𝐧𝐢𝐠𝐡𝐭 𝐢𝐧 𝐭𝐡𝐞 𝐑𝐞𝐝 𝐄𝐦𝐩𝐞𝐫𝐨𝐫'𝐬 𝐜𝐡𝐚𝐦𝐛𝐞𝐫𝐬

❀❀❀

      Красный свет луны освещал темные переулки празднующего фестиваль города. Весь народ был сосредоточен в центре. Район красных фонарей под властью достаточно скользкого типа цвел и благоухал сакурой, воском и различными эфирными маслами. Слышались цоканья посуды, тихие стоны из глубин домов для прелюбодеяний, смех, плач и разговоры.       Поступь у парня была неспешной. Многие его попросту не замечали, едва не толкая или задевая плечом, но опасливо отходя, замечая раздраженный взгляд. Хотя кому-то было безразлично ведь увлеченные сексуальными девушками или юношами, люди превращались в похотливых животных, а гейши завлекали в чайные дома, где куртизанки во всю обдирали несчастных и ничего не подозревающих мужчин. Так просто играть с потайными желаниями людей. Он, как достаточно древнее существо, не раз был свидетелем подобных картин. Сам в данный момент был жертвой собственных желаний.       Но сейчас, честно говоря, ему все равно и на манящий запах чая, и на вывески пабов, и на очаровательных девиц, что вздыхали ему в спину. Сейчас его целью был Красный Император, что, вот уже пару месяцев, игрался с ним. Избегал, заставлял хотеть совершенно в похабном смысле, являясь во снах. Этот лис проклял его, желая вкусить плоть о́ни. Хвостатый упырь был очаровательно настойчив. И, признаться, с любым другим он бы не стал церемониться, но Ген... он другой. Сенку обязан ему жизнью, благодарен за многое.       Ночь, проведенная с этим великолепным и отвратительным одновременно мужчиной не станет обязательством на всю оставшуюся жизнь, однако пойти на сделку, чтобы наконец сломить Цукасу, Ишигами намерен. И если ради этого он должен возжелать Асагири, он это сделает столько раз, сколько понадобится.       В конце улочки его встречают ступени и новые тории из красного дерева, украшенные золотыми узорами. Раньше здесь были обветшалые П-образные ворота, но видимо перестройка после пожара коснулась владений даже тут.       Он неспешно поднимается выше, навстречу желтеющей луне, что стыдливо прячется за великолепным дворцом Императора. Он собирается возжелать кицунэ, чтобы уничтожить врага и отомстить за отца. И Ген ему поможет, он точно это знает. Кто как не лис, что сам хочет его, может это сделать, верно?       Сенку думал, с чем это могло бы быть связано? На ум приходило разное. Добавить себе хвост с помощью обряда. Подчинить, чтобы у него была защита. На самом деле Асагири настолько скользкий и непонятный, что думать об этом бессмысленно.       Во-первых, помимо Ишигами было еще множество людей, с которыми Ген мог бы побаловаться несколько ночей, а потом напомнить об оказанной услуге.       Во-вторых, между ними давно было все очень накалено.       Вроде и сексуальное напряжение: Сенку не может отрицать привлекательность лиса. То, как горячо выглядит силуэт в его снах. Как прекрасно и податливо его тело. Как отзывчив Асагири к каждому прикосновению: дрожит от поцелуев в шею, стонет, стоит провести по бедрам вверх и сжать подтянутые ягодицы. Сенку знает — не в мире грез он такой же, даже лучше.       С другой стороны, характер обоих просто не позволял пойти на уступки. Почему-то, что для первого, что для второго, признаться в искренних чувствах было унизительно. Но, к нашему счастью, ответы на поверхности.       Со стороны видно, что черствый о́ни попросту не готов давать себе поблажки. Лучше терпеливо смотреть и тайно желать, чем подойти, поцеловать и сказать о буре внутри. Ему попросту неизвестна природа этих чувств. Он готов был переспать, но не может понять, почему внутри сердце так щимит, какая ирония.       Ген же связывал себя, ведь не может он со спасенным возлечь по собственной инициативе. Это будет расценено как око за око. Сложная система из мыслей была барьером, через который им не пройти. Разрушенный мост, а они на разных берегах.       Сквозь стволы молодых деревьев виднеются тени и бледные лучи луны. Отблески, которые то и дело создают впечатление и явное ощущение присутствия кого-то кроме него. Что-то похожее на призраков съеденных лисицей жертв. Их неупокоенные должным образам души так и норовят затянуть не внимательного гостя в покои Красного Императора, сожрав до того, как его вкусил покровитель улиц страсти и похоти.       Сенку не страшился ни лисицы-людоеда, ни беспокойных душ, ни даже стражей великолепного дворца — множество молоденьких лисиц, что считали Гена своим отцом и хозяином. Возникает тут же вопрос: является ли он одним из тех, кому стоит уважать лиса?       Оглядываясь назад, он думает, что стоило бы хотя бы чуть-чуть признательности проявить. Но потом Асагири открывает рот, и они слово за слово сцепляются по какому-то мелкому поводу. Что-то неважное. Но Ишигами порой жизненно необходимо испытывать внимание лиса на себе. Его холодный взгляд, скрытую едва-едва страсть, блеск интереса под длинными ресницами и острые комментарии, которые были похожи на слишком интимный, развязный и язвительный флирт.       Сенку себе обещает держать желания в узде. Сейчас как никогда это необходимо. Ген играется с чувствами людей профессионально, тем более ему есть чем манипулировать Ишигами. В конечном итоге он спас его, укрывал от Шишио, помогал Юдзурихе и Тайджу, защитил его друзей от Хьеги. Асагири очень могущественный. И это не может отрицать даже Цукаса, иначе он бы не приходил к нему, чтобы заключить союз.       Сзади слышится кряхтение — скорее всего это подчиненные лиса пошли проверить, кто вторгся на территорию их хозяина. Ну, даже если они доложат об этом Гену, это не будет ни плохо, ни хорошо. Все-таки предстать перед Императором придется.       Тории постепенно кончались, а высокое здание приближалось, как и красно-зеленые ворота, расписанные различными узорами. Появилось детское желание провести по каждому завитку кончиками пальцев. Удостовериться, что все это не сон. Что дивный дворец Гена не вымысел. Что он не одинок, не брошен.       Сенку наконец добирается до входа на территорию лиса. Дыхание сперто, он готовился к этому достаточно давно. К связи большей, чем у должника. К изменению их отношений. Не факт, что в лучшую сторону. Вот это очень пугало.       Он представить не может, что будет сидеть и слушать, как Асагири тяжело дышит и жмурится потом, когда все закончится. Когда их больше ничего не будет связывать. Он боится разбить своим эгоистичным поведением хрупкий союз, что застыл между ними. Тот муляж плохих шуток, сарказма и необъяснимой нежности по отношению друг к другу.       Зачем сейчас он пришел просить у Гена что-то? Он и так ему по гроб жизнью обязан. Это буквально выглядит как работа подчиненных Асагири. Только вот вместо денег он получит поддержку и защиту в войне с Шишио.       Это все крутилось только на его однобоком желании победить врага. А все потому что, будем честны, сложно признаться даже себе, что Ген является единственным, к кому он может прийти побитой псиной и упасть в ноги.       Все началось, когда ему пришло письмо от Бьякуи. Тогда он получил сверток, где его предупреждали о предательстве Цукасы. Через два дня Ишигами едва живой был вытащен из развалин сгоревшего поместья лисицами. С тех пор между ним и кицунэ сформировался негласный союз.       Не подумайте, он не просил помощи каждый раз. Это вообще было крайне редко. Один раз, когда нужно было убедить Уке примкнуть к ним, а второй — оставить Рюсуя в должниках у Ишигами. В другие Сенку просто притаскивал свою израненную тушу и зарывался носом в складки кимоно более старшего екая.       Ген не помогал, если его не просили. Не раздавал советы. Его длинный тонкие пальцы с острыми когтями массировали кожу головы, а тихий голос под аккомпанемент играющего самого по себе сямисэн заставлял успокоиться и расслабиться. Асагири моментами был удивительно нежен, а порой к нему не было подхода, словно к розе. Шипами были язвительные комментарии и отрешенность.       Сенку толкает ворота от себя. Он видит, как все вокруг погружено в теплый осенний туман. Как покрасневшие листья клена переливались в желтоватом лунном свете. Как плескались карпы в прудике где-то в глубине сада.       Его никто не встречал, хотя стоило отойти от ворот, ступая во владения лиса, как в ту же секунду за его спиной закрылись громоздкие двери. Асагири уже давно заметил появление незваного гостя. Вопрос заключался лишь в том, являлся ли гость желанным? Все-таки, зная Гена, нельзя быть уверенным буквально ни в чем. Это Сенку понял тоже не сразу.       В общем и целом, разгадывать все аспекты души Асагири невероятно увлекательно. За немногие встречи, порой очень короткие, лис давал узнать о себе чуть-чуть больше, чем в прошлое рандеву. Их пересечения каждый раз казались незаконченными. Оба знали, что нужно сделать в конце, но ни один не хотел брать ответственность.       Сенку решился спустя долгие годы терзаний. До конца было неясно, хочет он возжелать лиса из-за Цукасы — себя он убедил именно в этом — или потому что сердце пропускало удар, стоило поймать на себе заинтересованный взгляд темных вод синих омутов.       Ноги сами ведут ко входу во дворец по мощеной дорожке. По обе стороны уже срезаны цветы. Нагие кустарники, на которых еще месяц назад красовались крупные бутоны белых гортензий. Уже дальше виднелись палки, торчащие из земли. Это были прекрасные лилии, которые по велению садовника при дворце его помощники — юные мальчишки — срезали и засушили. Сенку был здесь в день приказа, но струсил, так и не дойдя до покоев лисицы.       Дорога постепенно разделялась.       В какой-то момент она вела в сад, где о́ни впервые плакал навзрыд, зарываясь в мягкое спальное одеяние лиса. Громко кричал, не понимая причин происходящего. А на все восклицания Ген мягко гладил его по затылку, шепча, что он и не должен все переносить в одиночку. Нежно, почти любовно стирал слезы с мокрых щек. А когда Ишигами потянулся к нему, чтобы услышать изрядно хриплый голос кицунэ, тот, скорее по инерции слизал соленую влагу, шепча почти в губы, что он поможет не смотря ни на что.       Следующая развилка вела к пруду с карпами кои. Именно у этого пруда Сенку впервые увидел своего спасителя без маски. Его худой стан, внимательный блеск в глазах и лицо, полное не распознаваемых эмоций, без улыбки. Именно он впервые возжелал раскрыть нутро Гена и полностью рассмотреть душу. Все равно, какой будет внутренность. Он едва ли способен устоять перед очарованием лиса, но еще меньше устойчив перед проявлением искренности. Сенку жаждет разорвать грудную клетку и впиться губами в сладко-горькое сердце лиса. Получить такой же отклик от чужого возбужденного страстью тела. Удивительно, но именно к этому они сейчас и пришли.       Направо вели ступени, что спускали к беседке посреди сада камней. В ней Сенку впервые вспоминал момент покушения, сидя у ног лиса и прижимаясь к его бедрам щекой. Он не думал о том, что от нежной кожи бедер его отделял лишь слой хлопковой ткани. Сейчас перед глазами нежный взгляд лиса, его пальцы, что мягко обводили линию его челюсти. От воспоминаний в груди сжималась боль, а в животе тугой узел тошноты и возбуждения, что всплывали при виде невысокого заборчика и начало моста, выкрашенного красной смолой, расписанную золотом.       