Горизонт Событий

      Я замерла, нервно сглотнув, увидев заставшего нас Голода, прислонившегося плечом к дверному косяку. Он говорил расслабленно, будто озвучивал неоспоримую истину, но тёмные глаза неотрывно смотрели на Мальбонте, следили пристально и насторожено.       Нефилим глядел в ответ куда красноречивее, не скрывая неприязни и самоуверенного превосходства.       Он сорвал цепь со своего плеча, сжал её вытянутыми вперёд руками, и выражение лица Голода тут же изменилось. Всадник отлепился от двери, выпрямился, приготовился то ли бежать, то ли нападать.       — Два по цене одного, — оскалился Мальбонте, собирая в пальцах густую и клубящуюся дымом тёмную силу.       Та разлилась по цепи, и почудилось, будто тяжёлые звенья начали гореть. Только сейчас я задумалась, что Нефилим в самом деле искал в доме Войны, и какую цель преследовал. Укол испуга в самое сердце последовал незамедлительно, я стояла между ними, не шевелясь и не зная, что делать.       — Аккуратней, Нефилим, — цокнул языком Голод, но в тоне угадывалось волнение. Его кадык нервно дёрнулся, несмотря на широкую, располагающую улыбку. — Слабости есть у всех, и ты — не исключение.       В моей груди снова стало тесно. Мальбонте всегда удавалось держать себя в руках. Но, кто знает, может, Всадник попросту не испытывал своё влияние на нём?       — Сейчас ты не сумеешь превратить их в силу, тобой движут далеко не благородные порывы.       Всадник сделал пару шагов, стремясь встать между Мальбонте и мной, закрыть собой от дикого, необузданного зверя. Он так и говорил с Нефилимом, словно укротитель, избравший метод пряника, с тигром.       Мальбонте выгнул тёмную густую бровь, бросив тяжёлый взгляд на меня, спрятавшуюся за плечом Голода, и в темноте глаз полыхнула такая разрушительная злость, что я невольно сжалась. Он… ревнует?       — Я оторву тебе яйца, если ты посмел к ней прикоснуться, — заявил Мальбонте.       Без угрозы или желания запугать. Твёрдый факт вместо пустых обещаний. По моей коже пронёсся табун мурашек. Не хотелось думать, что он способен сделать со мной, если заподозрит в неверности. Хотя кто бы говорил! Но благоразумие подсказывало молчать.       Нефилим решительно направился к Голоду, приготовив цепь, и тот попятился, выставив вперёд руку, словно от огня.       — Воу, воу, полегче, герой! — смешок Всадника уже выдавал нервозность. — Ты сейчас прямо весь состоишь из пороков, начиная от похоти и заканчивая жаждой убийства, а я-то считал, что ты мёртв внутри, преисполнен и давно лишён желаний. А то, оказывается, был самоконтроль.       Он продолжал пятиться, а Мальбонте — наступать. И так по кругу, не сокращая расстояния между собой.       Но теперь я оказалась за спиной Нефилима и растерянно глядела на обоих.       — Я не опасен для тебя и не стану использовать твою слабость, потому что в сущности мы хотим одного и того же.       Надо вмешаться, что-то предпринять, иначе поубивают друг друга. Мальбонте казался чересчур самонадеянным и собирался забрать меня с собой, а идти с ним не пойми куда в мои планы не входило. Голод хотя бы чётко обозначил конечную точку маршрута.       — Заткнись, — приказал Мальбонте, ринувшись к сопернику со скоростью звука, но Всадник увернулся.       Они двигались так быстро, что я не могла уследить. Голод не нападал, только уворачивался, а Наместник двигался, как киборг. Как сметающая всё на своём пути машина, состоящая из гнева и тьмы.       И без того разгромленная спальня Войны претерпела ещё больших хаос.       В конце-концов Голод запнулся и упал на одно колено, а Мальбонте занёс над ним кулак и ударил так, что тот прокатился по полу и врезался в ножки кровати.       Всадник больше не смеялся, вытер кровь с губы, попытался вскочить, но Нефилим не дал ему места для манёвра. Замахнулся цепью, что словно стала продолжением его руки, змеёй, имеющей разум и цель. Но Голод молниеносно отломал от кровати продолговатую металлическую деталь, похожую формой на лом, и выставил перед собой. Мне показалось, что он пытался ударить Мальбонте, но нет. Он боялся далеко не его.       Цепь вцепилась в преграду, будто голодная анаконда, обвилась кругом, сдавила удавкой, раскалилась.       Голод застонал, захаркал саркастичными смешками, но продолжал держать лом перед собой, заслоняясь им, как щитом.       — Понял, под чью дудку пляшешь… знакомая мелодия. Вот только, — он поднял голову, дунул, откинув упавшие на глаза кудри, и посмотрел в непроницаемое лицо Мальбонте. На его лбу пролегли глубокие морщины. — Ни к чему тратить силы на меня. Я не стану вмешиваться в семейные разборки Монрейн и Саншайра. Я хочу того же, что и ты: защитить Вики, вытащить её отсюда!       