Горизонт Событий

      Война лежал на разбросанных по полу подушках. Испорченных, разорванных, выпотрошенных и скукоженных от крови и прочих телесных жидкостей. Ими и пропахших, как и вся спальня Чумы. Сестра спала на его правом плече, очаровательная в своей естественности без слоёв макияжа, который так любила. На левом же пристроилась Мирэниелис, но та, скорее, лишена сознания, чем сил. Война обнимал обеих, ища глазами хоть один оставшийся бочонок с вином, в горле жутко пересохло. Но вина не осталось, а самое досадное, что большая его часть пропала не по назначению, залив пол.       Его член, поникший во время отдыха, проснулся вместе с ним, и Всадник поморщился, почесав лоб о волосы Чумы. Голова трещала от выпитого, но мышцы приятно ныли, как после хорошего долгого боя. Секс — тоже своеобразная битва. Война не мог однозначно ответить, что ему нравится больше, потому предпочитал смешивать одно с другим. Сколько прошло времени тоже тяжело сказать. Он мог без устали трахаться, пока не свалится с ног, а до такого ещё ни разу не доходило, потому что партнёрши сдавались первыми.       Над комнатой плыла полупрозрачная розоватая дымка благовоний, добавляющая в ароматы пота, крови, секса и прокисшего вина липкую тошнотворную сладость, пронизанную тонким, едва уловимым запахом… роз, что в сочетании с цветом мгновенно взбесили Войну, окунув его в омут воспоминаний…       Дворец Любви, выстроенный из известняка и розового мрамора, тянулся закруглёнными куполами к небу. Он походил на изысканный декоративный цветок среди поля блёклых сорняков. На выкованный мастером стальной меч среди ржавых железяк, но всё равно казался Войне отвратительным, вычурным и инородным. Прекраснее дворца был только сад, раскинувшийся пред ним на берегу горного озера с чистейшей бирюзовой водой, холодной, как само сердце Монрейн.       Война наблюдал, как она ходила по саду вместе с Любовью, собирала цветы, ласкала пальцами ярко-красные лепестки, смеялась над шутками. Но её грызла тревога, иначе бы ни за что не решилась прийти.       Любовь не позволяла Всаднику приближаться к её владениям за то, что тот вырывал и губил любимые розы — символы самой её сути — потому ему оставалось изнывать от нетерпения на нависающей над водой скале, откуда был хорошо виден сад. Из-за шума водопада, его пенных брызг, он не мог услышать разговор, но ревностно следил, искал взгляд Монрейн, ловил её улыбку. Если бы только приказала, кивнула головой, намекнула, он тотчас бы сорвался, взлетел на крыльях дракона и спалил Дворец и сад дотла. И плевать, что сказали бы на то Смерть и Властелин.       Саншайр благословил этот день: светило сияло особенно ярко, играя переливами в окнах и посыпая перламутром розовые купола, венчающие башни. Но Царица за внешней весёлостью была мрачнее тучи. Любовь обняла её на прощание, что-то прошептала, погладила по спине, но Монрейн покинула её владения в ещё большей задумчивости и растерянности, чем явилась туда.       Война не находил себе места, ожидая её. То и дело вынимал меч из ножен, принимаясь полировать его платком. То же самое делал и с её мечом, который Царица отдала ему, потому что Любовь не выносила даже намёков на насилие.       «Высокомерная, глупая девка», — раздражённо думал Война. — «Нисколько она не возвышеннее меня, хотя стремится таковой казаться». Он лично видел, как вспыхивали по её вине жестокие кровопролитные баталии. Как она заставляя восставать против друг друга целые города. Но не принимала это, отрицала свою вину, грустила, даже болела.              «Не всё во вселенной устроено по твоему хотению!» — злорадствовал Война. — «Оглянись, нам суждено идти рука об руку… Даже твой проклятый Дворец расположен на границе с моими владениями… даже твои розы имеют острые шипы и цвет пролитой крови на лепестках».       Любовь была холодна с младшими, всегда смотрела свысока с вежливостью и снисходительной доброжелательностью.       Властелин же её обожал, потому что она единственная из семьи, кто нёс мирам свет и добро. Любовь, несмотря на свои ошибки и ожидания, часто мирила злейших врагов, тем самым спасая цивилизации от бедствий, предотвращая их. Она же всегда дарила надежду и выступала за дипломатичность.       Двуличная сука. Война прекрасно чувствовал, насколько похожа она на ненависть, как близко стоит к ней… — только руку протяни. Двое противоположных, но необъяснимо равных по силе состояния.       Услышав тихие лёгкие шаги, он подскочил навстречу плывущей по сводам пещеры тени Монрейн, жаждя поскорее увидеть её саму. Она молчала, погружённая в мысли, подняла голову, одарила тяжёлым взглядом, и он просто взорвался. Подлетел, бережно взял кисть её руки, прохладную в сравнении с жаром, что бесновался под его кожей, прижал тыльной стороной к своим губам, прошипев сквозь поцелуй.       — Только прикажи, и я заставлю её страдать. Заставлю страдать всех, кто лишил тебя покоя.       Монрейн рассмеялась, коснувшись второй рукой его щеки, и Война был готов сам кинуться на собственный меч ради её прикосновений.       — Мой мятежный зверь жаждет мстить за меня?       С громким гортанным смехом она отстранилась, не далась в руки, когда он пытался обнять. Отступила к водопаду, бесстрашно и с азартом взглянув вниз.       — Я на всё готов ради тебя… я верен одной тебе.       Повернувшись вновь к нему, Царица ответила уже серьёзно, и в голосе звякнула сталь.       — Я ценю это, брат. Быть может, наступит тот час, когда мне понадобится твоя преданность. Тучи сгущаются…       И вправду, ослепительный и тёплый свет перестал заливать грот, небо потемнело по её воле. Она не хотела, чтобы Властелин видел. Распустила свои длинные гладкие волосы цвета бездны, стянула кожаные походные бриджи, распустила шнурки топа на груди, встав спиной к Войне. Не дразнила, нет, просто не находила ничего предосудительного в наготе. А он горел, плавился от желания, мучимый невыносимой тоской. Пожирал взглядом её соблазнительные изгибы, каждый миллиметр молочно-белой кожи. Готов был пасть на колени, умолять подарить хотя бы поцелуй. Величайшая из женщин, достойная, великолепная, но… никогда не станет принадлежать ему. Её сердце и разум для него закрыты. Она верна себе, а ещё… Властелину.       Разбежавшись, Монрейн прыгнула вниз, теряясь в бурном потоке воды, а Война так и остался стоять, завороженный и сражённый её красотой и собственными мятежными помыслами.