А впереди его с распростертыми объятиями уже давно ждали открытые двери дворца. Позади здания висел огромный диск полной луны. Она зловещим ореолом нависала над красными крышами и бежевыми стенами. Желтый отдавал бликами, казалось, что здание только восстало из темных вод. Но это неважно. Он идет в покои страшнейшего владыки улиц, что озаряли красные фонари и роскошная красота молодых девушек и парней, что стыдливо прятали днем лица, а ночью порочно стонали, деля ложа с самыми разными мужчинами.       Сенку медленно поднимается по лестнице выше, наконец останавливаясь перед порогом. Там в темноте уже виден силуэт, окруженный мягкими хвостами, что плавно извивались за ним. Превосходный вид. Такой далекий и манящий.       О́ни делает уверенный шаг вперед. Ни слова при этом не произносит. Подумать нужно, что сказать в такой ситуации? Поприветствовать? Зачем? Оба знали, что встретятся так. Да и не разлучались, будем честны. Каждый понимает, что во снах лис был реален. Только в них он не особо настроен на приветствия. А здесь зазывает, манит и чарует.       Просторные помещения. Минимализм. Сенку идет вслед за силуэтом. Тот поднимается выше по ступеням. Не сказать, что кто-то готов говорить внизу.       По пути ни души оба екая не встречают. Только они друг для друга. Словно маяк и корабль в море. Лампадка и глупый мотылек. Голос в глубине лесной чащи и незатейливый странник. Лишь на поворотах лестницы и коридоров сталкиваются взглядами. В темноте храма не разглядеть выражения лица. Да даже бледности чужой кожи нельзя. Кажется, что кицунэ настолько привык играться с ним, что даже не удостоил личного присутствия, встречая лишь тенью. А Ишигами ничего сказать не может, завороженно наблюдая за покачиванием хвостов и двигающимися ушами, которые то и дело прижимались к голове.       Он был тут много раз. Гулял по залам. Когда его раны после нападения Шишио заживали, великолепные хоромы Красного Императора он исследовал вдоль и поперек.       И везде натыкался на лиса. Его след, отражение, запах трав, сладковато-гнилой привкус на кончике языка, развивающуюся ткань мягкого халата или кусочек кимоно. Сейчас же нигде нет самого лиса. Только его эфемерная тень, которая раствориться, прикоснувшись к лунному свету. Но пока она вела его выше. В покои, где Ген ждал его.       Сенку замирает, поднимая голову. На его плечо что-то капает. Смотря наверх, он непонимающе хмурится и смотрит на остановившуюся тень. В темном силуэте видны хитрые голодные глаза. Ответа, конечно же, нет. Но почему-то и не хочется его искать. Что-то не так. И он не может ничего с этим сделать. Только молчаливо следовать за тенью по пустынным коридорам. Белые стены с раздвижными дверьми на этом этаже недавно заменены. Расписанные то тут, то там кленовыми листьями. Скорее всего они были алыми, но разве разглядишь это. Тень не может существовать в полумраке. Нужна густая темнота.       Ишигами быстрее идет к следующей лестнице, пока тень не исчезла из виду. Та ускоряется, мелькая уже в пролете следующего этажа. Она оглядывается, маняще скалясь. Сенку не видит рта у нее, но этот взгляд… Он словно значит все и говорит о многом. Ген играет с ним. Дергает за струны души, показывая: он даже хуже Цукасы, он — сама смерть, он — воплощение грязи и хтони, он — мудрейшее и ужаснейшее существо.       Что-то надвигается. Но пока неясно что. В коридоре впереди видны помещения, где свет огоньков озаряет их. Тень начинает растворяться медленно, стараясь проскочить так быстро, как это возможно. Ишигами ускоряется следом. Цоканье гэта раздаются несколькими этажами выше. Правда понять Асагири это тяжело. Всего три стука. Слишком мало, нужно хотя бы пять.       Тень ступает в слабое свечение, плавясь сродни воску от огня. Оттого хвосты вьются быстрее, а уши пугливо прижимаются к голове. Сгусток чернил с запахом эфирного масла из цветов сакуры проскакивает коридор между освещенными комнатами, за доли секунды, скрываясь в следующем пролете в конце коридора. Но что-то не позволяет Сенку последовать за ней. Что-то, что не похоже на обычные краски. Здесь еще не заменили старые стены. Пол скрипит и отчего-то немного липкий.       Любопытство сгубило кошку, а он о́ни. Ему нипочем какой-то галлюциногенный гемор старой лисицы. Серьезно, у Гена чувство юмора ощущается как слизанная чужая блевотина. Шутки его отвратительные и мерзкие. Рассмотреть, что за жидкость разлита сложно, но металлический запах бьет его в нос. Не хочется понимать и принимать, что узнал его. Наконец можно рассмотреть что-то темное, вязкое и запекшееся под ногами. Белые таби и новые дзори испачканы, как и зеленое хаори чем-то омерзительно вязким и черным.       Сбоку раздается хлюпанье и Сенку замирает, поворачивая голову вбок, замечая необычно темные капли на бумажной стене. Это не старые лепестки сакуры, в тени они кажутся нежными всплесками воды на них, в отличие от этого. Не новые кленовые листья — другая форма и цвет. Он смотрит вперед, тень уже давно исчезла. Какая разница, если Асагири все равно вернется за ним, верно?       Шаг. Ишигами отодвигает раздвижную дверь, что скрипит. Опять что-то неприятно хлюпает. Екай заглядывает в помещение, освещенное фонариками, прикрепленными на крючки в потолке. Его зрение фокусируется и привыкает к свету в доли секунд, но тут же о́ни, отпрянув и почти вскрикнув, делает несколько шагов назад. Спина больно ударяется о деревянную балку. Шипение. Видно, как о́ни замирает напротив отвратительного зрелища. Ген, грязная скотина. Да, было известно, что таких мразей поискать надо, его характер и привычки были исключительно ужаснейшими, но это…       Один из юношей, который, в его памяти, совсем недавно срезал крупные бутоны распустившихся лилий, висел буквально растерзанный и обескровленный на крюке вверх ногами. Его внутренности отсутствовали, а куски кожи свисали, словно разорванная ткань. Сюда проникал свет луны достаточно отчетливо, а фонарики озаряли все оранжевым свечением. Огоньки в них всколыхнулись, когда Сенку ударился спиной о стену напротив. Дверь, на которую он налетел, задребезжала. Но огонькам безразличны жизни каких-то мальчишек, садовников и людей в принципе, они продолжали светить.       Все было испачкано в парне. Точнее в его крови. Мелкие ошметки его кишок, вырезанных явно не профессионалом, а даже выбранных, были разбросаны по полу. Юношеская кровь заполняла деревянный пол, брызгами запеклась на стенах и некоторых фонарях, подоконнике и даже ставнях. Просачивалась под дверью, пачкая пол коридора, и сквозь деревянные половицы, стекая на нижние этажи.       Тошнота подступает к горлу. Сенку рассматривает отрезанные от трупа куски плоти. На полу под парнем стоит наполненная до краев тара с его кровью. Слишком маленькая для всей жидкости из тела, но кому-то было совершенно все равно. Несложно догадаться, кому именно. Вариантов не так много: подчиненные двухвостые лисички или сам Асагири. Точно, сейчас же все заменяют. Видимо не заморачивались даже отмыванием этой части. Хотя Ками только известно, что на уме у этих рыжих блядей.       Сенку рассматривает срезанные куски на руках, бедрах, икрах, боках. Шея перерезана поперек, а от ямки между ключиц разорвано все до паха. Видны ребра, но сердце и легкие вынуты, как и желудок с кишечником. Ему плохо. Но он все равно не отводит взгляда от вида позвоночника.       Его взгляд медленно сползает вниз, на него смотрят пустые глазницы. Рот юноши открыт, оттуда вываливается обмякший язык, упавший на впалую щеку. Все лицо испачкано в запекшейся собственной крови. В темной пропасти глазниц медленно что-то шевелится, а потом с жужжанием выползает муха и Ишигами отводит взгляд. Что он только что лицезрел? Лучше бы не останавливался.       Взгляд наконец рассматривает все в комнате. В углу виден стол. На нем несколько тесаков, а под ним таз с “грязными” органами.       — И вкусно тебе было, дрянь? — шепчет Ишигами, поворачивая взгляд на темный силуэт в конце коридора, что выглядывает с лестничного пролета. — Хтонь будет хтонью везде, не так ли? — Сенку трет глаза и хмурится.       Как бы мерзко не было, но винить лиса за то, что он питается, нельзя. По-другому Асагири просто не может. Давно всем было известно, чем лакомится кицунэ. Слухи среди екаев быстро расползаются. Но видеть доказательства им слишком тяжело. Но Сенку очень хочет, чтобы Ген прямо сейчас опять прижал к своему плечу его голову, зарываясь в привычном жесте длинными пальцами в волосы, массируя кожу головы, иногда царапая когтями, и заставил своей странной пыльцой заснуть, чтобы хоть чуть-чуть забыть это все.       Сенку не спешит, медленно идет к следующей комнате, чьи стены также испачканы. В ней картина идентична прошлой, за исключением отсутствующей жертвы, что висела бы на крюке. Однако на нем все еще виднелись остатки то ли веревки, то ли оторванной кожи. Он молился, чтобы Ген был достаточно благосклонен и то была веревка. Да, там не было трупа на этот раз. Хоть на этом спасибо. Но картина была настолько отвратительной и ужасной, что, честно признаться, он немного испугался. А того ли Асагири он видел каждый раз при встрече. Или помимо лиса внутри жило что-то еще. Но, если и так, то что?       В голове всплывает образ Гена, что кушает мясо, приготовленное и замаринованное личными поварами. Его тошнит от этой мысли и он жмурится. Поворачивает голову. Напротив комнат такие же освещенные помещения. Но там уже чистые стены. Видимо с этой стороны не успели все убрать. Он пришел явно не вовремя.       Однако ему ли говорить о времени? Порой из-за заговоров кицунэ он терял счет времени. И забыв как-то считать время из-за невероятной усталости потерял счет дням. Хром тогда сказал, что прошло полгода, а для о́ни это ощущалось неделей. Сколько он так пропустил неизвестно. И это пугало, ведь ответ был только у него. У Гена.       Ишигами идет к тени, но та пугливо бежит выше. Сенку идет следом, выбора особого нет, а оставаться в тишине дворца одному не хочется. Ему не страшно, но неуютно. Скоро дворец отреставрируют под новый лад, вот тогда будет чуть-чуть комфортнее. Насколько может быть в месте, где каждый месяц убивают минимум двух человек.       Он с тенью проходят мимо таких же комнат, но здесь полы коридоров вымыты, в отличие от стен. Такие же два этажа вверх и они оказываются перед расписанной дверью. Точнее стоит перед ней только Ишигами. Тень растворяется, как только налетает на дверь. От этого гулкого удара у Сенку внутри все замирает.       Пепел падает на ковер, ведущий к двери. Оседает на пороге. Над ним никотиновой дымкой вьется остаток. Запах табака, что любит Ген бьет в нос, пробуждая необычно ностальгическое ощущение.       Он там, где должен быть. Всегда сюда возвращается. Ни разу не жалеет. Всегда уходит с ощущением собственной силы. Он многое сможет, почти все.       Золотыми, фиолетовыми и зелеными красками на красном дереве расписаны лисицы, что резво играются в поле хиганбан. А над лисицами на горизонте восходит красная Луна.       Шагает неуверенно, хотя и ощущает, что был здесь не единожды, знает и эту залу — столовую, и многие другие. Он толкает дверь от себя. Его встречает длинная комната, где обычно трапезничал с кицунэ, когда восстанавливался после нападения Цукасы. На столе уже пустые блюда. Лисицы, что до этого суетливо убирали все, тут же замирают, смотря на него. Их уши забавно прижимаются к голове. Скрытые масками лица не видны лишь наполовину, но приходят в себя, словно по команде. Хватают оставшуюся посуду и быстро разбегаются врассыпную, словно Ишигами побежит хоть за кем-то. Очаровательные создания. Преданные и милые.       