Мальбонте замер на миг в нерешительности, оглянулся и вновь смерил меня жутким пристальным взглядом. А Голод меж тем продолжал.       — И я в отличии от тебя знаю, как её спасти, вывести из мясорубки в безопасное место. Подумай сам, здесь твоя женщина — лёгкая мишень. А я обещаю сохранить её для тебя в обмен на свободу. А ещё… — он с трудом, но поднялся с колен, но сбросить цепь так и не сумел. Металл под её сомкнувшимися звеньями начал плавиться. — У тебя что-то отняли, а я могу найти способ это вернуть.       Уголок рта Мальбонте презрительно дрогнул.       — Ложь. Вернуть это может лишь Властелин, и я выбью из него всё до капли.       Голод снисходительно покачал головой:       — Ты ведь не знаешь этого наверняка. Считай, что я буду твоим Планом «Б». И тебе не будет лишним заполучить должника, на которого не распространяется влияние Монрейн. Кстати, ты ведь ищешь Войну? Он во Дворце Любви.       Всадник напирал на выгоду, плавно обтекая тему чувств. На жалость давить бесполезно, как и на светлые эмоции. Я ощущала себя разменной монетой в их партии. Мальбонте колебался. Стиснув зубы, он напряжённо думал. Оставалось надеяться, что в этот самый миг голос Царицы не звучит в его голове, а её воля не управляет им. Иначе всё пропало.       Мускулы на руках Нефилима напрягались, вибрировали, будто под кожей ползали змеи, вены надувались чёрным от непосильного напряжения. На щеках играли желваки. Он почти рычал, норовя броситься на Голода, разорвать голыми руками, совершить что-то страшное и непоправимое. Давил, наседал.       По своей ли воле?       Мальбонте, которого я знала, презирал бы себя в этот миг. Он бы не стал чьей-то марионеткой, слишком гордый, своенравный и независимый.       Видя его состояние, я бросилась к нему, наплевав на опрометчивость. Подобралась близко, коснулась лица. Нежно, осторожно, будто протянула руку в пасть бешеному дракону, отдавая целиком доверие, демонстрируя свою беззащитность, давая ему право распоряжаться моей судьбой.       — Мальбонте, послушай меня… — мои дрожащие пальцы обвели напряжённые скулы.              Две пропасти тьмы в вырезах глазниц обратили на меня свой взор, жгли, пожирали, угрожали уничтожить. Бедный мой, в нём столько ненависти, которую так долго держал взаперти, а теперь она вырвалась и ликует… беснуется, разрушает всё на своём пути.       — Я помогу тебе, я не оставлю тебя. Мы вместе найдём способ… Поверь мне…       Не дожидаясь реакции, я порывисто поднялась на носочки и поцеловала его. Обхватила своими губами его твёрдые и сжатые в тонкую линию губы. Вложила в это прикосновение всю нежность, заботу и любовь, на какую была способна, какую до сих пор чувствовала к нему.       Сердце пустилось в галоп, в груди разлилось приятное тепло, словно во мне росло нечто необъятное и светлое, согревало, дарило покой, умиротворение… Я хотела, чтобы это мгновение длилось вечность.       Но Мальбонте вдруг резко укусил меня, так, что брызнула кровь. Мой свет обжёг его. Свободной рукой он схватил меня за волосы на затылке и до тупой боли натянул их, не отпуская мой рот, вгрызаясь в него. Алчно, жестоко, будто собирался съесть.       Я сдавленно заскулила, но не пыталась вырваться, потому что иначе он мне больше не поверит. Тьма победит.       Движение совсем рядом, звон, треск.       Нефилим вздрогнул, оттолкнул меня с такой силой и яростью, что я отлетела к стене и ударилась головой. Но не отключилась, несмотря на шум в ушах и туман перед глазами. Видела, что из груди Мальбонте торчит кусок расплавленного напополам лома. Цепь упала на пол с глухим звоном.       Голод не стал мешкать: с силой всадил второй обрубок в грудь Нефилима и держался за него, глядя врагу в глаза и что-то шепча. Было заметно, насколько напряжён Всадник, на его висках вздулись жилы, а пот потёк по лбу.       — Спи… усни, — приказывал он, но Мальбонте сопротивлялся, хоть и его движения стали заторможенными, тягучими.       — Слабости есть у всех, — чарующим гипнотическим голосом продолжал Всадник. — Поддайся же своей… давай…       Немой и неподвижный поединок продолжался, пока я не пришла в себя. И завершился стремительно: Мальбонте всё же упал на колени, а Голод воспользовался этим, ловким и резким движением свернув ему шею. — Нет! Не-е-е-ет! — крик встал поперек горла.       Всё ещё дезориентированная я рванула к Мальбонте, захлёбываясь слезами, но Всадник поймал меня за талию и потащил к выходу.       — Спокойно, твой парень жив. Спасибо, что отвлекла, — он сдержал рвущуюся усмешку, но всё равно получил по лицу.       Я целилась ногтями прямо в глаза, но Голод вовремя повернул голову, и мне удалось лишь оцарапать щёку.       — Перестань, сама же понимаешь, что с ним бесполезно договариваться. Властелин лишил его света, — сообщил Всадник, утягивая меня в коридор, а я только и могла смотреть на лежащего на полу и истекающего кровью Нефилима, оставшегося среди разрушенной спальни-пыточной.       Сердце болело, отчаянно колотилось о рёбра, вопило, рвалось к нему.       Увидимся ли мы ещё когда-нибудь? Станет ли он когда-нибудь прежним? Так много вопросов, а будущее так туманно…       Отвлекла? Если и для Мальбонте это выглядело так, то он сочтёт мой поступок предательством… очередным… ведь с Шепфа было то же самое. Мне стало так тяжело, что невозможно дышать. Нет, нет, что же я наделала! Он никогда не простит, он убьёт меня… Пусть тоже предал, разбил сердце, причинил боль, но… наши деяния несоразмерны.       — Ты ведь понимаешь, что он отомстит?       Голод неопределённо отмахнулся. Он тянул меня вперёд, заставляя бежать. Тараторил что-то о Люцифере, Мими и ещё одной полуживой девушке, которых удалось найти.       — А остальные? — на автомате спросила я, на что он только покачал головой.       Люцифер, поникший, измученный, с совершенно потухшими глазами придерживал обеими руками искалеченных Ости и Мими. Вулканик протестовал, не хотел принимать такой тяжёлый груз. И тогда Голод покачал головой:              — Кто из вас ещё в состоянии бежать, лучше поторопиться. Я могу взять только одного.       — Бери Мими, — твёрдо сказала я, и Всадник пожал плечами, не став возражать.       Прыгнул в седло, и мы с Люцифером передали ему дьяволицу, которую Голод уложил перед собой.        И кивнул в сторону тропы, по которой будущие наложницы Войны когда-то поднимались с пьёнами.       Дорога, огибающая царство Чумы, и ведущая прямиком к порталам. Путь не очень сложный и даже близкий. И мне хотелось верить, что мы сможем добраться без приключений.       — А теперь, бегите так быстро, словно за вами гонится Смерть, — с усмешкой авантюриста сказал Голод, оценив собственную шутку по достоинству. — Встретимся около портала. Без меня вы не сможете его активировать.

***

      Свет становился всё ярче, заливал вершину горы, напирал, спускался вниз лавиной, затапливая жгучим, губительным для теней сиянием. Словно радиация, исходящая от умирающей звезды. Агония, предчувствие скорой развязки.       Смерть не был удивлён, узнав, что Царица никуда не сбегала. Что всё время находилась рядом, пока он просчитывал, вычислял и строил планы.       Каким-то неподвластным анализу и логике чутьём он чувствовал это. Но не имел доказательств, а с ними и оснований делиться подозрениями. Новая роковая ошибка? Если прежняя привела к бойне, то эта… может поставить жирную точку в существовании всего сущего.       И он уже знал, каким образом, но был готов. Если и не ради Властелина, то хотя бы ради всего живого. Ради самой жизни, без которой не будет и Смерти.       Он шёл по обломкам, перешагивал упавшие колонны и дебри поломанных кустов с высохшими розами. Держал на готове косу, хоть влажные пальцы постоянно соскальзывали, не могли вцепиться крепче.       Дворец Любви, рухнув, едва не унёс с собой Войну, мог стать его могилой, клеткой, обеспечивающей вечные муки. Глупый, импульсивный брат. Иногда Смерть завидовал ему. Тому, что Война способен чувствовать что-либо, будь то ненависть, гнев или любовь… У него ничего не бывало наполовину — сразу до максимума, до апогея, до безумия и разрушения. Бурлящий котёл страстей, заключённый в живую оболочку. Война не владел чувствами, это они владели им и грозились уничтожить. Но лучше так, чем полное, всеобъемлющее равнодушие, на которое обречён Смерть.       Он соткан из секунд, стрелок часов и математических расчётов. Из покоя и льда. Дитя вечной зимы. Не добрый, но и не злой. Лишённый граней, лишённый особых черт. Не способный вкусить прелестей жизни, а потому и сам всё равно, что мёртв.       Он брезгливо отряхнул рукав пальто от пыли, перехватил косу в другую руку и нахмурился, глядя на сгорающего в собственном пламени Войну. Если не забрать его отсюда, брат будет страдать вечно.       На мгновение Смерть подумал, что Третий заслужил подобную участь, что куда хуже заточения. Пошёл на поводу собственной силы и угодил в западню.       Любовь мертва, как и её Дворец, но они оба ещё способны забрать с собой и Войну.