      — Я — это высший дар, но и самое страшное проклятье, когда безответна, — говорила Любовь разбитыми губами, не утратив своей надменности, даже стоя перед ним на коленях. Лицо грязное, золотые волосы превратились в жёсткую солому, но огромные ясные глаза не отражали ни капли страха перед ним или кончиной. Напротив, она выглядела блаженной, готовой обрести покой, хотя никто из них тогда не знал, что ждёт богов за чертой гибели.       Война, несмотря на свою решимость убить ненавистную сестру, и сам до конца не верил, что покончит с ней. Думал, что лишь причинит боль, а после Смерть найдёт способ вернуть её… конечно, если прикажет Властелин. Но он не приказал, и это оказались последние слова Любви, навечно оставившие клеймо на судьбе Войны.       — Мои корни глубоко проросли в тебя, ты от меня не избавишься, ты будешь мучиться вечно.       Он до сих пор слышал её эфемерный голос, полный зловещего, болезненного восторга. И помнил вкус её алой крови, окропившей его руки и клинок…       Всадник резко встал, скинув с себя обеих женщин, и Чума во сне заворчала, нащупав одну из подушек и обняв её. Он же прошёл к окну, распахнул настежь, нашёл свои штаны, оделся. Во рту ощущение, будто дракон нагадил, и сухо как в лоне старухи, к тому же рубаха превратилась в разодранные лохмотья.       Босиком и с голым торсом он брёл по коридорам, но те странным образом петляли, вели не туда, а знакомые с виду повороты приводили в тупик.       — Что за хрень? — ругнулся, не сразу сообразив, то ли он спьяну заблудился, то ли замок издевается.       Первую мысль сразу отбросил, потому что знал эти проклятые стены до зазубринки, сколько себя помнил, а заодно и все их фокусы. Но сколько бы ни ходил, свои покои так и не отыскал, зато лабиринт, насмехаясь, «случайно» привёл его к крытому переходу, ведущему в Башню Смерти.       Война закатил глаза, потерев кулаком и без того красные глаза, и рассмеялся.       — Хорошо. Раз хочешь срочно видеть, то приду, но только не впадай в культурный шок от моего облика.       Смерть оглядел его с ног до головы так, словно его безукоризненно вымытый пол потоптало самое грязное и мерзкое создание, какое только может существовать. С немым осуждением и нескрываемой брезгливостью.       Война был бы рад ещё и наблевать прямо на его наполированные до блеска туфли, но никак не мог вызвать рвоту.       — Ты — животное, — с презрением заключил Смерть, шевельнув пальцами, и окно тотчас приоткрылось. — Совсем не имеешь достоинства. Что о нас подумают низшие создания, какой ты им подаёшь пример?       — Избавь меня от нравоучений. Ты сам меня сюда заманил, не дав привести себя в порядок, что мне оставалось? — скривился Война, без разрешения вышел на балкон, зачерпнул снега, с наслаждением растёр по лицу и груди, смывая пот, засохшую кровь и вино. Зачерпнул ещё и засунул в рот. Снег стремительно таял на языке, от холода свело скулы, но Всаднику стало значительно легче.       Смерть терпеливо ждал за столом, но Война ощущал на себе его режущий взгляд, что даже острее косы. Но он часто ходил по краю лезвия, ему не привыкать, пока брат не придумал наказание хуже.       — Я отправил тебе приглашение два деления стрелки назад, ты проигнорировал.       Война хмыкнул:       — Я не видел, был занят.       Смерть так сильно сжал губы, что они посинели, но парировал с подчёркнутым спокойствием.       — Бесконтрольное сношение и пьянство — это не занятость. Ты ещё хуже Голода.       На что Война не остался в долгу:       — Может, ты просто не умеешь отдыхать? Сам-то давно вступал в эти самые… Как ты сказал? «Сношения». Очень советую.       Брат стукнул кулаком по столешнице и тут же, вернув самообладание, расслабил ладонь, но пальцы остались напряжёнными. Он сменил тему.       — Нефилим, как ты знаешь, выжил, — Смерть беспристрастно взглянул ему прямо в глаза, и Война понял, что его раскусили. Но выдержал, не стушевался, продолжая нагло ухмыляться.       — Он силён, чему тут удивляться?       Юление бесполезно, и они оба это знали.       — Может и так, — согласился Смерть. — В любом случае, я доверяю его тебе. Потому что ты сможешь сразу ослабить Монрейн, как только он установит с ней связь.       Война ощутил проклятый холод, шевельнувшийся в лёгких. Не мог поверить, что брат попросту оставит всё, как есть, а не вцепится, словно опарыш в гниющее мясо трупа.       — Ты ради этого меня звал? Чтобы повторить и без того зазубренный план? Я помню, что должен сделать и когда.       Он прищурился, бросая вызов, провоцируя, ища зацепки, подтверждающие или опровергающие догадку. Он помнил поступок Смерти… за который его возненавидел, напоминал себе всякий раз, запрещал забывать, любовно взращивал собственную ненависть к брату, поливал её воспоминаниями, добивался, чтобы та всегда перекрывала страх. А Войне кроме собственной казни ещё было чего бояться…       — Ещё ты был прав, когда ставил на слабости нефилима. Используй девушку, — в задумчивости напутствовал Смерть, а когда Война, кивнув, отправился прочь, то брат бросил ему в спину:       — Но не будь глупцом. Доверие — очень хрупкая вещь.       Словно нож, со свистом пробивший сердце. Война стерпел, но уяснил, что отныне обрёл ещё одного опасного врага.       Замок заметно уменьшился, избавившись от многих жителей. Голоду настолько не терпелось уйти, что он оперативно сгрёб гостей. Как именно, оставалось только гадать: либо Смерть разрешил по такому случаю использовать порталы, либо Тёмные отправились в длительную пешую прогулку.       Войне было плевать. Он вымылся, переоделся в чистое: просторную холщовую рубаху, плотные кожаные бриджи, высокие сапоги и дублет из красного бархата с серебряными заклёпками и вставками. Он готовился к битве, что уже началась и по большей части пройдёт не на поле брани, но в залах, покоях и кабинетах. Интриги — тоже кровавый бой, оружием в котором выступал не меч, а ум.