О́ни закатывает глаза и быстрыми шагами идет к концу помещения. Его освещают фонарики с различными кандзи на них. В основном это любовь, смерть, предательство, секс, порок, зло. Что-то одинокое. Видимо у Гена тяжелый период, решил Ишигами.       В воспоминаниях все время лис был меланхоличным и отчаявшимся. По его словам это из-за измены в далеком прошлом. Что именно произошло говорить он не желал. А он и настаивал. Все равно не получил бы ответа. А время тратить, да и атмосферу портить не хотелось.       Сенку не задерживается здесь надолго. Да, растягивает момент, рассматривая новый интерьер, но не более. Один вид на грязные столы заставляет в памяти всплывать те кровавые комнаты. Он даже не поднялся достаточно высоко, чтобы добраться до покоев на самом верху. Но спешно вступает на следующий пролет, закрывая помещение с громким хлопком наивно предполагая, что с этим грохотом за дверьми оставит и образы. Конечно же это не так.       Ишигами бежит вверх, не заходя в залы или не осматривая их. Бессмысленно, а он спешил к императору. Теперь один этаж сравним с двумя нижними. Но это быстро забывается. Он улыбается, стоит пройти оставшиеся три этажа, оставив за собой еще столько же.       Огромные двери под потолок распахиваются внутрь сами по себе. Точнее их открывает дым, что слишком осязаемо окутывает его и тянет внутрь. Мягкое касание дыма к нему очень похоже на мягкие руки Асагири, что нежно прокрадываются сквозь хаори к его рукам. Он чувствует, как тепло скользит по вздувшимся на руках венкам. Как очерчивают сухие мышцы его предплечий и оглаживают локти, бицепсы, плечи.       Есть ли смысл в таком случае сопротивляться? Поэтому и Сенку подается манящим касаниям эфемерных рук Гена, делая шаг в его покои. Ничего не было видно из-за туманной дымки, сквозь свисающие с потолка красные и фиолетовые капроновые ленты глаз даже силуэт стен разглядеть не мог. А надо ли?       Шаг в пустоту. Он слеп здесь. Еще один на ощупь. Руки перед ним, а сиреневый дым и резкий запах пасленов и ладана ведут, словно незрячего вовсе. Честно, Сенку не против. Он доверяет мягкому касанию дыма, даже рад наконец приблизиться к лису настолько, что тот начал использовать что-то более стоящее, чем сгусток темноты, чтобы провести экскурсию по самым мерзким местам его дворца. Он уверен — специально.       “Что за глупость, — думает Сенку между делом, — сначала манит, потом отталкивает. И по новой. Десять миллиардов процентов. Вот… блядский болтолог.”       Его поступь аккуратная, но липкие дзори постоянно приклеиваются к полу и чавкают. Они отлипают с характерным звуком, словно ты уронил фрукт в не застывшей карамели и решил поднять тот с пола.       Ишигами отводит свободной рукой ленты, что, то и дело, обвивают его, гладят щеки, щекочут шею, спину, икры. Ленты кажутся руками, как и дым, они окутывают Сенку. Он не может заставить себя избавиться от иллюзии, что все это является настоящими объятиями лиса. Тот заботливо стирает с щеки застывшую каплю крови, что была не замечена им раньше. Гладят уставшее лицо и толкают вперед. Ближе к наконец проглядывающему силуэту на кровати.       Это продолжается до тех пор, пока он наконец не проходит сквозь них, покидая нежные объятия лент и туманной дымки с табачным привкусом. Его не привыкшие к свету глаза щиплет свет лампад, висящих повсюду фонариков, и благоухающих лилий, что рассыпаны по воздуху. Но через мгновение Сенку сталкивается глазами с глубокими синими омутами. Лисий разрез, хищный прищур, оскал тонких губ, темнеющий шрам, что, словно продолжение большого рта тянется к уху на левой щеке.       — Ждал тебя, дружочек Сенку, — Ген практически лакомится его именем, наслаждаясь перекатывающимися гласными. Словно вкусил его. Наконец. В его руках расписная кисэра. На его сухих губах блаженная улыбка. Его юркий язык слизывает остаток имени словно карамель из топленного тростникового сахара.       — Заметил, спасибо, — саркастично цедит.       Ишигами поражен, насколько поменялся Асагири. Его полностью черные волосы поседели на одной стороне. Щеки касалась отросшая до середины шеи поседевшая челка, скрывая часть щеки. Его бледное лицо было более худым, хотя это могло быть из-за смены имиджа. На левой щеке был длинный шрам. Тот самый, уродливое продолжение рта. Он казался удивительно живым.       — Тебя очень давно не было, — Ген поднимается с мягких перин, набитых перьями и пухом. Он садится. Его халат чуть спал с худого плеча. Под ним виднелась мраморная кожа. Помещение освещалось не так хорошо, как хотелось бы. Но этого было предостаточно, чтобы рассмотреть, что шрам заканчивался почти на груди, пересекая шею и ключицы.       — Я был здесь этим летом, — хмурится Сенку. Он по-хозяйски прячет руки в карманы, меря просторную комнату шагами, подходя ближе к окну и отводя взгляд на сад внизу. Лишь бы не смотреть в глаза Асагири. Он не сможет нормально мыслить, если будет случайно загипнотизирован лисом.       — Это было семь лет назад, дорогой Сенку-чан, — хмыкает кицунэ и медленно сползает со своего ложа. О́ни смотрит, как он мягко ступает по татами на полу, застеленным фиолетовым сотканным явно вручную коврам. — Время летит достаточно быстро, когда у тебя есть какая-то цель, не правда ли? Совсем забыл о старом друге.       Лис играется хвостами. Они медленно извиваются за ним. Ген подходит к закрытым ставням напротив открытого окна. За расписными дверями его встречает просторная отстройка. Асагири не спеша выплывает на нее. За его нежной поступью плавно тащатся полы халата. Лис манит к себе о́ни и усаживается за небольшой столик, окруженный подушками. Под ними весь район красных фонарей. Сенку не смеет перечить и следует за кицунэ с другого конца комнаты.       Длинные пальцы с острыми когтями соскребают еще табак со стола. Ген берет кисэру, заталкивая специальной палочкой туда еще сухой травы. Огонек с лампадки удивительным способом перепрыгивает в трубку. Ген, зажимая кончик между искусанными губами, глубоко затягивается.       — Дерни за веревочку у входа. У нас есть время перебросится фразами, пока не принесли перекус. Надолго? — Ген откидывается назад, почти ложась на разбросанные вокруг столика подушки. Смотрит, как откидывается лис и кивает, бредя медленно к нему. — Ты как всегда, ну да ладно. Ты же имеешь репутацию всегда занятого у нас.       Сенку сжимает губы плотнее, наблюдая за съехавшей по бархатной коже вниз шелковой ткани. Ему ничего не остантся как поступить так, как ему говорят, дергая за веревочку. Небрежно бросает обувь около выхода на лоджию, стягивая вместе с ними грязные таби и спуская с плеч хаори. Оно повисает на поясе. Ген следит за ним молча с нечитаемым выражением на лице.       — Ты изменился, — тихо говорит Ишигами, садясь напротив лиса.       — Много произошло за это время. Поменялось. Многое пришлось переосмыслить. Забыть. Убрать. Время сейчас непростое.       — Раньше ты не ел людей. Тебе было мерзко вкушать человеческую плоть, — тут же плюет в лицо лису замечание Сенку. — Говорил, что все слухи, отговаривался, а на деле… Врал?       — Не разговаривай, просто не говорил всего. Ты думаешь, что я смог бы спасти тебя или покровительствовать тогда, если бы не ел людей? Поверь, дружочек Сенку, я не ем тех, кто не хочет этого, — Ишигами мерзко от равнодушного тона Асагири, но он закрывает глаза и отворачивается.       — Не думаю, что смогу понять тебя. Я был другого мнения.       — Стоило показать тебе хотя бы одну настоящую грань меня, а ты тут же меня возненавидел, — хихикает Ген и садится ровнее. Сенку нарочно не смотрит на грудь лиса и острые ключицы.       Сенку вздрагивает, когда между ними на стол ставят нагретый чайник и пару бутылочек саке вместе с сервизом, расписанные золотом и разноцветными красками чашечки и блюдца. Закуски на разных блюдах, вместе с сервизом ставятся между екаев. Лисичка кланяется господину и тут же убегает.       — Прошу, угощайся. Я бы не стал кормить тебя чем-то сомнительным, — гостеприимно щебечет Ген.       — Сомнительным? Ты о человеческом мясе, не так ли? — цинично шипит Ишигами. Он замечает, как меняется в лице Асагири. Сжимает плотно губы, выдыхает дым через нос и прикрывает глаза.       — Так что ты хотел, Сенку-чан? Неужто соскучился по своему старому другу кицунэ? Или пришел поздравить с наступившей круглой датой? О, нет. Ты хотел поворчать, попричитать и оскорбить меня, прав?       — Болтолог, ты сильно изменился. Не в плане внешности, — да, он игнорирует все вопросы. Ген постоянно себе ведь такое позволяет. Но тут же поясняет свои слова с непривычки. — Ты выглядишь очень худым. Да и бледнее обычного. Заболел?       — Перемены во власти влияют на мой ментальный покой. Но, не волнуйся, я справляюсь. Пока что все не так печально, как могло бы быть.       — Незаметно, — саркастически замечает и усмехается Ишигами. На его комментарий не следует язвительного ответа. Ген сидит, смотря на город у подножия своего дворца. Понимая, что его очень тонко отшили, приходиться выбираться из этого дерьма, меняя тему. — Цукаса стал агрессивнее.       — Я заметил, — сухо кидает Ген, открывая саке гостю и наливая в малахитовое о-чоко. Себе же в тяван, расписанный пасленами и украшенный золотистой кромкой, льет улун.       — Шрам он тебе оставил?       — Нет, он всегда у меня был, я его маскировал, — пожимает плечами Асагири. Но на разговор идет не с охотой. — Выглядит ужасно, знаю. Но твой сегодняшний визит стал для меня… неожиданностью. Почему-то казалось, что ты занят изготовлением лекарства для той белокурой девушки. Она ведь екай, верно?       — Рури? Да, сестра Кохаку. Но мне не это важно. Ранее здесь было все по-другому. Все так сильно изменилось, — Сенку обводит взглядом город в поле видимости и преддворцовые владения.       — Недавно произошел пожар на моих территориях. Знаешь, Сенку-чан, я больше всего боюсь потерять контроль над ситуацией. Вот у тебя под хвостом люди, которые молятся тебе, приходят за советом в храм. И внезапно одна… — Ген замолкает, подбирая слова. Ишигами замечает напряжение в плечах. Он невероятно сильно устал, много сил вложил во все это. Теперь сложнее всего было видеть лиса и не знать, как помочь, — не очень приятная персона, будем называть эту гадину так, решает, что в праве отнять жизни тех, кто даже не знает о нашем существовании. Эта гнида… я просто не знаю, что мне делать с остальными местами, которые лежат под моими хвостами.       — Кто это был? — все-таки спрашивает Сенку, отпивая из чоко немного саке.       — Правая рука Акацуки. Милая малышка с волосами цвета сакуры. Подожгла красные фонари. Погибло пять куртизанок, семь гостей и две гейши, — пока кицунэ говорил об этом его голос дрожал. Словно сломался, показывая его чувства. Он винил себя и это было заметно. Особенно в конце. О́ни показалось, что он всхлипнул. — Одна из них была кицунэ.       — Это, конечно, сложно пережить, но, болтолог, ты сам говорил, порой некоторые вещи нам не подвластны, — тихо процитировал собеседника Ишигами. — И после этого ты сразу должен был приступать к устранению последствий? Ты, наверное, места себе не находишь теперь.       — Да, все так внезапно свалилось. Еще и новость о твоих натянутых отношениях с Цукасой. Я слишком много волновался.       — Ты очень болезненно выглядишь. Даже зная то, что пожар, как я понимаю, был достаточно давно. Люди не могут тебя напитать? — пытается поддерживать Сенку. Ген поднимает на него взгляд и мягко улыбается. Внутри что-то екает. Он кивает и садится более развязано.       Его длинные худые ноги вытягиваются. Тонкие щиколотки, прикрытые белыми таби, едва заметны из-под ткани халата. Плечи расслабляются и Асагири наконец сутулится, чтобы весь груз с плеч пропал.       Сначала он размял шею, после чего соскреб кисэру со стола вместе с наполненным тяван. Его когти звякнули о лакированную поверхность столика. Откидываясь на хвосты и подушки, лис промычал какую-то едва знакомую мелодию. Что-то такое он наигрывал совсем давно, при первой встречи.       Соврет ведь, сказав, что Ишигами не очарован мягким видом лиса. Он загипнотизирован едва прикрытой бледной грудью со шрамами на ней. Его глаза чуть-чуть опухли, а губы иссохли без пищи в виде человеческих желаний. Ген вымотан, а он не в силах помочь. Хотя есть идея, как это сделать, но, зная кицунэ, его пошлют. Как он сказал однажды: хуже безысходности, только ощущение собственной ничтожности. Эта фраза преследовала его всю жизнь, а теперь он ударился о нее, слово о кирпичную стену.       Синие глаза Гена едва видны сквозь дым, выдыхаемый после долгих и глубоких затяжек. Кажется, что лис в туманной дымке. Лунное свечение придавало ему загадочности и эротичности.       — Кризис семи сотен лет, — фыркает Ген и смотрит на гостя устало и даже измучено, но отводит взгляд спустя несколько секунд. Сенку забыл, что они вели конструктивную беседу до этого.       — Шутник, — на его замечание лис громко смеется и смотрит косо.       — Тебе нравятся мои шутки, дружочек Сенку. И разговоры с мной тебе тоже очень нравятся. Не ври себе хотя бы. Если бы я раздражал тебя, разве ты приходил бы ко мне?       — На десять миллиардов процентов, — вместо “ты прав” выдавливает екай и закатывает глаза, — Впрочем, не прочь поговорить по душам с тобой, но дело достаточно срочное.       Ген вновь поднимает взгляд и кивает. Он весь во внимание, но почему-то эта просьба кажется слишком личной что ли? Сенку иногда забывает, что лис перед ним людоед, а не подружка, что хихикает и обсуждает всех с ним напару.       Из памяти исчезают на время туши людей с этажей ниже. Он помнит только нежную заботу, язвительные комментарии, которые напоминают больше флирт, его сладострастные речи. Его манит ощущение дома рядом с кицунэ. Он снова маленький, а Бьякуя здоров и жив, как прежде свеж. Но только вместо старика рядом Асагири с его шаловливой улыбкой и хитрыми глазами.       Ген не откажет ему, если Сенку что-то нужно. Да, скорее всего будет злиться, что он опять подвергает себя риску, но даже из собственных убеждений промолчит. Только его говорящий взгляд будет кричать, что он против. И Ишигами стыдно — редкое явление, прошу заметить, — но разве в силах он показать уязвимые стороны еще перед кем-то?       Для него с самого начала лис стал особенным. Да, он не был идеален. Сенку всегда пытался сдерживаться по поводу его предпочтений в еде. Не смел говорить что-то о способах духовно насладиться человеческими желаниями в виде прелюбодеяний с ними. Асагири в кругах екаев был известен ужасной репутацией и мерзким нравом. Но разве можно осуждать того, кто так долго поддерживал мир? За столько лет единственным, кто встал против него были Цукаса и Хьега. И то, остальные примкнули к ним только из-за чувства страха перед Асагири. Разве после предательства могли бы рассчитывать они на расположение лиса?       Но при всей жестокости для него Ген был избалованный вниманием очаровательным ублюдком и единственным, кто мог дать дельный совет. Именно он подарил ему убежище, откуда он смог рассматривать звезды. Место, которое было защищено от врагов. Он подарил ему укрытие, дом, чувство безопасности. Даже когда была возможность снять с себя ответственность, сдав Ишигами, Асагири не стал этого делать.       Тяжело объяснить, что за чувства он испытывал к лису. С одной стороны это был его ближайший друг из екаев, с которым он познакомился уже в осознанном возраста. Но если рассматривать тот пожар в груди, который разжигал лис, это было что-то запретное. Но их флиртующие дружеские отношения долгое время устраивали. Однако сейчас это все могло развалиться из-за него. На деле здесь мог бы выступить в виде виновника Шишио. Он бы не сожалел, обвиняя его в этом.       — Мне нужно покровительство, чтобы у меня был способ вернуться сюда, если я умру, — слышно, как Ген давиться дымом, который полминуты назад с удовольствием втягивал, прикрыв глаза. — То есть я хотел бы отдать тебе душу… Сам считай как: на хранение или в дар. Все равно. Мне нужна твоя помощь.       — Сенку-чан, я не могу принять твою душу просто так, мы же не… — о́ни смотрит на лиса, но потом отворачивается и берет пиалу с саке, выпивая сразу до дна. — Оу… То есть ты настолько далеко готов зайти из чувства мести?       — Уже не из мести. Это защита. Я не знаю, смогу ли спасти близких. У Шишио много соратников, сильных духов. А я… мои близкие и рядом не стоят. Я хочу быть уверенным, что они будут в безопасности, — добавить, что Ген в первую очередь, он физически не может, но кицунэ это понимает. Он всегда все понимает, просто не говорит. — И ты единственный, кто по силе превосходит Цукасу.       — То есть ради победы ты готов идти на такие жертвы? — безразлично шепчет Асагири, отвернувшись от него в сторону. Не хочет показывать искренние чувства. Это ранит, но сказать что-то Сенку не в силах. — И к любому бы сильному пошел, если бы меня не было?       — Не думаю, что отдать тебе душу большая жертва. Кому-то другому — может быть. Но в тебе я уверен. Доверяю, после всего… что было между нами. Ты единственный, кому я мог бы позволить забрать свою душу. Да даже будь кто-нибудь помимо тебя… Мы доверяем друг другу. Разве был бы еще вариант?       Ген поднимает глаза и сталкивается с ним взглядами. В синих глазах Ишигами видит надломленный блеск. Зрачки дрожат, а капилляры полопались. Асагири очень устал. Он тоже хочет защиты, но без покровительства у Сенку сил не хватит. А ему жизнь сохранить хотелось. Жизнь отдать за него не жалко. Но, знаете, Ген та еще псина. Не породистая, а гулящая, бездомная и мерзкая. Он не покажет себя, просто потому что знает, его показательная слабость погубит. Поэтому, вместо красивых речей он улыбается и пожимает плечами.       Его красивая улыбка мягко освещается вставшей над дворцом луной. Сенку, дабы отвлечься, наливает себе еще саке в чоко.       — Лестно слышать такое от скряги вроде тебя.       — Приятно знать, что тебе не омерзительно мое предложение. Я думал, ты откажешься.       — Я еще не соглашался, — тихо добавил Асагири, отворачиваясь к улицам под ним. — И не собираюсь.       Сенку медленно поднимает на него взгляд и вздыхает, замечая, как впали щеки. Да, он очень похудел. Скорее всего он не питался желаниями, вот и ослаб. Да и выглядел достаточно болезненно. Хотя будет ли унижаться Ген? Сильнее самого кицунэ только лисье достоинство.       Асагири жует нижнюю губу, пытаясь оторвать сухую кожицу. Раньше такого никогда не было. Они были мягкими на вид, алыми и блестящими на свету. К ним хотелось прижаться, вкусить. Обольститель тогда и сейчас — два разных существа.       Поверить, что между их последней встречей и рандеву сегодняшней ночью прошло семь лет, невероятно сложно. Как могло пройти так много времени? Хотя в его убежище время текло совершенно по-другому. Выходил оттуда екай крайне редко. Неужели потерять счет времени так просто. Хотя, если думать, что место было заговорено Асагири — немудрено.       Сенку следит, как Ген берет палочками тонкий слайс мяса, несколько секунд обмакивает в соевом соусе и погружает в рот, пережевывая его достаточно тщательно, прежде чем проглотить. Сладкие ягоды, рассыпанные по подносу, отправляются следом.       — Болтолог, мне нужно твое покровительство, — твердо говорит Ишигами.       — Ты вообще знаешь насколько мучительно не иметь над собой ни капли контроля? Нет! Ты без понятия! Это ужасно. Это мучительно. Это больно. А мне не хочется подвергать тебя подобным мукам, ясно? Закроем тему. Нет — значит нет. Я о тебе же забочусь, а ты заладил.       Палочки цепляются за очередной слайс и обмакивают его в сое, а после зачерпывая васаби погружают в рот. Асагири блаженно стонет и прикрывает глаза. Сенку корчит лицо и резко отворачивается. Он может еще заставить себя видеть Гена привлекательным, но то, с каким наслаждением он ест мясо. А если помнить факт, что он не брезгует и человечиной полакомиться… Ну уж нет. Терпение все-таки не бесконечно.       — Если плохо — встань и уйди назад. Не порть мне аппетит.       — Извините, раньше ты не транслировал факт людоедства передо мной.       — И не обязан был. Если я тебя спас, еще не значит, что должен с тобой быть каким-то другим.       — Однако раньше отношение было иное, я прав?       — Несомненно. Но на то были личные причины.       — А именно?       — Закроем тему.       Сенку громко стонет и отворачивается к саду. На него не обращают внимания, Ген затягивается новой порцией табака и почти стонет от этого. Он краем глаза наблюдает, как Ишигами отодвигает от себя поднос, наливая еще саке и медленно попивая. Честно признаться, что сказать на это, он без малейшего понятия. Ну, как бы то ни было, это волновало его сильнее только когда периферийно замечал на себе задумчивый взгляд Гена.       — Со мной тебе не найти спасения для своих друзей, Сенку-чан. Мне жаль. Не злись на меня, пойми, я очень хочу тебя защитить       — Ты болен, но скрываешь это по какой-то непонятной причине. Ты не сказал, что на тебя напали. Теперь, когда от тебя требуется просто управлять душой, ты говоришь, что не хочешь мучить меня, а потом добавляешь, что тебе жаль.       — Есть вещи, которые не стоит говорить… другому. Это не значит, что я считаю тебя каким-то ужасным, просто… Хочу справиться с этим сам.       — Болтолог, ты так хорошо манипулируешь людьми, но страдаешь, когда я прошу тебя сказать мне правду. Что все это значит? Я думал, что мы доверяем друг другу.       — И я тебе доверяю, но разве у меня не может быть личного? — взгляд грустных синих глаз добивает Сенку, но он не смеет договорить и закончить свою мысль. — Если ты считаешь меня бесчувственным ублюдком — продолжай. Для тебя я им и буду. Но, знаешь, я не особо и горел желанием как-то показывать тебе все это. Просто подумал, что тебе будет легче воспринимать меня настоящим. Ну как, нравится? Я не милый кицунэ. Я — екай. Хватит рисовать мой образ чистыми красками.       А что он скажет? Что зол, так как Ген не в силах заставить себя взять ответственность за собственную жизнь? Что хочет, чтобы для него у лиса было исключение? Чтобы он был особенным? Что ему хочется быть связанным, чтобы кицунэ не смог скрыться, так как после отца именно он стал для Ишигами новым светом? Что он не поменяет о нем мнение? Что, каким бы ублюдком не был Асагири, он примет его любым? Глупо, Сенку.