      «От этого союза счастья жду,

      В любовь он может превратить вражду…»

      Некстати вспомнились слова какого-то поэта, и Первый Всадник вздохнул, ткнув косовищем брата в бок. Но тот схватился в ответ с такой отчаянной нежностью, будто его ткнула та, о ком и мечтал.       — Монрейн! Молю тебя, не уходи! — хрипел Война, ползая в своей крови и грязи.       Его лицо раскраснелось от слёз, глаза, полные тумана и страданий, опухли, совсем утратив осознанность.       — Я говорил, что привязанность к ней тебя погубит… — разочарованно покачал головой Смерть, попытавшись поднять брата с земли. — Как и меня…       Но оставил эту затею, услышав за спиной тихие, но наглые хлопки чьих-то маленьких ладоней.       Хлоп, хлоп, хлоп.       Так обычно со зрителей, поражённых представлением, спадает шок, а следом обрушивается шквал аплодисментов. Так начинается ливень, уронивший на землю первые тяжёлые капли. И обвалу почвы под ногами тоже предшествует несколько мелких камешков.       Тотчас забыв о Войне, Смерть обернулся. Медленно, с достоинством и присущем ему спокойствием, хотя внутри всё натянулось, напряглось, зазвенело и загудело, норовя лопнуть, треснуть, рассыпаться, порваться.       Высшая точка напряжения.       Кульминация его личного романа.       Прямо перед ним стояла незнакомая девушка. Небольшого роста, тонкая, как молоденькая берёзка, даже хрупкая. Чёрно-фиолетовые короткие волосы хаотично падали на лоб, но большие глаза на сердцевидном лице смотрели прямо, без страха и до щемящей тоски знакомо.       Сталь и решимость. Монрейн не считала нужным и возможным щадить врагов. Смерть смиренно улыбнулся уголками губ, с горечью, царапнувшей горло, отметив, что теперь и он входит в число недругов.       — Здравствуй… сестра… — перехватив косовище обеими ладонями, он поставил косу перед собой, как всегда делал с тростью.       Но складывать не стал. Нет смысла, боя не избежать. И раз уж Монрейн решилась прямо заявить о себе, она не отступит. И надеяться на то, что Царица решила сдаться или попросить о мире или переговорах, тоже не приходилось. У неё в рукаве козырь, который Смерть по наивности уступил.       — Смешно слышать о погубившей тебя привязанности, — она саркастично надула губы, скорчив злобно-трагичную гримасу. — Особенно после твоего предательства.       Она сделала два лёгких, пружинистых шага в сторону, обходя его полукругом, и Смерть повернулся следом, не разрывая зрительного контакта.              Он ответил бесцветным голосом, но внутреннее состояние норовило прорвать оборону контроля, напирало, давило. Один неверный шаг, и всё будет кончено. А на благоприятный исход дана лишь одна последняя попытка. Словно у сапёра, внезапно охваченного сомнениями, наедине с бомбой.       — Монрейн, прошу, выслушай, — настоятельно попросил он, стараясь не допускать в голосе поучительных менторских тонов. — Я совершил ошибку, признаю. Это делалось из лучших побуждений, меня беспокоило то, как к тебе относится Война. Эти чувства разрушали его… уже тогда.       Смерть мимолётно взглянул на сошедшего с ума и рыдающего брата, и Царица тоже проследила за его взглядом, но ничего в ней не ёкнуло, не отозвалось теплом или жалостью. Не заставило задуматься или усомниться. Она лишь презрительно хмыкнула.       — Но то, как поступил с тобой Саншайр… я не мог и предположить, что он обвинит во всём тебя. Я не одобрял его решений… Как и не мог по понятным причинам исполнить твою просьбу. Не мог убить тебя. Я всё ещё верю, что мир возможен, — отставив поблескивающую в отсветах пламени косу в сторону, Смерть протянул свободную руку сестре, отчаянно надеясь, что та прислушается. — Прекрати, прошу тебя, пока всё не зашло слишком далеко. Всё можно исправить. Мы вместе пойдём к Саншайру, я, наконец, объясню, что он неправильно меня понял. И всё наладится. Всё будет как раньше.       Агония… здравого смысла ли… мира… Или самого Всадника. Он понимал, насколько наивно звучит, он сам погряз в отчаянии и прорвавшемся из ледяных недр чувстве горькой вины.       — Исправить?! Расскажи это Любви!       Монрейн откинула голову назад и разразилась таким громким, злобным и горьким хохотом, что Саншайр, наверняка, его услышал.       — Зачем ты носишь на шее её портрет? — она надменно вздёрнула подбородок, указав на спрятанный кулон одним лишь движением зрачков.       Свет пробил пелену облаков и копоти. Во Дворце настал ясный весенний день, но на душе у Смерти по-прежнему стояла промозглая поздняя осень. Серая и унылая.       — Ты всегда пытался усидеть на двух стульях… — насладившись затянувшимся молчанием, сквозь смех выплюнула Царица, и голос источал яд и презрение.       Казалось, присутствие Войны только наполняло её яростью, но сам он оставался бесполезен. Сейчас Монрейн будто вытягивала из него силы, хотя должно быть наоборот. Смерть ещё надеялся… на то, что она одумается. Или хотя бы на то, что потонет в своих эмоциях и оступится. Но нет. Следующие слова обрубили невидимую верёвку, и острое лезвие гильотины полетело вниз, подписав их семье смертный приговор.       — Ты наивен, брат. Ты в упор не замечал, что Саншайр сошёл с ума и возжелал сделать меня рабыней. Поставить на колени, лишить права голоса и свободы! С твоей лёгкой руки и твоего одобрения он заковал меня в цепи, даже не выслушав! И после этого ты говоришь мне о возможности мира?! Так знай же, что для меня вы всегда были семьёй! Не слугами, не порождениями ошибок, а именно семьёй! И я любила вас всех! Любила, чего не отрицаю и не считаю это болезнью! А вы убили Любовь, тем самым плюнули мне в душу! Отвернулись, когда я нуждалась! Встали на его сторону! Назвали меня чудовищем. Я никому из вас этого не прощу. Никогда.       Слова, острые, словно стрелы, хлынули из неё единым армейским залпом. И каждая попала в цель, вонзилась в сердце, пустила кровь, а в ней разлила отраву.       — Я должен отвести тебя к нему… — Смерть уже не верил в собственные убеждения. Но иного выхода не видел.       Он чуть опустил подбородок и взглянул на неё теплее, почти с мольбой.        — Вы должны поговорить наедине.       С этим Монрейн согласилась.       — О, да. Должны. Я ведь хотела сделать всё правильно, брат. Я не хотела причинять зло вам. Только ему. Но теперь вижу, что всё сложилось наиудачнейшим образом, и мой изначальный план не был надёжным.       Два неспешных стука сердца понадобилось для реакции. И время потекло будто в замедленной съемке. Растянутое, фальшиво тягучее. Он успел широко расставить ноги, приготовившись к бою, что обещал стать стремительным и сокрушительным. Схватить косовище обееми ладонями, замахнуться. Краем сознания даже понадеялся на ошибку, на то, что сестра блефует, и никакого козыря у неё нет. Но Царица ловко отпрыгнула. На достаточное расстояние, чтобы опередить его рывок. От нового ушла, превратившись в неясную дымку, стала бесплотной. Всадник понимал, что вкладывается в поединок не в полную силу, он боялся ранить её, хоть и стремился пересилить себя. Но страх оказался сильнее, собственная сила стала для него преградой. Мешал разум, мешали мысли: «Что будет со всем остальным миром, если Монрейн погибнет?»       Она всегда была смелее, хитрее, решительнее… А в моменты безумия боя и вовсе бесстрашна. Смерть понял, что проиграл ещё до того, как это случилось.       — Опомнись, Мон! Я не могу допустить твоей гибели, остановись!       Но она не послушала, вынула из декольте карманные часы на цепочке, окованные серебром и инкрустированные жемчугом. Те самые, что Смерть потерял… те самые, что были точной копией основного циферблата Оси.       Ещё не совсем понимая, что она делает, он отчаянно протянул руку, попытавшись вырвать артефакт, а вместе с тем косовищем сбить её с ног, но Монрейн снова отпрыгнула: ловкая, как кошка. Что-то зашептала, поднеся часы к губам, а после попросту остановила стрелки.       Смерть успел лишь судорожно вдохнуть, расширить диафрагму, удивлённо приподнять брови, осознать, что в груди стало тесно, а конечности замедлились и одеревенели, словно его погрузили в вязкое застывшее желе. Пытался сопротивляться, но неведомая и мощная сила заклятья пресекала любые попытки. Коса выпала из рук, со звоном ударившись об обломки камня. А он так и остался стоять в причудливой атакующей позе. Лишь краем глаза успел заметить, что стрелки на небесных часах, которые он мог по желанию видеть из любой точки мира, прекратили движение, замерли, застыли, сломались.       — Конец всему… — успел подумать он со странным даже для себя безразличием.       А потом сила заклятья поглотила и разум, заковав в прочную корку изо льда и обсидиана.       Монрейн ещё с минуту вглядывалась в фарфоровое и неподвижное лицо Первого Всадника, не общая внимания на стенания Войны и льющийся с неба свет. Ей не верилось, что получилось, казалось, что если отвернётся, он оживёт и перерубит её косой. Но время шло, несмотря на остановившиеся часы, а брат оставался всё также неподвижен.       Статуя, замершая в пространстве, парализованный живой организм. Она не была уверена, что сознание Смерти замерло, для неё уже подобное существование стало бы мучением, худшей участью. Но он не оставил выбора.       — Ты — заложник не только Любви, но и страха. Ты слишком любишь жизнь и боишься сгинуть.       Она тронула пальцами холодную щёку брата в знаке немого прощания. Прикрыла веки, тихо выругавшись, порывисто и раздражённо обняла его, обхватила руками неподвижную фигуру, прижалась щекой к его плечу, прошептала бессмылицу.       Выдохнула, отступила.       Не чувствовала изменений на себе — вечная, неподвластная времени, но, оглядевшись вокруг, подметила разницу. Стало тихо, слишком тихо, не считая криков Войны. Природа вокруг остановилась, будто кто-то нажал на «паузу» прямо посреди фильма. Водопад, ползущие по небу облака… рябь на поверхности озера, подхваченные ветром листья и частички пыли и пепла попросту зависли в воздухе, как и сорвавшиеся со шпилей Дворца обломки так и не достигли земли, а пламя теперь походило на нарисованное. Вакуум. Но Тьме привычно такое состояние, знакомое, навевающее смутные воспоминания о начале… Том периоде, который рожденные от матерей зовут детством. Когда не существовало ничего и никого… только две необъятные силы наполняли серую пустоту. Тьма и Свет. Монрейн и Саншайр.       