях. Вновь накатывала усталость. В последнее время она стала синдромом, лекарства от которого не было. Тело пронизывали насквозь невидимые нити обязательств, натягивая ручки и ножки тряпичной куклы Есени, чтобы каждый мог за них подергать. Вишневецкая оправданно чувствовала, что близка к своему апогею: протерпит днем больше, взорвется и улетит на собственном топливе на околоземную орбиту.       Еще ближе к состоянию предполетной подготовки ее подтолкнул Даня, выдыхая внезапно:       — Придется убрать сладкое из рациона. Лишний вес снижает скорость.       Есеня ощущала себя ни в чем неповинной мухой, мирно потирающей лапки сидя на подоконнике, которую неслабо так приложили мухобойкой. Один отточенный удар и от нее не осталось ничего кроме мокрого пятна и пары крылышек.       — Да как ты смеешь, я не толстая! — она готова была броситься на него в ярости, если Миронов не прекратит издеваться.       — Я и не говорил, что ты толстая, я сказал, что ты медленная, — беззаботно отвесил Даня, не поднимая на нее глаз.       В зале своим чередом шли занятия, храм высотой в два этажа с неизменным запахом резины и старой краски радушно размещал под высокими сводами всех, кто желал приобщиться к здоровому образу жизни. Неудобный факт для Есени — в пустом зале убийство совершить было бы проще.       — Тебя на замерах уделала первокурсница из стана Зубкова, — он это констатировал без эмоций в голосе, напрасно строя вид, что этим до глубины души озадачен. — Это никуда не годится.       Владимир Семенович едва не светился ярче прожектора на тех замерах, словно самолично обогнал Есеню на финише. От него она тогда не удостоилась даже оскорблений, хватило только надменного взгляда и раздражающего до последней фибры души цоканья. В унисон с ним зацокала и его беговая свора, тихо переговариваясь за спиной Вишневецкой.       — Ну. может она пусть тебе подиум и завоевывает?       Она удостоилась мимолетного взора Миронова, в котором красноречиво читался отрицательный ответ. Он и сам был не в восторге от команды и, в частности, от самого Зубкова, но вслух этот никак не комментировал. Есеня не знала, откуда в нем столько рвения доказывать кому-то, что в ней есть потенциал и его вполне реально из нее выжать. Разумеется, романтизировать это Вишневецкая не собиралась, ведь прекрасно осознавала, что больше Даня пытается что-то упорно доказать самому себе, а она лишь удобная возможность для достижения личных целей.       Не то чтобы ее это хоть в малой степени ранило или надрывало душу, но ощущать себя вещью пригодной для использования удовольствия было мало. Она и до этого не питала иллюзий по поводу их совместных тренировок, но теперь все стало казаться чуть более простым для понимания.       — Ох, как же ты бесишься, когда не можешь в чем-то преуспеть.       Его слова ножом прилетели в спину, прорывая сквозь ребра путь к живым тканям. Есеня, оторопев, замерла на месте, не зная, какой ответ на такое идиотское утверждение будет считаться адекватным.       — А ты сам с чего завелся-то? — разводя руки в сторону, поинтересовалась Сеня.       Ее одолело то самое чувство, когда сердце проваливается в пятки и стучит там громко и требовательно, тщетно стараясь отвлечь от раздражителя внимание. С лица Есени медленно сползла краска, когда Даня в три размашистых шага сократил между ними расстояние и навис над ней всем своим немаленьким существом, выдыхая приторно-спокойное:       — У нас соревнования в эти выходные, а я не уверен, что ты даже круг потянешь.       — Боишься себе репутацию испортить? — прозвучало это резче, чем она рассчитывала. Видимо, десятки часов, проведенных в зале с ним наедине, развязали язык.       — При чем тут я? — не сбавляя тона, перехватил Миронов. — Ты же сама себя подставляешь. Я свое в соревнованиях уже отучаствовал.         Весь месяц каждый божий день они виделись с Даней на пробежках в шесть утра, а затем встречались после пар для полноценной тренировки, и такая блажь как отдых была недоступна Есене даже по выходным. А теперь по мере приближения соревнований он намеревался вмешаться еще и в ее рацион, лишая последних радостей в жизни – булок и шоколада. Эта сатанинская потребность выжимать из нее максимум на Есене сказалась только животной усталостью и желанием подвесить себя в один прекрасный день на канате.       — Так что избавляйся уже от своих запасов в рюкзаке, — пригрозил Даня, — и маме своей передай, чтобы не подкармливала.       Последней фразой он поставил жирную точку в их диалоге, не желая разводить полемику на пустом месте. Миронов вообще во всех своих приказах был непреклонен и никаких компромиссов не терпел — либо, как он сказал, либо никак. Есене же, в которой матерью природой стальной стержень был заложен ржавый и тонкий, оставалось только безропотно ему подчиняться, изредка находя в себе смелости выдать что-нибудь эдакое в ответ.       — Помру с голоду до твоих драных соревнований, сам виноват будешь.       Его лица тенью коснулась насмешливая улыбка, которую он скрыл, намеренно оборачиваясь к ней спиной. Мироновские манерные жесты заставляли чайник внутри Есени кипеть с такой силой, что крышка с бряканьем подпрыгивала.       — Вишневецкая, я тебе последний раз повторяю: еще раз увижу с булочкой, ты у меня бег будешь до морковкина заговенья сдавать.       