Инфантильно.

Ужасно наивно.

      Он медленно поднимает взгляд, ловя на себе неотрывное внимание лиса. Грусть и отчаяние буквально вьются вокруг него. Все это прикрыто раздражением и злостью.       — Ген, — тихо говорит он, — кроме тебя мне некого просить о помощи и защите. Я доверяю настолько только тебе, понимаешь? Ты ведь сможешь управлять моей жизнью. Я буду марионеткой. Мне нужно, чтобы была связь. Но я не могу просить кого-то другого. Не хочу даже.       — Только потому, что я был когда-то рядом?       — Потому, что только тебе я доверяю также, как когда-то доверял своему старику. Ты всегда был рядом. С тех пор как я стал для тебя кем-то значимым.       — Ты не умеешь врать, дружочек Сенку, — хихикает лис и закидывает в рот мясо с имбирем. — Значимы для тебя друзья, поэтому ты просишь меня о покровительстве. Просил бы ты меня о чем-то, если мой недуг тебя действительно волновал?       Сенку осекся и сжал плотно губы и отворачиваясь. Ген прав. Снова. Как и всегда. На него больше не смотрят.       Но на деле состояние Асагири его правда волновало. Но он хотел бы поговорить об этом как только его душа уже точно будет привязана к этому миру. Чтобы он чувствовал, что в полной безопасности. Что сможет защитить его и остальных.       Между ними повисает слишком напряженное молчание. Такое было раз, и то при первой встрече. Он накидывает в голове варианты, чтобы разрядить обстановку и добиться вновь расположения лисицы. Заставить его показать истинную натуру. И ради этого нужно думать, как он. Быть им. Чувствовать тоже самое.       Взгляд скользит по столу. По расписанной золотыми узорами кисэре. По чайному сервизу. По его закускам. Что-то в окружение лиса, в его предпочтениях и интерьере кричало, что во тьме его деброй души все в разы хуже, но разве в силах он заставить Асагири открыться ему? Нет, конечно.       Ишигами берет палочки, предназначенные для него. Он хватает слайс мяса с подноса Гена и, обмакнув в сое, закидывает в рот. Не морщится, никак не реагирует. Жует, уставившись прямо перед собой. Внутри все ухает. На вкус словно сырая свинина. Взгляд кицунэ он старательно избегает. Только наливает в чоко себе еще саке, осушая пиалу до дна, чтобы избавиться от вкуса маринованного мяса и сои.       Ген закусывает губу и смотрит на него слишком долго. Боковым зрением замечается и момент, когда лис отчего-то млеет. Его поза менее напряжена. Плечи расслабленые, но не ссутуленные. Словно он наконец находит в себе силы вернуться к прежнему виду.       Взгляды пересекаются лишь на мгновение, но Ишигами понимает, что попал тут же. На него смотрят с интересом и игривой улыбкой. Эта раздражающая ухмылочка, настолько пропитанная ядом, что буквально сочиться в атмосферу, наполняя молчание между ними непонятным напряжением. Каким именно до конца непонятно, но предположительно что-то опасное. С Геном вообще все, что непонятно — заведомо опасно. Но этот так интригующе.       Он наконец находит ту волну, на которой плыть с лисом. И даже если придется переступить через себя — он готов на все ради цели. Только потому, что средства и жертвы оправданы.       Щелканье собственных палочек приводит его в чувство. Ген тянет дым, пока о́ни вновь хватает слайс и повторяя прежний ритуал, кладет себе в рот мясо. На этот раз не отводя глаз от синих поплывших омутов. Ему приятно чувствовать на себе этот горящий интерес, очень жарко становится, хотя на улице поздняя осень. За долгое время впервые тучи ушли с небосвода. Они вдвоем под смущенной луной. Под любопытными взглядами сплетниц звезд. И не то чтобы кого-то из них двоих это волнует.       Ген следит за палочками Ишигами и тянется к закускам, которые принесли ему. Тот без смущения берет еду, протягивая Сенку.       — Попробуй и скажи, что вкуснее.       — Не хочу, — хрипло отзывается Сенку, но все равно подается вперед и кушает поданное ему мясо.       Оно намного жестче того, что было у Гена. Словно то, что было на блюде лиса более вкусное. Но признавать, что человечина кажется приятнее и намного вкуснее не хотелось.       — По тонкому лезвию ножа ходишь.       К нему подталкивают еще одну плошку, которая ранее стояла нетронутой. Сенку удивленно поднимает глаза. Ген тот, кто всегда отказывался от алкоголя. Его длинные ресницы отбрасывают тень на бледные щеки и нежную синеватую кожу под глазами. Его губы приоткрыты и блестят от скопившейся слюны. Уголки рта чуть-чуть напряжены, отчего понять недоволен или улыбается кицунэ даже не представляется возможным.       Внутри все сжимается. Ощущение тяжести в горле спадает в пах, стоит Асагири поднять на него внимательный взгляд. Его человеческие зрачки практически исчезли. Остались вытянутые вертикальные линии, что позволяют утонуть в синих глубинах. Ген был рожден хищной тварью.       Он наблюдает, как лис перебирается к нему ближе. Медленно, грациозно подбирается. Двухцветные хвосты активно двигаются вслед за движениями хозяина дворца. Его прижатые к голове уши навострились. Асагири наблюдает за ним с оскалом. Зря, конечно, начали оба эту игру без победителя.       Стоит о́ни наполнить его чоко бледно-розовой жидкостью, лис медленно тянет к себе пиалу, садясь специально очень близко. Настолько, что природный мускусный запах от его хвоста — манящий кисловато-сладкий пасленовый аромат и эфирные масла, втираемые в кожу совсем недавно, пьянят в дополнение к выпитому саке. Их колени соприкасаются, даря друг другу тепло.       Ишигами давится слюной и садится прямее, наливая себе алкоголь. Что угодно, лишь бы не смотреть на обворожительного лиса. Он чует чужой страх. Его неловкость. Страсть внутри. Геном движет голод и животное собственничество. Наверное, стоило хотя бы показать, что о́ни волнуется о нем, как и о других своих близких, но уже поздно.       На него смотрят с похотливым интересом.       — Я думал, что твой недуг излечится, если ты возьмешь мою душу. Разве не так? — тихо спрашивает он, рассматривая узоры на чайнике. Тоже паслены, тоже золотая кромка.       — А ты хочешь, чтобы я переспал с тобой? — хмыкает Ген, изучая ауру Ишигами. Принюхивается, даже не скрывая, облизывается. Ну да, а чего ему стыдится? Хотят его, а не он. Хотя здесь вопрос достаточно спорный.       — Ты с самого начала знал, зачем я пришел. Иначе бы не приходил ко мне во снах. Я знаю, что это твоих когтей проделки, — шипит Сенку, все еще не поднимая взгляд на лиса. О, он уже лакомился мотыльком, пойманным в ловушку. — Хорошо играешь жертву, я почти поверил.       — Я не понимаю, о чем ты. Просто хотел поближе рассмотреть, как ты будешь лакомиться моей закуской. Ты со своими друзьями ведь не кушаете то же, что и я, — Ген нарочно медленно щелкает палочками и подхватывает тонко нарезанное мясо и кидая его в соевый соус.       Ишигами непонимающе смотрит на лиса. Тот тянется через стол к кисэре, но рукав почти падает в угощения. Сенку подхватывает ткань, прижимая к руке. Кицунэ медленно поворачивает к нему голову, его уши наконец более заметны. Они дергаются, а хвосты активно извиваются за ним. Довольна ведь хтонь семихвостая. А еще говорят, что это он беспощадный демон.       Рука хватает трубку, его острые когти скребут по лакированному столику как и в первый раз, прежде чем вернуться в исходную позу. Он делает долгую затяжку. В трубке табак кряхтит и тлеет. Однако это совершенно никак не влияет на напряжение между ними. Ген всегда был таким. Ни дать ни взять. Понять невозможно. Разгадать тоже. Что-то кровавое, терпкое и горькое. Ни разу не сладость персиков. Он опасный яд белладонны.             — Ген, — серьезно начинает Ишигами, подняв взгляд на лиса, но его прерывает шипение.       — Открой-ка рот, — екай подхватывает мясо палочками и протягивает гостю. Соя капает на молочную кожу открытых бедер Асагири. Ишигами пытается не смотреть вниз, но в голове и без того рисуется образ, как темная жидкость капает на лисьи ноги. Как скатывается капля, пропитывая собой ткань халата.       — Я не буду есть человечину, — качает головой Сенку и отворачивается, наконец взяв себя в руки. — Убери это дерьмо от меня.       — Но ты ведь прошлый кусочек съел или меня обманывают мои глаза? — о́ни наконец переводит взгляд на лиса.       — Нет.       — Ради меня, — Ген макает кусочек в пиалу с имбирем, подхватывая маринованный корень. Вторая рука у него занята кисэру, что он деловито потягивает.       Как только он возвращает лакомство ко рту Сенку, то тут же делает новую долгую затяжку. Ишигами смотрит на чужие губы, что плотно обхватывали трубку. После он медленно поднимает взгляд и смотрит в глаза кицунэ. Понять, что на самом деле за чувство в груди, он не в силах. Что им движет объяснить не сможет. Но зачем-то повинуется приказам лиса.       Губы размыкает нарочито медленно, позволяя Асагири погрузить кусок мяса в его рот. Пока лис это делает, то специально убирает кисэру, кладя на стол. Сенку чувствует вкус имбиря, пропитанного соевым соусом и специями, полусырой кусок мяса. Еда цепляется за губы, сок стекает по подбородку. Ген медленно стирает остатки, специально проводя пальцем по губам, прежде чем погрузить в рот. Его глаза голодные и жадные. Он уже обозначил свою территорию: Сенку — его добыча.       Губы, плотно обхватывающие палец, размыкаются. Свободная рука Гена мягко ложится на колено Сенку.        Поначалу он просто поглаживал, но после медленно начал подниматься выше. Сначала до тазовой кости, чуть оттягивая кромку штанов. От этого действия у него замерло дыхание. Ощущение чужой руки в опасной близости от паха заставило прийти в себя. Мысли наконец возвращались к основному.       Что ему нужно было? Зачем он проделал столь долгий путь? Чего искал здесь, в доме лиса, в обителе императора и хозяина местных куртизанок и гейш, правителя красных улиц Токио? Точно. Покровительство. Цукаса. Опасность для близких. Он хотел спасти всех. Он хотел вытащить Асагири из медленного круговорота порока и грязи.       Он нахмурил брови, следя за действиями Гена. Как он клал руку на его бедро, как стрелял глазками и соблазнительно облизывался при виде ясного взгляда о́ни. Кицунэ не спешил. Его острые когти слишком отчетливо ощущались кожей. Даже при том факте, что на Ишигами был еще один слой одежды.       В то же время рука с бедра вела выше, не останавливаясь на торсе слишком долго. Единственное, чему уделил лис особое внимание, было сердце. Он долго держал ладонь на чужой груди, считая медленные удары о ребра. Его взгляд замер, а потом вернулся к застывшему Сенку. Губы Гена растянулись в довольной улыбке.       Он отдернул руку, прижимая ладонь к шее, чтобы от него не отворачивались. Он приблизился к чужому лицу настолько, что его дыхание опалило губы Ишигами, испачканные в соке мяса. Сначала Асагири выпустил дым в лицо Сенку, а уже после приблизился.       — Жуй хорошо, — шепнул он в линию челюсти и медленно укусил ее, заглядывая в карие глаза, что сейчас отливали благородным вином. Пьянило ну слишком хорошо.       Его язык провел по стекающей по подбородку дорожке сои. Он прижался губами к чужим, мягко кусая острыми клыками и опять слизывая остатки между губ. Ишигами начал тщательно пережевывать мясо, наблюдая, как Асагири протискивается между столиком и садится на его бедра.       Рука мягко подхватывает чоко, наполненное саке, при этом безразлично кидая палочки куда-то на стол. Те катятся с характерным звуком, останавливаясь только у подноса. Ген осушает его до дна, поворачиваясь к о́ни и наклоняясь слишком близко. Намек, конечно, понятен. Но это будет перебором. Он не дожевал мясо, не проглотил даже. Но разве в силах он хоть чуть-чуть владеть собой, когда Асагири уже полностью завладел контролем над его телом.       Сенку смотрит в синие темные омуты. Зрачки заметно расширились. Собственный рот приоткрывается, когда к его губам припадает Ген, заставляя принять и выпить влитое в него саке. Вместе с обжигающим горло напитком он проглатывает и мясо.       На этом кицунэ не останавливается. Его язык сначала слизывает вкус закуски и саке с чужой полости рта. Это ощущается странно, но почему-то слишком хорошо и горячо. Они едва может контролировать поцелуй. Им полностью ведет Ген.       Когда лис отстраняется и смотрит сверху вниз на екая, то Сенку только начинает осознавать, что произошло.       — Видишь, если мы с тобой тем более переспим, я могу и убить тебя случайно. Ты почти потерял связь с реальностью от одной моей шалости.       — Прекрати! — требует хриплым голосом Сенку, слизывая с губ вкус Асагири. Лис качает головой и приподнимается, чтобы уйти, но о́ни против. Его руки впиваются в бедра, возвращая обратно уходящее тепло. — Почему ты не хочешь хотя бы попробовать? Тем более сейчас я был только что под гипнозом. Это не в счет!       Губы Гена мягко растягиваются в улыбке, пока ресницы трепещут. Он не может сказать и дать точный ответ, хотя нужно ли что-то на этот отвечать. Лис вновь прячется за стенами из масок. Врет. Скрывает все внутри. Честно, ему невероятно больно.       Сенку не может ничего сказать, пока глаза Асагири мягко рассматривают его сверху. Его безразличное лицо более не выражает никаких эмоций. Удерживать его смысла не было. Что можно противопоставить достаточно могущественному екаю, верно? Именно с этими мыслями закончилась эта встреча.       Ему пришлось покинуть дворец Гена еще до наступления рассвета. Он не смог даже вывести его на искренность. Лис профессионально уходил от всех вопросов.       Ишигами лишь медленно растворялся в дымке, что пускал в его лицо лис. Насмешливая улыбка заставляла его хотеть. Нет, не подумайте. Здесь без пошлости. Ответы. Нужны были только ответы. Хотелось что-то, что смогло бы его сподвигнуть доверять настолько, чтобы предупреждать о болезнях, о хвори, в конце концов о нападениях. Их доверие друг к другу осыпалось, словно скорлупа с яйца. И ему не нравилось, что птенец — их общение — был не тот, что оба ожидали. Ждали жаворонка, а оказался кукушонок.       Отстраненность обоих пугала. Каждому казалось, что другому было все равно, но каждый слишком горд, чтобы хоть что-то предпринять.