Она сжала в пальцах заветные украденные часы, ностальгически улыбнулась, дёрнув уголком рта, размахнулась и швырнула их в сторону озера. Но они тоже просто застряли в воздухе, едва выпав из её руки, на что Монрейн закатила глаза, смирилась и убрала артефакт обратно в карман.       Выпрямилась и тут же почувствовала движение за спиной. Развернулась на пятках, оценивающе оглядев сперва Нефилима, затем и цепь в его руках.       — Молодец, — хмыкнула, на что он раздраженно повёл бровью, мол это были пустяки. Недостойное задание, не по его возможностям. — Обошлось без неприятностей?       — Хозяина дома не оказалось, — буркнул Мальбонте, даже не взглянув на бьющегося в припадке Войну. Монрейн наклонила голову, проницательно улыбнувшись. Пришёл сюда пешком… вернее, прибежал, преодолел горы, значит, был уверен в конечной цели.       — У меня тоже имеется улов, — хлопнула она в ладони с видом рабочего, справившегося со сложной задачей, которому теперь полагается премия. Мальбонте взглянул на Смерть, но если и удивился, виду не подал. Никак не отреагировал и на замершее время. Сразу зашагал к Войне и набросил заветную цепь тому на шею. Дальше артефакт справился сам: сковал Всадника по рукам и ногам, обвился вокруг горла, от чего тот начал орать ещё громче, но в чувства не привёл.       Монрейн вприпрыжку приблизилась к обезумевшему брату, взяла его за шкирку и потащила по дорожке к озеру. Махнула другой рукой, и прямо у берега возник портал в виде чёрной, закручивающеся спирали.       — Раз Голод сбежал, он не будет против, если мы погостим у него, — она глянула на Мальбонте исподлобья и улыбнулась во все акульи зубки на личике Латри. Нефилим безучастно отвёл взгляд, на что она едва не рассмеялась, но ничего не добавила, лишь подумала:       «Попался, проказник. Решил, что я не узнаю».

***

      Мирэниелис пила вино и смотрела в одну единственную точку в стене. Взгляд переменчив, как морские волны: то налетал вихрем, сверкал молниями гнева, то успокаивался, становился скорбным, надломленным. Без своих доспехов и оружия Наместница не выглядела жестокой воительницей, а просто потерянной женщиной.       Чума успела в сотый раз пожалеть, что рассказала подруге о судьбе её родного мира. Уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь.       Физические раны Мирэниелис Всадница залечила, а вот душевные — задача куда сложнее. Да ей бы со своими сперва справиться.       — Всё кончено, — вздохнула, наконец, Мирэн, одним жадным глотком осушив бокал и бросив тот прямо в стену. Её лицо ожесточилось безумной решимостью. Разлетевшиеся капли осколков распугали крыс, что с недовольным писком ринулись во все стороны.       Чума лишь закатила глаза, откинувшись на велюровую спинку дивана, расшитую золотыми узорами. Белое и золотое — это её цвета. Постучала по стеклянному столику длинными, выкрашенными желтым лаком ногтями, надула губы.       — Ничего не кончено, ты можешь остаться здесь, со мной, разве нам не было весело? Разве всё, что было — лишь притворство?       Наместница на это горько расхохоталась. Смех грудной, надрывный, выдающий рвущуюся наружу боль.       — А ты уверена, что сможешь сохранить свой дом? Мы все — пешки. И наше дело заткнуться и ждать, пока Царица позовёт. Она сполна продемонстрировала свою власть на турнире, а я сполна почувствовала свою ничтожность.       Чума ударила кулаком по столешнице, что подпрыгнула посуда. Поднялась, подошла к подруге, настырно схватила её за плечи и встряхнула, приводя в чувства.       — Теперь ты сможешь дать отпор! Зелье, что я тебе давала, помнишь? На то я и Всадница, на то и повелеваю болезнями, что способна найти от них лекарство!       Убеждения, факты, да только всё без толку. Мирэниелис вырвалась, провела ладонью по бледному лицу и парировала, не щадя:       — Нет! Зельем не оборвать кровную связь. Кровная связь — это никакая не болезнь, и я обречена. И ты это знаешь.       Широкими шагами командира, шествующего перед войском, Наместница преодолела гостиную, подошла к бару, вытащила ещё одну бутылку белого кислого вина, откупорила, подцепив ногтем, начала пить прямо из горла.       — Я не хочу быть марионеткой, Чума! — заявила она, вытерев рот и обернувшись через плечо к Всаднице. — Я прошу тебя: убей меня, если она мной снова завладеет. Просто убей! Для меня потерять достоинство страшнее, чем умереть.       Чума скрестила руки на груди, скептически фыркнув. Она слышала это множество раз. Одно и то же. Мирэниелис была из тех, кто сделан из чугуна, а это хрупкий металл, несмотря на внешнюю твёрдость. Гнуться не способен, сразу ломается. Так и она: непробиваема в своих представлениях о мире и не готова прогибаться под перемены.       