Она со злостью схватилась за первое, что подвернулось под руку и послала вслед Дане, не надеясь попасть. Кто бы знал, что пальцы выхватят из сумки именно злосчастный пирожок, а природное отсутствие точности именно сейчас трахнет логику и позволит руке зарядить точно в цель.       В их части зала эффектом взорвавшейся бомбы повисла гробовая тишина. Благо до оравы Зубкова эта сцена так и не долетела. Ошметки тушеной капусты соплями свисли с лица и плеч Миронова, застывшего на месте, точно статуя Давида. Где-то в глубине сознания больно кольнула мысль о неминуемости наказания за такую дерзость. Вместо оправданий, однако, Есеня на свет произвела потрясенный задушенный вздох, прикрывая губы ладонями.       Совсем невовремя ее настигла паскудная привычка несдержанно ржать над любой неловкой ситуацией. Наружу сквозь стыд и страх напористо прорвался смех, поджимая пресс и сводя щеки.       — Я не... п-про... прости... — Вишневецкая, будто в эпилептическом припадке, задрожала и заметалась по залу, давясь смехом, пока воздух в легких окончательно не иссяк, а с губ не начали срываться только частые вздохи вперемешку с чем-то отдаленно напоминающим уханье больной совы. — Я не... не..., — она упала на колени, хватаясь за живот, — я не хотела.       Даня со спокойствием, доводящим до истерики, стряхнул с себя остатки капусты, особо прилипчивый кусок выковыривая из волос. Есене вдруг показалось, что живот ее неминуемо разорвет от смеха, если он сейчас же не остановится.       — Про зачет по канату помнишь? — нарочито бесстрастным голосом поинтересовался Миронов, утаивая за зубами металл раздражения и гнева. Сердце в груди встрепенувшейся птахой влетело громко в ребра, да так и застыло на одном месте. Удушающий щуп смеха ослаб, сменившись нервной дрожью голосовых связок.       — Помню, — покорно ответила Есеня.       Он сделал предупредительный шаг в ее сторону, играя желваками на побелевших щеках.       — Залезай, Вишневая, — сквозь зубы велел Даня тоном непреклонного альфы. Вишневецкая, сама себя не помня от страха, в считанные секунды взлетела крепким хватом вверх. Миронов нарочито медленно начал прохаживаться под канатом, словно лев, выжидающий, когда жертва ослабнет и свалится сама. В какой-то момент ей и вовсе начало казаться, что он сейчас одним рывком дернет за веревку, и она полетит в объятия матов и пола со скоростью тяжелого снаряда       — Лучше б ты так бегала, как лазаешь, — выдохнул он недовольное под нос, вытаскивая из кармана увесистый такой шарик для тенниса. Не успела она опомниться, как снаряд взлетел перпендикулярно вверх, ударяя точно по ее мягкому и нежному седалищу. Есеня заверещала что есть силы от охватившей паники, крепче вцепляясь в канат. Защитная функция организма ответила на это очередной порцией истеричного смеха сквозь слезы и боль.       — Ну, прости, я все поняла, — тщетно пыталась заверить Даню Вишневецкая, беспомощно раскачиваясь на канате, — пирожки — зло. Все, отпусти меня.       — Я и не держу, — безразлично пожал плечами Миронов, примирительно отступая на шаг.       В биологии Есеня никогда не была сильна и лишь одному Богу было известно, каким образом она умудрялась получать пятерки. Но в теме генетики она разбиралась неплохо. И если можно было поразмышлять с точки зрения закоренелого скептика, то выводы были неутешительными: в их отношениях Даня — абсолютный доминант, а она — полный рецессия, и природа это сложившееся положение дел изменить была не способна.       Когда она нехотя сползла с каната, с глазами трусливой антилопы выслеживая малейшие перемены в настроении Миронова, он поставил перед внезапным фактом:       — Я заеду за тобой завтра часов в девять.       — Зачем? — Есеня же с искренним недоумением вытаращилась на него, нервно сглатывая слюну.       — Бестолочь, — промурлыкал Даня, разминая на губах усмешку, — завтра пятница, подготовительный день перед стартами. А нам с тобой пилить не меньше четырех часов на машине на эту гребанную спортбазу.       — А мы разве не должны ехать туда вместе с остальными во главе с Зубковым и его сборной?       Он в ответ только хмыкнул что-то нечленораздельное, будто насмехаясь над ее ответом.       — Ну, если тебе так хочется тащиться туда на поезде, я не настаиваю.       Перспектива провести с ним в узком, запертом пространстве не меньше четырех часов внезапно начала угнетать. Есеня осознавала, что из двух зол стоит выбрать то, у которого есть машина, но от этого принять подобные вести на чуть более позитивной ноте не получалось. Кажется, этой новостью Даня был обрадован еще меньше, чем она, но выбора у них обоих, если так посмотреть, не было. А посему она просто вынуждена была ответить ему покорным кивком, упуская из виду самодовольную улыбку, поплывшую по лицу.       — Хоть бы зачет по канату поставил, — пробубнила она неслышное под нос, на что послышалось незамедлительное, коронное:       — Обойдешься.       — Жмот, — не скрывая разочарования, огрызнулась Вишневецкая, с горя надувая щеки в знак глубокого оскорбления.       — А за это можно и в багажнике на соревнование поехать или хуже — с Зубковым в плацкарте.       Миронов нарочито серьезным тоном процедил фразу сквозь зубы, выстреливая в сторону Есени остатками капустных запасов с плеча. Последнее, что слышала она перед тем, как хлопнула дверь раздевалки, обещание Дани устроить ей на базе веселую жизнь.