❀❀❀

      Сказать, что то рандеву заставило обоих демонов поменять отношения друг другу, ничего не сказать. Ранее достаточно душевные визиты сошли бы на нет, если бы Асагири действительно был равнодушен к нему. О́ни везло. Всегда, к слову. Его то предупредят об отравление, то формула для лекарства сложится с первого раза, то кто-то встанет на его сторону. Кто-то, но ни разу не Ген. И его это ранило.       Мозгом он понимал: в первую очередь лис подверг бы себя опасности. Своих подчиненных он на мясо не пускал никогда. Сейчас не исключение. И как бы сильно он не доверял Ишигами — рисковать жизнями собственных лисичек, что безоговорочно ему верили, безрассудно. Сердце же разрывалось на части, как в день новости о смерти старика.       Интересно, а погибни Ген, смог бы он пережить и эту потерю? Точно нет.       Сенку долго вынашивал мысль о том, почему для него тот же Тайджу, та же Кохаку или Хром не так важны, как лис. И сидя с Рури в башне, смотря на звезды и слушая истории, ему дали ответ.       «Вы разные. Он — яркая луна, освещающая улицы красных фонарей мантией своего покровительства. Ты — солнце, что притягивает к себе сильных союзников, что способны о себе позаботиться. А теперь давай сравним ответственность, которую каждый несет за своего окружения. Ты — лидер. Он — покровитель. Не ты должен просить его о покровительстве. Он и так им является. Какого нести на себе бремя с мыслью: я умру — все рухнет?»       Рури всегда была мудрее своих лет. Она смотрела вглубь омутов людей. Видела их суть. То, на чем строится человек. Всю подноготную.       И ее слова в корне меняли его мировоззрение. Если пытаться не втюхать Гену свою душу, а просить сохранить ее, являясь его покровителем? Тогда не то, что Асагири не несет на себе груз, а наоборот имеет защиту в виде собственного света. Ему есть, на кого положиться. Он тот, кто может упасть и уткнуться в чужие колени, говоря, что он не в силах тащить все на себе один. Как когда-то давно делал сам Сенку.       Чтобы он сам мягко гладил щеку лиса, говоря о хорошем, счастливом будущем, о безопасности. Это в корне меняло все их общение до. Теперь в ведомой позиции оказывался бы лис и он мог наконец позволить себе отдать штурвал кому-то, кто может ему помочь. Не как очередной слуга, а как тот, кто вернет его к жизни.       Именно по этой причине он вновь оказался на улице красных фонарей. На этот раз посетителей было явно меньше, отчего гейши и куртизанки замечали екая чаще. Они заигрывающе манили его, но сейчас, в отличие от прошлого раза, поведение людей его раздражало. Разве он похож на того, кто хочет общаться? Наверное, манящей чертой была в основном внешность, но едва ли можно было сдерживаться, чтобы не убрать с плеча листок, который скрывал его рога. В основном именно эта черта пугала людей.       Сенку смахнул навязчивые мысли, направляясь вверх по улице, мимо домов любви, чайных и старых хибар. Но разве он обращал внимание на постройки, если в мыслях была только мягкая улыбка и синие раскосые глаза, в которых плескалось озорство. Все это было безразлично. Все-таки Ген был для него важным человеком, другом в первую очередь. Если для того, чтобы он скорее пришел в себя, нужно помочь ему, он это сделает. Чего бы ему это не стоило.       Проходя здесь чуть раньше, когда солнце еще не село, он слышал, как многие говорили о пропаже пяти человек. И, по какой-то непонятной причине, Сенку не хотел видеть в них след кицунэ. Физически не переваривал происходящее, не хотел верить, что Ген на самом деле убийца. Хотя то, что он та еще тварь и кровопийца отрицать глупо. Но в данной ситуации, вместе со всеми исходящими, он находился на середине моста. С одной стороны стояло древнейшее существо, которому необходимо для жизни совершать ритуал, поглощая человеческую плоть. С другой стоял его близкий друг, самый мудрый из окружения, способный так или иначе его поддержать.       Вновь встречали его тории. Листва опала на ступени. Ее еще не успели смести, но это создавало невероятный антураж. Красный цвет осени подходил хищному лису как нельзя лучше.       — Сенку, — он оборачивается на знакомый голос, заставая перед собой знакомый силуэт, который тут же миражом пропадает.       Лисицы, подчиненные Гену, решили поиграть с ним. Он никогда не был здесь желанным гостем. По крайней мере слуги его не воспринимали в виде хорошего визитера.       О́ни отмахнулся от голосов из глубин чащи с нагими деревьями. Разве есть дело до лисиц, если их повелитель не встречает его? Что-то терпкое, с привкусом опасности, осело на языке, проваливаясь глубже в глотку. Не страх, но горькое. Не отчаяние, более нежное в ощущениях, когда оно скатывалось по языку со слюной. Так ли ощущалось истинное желание лиса. Не предвкушение, а страх с похотью? Может быть, он впервые почувствовал, что это все было более терпкое, чем в первый раз.       Сенку не обращает внимания на копошащийся клубок собственных чувств, когда проходит сквозь тории, мимо дорожек, ведущих в сад, прямо ко входу во дворец.       В его голове иногда всплывали обрывки сна, где Асагири, обнаженный с мягким оранжевым светом от фонариков на бледной коже методично разрезает тело неизвестного. Как он совершенно спокоен, перерезая еще живому человеку глотку одним из длинных тесаков, что в памяти лежали на столике в углу. Как глаза Гена горели животным голодом. Тут только желание поглотить, никакой страсти. Когда рукоятка мягко лежит в ладони. А на пол, в таз стекает кровь. Она пачкает бледное тело лиса. Его хвосты мягко шевелятся, пачкаясь брызгами крови, что едва задевают бедра.       Лезвие вошло в пах. Слышны хрипы: из-за раны на шее невозможно кричать. Связанный дергается, чувствуя все. И то, как его тело разрезают поперек. И как горячие мокрые органы медленно вываливаются. Он чувствует все. Это нужно, чтобы лис вкусил чувства жертвы. Всю горечь. Боль. Чтобы утолил свой голод. Чтобы самому мерзко от себя.       Сенку встряхивает головой и идет в дальний коридор дворца, в который однажды его провела тень лисицы. Сейчас его никто не встречает. Даже спросить, где Ген находится, не у кого. Но это мелочи. Сейчас о́ни и сам его найдет. Зная, что его другу может стать еще хуже, разве способен он просто стоять?       Наверху слышен стук чего-то тяжелого, но разобрать что это сложно. Он игнорирует все, просто идет по знакомым извилистым коридорам, поднимаясь выше и выше. Его ладони начали потеть, он чувствовал тревогу. Словно все было в порядке и, одновременно с этим, совершенно все не так. Тишина была давящей, напряжение ощущалось даже им. Сенку начинал постепенно волноваться.       Его отвлекает звук. Словно что-то снова капает. Зрение давно привыкло к темноте, а потому он смотрит по сторонам и шагает медленно. Шаг за шагом. Шаг за шагом.       Дзори хлюпает, когда нога опускается на пол в лужу со сгущающейся жидкостью, словно это глина после дождя или похожее. Что-то вязкое. И, как бы печально не звучало, Ишигами знает, что далеко не глина. И только от понимания его губы кривятся в отвращение. Удивительно, что о́ни до конца не понимает к кому это отвращение он испытывает: к лису, к не убравшим бардак слугам или к жертве, в которой слишком много крови. Он медленно сглатывает комок в горле и смотрит под ноги на лужу крови. Да, она определенно еще не успела запечься. И, черт побери, она все еще горячая, словно выпущена только что. Даже интересно, почему она такая густая, раз недавно покинула владельца.       Сенку закрывает глаза и пытается досчитать до десяти, но на него что-то капает. Мокрая дорожка остаётся там, где медленно скатилась вязкая капля. Стекает с волос медленно за ворот одежды. Рука дергается и он нехотя тянется назад, проводя пальцами по дорожке вниз, стирая след, когда на тыльную сторону ладони снова что-то капает. Его тело вздрагивает от неожиданности и факта, что на него стекает кровь.       Он отдергивает руку и смотрит на нее, а после подносит к лицу и нюхает. Запах отчасти знакомый, но описывать его нет никакого желания. Это и не нужно, металл сильно ударяет в ноздри. Ишигами делает глубокий вдох и поднимает голову в поисках щели. На его лоб одновременно капают две капли, стекая по глубоким шрамам на его лице.       — Ген? — крикнул он, но ответа не последовало. Пришлось стереть следы присутствия чужой крови на себе, прежде чем двинуться дальше. От обеих дзори за ним оставались кровавые следы.       О́ни не привык беспокоиться. Да, он, конечно, пытался защитить своих друзей, но большинство из них могли за себя постоять. Сенку желал покоя, чтобы они не думали, как спастись или обезопасить себя. Но когда речь заходит о Гене, он всегда настороже. Однажды лиса пытались отравить, это было ужасно. Тогда ему впервые дали почувствовать собственную безнадежность. Это мягко говоря отстойно.       — Ген? — снова зовет он, заходя в узкое помещение перед пролетами. — Ты слышишь меня? Я знаю, что ты осведомлен о моем присутствии. Мне нужно поговорить с тобой!       Тишина. О́ни закатывает глаза, этот мужчина никогда не выделялся прилежностью и тактичностью с ним наедине. Только спектакли с его ужасным характером. Но ничего страшного, у Сенку уже выработался иммунитет.       Ступени ведут к коридору с кровавыми комнатами. И ничего другого не остается, как медленно подниматься выше, еще и еще. Сердце стучит в ушных перепонках. Больно. Голова раскалывается будто напополам, словно орехи — и это едва выносимо. По крайней мере он все еще держится. Уже неплохо.       Еще один пролет, а впереди уже видно свечение от ламп и комнат, где лис забивает людей. Скорее всего там опять кого-то убили. Не могло такой чуши присниться Ишигами. Даже мысля логически, это было странно.       — Кончай игнорировать меня, болтолог. Я знаю, что ты меня слышишь, — быстро говорит Ишигами, осматривая открытые комнаты и медленно ступая по скрипучим доскам. — Это важно вообще-то.       Впереди лишь одна комнат, где открыты двери. Там и сочиться струйка крови. Свежей.       — И срочно, — тише добавляет о́ни.       Он не трус. Он знает, что Ген монстр. Он убийца. Он добровольно идет на все это. Сенку не будет отступать, если именно этого пытается добиться от него кицунэ. Ну уж нет, Асагири. По твоим правилам никто больше не играет.       Шаг. Еще один. Дзори снова хлюпают, оставляя за собой кровавые следы. Сенку все равно. Он залетает в комнату и снова жалеет. Перед ним тело человека. Его глаза быстро крутятся. Он дергается.       — Твою мать, — хрипит Ишигами, наблюдая за медленно вываливаются кишками, — он все еще живой…       Человек бьется в агонии и приступах. Кровь стекает стремительно, давно залив лицо. Но смысл он понимает. Даже не столько из-за попыток парня, сколько от горячего дыхания, оппалившего шею. А потому оборачивается резко. Настолько, что в глазах на мгновение вообще темнеет, а потом все рябит пятнами. Ужасно.       Никого.       Только его кровавые следы, а рядом такие же, но от босых ног. Следы узкие, длинные. Кончики пальцев кажутся треугольными. Да и чуть-чуть это напоминает лисью трусцу на белом снегу. Вот хищник, а рядом отпечатки лап его жертв. Сенку был жертвой. Осознание облило его ведром кипятка, а следом и воды. Страшно стало на доли секунды, что с ним может сделать Ген? А потом осознание: все, что захочет.       Да, поступь была слишком мягкой, не похожей на передвижение человека или любого другого екая; он и не услышал приближающуюся опасность. А как вообще можно зайцу заметить лисицу, если он уже попал в ее хитрую ловушку.       — Ген… — с осознанием прошептал Ишигами.       Сенку слышит очередной хрип. Невнятный, ужасный. Говорящему явно было очень больно. Но что-то заставило его смилостивиться и обернуться, но… вместо тела, он видит испачканные брызгами темной запекшейся крови бледное лицо его.       Такого родного, самого близкого друга. Перед ним стоял Ген. Тот, которого он знал много лет. Язвительного, дерзкого и заносчивого. Того, кто мог одной фразой поставить на место засранца вроде Магмы. Собственного безмолвного покровителя: впервые Ишигами осознал, что уважает силу Асагири.       Между его коротких бровей залегла глубокая морщинка. Ее хотелось коснуться, чтобы проверить, это просто брызг крови или действительно морщина. Его веки были измазаны, он видимо пытался вытереться но ничего не получалось, а лис просто оставил все так. Не ожидал увидеть незванных гостей в лице Ишигами.       Тонкие синеватые губы плотно сжимались. Сенку подумал, а что, если кровь этого юноши нанести на них. Будут ли они блестеть? Приятны ли будут на ощупь, если касаться своими губами? Заманчиво звучит, но странно, с учетом их отношений.       — Что ты тут делаешь?       — Я… — Сенку отрывает взгляд от лицезрения губ, смотря в синие глаза. Они сверкали опасным блезком, в них купалась ярость.       Взгляд совершенно случайно скользит по шраму ниже. Потом на губы. К кадыку. Ниже — на ключицы. Впадинку между ними, где блестела капля крови. По груди, обводя несколько шрамов — отпечаток Магмы на бледной коже. По выступающим ребрам. По животу с едва заметным прессом. Аристократически бледный, пронеслось в голове, пока он застрял на пупке, а после скользнул по тазовым косточкам к вялому члену. Он мысленно дал себе по шее, когда из горла донеслось хмыканье: ничего себе, а Ген хорош. Худые бедра, острые колени. Икры. Тонкие щиколотки.       Глаза скользят выше. Он замечает, что кровь на животе не от юноши, а принадлежащая Гену. Рана зашита совсем недавно. Внутри все холодеет, но взгляд не уходит от лицезрения.       О́ни запинается, рассматривая обнаженного Асагири. В чужой руке зажат длинный тесак для рубки мяса. Его бедра и живот забрызганы той же темной субстанцией.       — Ты ранен?       — Был. Сейчас уже нет, — холодно отрезает Ген словно тем самым тесаком, смотря слишком разгневано и печально на названного гостя. Его дальнейший вопрос специально разделен. Он жаждет ответа, но маловероятно, что получит его. — Что ты тут делаешь?       — Мне нужно было с тобой поговорить, — берет себя в руки Сенку, отводя взгляд от худых ног и члена кицунэ. — Я звал тебя, но ты не слышал.       — И как давно ты здесь?       — Недавно. Помешал? — Ишигами кивает назад и смотрит на дергающегося парня.       Ген тоже поворачивается и смотрит на него, потом поворачивается к Сенку и качает головой. Его свободная ладонь ложится на шею гостя и притягивает к себе.       — Что ты, я всегда рад гостям. Но впредь предупреждай заранее, чтобы но заставать меня в таких, — вместо слов он швыряет тесак в пол рядом с тарой. Кровь от этого брызгает и пачкает стены, — неловких ситуациях. Думаю, тебе самому не очень приятно.       На него помутневшими глазами смотрит парень, что до этого был истерзан лисом. Внутри растет и борется отвращение к этому мерзкому человеку. Он чувствует, как что-то холодное давит на грудь и ребра изнутри. Правда не хочется думать об этом. С другой стороны, а что думать? Ген, как-никак, питается людьми. Но видеть, как он это делает еще ужаснее.       — Буду иметь в виду, — в шею шепчет Сенку, смотря на постепенно увядающую жизнь.       — Пошли, примем вместе горячую ванну. Думаю, тебе нужно чуть-чуть расслабиться после увиденного, — Ген сильно сжал руку на запястье гостя. — Подчиненные закончат с этим сами.