Нервно слизывая помаду с идеально обведенных губ, Чума на миг отвлеклась, задумалась, что давно не слышала новостей от братьев, как вдруг её взгляд упал на крыс, которых в её доме бегало бесчисленное множество. Священные и любимые животные, которым отдавала наилучшие объедки с собственного стола. И относилась к ним всяко лучше, чем к слугам. Ещё несколько секунд назад зверьки бегали, занятые своими делами, пищали, перебирали лапками, а теперь… просто остановились, замерли в причудливых позах, как игрушки в театре. Их красные глазки остекленели, хвостики выпрямились.       — Какого хрена? — нахмурилась Чума, нагнулась, подняла одну из крыс, осмотрела. Зверёк жив, только почему-то не шевелился. Мирэниелис тоже заметила неладное и озадаченно смотрела на подругу. Положив крысу обратно, Чума бросилась к окну, распахнула его, открыв вид на унылые пустоши своих владений, надеясь впустить в дом свежий ветер, но воздух тоже оказался статичным, совершенно неподвижным, как течение в реке, журчание которой больше не было слышно.       Она окончательно погрузилась в недоумение, когда заметила в небе силуэты птиц, будто подвешенных на ниточке.       — Что происходит? — Мирэниелис подошла к ней, тоже всматриваясь в картину за окном, что словно превратилась в пейзаж масляными красками.       — Не знаю, но мне пора связаться с братьями.       Чума выругалась и побежала в лабораторию, хватая по пути свой белый халат.       Лаборатория — рай белизны и науки, от пола до потолка заставленный колбами, механизмами и резервуарами с плавающими в них светлыми созданиями. Почти как у Смерти, но Чума гордилась своим творением, мечтала превзойти брата хотя бы в этом. Все болезни миров подчинены ей, и от всех у неё найдется лекарство. От любого недуга, кроме двух самых опостылевших: любви и кровной связи.       Хотя Всадница слишком долго ставила опыты над творениями Властелина, что почти достигла цели, почти смогла изучить суть, найти ту самую ниточку, которую легко оборвать… почти.       В лаборатории суетились прислужники, в панике бегающие меж резервуаров. Некоторые из них укладывали пробирки в кейсы, а готовые зелья-стимуляторы света оставались без надзора.       — Что вы делаете, придурки?! — рявкнула Чума, и слуги тут же обратили на неё внимание, попадали на колени, наперебой что-то завопили.       — Время остановилось, госпожа! Близится конец!       — Что за бред?! — в недоумении Чума вскинула бровь, скептически изогнув уголок рта. — Что вы несёте?! Если бы время остановилось, это бы значило, что Смерть…       Но её мысли оборвал злобный и пробирающий до костей хохот Мирэниелис. Безумный, холодящий кровь. Что-то лишало её воли, враг, ломящийся в разум. Враг, которому Наместница не могла противостоять.       — Ну уж хуй тебе, Мон! — выругалась Чума, подлетела к пробиркам, схватила одну из них и рванула к подруге с намерением влить той в горло.       Стимулятор сил света… на тёмных созданиях она это снадобье не испытывала, но в экстренной ситуации все средства хороши.       Мирэниелис затрясло, заколотило крупной дрожью, изо рта и носа хлынула чёрная пена.       «Уж лучше сама сведу тебя с ума, чем позволю ей…» — не успела Чума подумать, как Наместница вдруг встала, воспряла и закричала. Лабораторию наполнил хруст ломающихся костей. Тело Мирэн изогнулось и принялось трансформиться.       Чума невольно попятилась, хлопая глазами и уже зная, что произойдет дальше.       — Спасайте наработки! — завопила она, обернувшись к слугам. — Живо! Унесите как можно больше, бегите отсюда! Эти зелья нужны Властелину! Шкуру спущу с того, кто хоть одно потеряет!       С собственными потерями она заочно смирилась. Истинный облик воительницы Мирэн, что была древнее самой Чумы, внушал ужас и благоговение, а её сила, направляемая рукой ненавистной сестры Всадницы, уничтожала всё на своём пути. Хрупкое стекло, колбы и трубочки. Плачевная и звонкая мелодия битого стекла. Уничтожение целых столетий трудов, обесценивание всего, что дорого Чуме.       Всадница рыдала, не пытаясь сдерживаться. Но дралась, защищала себя и своё детище, хоть и жалела любимую подругу, до последнего не желала её терять, опасалась нанести смертельный удар. Завоевательница… та, кто с лёгкостью ставил на колени богов или тех, кто себя ими мнил.       Она сражалась с собственной привязанностью, переступала через собственные чувства, и в самой ней что-то умирало, ломалось, изменялось навсегда.       Когда живёшь вечность, любого рода перемены даются сложнее… невыносимее. Трудно смириться, что как раньше уже не будет. Трудно, но надо.       Чума глотала солёные вязкие слёзы, сжимая в объятиях тело Мирэниелис, вернувшееся в привычный вид. Зверь повержен, даже Тьма отступила, наигравшись. Но причинённый урон всё же непоправим.       — Мне не удалось сохранить свой дом, — с печалью в голосе прохрипела Мирэн.       Слёзы Чумы падали ей на лоб. Всадница то и дело всхлипывала, а Наместница крепче сжимала её ладонь. И вместе с прикосновением в помутневших глазах сверкнула привычная сталь.       — Но ты ещё можешь спасти свой! Не дай ей всё уничтожить. Другого дома у тебя нет.