***

      Мне снился Дино. Его добрые голубые глаза, смотрящие с интересом и нежностью, светлая открытая улыбка и белые ангельские крылья с трепещущими на ветру перьями…       Он учил меня летать, помогал освоиться в новом мире и облике, когда мои крылья ещё были слабы, почти беспомощны.       — Как вы это делаете? Это ведь невозможно, — почти сдавшись, вопросила я, в очередной раз свалившись с высоты полутора метра и ободрав локти и колени. Спину нещадно ломило, мне казалось, я не разогнусь и больше никогда не смогу выпрямиться, а меж крыльев у меня ещё и горб вырастит.       — Мы с ними рождаемся, нам проще, — улыбался Дино. — Для тебя же это дар, но и испытание, которое ты легко преодолеешь. Давай ещё раз.       Он был строгим, но терпеливым учителем. А ещё очень упорным. Мне было стыдно ныть, занимаясь с ним, и я хотела доказать, что могу стать одной из бессмертных, быть с ними наравне, раз единственная из людей не отправилась в Рай или Ад, а переродилась. Тогда я ещё не знала истинную причину — кровь Анабель, — всерьёз считая себя везучей.       Дино оберегал меня, защищал от нападок и смешков, был моим единственным другом… И дружба довольно быстро переросла в нечто большее. Невинные прикосновения, душевные разговоры под луной… целомудренные поцелуи… Он признался, что я была его первой женщиной, чем удивил. Он любил меня так чисто и искренне, как способен только ангел. Сама мысль о том, что я изменила ему с Мальбонте, уничтожила Дино морально…       И эта моя вина. Моя.       Слёзы сожаления выступили под веками, запутались в ресницах, опасливо потекли по щекам.       Проснувшись, я постаралась не всхлипнуть, чтобы не услышал Мальбонте. Плотнее закуталась в одеяло, поджав ноги к груди. Не нужно было его целовать, поддаваться, идти на поводу у самых тёмных и запретных желаний. Этим поцелуем я словно предала память о Дино, оскорбила его, лаская того, от чьей руки он пал.       Благо, нефилим не настаивал на большем, но я всё равно боялась, что на тот момент не сумела бы отказать. А если бы Мальбонте не остановился?.. Или вовсе наплевал на мой отказ? Подумал, что снова вздумала играть с ним и решил наказать? Воспользовался? Того хуже, если бы я сама захотела…       Меня влекло к нему до дрожи в коленях, до аморального трепета по всему телу… Почему? Когда его чуть не замучили до смерти на моих глазах… когда я в полной мере осознала, насколько боюсь остаться одна в этом враждебном мире… Но я позволила себе думать о нём… не только как о союзнике.       И за это презирала себя. Пусть, я не любила Дино столь же сильно, как он меня… но никто так не обожал и не заботился обо мне, как он. Многим подобного отношения для счастья достаточно… Мой ангел не заслужил такого позора… не заслужил того, чтобы я добровольно отдалась его убийце.       Но в то же время… разве я не отомстила за него собственноручно, убив Мальбонте?       Почему же тогда так горько и противно в горле? И откуда это жжение в груди?       Вдохнуть глубоко не получилось, всё нутро пронзила тупая сковывающая боль, по венам прокатилось покалывание, от которого хотелось чесаться. Сожрать кожу и расцарапать голое мясо, до чего же невыносимо. И чёрт меня дёрнул пытаться помешать Голоду забрать демонов? Ясно же, что идея провальная! Но врождённая отвага и стремление к борьбе сделали своё дело…       Я помню только ослепительную вспышку, которая росла во мне, заполняя целиком, а затем взорвалась, тотчас лишая сознания. Как и на драконе в небе, когда я попыталась дать отпор Войне, как и во время битвы в Аду… И сейчас то же самое, Голод мне ничего не сделал, в этом я уверена.       Я тихонько застонала, выпрямив ноги. Спазм по всему телу усиливался, боль нарастала, превышая болевой порог. Я прикусила губу, едва не закричав, выгнулась в пояснице, задрала голову, попыталась расслабиться, дышать ровно, но судорога не отпускала.       — М-м-м-м, — терпя муку из последних сил, перекатилась на другой бок, наткнувшись на Мальбонте.       Он проснулся, а, может, и не спал вовсе, не видела, не открыла глаза. Всю сосредоточенность забрала боль, вытолкнула из головы все мысли.       — Тише… сейчас, — услышала успокаивающий шёпот над ухом, почувствовала осторожное прикосновение к спине широкой и тёплой ладони. Воздействие… спасительный холод пополз по горящим венам, остужая их, спазм отпустил, мышцы расслабились, я смогла спокойно дышать.       Мальбонте убрал руки к тому моменту, как я осмелилась взглянуть на него, и рассматривал меня с тенью раздумий на лице.       — Что со мной? Как будто заболела…       Нечто похожее было и когда в меня вошла часть энергии Мальбонте, отравила меня тьмой. Инородная, поначалу враждебная, мне приходилось учиться ею пользоваться, подчинять… Но я не падала в обморок. А ещё думала, что с силой Шепфа будет иначе… Это ведь чистый божественный свет и тоже совместим с моей кровью, как и тьма Мальбонте… почему же он так меня мучает?       Он не ответил, только продолжал о чём-то мрачно думать, но я приободрилась, окончательно проснувшись, сбросила с себя ужасы сна.       — Хотя всё нормально, я просто перенапряглась. Ещё не умею пользоваться силой.       Снова отползла от него, хотя Мальбонте лежал на противоположном краю и без одеяла, потому что в него завернулась я. Он снова лёг, закинув руку за голову, скосил на меня пронизывающий взгляд, усмехнулся.       — Не стоит бояться, я тебя не укушу.       Я поёжилась, прикрыв глаза на мгновение и выдохнув:       — Я не боюсь. Не этого.       Нефилим чуть приподнял бровь, выражая неодобрение.       — Жалеешь о своих поступках?       Уколол, заставив встретиться с неприятной правдой один на один. Я вспыхнула, отвернулась, но он не отводил тяжёлого взгляда, упорно ждал ответа.       Какого? О чём он вообще спрашивает, на чём пытается подловить?       — Только об этом поцелуе.       Это не совсем то, что я хотела сказать. Вышло необдуманно, импульсивно и резко. Я так сильно сжала кулаки, что руки задрожали. Мальбонте не казался задетым или как-то уязвлённым. Хуже того: он мне не поверил.       — Нет смысла жалеть о том, чего уже не исправить, не мучай себя.       Я покраснела, но всё же не удержалась и съязвила:       — Почему же не исправить? Можно сделать так, чтобы это больше не повторялось.       Он ответил без доли насмешки, волнующе серьёзно, и от слов, в сочетании с его низким приглушённым голосом, по моей спине, бёдрам и рукам побежали крупные мурашки.       — Мы не в том положении, чтобы противиться своим желаниям, у нас и так отняли слишком многое.       Мы замолчали. Тишина стала осязаемой, мягкой и пористой, как свежий снег, хрустела под пальцами, выла злым ветром за окном, остервенело долбилась в стёкла. Я тайком наблюдала за Мальбонте, его строгим профилем, непоколебимым, непримиримым выражением лица… Он весь обратился в напряжение — натянутая, вибрирующая струна. О чём думал? Что терзало его, помимо нашей общей проблемы, плена, неотвратимого противостояния с превосходящими по силе противниками?       Кожу кололи тысячи маленьких иголочек. Он не смотрел на меня, но я всё равно ощущала пристальное внимание всем телом. Знала, чего он хочет… каких демонов удерживает на прочных цепях внутри ледяной стены. Они рвутся, истекая слюной, к своей желанной добыче, жаждут растерзать, впиться зубами в плоть, вкусить… Их глаза сверкали в полумраке вспышками зловещих молний, и я удивлялась, как Мальбонте удается оставаться внешне совершенно спокойным при такой буре внутри?       Но самое пугающее, странное и непредвиденное то, что и мои черти тянулись в ответ, отзывались, хотя вовсе не имели цепей, лишь изношенные верёвки.       Мне стало жарко, стыдно, тоскливо. Я вжалась лицом в подушку, лишь бы не видеть его, не чувствовать его присутствия так близко, что протяни руку и дотронься. Прочь. Прочь из моей головы!       Я закрыла глаза, силясь уснуть, ни о чём не думать, провалиться в эмоциональный желейный вакуум.       Не знаю, успела заснуть или нет, но у входа снова заскреблись. Мальбонте на постели уже не оказалось, а я сквозь сон я слышала, как он открыл дверь, потом закрыл обратно с приглушённым характерным щелчком. И сказал громко, чтобы сразу разбудить.       — Передали, что мы должны собираться в путь.       Я нехотя высунула голову из-под одеяла, по земной привычке глянула в окно, чтобы убедиться в наступлении утра. Но увидела лишь залепившие стекло снежинки, да сумеречное небо, пронизанное лентами света и изуродованное чёрной дырой. Села на постели, поёжилась, обняла себя руками, растёрла плечи. Платье смялось, корсет нещадно впивался в рёбра, сдвинулся с груди, волосы походили на копну соломы. Я чувствовала себя разбитой, подавленной, совершенно неспособной оставаться сильной. Хотелось разрыдаться или упасть обратно в подушки и больше не просыпаться. Что тогда сделают эти злоебучие Всадники? Возьмут на ручки и понесут?       Мальбонте вышел на балкон, любезно предоставив мне пространство, и я благодарила его за эти проявления тактичности. Сползла, поплелась в ванную, умылась, поправила одежду и волосы, привела себя в относительный порядок. А когда вернулась, нас уже ждали пьёны с чёртовыми кандалами в лапах.       — Это обязательно? — простонала я и попятилась, когда «дементор» плавуче двинулся ко мне. — Я не сбегу. Буду хорошей девочкой, честно-честно!       Мой жалкий голос мог соревноваться только с выражением лица. Мальбонте мимолетно закатил глаза, приблизился к слуге, забрал у него предназначенный мне ошейник, откинул его в сторону. Пьён отступил с поклоном с его пути, а я уже даже не сопротивлялась, когда нефилим сжал мой локоть, и мы двинулись в путь в сопровождении призрачных слуг.       — Я не полечу обратно на одном драконе с Войной, — прошептала я, чувствуя, как с каждым шагом отвращение и паника сковывают конечности. Мне всё труднее переставлять ноги, они как будто ватные. Я тормозила, но Мальбонте тянул дальше, заставляя идти.       — Лучше спрыгну и разобьюсь.       — Не глупи, — ледяным тоном приказал он, до скрипа сжимая челюсти.       Пальцы казались горячими щипцами, стоит Мальбонте надавить чуть сильнее, и раздробленный сустав мне обеспечен. Я дёрнулась в надежде ослабить хватку и он, словно опомнившись, поддался.       Драконы уже ждали во дворе, как и их хозяева. Ящеры шипели, били хвостами и крыльями, вертели мордами на ветру. Снежинки, касаясь их чешуи, таяли, от горячих тел на холоде, превращаясь в густой пар. Всадники стояли поодаль друг от друга. Чума гордо сидела на скамье, закинув ногу на ногу, облачённая в бело-золотой походный костюм, подчёркивающий каждый изгиб её идеальной фигуры. Она гладила свою крысу, сидящую на плече, кормила её кусочками сырого мяса с рук, будто её замечая ничего вокруг.       Война полировал меч хлопковым платком. Увидев нас, он убрал платок в нагрудный карман, а клинок спрятал в ножны, кожаными широкими ремнями закреплённые на поясе. Я чуть не споткнулась, стараясь казаться для него незаметной, спряталась за спину Мальбонте, но всё равно физически ощущала плотоядный похотливый и насмешливый взгляд Всадника и его кровожадную ухмылку.       — Вижу, ты совсем распустил рабыню, нефилим. Уже выгуливаешь без поводка, — поддел он, на что Мальбонте ничего не ответил.       Война приблизился, прошёл мимо нас к дракону, по-свойски хлопнув нефилима по плечу.       — Рад, что ты выжил, без тебя было бы скучно.       Мальбонте дёрнулся, как от удара, скривив губы в приступе брезгливости.       Красный ящер Войны опустил треугольную голову, приветствуя хозяина, обдав его струёй дыма.       На улице было холодно, ужасно холодно. У меня застучали зубы и обледенели кончики волос. Мороз всё настойчивее щипал кожу, делая её чувствительной и красной.       Чума, спрятав крысу в декольте, встала, откинув за спину тщательно уложенные пряди белокурых волос.       — Смерть не выйдет попрощаться, поэтому ждать нам больше некого.       Она ловко запрыгнула в седло, поманила Мальбонте к себе пальцем. Война же подошёл ко мне, бесцеремонно подняв на руки. Я невольно уперлась ладонями в его грудь, отталкивая, а он только рассмеялся.       — Какая же всё-таки прыткая.       Расслабил руки, и я чуть не упала, перехватил за талию, развернув, и легко закинул меня себе на плечо, хлопнув ладонью по ягодице.       — Так тебе больше нравится?       Я колотила его кулаками по спине, вырывалась, брыкалась, но Всаднику было плевать. Мальбонте, к моему счастью, даже не смотрел в нашу сторону, намерено или нет игнорируя мои унижения. Война не собирался причинять мне существенный вред, просто издевался, и чем больше я сопротивлялась, тем сильнее его забавляла, а себя выставляла на посмешище, но сама его близость ко мне доводила до паники, с которой не получалось совладать. Наконец, ему надоело, и он сказал без тени жалости или смеха:       — Продолжишь вести себя, как тупая визгливая девственница в первую брачную ночь, и я сломаю тебе шею. Предпочитаю лететь в тишине, чем слушать твои вопли.       