❀❀❀

      Ему приходится отвести взгляд от едва различимых очертаний ног Асагири сквозь толщу горячей воды и пара. К нему подсаживаются еще ближе. Их бедра прижались друг к другу. В паху все напряглось, но не более. С другой стороны, а что такого? Вдруг кицунэ все еще холодно? Он щеголял без одежды все время, пока разбирался с парнем. Подступает к горлу и рвота с отвращением, тяжесть в паху постепенно пропадает.       Сенку обвел взглядом видневшуюся часть сада. Сюда нет прохода, только если не выходить из самих источников. Ишигами был тут раз. Тогда все цвело и благоухало. Вокруг щебетали птицы, а его мысли уходили все дальше и дальше. Он думал о своем плачевном положении, но никак не о спасителе. А теперь в голове наоборот был он и только он. Но теперь все кустарники и деревья голые. Цветы давно увяли. Вроде в такое время года он тут не был ни разу. Даже в основном саду. Только если глубокой зимой.       — О чем ты хотел поговорить? — спросил Ген, смывая с себя остатки крови. Это было поистине завораживающее зрелище.       Вода скатывалась по груди, а вокруг них все было в разводах крови. С бедер давно смылись остатки грязи, худые колени виднелись из-под воды. Хвосты намокли и прятались в толще воды за спиной Гена.       К слову, когда он предстал перед ним в комнате, то признаков кицунэ видно не было. Скорее всего не заметил листика, но это просто замечание, не особо важное.       — Помнишь ту мою просьбу в последнюю встречу? — Асагири напрягся и поднял голову на Ишигами. — Я тут подумал, может быть есть еще варианты связи, чтобы ты мог хранить мою душу? Все-таки есть большая доля вероятности, что меня попытаются прикончить. А я… — тяжелый вздох вместо ответа.       — А ты умирать не хочешь. Много того, что ты мог бы сделать. Что не успеешь или не успел уже. Вроде ты уже это говорил, но это так заезжано, дружочек Сенку.       Ишигами замирает. Ну нет, такого он не говорил ему. Он бы запомнил, но этих слов из его уст никогда не вырывалось. Поэтому Асагири замер, как пойманный за проделкой кот.       — Или нет, может кто-то другой.       — Кто-то еще просил тебя сохранить ему жизнь таким способом? — он не знает, как назвать чувство, что возникло от факта, что кто-то еще считает, что может попросить такого покровительства у Асагири. Может то и была ревность. Хотя с чего бы ей появиться. Он не в отношениях с Геном, так с чего бы ему высказывать недовольства, но почему-то хотелось сказать хоть что-то еще.       — Да, — словно не замечая чувств Ишигами тянет. Он игнорирует, это понятно. Слишком проницательный кицунэ попросту не мог не заметить его эмоций. — Забавно даже, что я тогда ему тоже отказал. А когда согласился, то спасти не смог. Союз был заключен поздно.       — Оу, — в груди отлегло, — и что с ним стало?       — Я любил его тогда, — зачем-то прошептал Ген, склонив голову у плечу о́ни. — То была не страсть, а именно невинная первая любовь. Я был очень молод, а он казался взрослым не по годам. Он погиб немного позже. Сгорел заживо.       Сенку слушал без энтузиазма, но отчего-то очень внимательно. Любил. Невинная и первая. Взрослый не по годам. Погиб немного позже. Все это казалось таким печальным. О́ни подумал, а может ли он тоже самое сказать об Асагири? Скорее всего нет. Он не погиб и любовь далеко не невинная. Он любит его как старшего… правда непонятно, просто екая или фигуру родителя. Отца в Гене он видеть не мог. До Бьякуи плуту как ему по физической силе до Кохаку.       — Мне так сложно было, я думал, что не переживу, — тихо сообщил ему лис. — Но нет… Пережил. И любовь прошла. И снова появилась даже. Я рад, что был с ним тогда знаком. Сейчас, видя его перерождение, я думаю, что лучше уж он будет сейчас здесь переродившимся.       — Почему? Ты все еще любишь его?       — Нет, ну… Да, но не знаю. Я не знаю, смогу ли полюбить снова кого-то также глупо. Сейчас мне нравится… он. Тоже невероятно умный, тоже кружит мне голову.       Сенку повернулся случайно, но все равно заметил мечтательный взгляд на себе. Он скользил по его лицу, а после уставился в чащу леса.       — Дай мне кто выбор, я бы выбрал его настоящего.       — Почему?       — Сейчас я уверен, что он справится со всем. И теперь он долгожитель. Хотя до этого был человеком. Тем более это не невинная любовь, а в прямом смысле самая что ни на есть осознанная.       — Я его знаю? — в груди рождалась тяжесть, а рой мух в виде невероятного омерзения к этому человеку появлялся.       — А ты ревнуешь? — Сенку откашлялся. — Да, вы непосредственно знакомы. Но у тебя нет повода ревновать.       — Хорошо, — ответил Ишигами, но только чтобы хоть было что сказать.       С его плеча исчезла тяжесть. Он медленно скользил взглядом по всему, но не по лису. Казалось, что это будет неприлично, глазеть на него. Отчего-то думалось, что так он нарушает его минуту уединения. Авось вспоминает того парня.       И, да. Сенку понял, что действительно ревнует.       Ген погрузился в горячую воду, запрокинув голову назад. В его глубоких глазах отражались звезды и редкие облака. И месяц, что повис над ними молчаливым наблюдателем. Он словно ждал. Непонятно чего, но его свечение по какой-то причине напрягало о́ни. Может причина, что в день смерти Бьякуи тоже стоял месяц и теперь у него какая-то извращенная ненависть к нему. Может он просто искал раздражитель, как причину. Честно, задумываться над такими вещами было глупо и совершенно не в его стиле. Как жаль, что сейчас тот случай, когда необходимо занять чем-то мысли, так как лицезреть хозяина дворца в таком уязвимом состояние да еще и обнаженным было явным испытанием. Он ощущал себя подростком, который, впредь материнским приказам, впервые заглянул за угол, где куртизанки торговали своими телами.       Мягкие блики фонариков ласкали его тело, словно пытались познать, что же таится за этой грустной маской. Какой настоящий зверь живет за видом прекрасного юноши? Сенку полностью их поддерживал: он тоже хотел познать все аспекты души этого создания. Та уродливая натура, которая скрывалась за мягкими чертами лица отталкивала своей мерзостью, но в то же время словно манила пальчиком и шептала пошлости, привлекая сильнее и сильнее с каждой новой встречей. Что ж, у нее получилось заинтересовать Ишигами.       Позади раздается звук открывающейся раздвижной двери. Сенку поворачивается, наблюдая за сидящей на коленях и кланяющейся в пол девушкой. Ее хвост медленно подрагивал, поджатый и словно спрятанный, а уши прижались к голове. Ее одежда с желтой росписью пасленов скомкалась и помялась.       — Господин Асагири, — пропищала она, — я, от лица всех слуг, приношу глубочайшие извинения. Мы не успели предупредить вас о визите господина Ишигами.       — Ничего страшного, Юмико, — тянет Ген, поворачивая голову вбок, чтобы окинуть девушку спокойным взглядом. — Я ведь сам наказал вам не ступать на те этажи, покуда я там нахожусь. Вы выполняли мой приказ, не более.       — Еще раз приносим извинения. Я принесла напитки и вашу кисэру, — она медленно подняла голову, смотря исподлобья то на хозяина, то на гостя.       Ген улыбнулся и поманил ее пальцем. Как за долгое время успел подметить Сенку — это жест, обозначающий просьбу подойти ближе. Даже он получал его в свой адрес, что было с одной стороны удивительно, а с другой как-то неловко. С подчиненными это было, да и ощущалось по другому. Жест, не терпящий отказа. Но с ним подобным образом Асагири словно заигрывал. И это наталкивало на мысли, которые по-хорошему лучше бы в голову не лезли.       Девушка поднялась, поправляя юкату. Она медленно последовала к двум екаям, ставя поднос возле края. Ген даже позволил себе потрепать девушку по светлым волосам, по-отцовски лепеча:       — Я не злюсь ни на кого, не нужно так бояться, дорогая Юмико-тян. Страх портит твое лицо, я никогда не сделаю больно ни одному кицунэ.       Сенку переводит взгляд с Асагири на подчиненную и усмехается:       — А Хьега?       Взгляд Гена меняется и он закатывает глаза, пихая его в бок, шикнул то ли: “Он — мерзкое исключение,” — то ли похожее на это. Из-за шипения по большей части и не разобрать. Правда это заставляет на губах семихвостого расцвести игривую ухмылку. Лисичка, поняв шутку, тоже хихикает, прикрывая рот рукавом.       — Можешь идти, передай остальным, чтобы заканчивали дела и шли отдыхать. Мне нужно побыть с гостем наедине без лишних ушей и глаз.       — Да, господин Асагири. Будет выполнено, хорошего времяпровождения и спокойной ночи, — она опять кланяется, но на этот раз не низко. Ее ореховые глазки стреляют в о́ни, а на ее губах расцветает милейшая улыбка. — Приятно провести время, господин Ишигами. Не стесняйтесь просить нас о чем-то, вы всегда желанный гость.       Ему неловко. Честно, у него никогда не было подчиненных. Даже Хром, который так-то должен им считаться, является для Ишигами другом. Просить девушку о чем-то в виде приказа не в его стиле. Что говорить, следовательно, он тоже не знает. Поэтому первой реакцией было посмотреть на Асагири. Как минимум это его подчиненные, при этом он еще и хозяин лисички.       На него смотрят оба с одинаковыми улыбками, что застыли на лицах плутовских екаев. И это значит одно: Ген предатель, выкручиваться надо самому.       — Эм, спасибо, Юмико… Правильно? — неловко бормочет он, кидая взгляд то на девушку, то на друга.       — Все верно, господин Ишигами. Не буду больше вас напрягать, позвольте откланяться? — Ген кивает и мягко подхватывает любимую курительную трубку.       Юмико подскакивает даже слишком резко. Она быстро бежит к выходу и поворачивается, только чтобы на прощание еще раз поклониться, прежде чем закрыть дверь. Перед этим там видна еще пара кицунэ. Вроде обе девушки. Это не столь важно на самом деле. Сенку уже забыл про нее, когда рука Гена внезапно касается его лица.        Его большой палец стирает со лба потеки крови, что запеклась и осталась с того момента, как они на него капнули. Он позволяет огладить шрам, ведя вниз по нему к уголку глаза. Рука обхватывает его лицо и Ишигами не стыдится, когда льнет к мягкой ладони. Ему отвечает глубокий вздох лиса. Тот смотрит словно сквозь него и это необъяснимо: о́ни думает, а правда ли он способен дать над собой контроль в руки екая, что намного моложе него? Именно Ген из них двоих более зрелый и мудрый демон, так почему его просьба не могла быть просто исполнена?       — Ты громко думаешь, — внезапно шепчут ему прямо в ухо, отчего Сенку вздрагивает, — спроси, если есть вопрос.       — Ты не ответил на мой, так что резонно будет сначала тебе дать ответ.       Их глаза сталкиваются. И Сенку умеет плавать, но сейчас он тонет. И, как бы не было иронично, по собственной воле.       — Я не отдам тебе сосуд, не думай даже, — шепчет Асагири необычно холодно, облизывая второй шрам на лбу. — Хотя, зная тебя, ты не думал даже претендовать на какой-то контроль. Думаешь, что я не понимаю, что ты хочешь?       — А что я хочу? — нагло кидает Сенку, кладя руку на загривок Гена и опаляя его губы горячим прерывистым дыханием.       — Чтобы я тебя воскресил, если ты умрешь. Но я не хочу, понимаешь? Это… личные принципы, Сенку-чан.       — Настолько, что тебе легче вот так меня отшить, нежели объяснить мне что-то?       — Хочешь ответов? — ему в лицо выдыхают клуб дыма, но он не жмурится, не позволяя отстраниться. — Меня о таком уже просили и я не смог выполнить эту просьбу.       — И ты думаешь, что не сможешь вновь? Серьезно? Он был человеком, болтолог. Я не человек, а екай.       — Знаю.       — Но способ есть, я прав?       — Определенно, но пока я не думаю, что оно того стоит и…       — Ген, — Сенку берет его лицо в ладони, — я не хочу, чтобы кто-то тебе навредил, пока ты будешь владеть моей душой, ровно также, как не хочу подвергать опасности кого-то кроме себя. Слишком неоправданные риски ради собственной выгоды. Я очень хочу, чтобы мои близкие были в безопасности.       — А кто защитит тебя? Неоправданно рискуешь тут только ты! — Ген громко кладет кисэру на поднос и смотрит снизу вверх. Его плечи обессиленно опали. Он едва может сидеть прямо. — А я заведомо знаю, что помочь никак не смогу. Просто… не хочу снова видеть, как на моих глазах умирают дорогие мне люди.       — Тише, со мной все будет хорошо, если ты скажешь, как мне воскреснуть при… неблагоприятных обстоятельствах. Ты знаешь, как сделать это в обе стороны. Мне только нужно, чтобы ты сказал.       Ген смотрит на него печально и опускает глаза вниз, убирая руки с лица о́ни. Его плечи опускаются и видно, как он устал от всего. Честно, Ишигами не хочет давить на него. Ген был ранен, тем более его состояние все еще было болезненным. Если бы не человеческие жертвы, то лис погиб бы, лежа у себя в покоях.       — Не думаю, что я имею на это право, — прошептал Асагири. В тишине горячих источников при дворце был слышен скрип веток и как сиси-одоси с грохотом ударилось о камни неподалеку.       — Что бы ты не думал, но так мы сможем обезопасить себя и помочь друг другу. Решать тебе, — Сенку медленно поднялся, — но знаешь, отдать жизнь за близких не такая уж и плохая смерть. Подожду тебя в покоях. Подумай еще раз.