***

      Война сплюнул себе под ноги густую слюну, смешанную с кровью и какой-то солёной дрянью. Первое, что почувствовал — ломоту во всём теле, как будто по нему дракон топтался, перемалывая лапами кости и давя органы всмятку.       Голова гудела, как после знатной пьянки. Хотя Всадник с трудом мог представить, сколько должен выпить для получения такого похмелья. Он с трудом помнил, что случилось. Последнее — как пробил купол и ворвался во Дворец Любви, как поливал его огнём, сидя на драконе, а потом…       — Блядь, — выругался он, попробовав пошевелиться, почесать лоб и осознал, что тело не слушается. Руки закованы в сраную цепь.       — Это ещё что?       Всадник с трудом открыл глаза и осмотрел себя: грязный, как свинья, словно валялся в луже. Весь в крови. Рубашка висела клочками, а под ней зияли ещё не зажившие рубцы колотых ран. Он, сбиваясь, насчитал около двадцати ударов. Порезы заживали медленно, ныли, некоторые до сих пор кровоточили.       Что за хрень? Кто смог его так отделать? Если этот смельчак ещё жив, надо отдать ему должное. Только в том случае, если это не Смерть… и не ебучий Нефилим!       Он смутно помнил сны, бешеные припадки, как после какой-нибудь дури, которой угощал Голод. Война к ним привык. Но сейчас уже не был уверен, привиделось ли или было в реальности?       «Чушь», — злобно прошипел он, тряхнув головой, и поднял скованные руки к лицу, сильно надавив на веки. Последнее видение было о том, как малышка Латри дралась со Смертью, и в конце превратила брата в камень. Война мог, конечно, за это даже пощадить её, но умом понимал, что такое невозможно.       Наверняка, этот костяной урод и заковал Третьего в цепи за нарушение какого-то очередного ублюдского правила, как будто Война своим существованием не вписывается в идеальную картину мира и в этом виноват.       Он проморгался, размял зетекшую шею, снова сплюнул противный металлический сгусток и, наконец, заметил две фигуры, что стояли в тени и пялились на него в мрачном молчании.       Дом, в котором находился, Война тоже сразу узнал, ещё до того, как красная пелена перед глазами спала, и он рассмотрел тех двоих. Дом Голода.       — Ах, ты сучонок, — рассмеялся Война надменно. — Думаешь, эти цепи меня сдержат? Молись, чтобы Смерть или сам Властелин сейчас оказались рядом и защитили тебя.       Он натянул оковы, напряг мышцы, попытавшись порвать тонкую на вид цепь, похожую на сотни тех, что он хранил в своём доме. Хотел продемонстрировать, как легко у него получится. Но легко не получилось.       Вообще никак не получилось.       Всадник уже прикладывал все силы, поджимал губы, краснел, тужился, но проклятые оковы отказывались разваливаться. А потом одна из фигур подала голос:       — Иди, отдохни, дальше я сама. И прими душ, — знакомый голосок зазвонил хрустальными колокольчиками по ушам Войны. Но от удивления он даже поднял голову, прищурился, всматриваясь в тень, ещё раз почесал глаза, чтобы лучше разглядеть, убедиться, что слух его не обманывает. И действительно разглядел.        Латри, сбежавшая непокорная мышка. А рядом с ней… Мальбонте.       «Эти двое совсем охуели?» — Война хохотнул в недоумении, но когда недоумение схлынуло, даже обрадовался.       Раз эта парочка набралась смелости объединиться и пленить его, значит, он с удовольствием убьёт их обоих. Медленно и с пристрастием.       — Твой план удался? — спросил Мальбонте равнодушно, даже не обратив внимание, что Война очнулся и наблюдает за ними. Ублюдок, не чувствует угрозу?!       Латри пожала острыми плечами:       — Не идеально, но Чума и Голод для меня не опасны.       Нефилим кивнул и, по-прежнему не удостоив Войну взглядом, пошёл к выходу, но остановился, повинуясь прилетевшему в спину вопросу Латри:       — Что ты об этом думаешь?       Он ответил лаконично, сухо, не оборачиваясь:       — Думаю, что это было легко.       Латри усмехнулась и с тенью тревоги на лице взглянула на небо, с которого через окно в комнату лился ослепляющий холодный свет.       — Ты прав. Даже слишком легко…