Мой пыл поутих, я вся сжалась и умолкла, еле как держась за ремень, опоясывающий широкую мощную спину Всадника. Снег валил, залеплял лицо, пальцы становились деревянными, почти неподвижными. Сердце колотилось в горле.       Война потащил меня к дракону, поднял выше, чтобы забросить зверю на спину. И я с ужасом осознала, что он собирается не посадить меня, а именно перекинуть, как мешок. Уложить на живот, чтобы голова и ноги свободно висели по обе стороны от позвоночника ящера.       — Нет, я так не полечу! — взвизгнула я, вывернувшись, попыталась сама заползти на дракона, чтобы сесть, но Всадник поймал за щиколотку и потащил обратно. Чума смотрела на нашу борьбу со скукой, Мальбонте и вовсе отвернулся. Казалось, ещё немного, и он взорвется… Или мне просто хотелось думать, что ему не всё равно.       Но со стороны входа в замок нас вдруг окликнули:       — Война, ты совсем манеры растерял!       Давя норовящие брызнуть слёзы, я в отчаянии обернулась. Голод, подняв одну согнутую в локте руку, прятал лицо от пурги. Ветер нещадно трепал его светлые кудри, снег сыпался за воротник плаща. Война резко огрызнулся:       — Ты ещё здесь? Оставил гостей без присмотра? Как не культурно.       Голод подошёл ближе. Дракон Войны зарычал на него, но Всадник не испугался, проходя мимо хищной пасти и нацеленных на него злых рубинов-глаз.       — Чего хотел? — раздражённо спросил его Война, без труда увернувшись от моей отчаянной попытки лягнуть его в лицо.       Голод лениво указал на меня.       — Отдай девушку мне, я её подвезу.       Сунув два пальца в рот, он пронзительно свистнул, и в пасмурном небе среди плотных тяжёлых туч раздался ответный рёв. Драконы разом встрепенулись, вытянули длинные шеи, подняли морды, приветствуя собрата. Чёрного, словно выкованного из обсидиана, с блестящей гладкой шкурой, длинными мечевидными рожками и острым скорпионьим жалом на хвосте. Ящер приземлился неподалеку, подняв в воздух ворох снежинок, растопив лёд под лапами и брюхом.       — Нам как раз по пути, — развел Голод руками. Война смотрел на него, как на дурака, но тем не менее настороженно.       — Я сам справлюсь, — ответил он, но брат не собирался сдаваться.       — Да ладно, жалко тебе что ли? — ухмыльнулся Голод. — Я верну тебе твою игрушку в целости и сохранности. Ты ей сейчас руку сломаешь.       Я дёрнулась и замычала от тупой нарастающей боли, когда Всадник заломил мне локоть за спину. Война не уступал, но и Голод продолжал настаивать, и это окончательно достало Чуму.       — Да отдай ты ему её, раз так хочет! Потом вы разберётесь со своими зверушками! Я хочу сейчас поскорее добраться до места, а не превратиться в сугроб.       Война, сплюнув, рванул меня за волосы вниз, и я точно бы ударилась об стылую землю, но Голод мгновенно оказался рядом, поймав. От него пахло мятой, табаком и прелой листвой. Руки оказались на удивление сильными, несмотря на внешнюю худобу. Но объятия не успокоили, я чувствовала себя просто вещью, которую не поделили дети, не больше, не меньше.       — Привет, красавица, — очаровательно улыбнулся победивший Всадник. — Как насчёт немного прокатиться?       Война, не скрывая раздражения, вскочил в седло, щёлкнул поводьями, и Голод едва успел отойти вместе со мной, иначе огромный красный дракон размахом оглушительно хлопнувших в колючем воздухе крыльев точно снёс бы его с ног. Чума, презрительно фыркнув, тоже щёлкнула языком, и белый дракон послушно взмыл в небо следом за братом. Метель быстро поглотила их силуэты, но я всё равно успела почувствовать на себе тяжёлый взгляд Мальбонте. Меня согрела эта немая невысказанная тревога, даже если я самолично её придумала.       — Мои родственники иногда невыносимы, — игриво и несколько виновато произнёс Голод, взглянув на меня своими карими мутными глазами. — Расслабься, злое чудище улетело, оставив принцессу в руках принца.       Я в самом деле дрожала от перенапряжения, упрямо скрестив на груди руки. Стала фарфоровой статуэткой, неподвижной, но хрупкой.       — Если «принц» в родстве с «чудовищем», то это уже не идёт ему на пользу, — оставалось только язвить, и Голод оценил, беззаботно рассмеялся, поставив меня на ноги, взял за руку и повёл к уже осёдланному дракону.       Я не противилась. Лучше уж он, чем озабоченный псих. Хотя кто знает, чего ждать от этого Всадника. Как убедились все демоны, чувство юмора у него тоже… весьма специфичное.       — Зачем спас-то? Какое тебе до меня дело?       Голод картинно закатил глаза, словно ничего скучнее и предсказуемее в жизни не слышал.       — А для всего должна быть причина? — его усмешка не имела двойного дна, совершенно посредственная.       Он обернулся, прищуренными глазами пробежав по моему исполосованному подозрениями лицу, и охотно добавил:       — Потому что захотелось. Пришла в голову мысль кое-что тебе показать, довольна? Прыгай.       Он кивнул в седло, подставив мне свои сцеплённые в замок руки вместо стремени.       — Не бойся, приставать не буду.       — Уж пожалуйста, не надо, — дерзко ответила я, ухватившись крепче за шипастые наросты на спине дракона и поставив ногу на пальцы Голода. Он легко подтолкнул меня, я перекинула вторую ногу через спину дракона, забравшись в седло, а Всадник легко вскочил следом, обхватив меня за талию одной рукой.       Ветер трепал мои волосы, швыряя их на лицо Голода, и тот отворачивался, отплёвывался, когда пряди били по губам, как бы я ни поворачивала голову. В конце-концов, он осторожно собрал их в кулак и вручил мне, чтобы держала, а сам придвинулся плотнее, чтобы держать меня. Наши бёдра и тела соприкасались, но в этом как будто и не было ничего предосудительного.       Его дракон был самым маленьким в сравнении с остальными, но послушным, совершенно безропотным. Он раскрыл перепончатые крылья, ловя ветер, и мягко оттолкнулся от земли лапами.       Как только мы набрали высоту, Голод отпустил поводья, достал сигарету и закурил, с упоением глядя вокруг. Я же наоборот напрягалась, вцепившись в его руку, чтобы не свалиться.       — Так что ты хотел мне показать? — спросила, как только смогла нормально дышать. В небе каким-то чудом было теплее и светлее, чем во дворе замка Смерти. Хотя землю было не видно из-за плотной гряды облаков.       — Дворец Любви, — выдохнув кольцо дыма, сообщил Всадник, смачно затянувшись снова.       Я опешила, совершенно не понимая, зачем ему это. Но спорить не стала, охваченная смутным предвкушением перед знакомством с чем-то великим и древним.       — Решил, что тебе понравится.       Чёрный дракон парил над бескрайнем дымчатым морем, пронзённым переплетениями световых рек, волнами воздушных потоков. Грациозное, гибкое и неимоверно изящное животное — дитя огня и пепла.       Привыкнув к полёту, я смогла немного расслабиться, дышать глубже, села ровно, чуть отодвинувшись от обнимающего меня Голода. Он не настаивал. Как только мы набрали высоту и выровнялись, сразу убрал руку с талии, и я была благодарна за проявленную тактичность.       Войны и Чумы и след простыл, они затерялись в тумане и плотных верхних облаках. Ни криков, не грома хлопающих перепончатых крыльев. Тотальная, чарующая тишина. И воздух уже не такой колючий, не щипал щёки и открытые плечи, не бил обжигающими морозными плетьми. От тела дракона исходил жар, глянцевая чешуя переливалась от близости потоков, словно рыбья в лучах летнего солнца. Мне захотелось коснуться её, проверить, гладкая ли она или жёсткая, как бронзовая пластина.       — У него есть имя?       Я не видела, что делает и куда смотрит Голод за моей спиной, но своим вопросом как будто отвлекла его от медитации. Он кашлянул и неуверенно переспросил:       — Что?       — У твоего дракона…       Я чувствовала покалывание на затылке и меж лопаток, там, где спины касался блуждающий взгляд Всадника. Видела его руки, белые и изящные, как девичьи, сжавшие поводья на уровне моих рёбер.       — Вы даёте имена своим… питомцам? — в его голосе сквозило удивление и усмешка.       Я пожала плечами.       — Всем домашним животным.       Голод рассмеялся, будто я сообщила нечто странное, из ряда вон выходящее. Но в его смехе прослеживалась невыразимая злая ирония, словно от осознания, что стал жертвой жестокой шутки.       — Вулканик, — сознался он. — В одном из миров я видел целый остров среди воды, покрытый чёрными горами, в недрах которых тёк жидкий огонь. Но несмотря на это, там процветала империя, подчинившая своей власти близлежащие земли. Но однажды все те вулканы разом взорвались, похоронив под собой всё население… Это было стихийное бедствие, созданное самой природой, к чему ни Властелин, ни Царица руки не прикладывали. Камень и пламя. Мой дракон воплощает собой это сочетание.       — Символично, — не найдя, что ещё сказать, ответила я, в самом деле поразившись тому, насколько сильно отличается восприятие окружающего мира у нас с Голодом. То, что мне более-менее привычно и страшно, для него удивительно и великолепно. И наоборот. Всадники заперты в своём измерении, потому с интересом изучают прочие миры, черпая из них что-то для своего. Мне хотелось копнуть ещё немного, узнать больше, по возможности понять…       — Почему ты так отреагировал, словно давать прозвища стыдно?       Голод подул мне на макушку, и волосы упали на лицо мелкими иссушенными и приставучими прядками, прилипли, но страшно было отпустить седло, за которое держалась, и убрать их. Я завертела головой в надежде, что ветер поправит сам.       — Эй, что ты делаешь? — возмутилась, на что он снова только посмеялся и коснулся пальцами моего лба, исправляя последствия своей шалости.       — Однажды Властелин тоже дал Царице прозвище, и оно ей так понравилось, что стало её именем.       Я никак не ожидала подобного поворота в разговоре, потому даже задержала дыхание, чтобы не спугнуть момент. Любопытство и нетерпение дотронуться хоть мельком до тайн величайших существ во вселенной будоражило и подогревало кровь, заставляя быстрее течь по жилам.       — Какое?..       — Монрейн, что на одном из первых придуманных ими языков означало «лунный дождь».       Изумление вылилось в яркую броскую вспышку недоверия, и я обернулась, чтобы увидеть лицо Голода, несмотря на наше до смущения близкое положение.       — Причём тут Луна? Разве она есть не только в нашем мире?       Всадник выглядел озадаченным не меньше меня, он медленно поднял руку и указал пальцем вверх, на исполинскую чёрную дыру, безмятежно поедающую небо.       — Луна или Мона — это символ Тьмы, ночи и мрака. Холодное небесное тело, созданное Царицей, её пристанище, которое видно лишь когда на него напрямую падает свет Властелина. Многие миры называют её именно так.       — И сейчас Луна пожирает ваш мир? — я с сомнением подняла голову. Отсюда непостижимая и не изученная катастрофа казалась ещё ближе и ужаснее. Меня пробрал холод, и я опустила голову.       — Она поглощает миры один за одним, и если её не остановить, заполонит собой всё, включая нас.       Он говорил об этом, как о чём-то неизбежном, а потому не имеющим смысла тревожиться. Как о болезни, что в отсутствии лечения приведёт к смерти. Но ведь это наоборот кричало о необходимости того самого лечения… Всадники же выдавали себя за спасителей, и, похоже, сами верили в своё благое дело. Собирали и защищали жителей миров… и с их точки зрения мы являлись вовсе не угнетёнными пленниками, оторванными от родных краёв, а уцелевшими, благодаря им, элементами цивилизаций.       И я уже сама усомнилась в своём видении ситуации… А вместе с сомнениями пришло ужасающее своей обречённостью осознание, стоило вспомнить о судьбе тех, кто избежал Жатвы и остался дома. Мамон… Асмодей? Многие высшие демоны, кому посчастливилось пережить нападение Войны на Ад. Выходит, теперь они брошены на погибель, о чём даже не подозревают, а мы имеем шанс спастись? Безумие какое-то.       — То есть… если финальной битве суждено случиться, то состоится она именно здесь?       Мне стало не по себе об собственного умозаключения. Со стороны, наверное, звучало бредом сумасшедшей, но Голоду было несмешно.       — Угу, — только и выдал он, от чего меня мгновенно бросило в жар и холодный пот.       Но Всадник не стал акцентировать внимание, натянул поводья, и дракон начал стремительно снижаться, почти пикируя вниз, но я, охваченная благоговейным удушающим страхом, даже не успела испугаться, как зверь снова выровнялся, легко и плавно прорезая извивающимся телом упрямую воздушную гладь.       Под нами раскинулся город, сияющий мириадами огней, высоких стеклянных зданий, площадей и бьющих в небеса прожекторов. Мне показалось, что я сплю, пришлось даже моргнуть и о плечо потереть глаза прежде, чем им поверить. Нет, под нами плыло не скопище призрачных созвездий, а самый настоящий земной мегаполис, шумный, весёлый и неутомимый.       — Это что? Вегас? — опешив, спросила я, совершенно не подумавши. Наверное, и выражение моего лица в этот миг было идиотски глупым. Я летела над огромным городом… на драконе…       — Что такое Вегас? — не понял Голод, и его голос вырвал меня из всё обволакивающего, пьянящего и головокружительного состояния нереальности, красочного сна, которому способствовало ощущение полёта.       — Лас-Вегас… город в моём мире, где собраны все развлечения. Казино там… клубы…       Мне не верилось, что я это говорю, хоть воспоминания способствовали сохранности сознания в относительном равновесии. По крайне мере, я не спала, потому что могла чётко сказать, кто я, где я и откуда я. Уже прогресс…       Голод ещё раз натянул поводья, и дракон снова снизился, теперь проносясь прямо над крышами самых настоящих небоскребов. Внизу били фонтаны, пронзенные цветными стробоскопами. Кричащие, агрессивные цвета, музыка, бьющая из огромных динамиков, вывески со знакомыми и незнакомыми надписями, бурлящий источник жизни.       — Я собрал многое из других миров. Буквально всё, что пришлось по душе. Даже не вспомню, что и откуда, — несколько растерянно объяснил Голод, наблюдая за моей ошарашенностью и, похоже, умиляясь. — Я покажу тебе каждый проулок этого места, если интересно, но сейчас мы летим не сюда.       Дракон взмахнул крыльями, вильнул хвостом, ускоряясь, и вскоре город остался позади. Теперь мы летели над красивейшими долинами, высокогорными лугами, и большими голубыми озёрами, реками и пенными водопадами. Всюду цвели цветы, и пахло свежестью, свободой и умытой чистой росой зеленью.       Снова заметив моё, написанное на лице, смятение, Всадник терпеливо пояснил:       — Смерть у нас предпочитает ледники, мне же ближе то состояние природы, которое вы называете весной. Мы с Любовью делили эти земли.       Долины сменило сплошное скалистое нагорье, усыпанное пещерами, непроходимыми камнями, глубокими расщелинами и отвесными скалами, на которых не росло ни единого куста или цветка. Безжизненный, недружелюбный край, зияющий неприветливой пустотой трещин. По ощущениям мы приближались к владениям Войны, вдали с высоты даже виднелись поля красных маков. Скользкая липкая тревога прокатилась по позвоночнику и обосновалась в лёгких, мешая свободно дышать.       А если Голод соврал и везёт меня вовсе не во Дворец Любви, а я, дура, развесила уши. Решила, что брат Войны — не отмороженный ублюдок, и с ним я в относительной безопасности. Захотелось рассмеяться, громко и нервно, так и подмывало. Смех царапал горло, норовя лавиной снести и без того расшатанные остатки выдержки.       Так, Вики, дыши.       С чего Голоду вообще мне показывать Дворец Любви? И что, о Шепфа, он вообще подразумевал под этим названием?       Я поёрзала, осмотревшись по сторонам, делая вид, что любуюсь видами. Резко ударить Всадника локтем в живот и выпрыгнуть, авось насмерть не разобьюсь… Нарастающая тревога твердила, что план хорош, а вот дальше? Бежать? Прятаться, пока не найдут? И кто найдёт?       — Эти скалы обитаемы? — вопрос сорвался с губ до того, как я успела обдумать его уместность. — В смысле дикие животные тут водятся?       Вместо ответа Голод указал куда-то рукой, и, проследив взглядом за направлением, я чуть не вскрикнула. На одном из камней грелся гигантский паук, одна лапка которого размером со всю меня. К нему со стороны скал, из тени подкрадывалась исполинская многоножка, семеня по камням тысячью синхронно шевелящихся лапок. Сердце ёкнуло и ухнуло вниз, а все мысли о побеге молниеносно исчезли.       Голод довольно рассмеялся. И заверил:       — Расслабься, мы почти долетели.       Дракон накренился, подняв правое крыло и перенеся вес на левое, повернул, и нам открылся вид на похожее на малахитовое блюдце озеро, в которое прямо из пещеры срывался бурлящий мощный водопад. По воде плавали крупные кувшинки с чудесными цветущими жёлтыми, белыми и розовыми лилиями. Парили птицы, с криками выхватывая серебристую рыбу, плетущуюся в зеркальной неподвижной, словно шёлковой глади. А на берегу раскинулся восхитительный дворец из белого камня с потускневшими розоватыми шпилями. Полуразрушенный, опутанный мхом и диким колючим плющом. Лишь ветер и тени выли в настежь раскрытых окнах. Лестницы и переходы в нескольких местах осыпались.       Сад перед главным входом давно погряз в запустении: дорожки затянулись травой, кусты красных роз хаотично разрослись и увяли, цветы на них высохли и походили на капли застарелой пролитой крови, прекрасные мраморные статуи в виде обнажённых нимф потрескались и выглядели грязными, их лица выражали невыразимую вековую печаль. Дракон пролетел три круга прежде, чем приземлился в саду.       Здесь пахло нетронутой природой, сухой листвой, сырым, измученным ветрами камнем и известью. Некогда полный жизни, процветания и радости сад теперь походил на могилу. Усыпальницу, мавзолей, извечный символ скорби о давно утраченном.       Голод подал мне руку, помогая спуститься с седла. Ноги потонули в мягкой и влажной зелёной траве. Я посмотрела вниз, ступая осторожно, боясь тех, кто скрывается в этой зелени, но и обломанной кладки дорожки. Не хватало только ногу подвернуть.       — Зачем ты меня сюда привёл?       Ухмылка Всадника прожгла кровь и кожу до самых костей. Он свистнул, и дракон, нетерпеливо мотнув рогатой головой, взмахнул крыльями и унёсся в небо.       Я проводила его растерянным взглядом, физически чувствуя, как меня сковывает беспомощность, а с нею и полная апатия. Руки и ноги онемели, стали тяжёлыми, ватными. Я безвольно опустилась на ближайшую скамью, исподлобья наблюдая за Голодом. Он достал сигарету, на кончике которой тотчас чиркнул приглушённый огонёк. Его глаза лениво ласкали меня, изучали, просили ответить. Но я упрямо отвернулась, не желая гадать, что всё это означает. Но догадка пощипывала язык, так и просясь быть озвученной:       — Ты сказал, я её тебе напоминаю. Ты думаешь… я… реинкарнация Любви?       Сложно придумать что-то бредовее, но на тот момент меня не смущали и не удивляли даже самые нелепые и безумные идеи.       Голод озадаченно вскинул брови, отчего на лбу пролегли борозды морщин, округлил глаза, а потом громко и искренне рассмеялся, откашливаясь дымом.       — Что? Реинкарнация? Смело, смело. Война бы не обрадовался.       Он продолжал хохотать, согнувшись пополам, в одной руке держа сигарету поодаль от себя, а другой упираясь в своё полусогнутое колено. Золотые кудри упали ему на скулы.       — Несмешно, — буркнула я, скрестив руки на груди. — У тебя все признаки поведения маньяка, и я не знаю, для каких целей ты привёз меня в заброшенное уединённое место.       Голод ударил себя по груди кулаком, откашлявшись окончательно, выпрямился и снова затянулся.       — Если предпочитала лететь с Войной, так бы и сказала.       Чтобы не послать его взглядом, я опять отвернулась, но Всадник и так понял. Хмыкнул, подошёл ближе, остановился напротив, нависая надо мной дождевой тучей.       — Так чем я на неё похожа? — устало проговорила я, заметив стайку перламутровых птиц, вылетающих из зияющих окон верхних этажей.       Тёплый ветер лизнул плечи, заигрался с прядями волос. Голод мечтательно закатил глаза, улыбнувшись уголком рта, а в противоположном зажав полуистлевшую сигарету. Докурил, выплюнул, растоптал носком сапога и заговорил вкрадчиво.       — Большинство созданий, даже светлых, не говоря уже о тёмных, так или иначе чем-то одержимы… Тем, что их уничтожает, или с помощью чего ими можно манипулировать. Похоть, еда, алкоголь, азартные игры, наркотики, адреналин… Или власть… гордыня… гнев… — его голос зачаровывал, отвлекал внимание мягким тембром, я постепенно теряла бдительность, слушая, впитывая каждое новое слово и с нетерпением ожидая следующее.       Голод сделал шаг в сторону, затем ещё один… медленно обошёл меня, крадучись проведя подушечками пальцев по обнажённой коже плеча, встал за спиной. Я вздрогнула, дёрнулась, как ошпаренная, хотела обернуться, но вдруг что-то впереди, за кустами цветущей сирени, привлекло внимание. Неуловимое, смутно знакомое.       — В тебе же нет ничего из этого, — добавил Всадник, больше ко мне не прикасаясь. — Поначалу я решил, что ты сломлена или впала в апатию, а то и вовсе мертва внутри, но потом всё же почувствовал… и понял.       Я закрыла глаза, уносимая тёплой убаюкивающей волной его голоса. Голова стала такой тяжёлой, как и веки. Тревоги отступили, мне стало совершенно всё равно, где я, с кем, и угрожает ли мне опасность. Просто захотелось расслабиться, откинуться на спину в уверенности, что там меня подхватят розовые пушистые облака, где заботы и страхи не имеют власти. И ещё почему-то до дрожи в коленях захотелось, чтобы Мальбонте был рядом со мной. Смотрел прямо в душу своими колючими чёрными глазами, сжимал в объятиях крепкими сильными руками…       Да что со мной? Это всё неправильно. Нереально. Я противилась, пытаясь разорвать окруживший розовый туман, проснуться, но не выходило. Наваждение сильнее моей воли… и мысли вновь возвращались к нему.       Я представляла, что лежу на постели, совершенно нагая, сгорающая от стыда и желания. А он нависает надо мной, удерживая своё мускулистое тело на вибрирующих от напряжения вытянутых руках. Смотрит в глаза голодно, одержимо… И целует так, что трепет пробирает.       Мне же безмерно интересно, каково это… заниматься с ним сексом. Чувствовать в себе его член… Его движения… Силу его страсти… Смотреть в омуты глаз, подёрнутые дымкой возбуждения, и видеть в них своё отражение. Любоваться суровым лицом или наблюдать, как каменная маска растворяется, приоткрывая слабости и искренние эмоции.       Как это было бы? Как бы он брал меня? Волнующе и нежно? Или грубо и страстно? Способен ли вообще Мальбонте быть нежным и чутким хотя бы в постели? Стал бы таким для меня? А, может, заставил умолять остановиться… или вовсе не останавливаться?       Шумный выдох упал с приоткрывшихся губ, а низ живота наполнился расплавленным свинцом, до боли приятное напряжение, от которого хотелось извиваться, подобно змее на раскаленном камне. Сердце заколотилось, разгоняя кровь, пульсацией бьющей промеж ног. Мне пришлось плотно сжать колени, чтобы сдержать это невыносимое желание… которое никак не принимал и не одобрял мой разум.       Морок схлынул столь же внезапно, как и напал. Я начала приходить в себя, почувствовав, как чьи-то пальцы поглаживают меня по голове, и сладкие и нежные запахи лета смешиваются с горечью и первыми заморозками ноября.       Я очнулась на руках у Голода, который сидел на траве у статуи в виде атлетичного мраморного Аполлона, а я попросту лежала на его бёдрах, животе и груди, мои же ноги при этом остались на скамье. Платье задралось, оголяя бёдра, и к своему стыду и ужасу я обнаружила, что одной рукой глажу себя между ног сквозь тонкую ткань белья.       — Чёрт! — взвизгнула, тут же вскочив, одёрнула юбки, не зная буквально, куда деть глаза и чем закрыть лицо, чтобы меня никто не видел.       Внутри бурлящим штормом поднималась паника. Хотелось сквозь землю провалиться! Какого чёрта со мной случилось?! Мало того свалилась с лавки, так ещё и…       Но буря вдруг остыла, сменившись выстрелившим осознанием, и я в гневе уставилась на наблюдавшего за мной с интересом Всадника.       — Ты! Зачем ты это сделал? — задыхалась от возмущения, совершенно не представляя, что я делала, пока была не в себе… и что делал Голод, видя это?!       Извращенец! Как он посмел вероломно влезть мне в душу, добраться до самых тёмных и мрачных чертогов, выпотрошить их и вытащить содержимое на всеобщее обозрение?!       Обозвать его помешал инстинкт самосохранения, но, видимо, это слово чётко читалось на моём лице. Голод невозмутимо наклонил голову.       — Здесь нечего стесняться, расслабься. Учись принимать собственные слабости, а не отрицать их.       — Какое тебе дело до меня и моих слабостей?! Я что, единственная во всех мирах… питаю запретное влечение к врагу?! — произнести это вслух непросто, но негодование вылилось за края, переполнив чашу самообладания.       Ещё немного, и у меня истерика начнётся! Прикусила губу, потупив взгляд. Обида сводила скулы, застилала глаза, хотелось сбежать, забиться в самый дальний угол, словно меня поймали на месте преступления.       — Было бы куда проще, будь дело в одном лишь физическом влечении, правда? — проницательно прищурился Голод. — Это редкость…       Он хотел сказать что-то ещё, но передумал, лишь почесал затылок, поднявшись на ноги. Травинки измазали соком его плащ, к сапогам прилипли колючки. Он сорвал с шипастого куста сухую бордовую розу и протянул мне в знак примирения.       — Не злись, я сохраню это в тайне.       Я озадаченно посмотрела на некогда прекрасный и живой цветок, осторожно взяла его, погладила пальцами. Всадник облегчённо вздохнул и протянул мне другую руку.       — Идём, покажу тебе портал, что ведёт отсюда в мой дом. Если Война тебя замучает, всегда можешь спрятаться здесь. Дворец расположен как раз на границе между его владениями и моими. Но он сюда не придёт, даже войти не сможет.