❀❀❀

      Ген откинулся назад, громко простонав, как только гость поднялся наверх. Его уши инстинктивно прижались к голове, а глаза закрылись. Тяжело, все это было чертовски тяжело и сложно.       Вместе с молодым екаем на его двухцветную теперь голову свалилось слишком много проблем. Не то чтобы он расстраивался, что теперь в его кругах есть могущественный демон. Дело в том, что это чудо ни в какую не учится управлять дарованными самими богами силами. Бьякуя — его отец и наставник был достаточно сильным и мудрым. Прежде не существовало более добрых существ на этом свете. Цукаса подписал себе приговор в тот момент, когда убил его, так как “пришло время молодым заменить старых”. На минуточку старик Ишигами поживее многих из молодняков будет. Но его взяли числом. Отбросы.       После письма Бьякуе о своей смерти с просьбой позаботиться о его сыне у Гена жизнь перевернулась с ног на голову. Его устои и обычаи, его взгляды на жизнь, его характер. Все было изменено тяжелой рукой недавно появившегося на свет о́ни. Какая-то сотня с лишним лет. Ненамного младше него. Четыре сотни лет совсем небольшая разница.       С тех пор, как у Асагири появился какой-то смысл помимо защиты молодых лисичек, он чувствовал себя живым. И это было плохо, потому что также он чувствовал себя, когда в его сердце пробрался опять же Сенку, но только человеком. Он помнил тот момент, когда на его глазах дом с молодым и амбициозным научником сгорел дотла, а он не был в силах сделать ничего. И стоя перед пепелищем его мир рухнул в одночасье.       Он ведь даже думал взять душу Сенку, чтобы помочь спастись, но так и не смог. Все, что было между ними: безмолвный союз, мягкие касания, долгие объятия под покровом ночи и страстные рандеву. Все сгорело и не оставило ни тела человека, чтобы он смог его воскресить, ни того Гена. Живой и наивный Асагири сгорел рядом с человеком, смотря в глубокие карие глаза.       А когда он вытащил из-под обломков его же, но уже в обличье о́ни, его мир рухнул снова. Он рыдал над его телом, прижимаясь лбом к груди и слыша сердцебиение. Жив, он был жив. Да, его воспоминания о жизни человеком стерлись, но он был жив. Его черты лица, поджарое молодое тело, даже волосы остались теми же. Ген помнил ощущение рогов под пальцами. Как мягко стирал кровь с ран на лбу.       Оберегать его стало новым смыслом жизни, что постепенно губило его. Лиса не может быть влюблена и при этом не быть связанной физическим контактом. Для поддержания себя в форме ему нужен был не просто секс с Ишигами, ему нужно было пить из него любовь. А ее в сердце научника давно не было. Она сгорела и оставила за собой пустоту. Пепел об их совместном прошлом просто напросто был сдут порывами холодного северного ветра.       Когда Сенку восстановился он бесследно пропал и это ударило по сердцу Гена даже сильнее, чем он мог ожидать. Появился также внезапно, но едва живой. Он упал в его ноги, зарываясь лицом в полы кимоно и дыша тяжело. Шептал бред, что он смог. Это первый шаг. А у Асагири от вида побитого и раненного о́ни подкосились ноги. И так из раза в раз. Его визиты были глотками губительной воды в пустыне. Словно ему вместо спасения давали пить сок белладонны, а он с радостью вкушал, облизываясь при этом.       И это губило его. Визиты становились чаще. Бессмысленнее. Совет. Разговор по душам. Спасение. Уголок безопасности. Сенку смотрел на него с благоговением и называл ласково другом, а внутри все ломалось, потому что таким же тоном и голосом его называл другой он. Только шепот на ухо говорил о любви, которая увяла со временем. Осталась зияющая рана в груди.       Подчиненные замечали, как один человек в год, превратился в раз в полгода. Как голод Асагири становился ненасытные. Как ему нужно было больше человеческого мяса, чтобы хотя бы продолжать существовать. Как вино из настоявшейся крови заполнило подвалы. А Сенку говорил, что он стал бледнее и исхудал. Как же много он не знал.

«Не думаю, что отдать тебе душу большая жертва.»

      От этих слов перед глазами обнаженный человек, что гладил его щеку и говорил то же самое. Как он целовал его улыбку. Ген сжал губы плотно, чтобы забыть это.

«Кому-то другому — может быть. Но в тебе я уверен. Доверяю, после всего… что было между нами. Ты единственный, кому я мог бы позволить забрать свою душу.»

      Да, но ведь после такого же выбора человеком его сожгли. Доверился? И как на вкус был дым, в котором задохнулся? Вкусно? Ген не в силах его спасти. Даже человеком не спас, а сейчас и подавно.

«Да даже будь кто-нибудь помимо тебя… Мы доверяем друг другу. Разве был бы еще вариант?»

      И Ген хочет, чтобы был кто-то. Чтобы можно было убить в себе чувство. Но единственное, на что он был способен это провести обряд очищения. Сенку же явился и сказал, что он ему снился и зазывал. Он себя же закопал, убив в Ишигами лживые чувства. Теперь в нем видели спасение, глоток свежего воздуха. А сил почти не осталось, так как на него напали. Едва ли получилось залечить раны и восстановить район, как явился Цукаса и предложил мир. И теперь, прямо следом Ишигами. Еще и застал, когда он был измазан кровью.       Пакт. Он теперь думал о пакте. Как он пактом себе же жизнь спасет неизвестно. Один бог знает, что на уме у этого чудаковатого.       Ген выдохнул струйку дыма, когда почувствовал на плече шершавую ладонь. Его глаза зацепились за чужие красные, те обеспокоенно осматривали его. Сенку решил наведаться. Ох уж эта блядская забота.       — Ты здесь больше полутора часа кукуешь. Не перегрелся?       — Нет, — только озноб сошел, но об этом не говорить и не думали. Лиса одарили внимательной улыбкой, кивая в знак понимания.       — Болтолог, я подумал… Ну, если и пакт не хочешь, как остаться в живых мне? Ты ведь должен знать способы.       — Ты очень хочешь себя с кем-то связать?       — Это единственный способ, описанный везде. Так я смогу оставаться в живых не смотря ни на что.       Ген знает это, но дело в том, что связывают себя с любимыми. А они не то, чтобы близкие друзья даже. По крайней мере за друзей они не похожи. Скорее для о́ни Асагири тот, кто присматривает за ним и вовремя дает советы. Где-то сказать, где-то поддержать, где-то помочь, где-то подлечить. И это все ни разу не проходило на помощь другу. Нет. Не со стороны кицунэ.       Когда Сенку говорит: составим пакт, в голове образ мертвого о́ни и собственный труп рядом. Почему-то ни один из исходов в глазах Гена не имеет счастливого конца. Другой вопрос, а должен ли он быть тогда в хорошем конце этой истории? Будем честны, все мы хотим быть в первых ролях, но по итогу являемся лишь персонажами второго плана. Их горькие судьбы печальны, но в остальном мы к ним равнодушны. Это ведь не главные герои. Даже второстепенные личности имеют больше внимания, чем те, кто как Ген всегда останется серой массой. Антагонист, поедающий людей, что умер в муках, спасая главного героя. Горько от правды, так как такой конец наиболее реалистичен.       Вся жизнь Асагири начиналась и заканчивалась только на Сенку. Когда он сменил предыдущего императора улиц красных фонарей, то был занят строительством своей репутации. Потом ему нужно было набрать себе слуг и он покровительствовал юным лисичкам, одним из которых когда-то был сам. Спустя долгие пару сотен лет в его жизни появился Сенку и жизнь наконец обрела краски. Это были прекрасные пять зим. Ген помнил каждый поцелуй и лелеял с момента смерти человека каждое слово, сказанное тем смышленым парнем. А большего он и не достоин был. Плод любви ему дали вкусить, чтобы он всегда желал этого, но никогда не получил второй попытки. Любовь ранит больнее лезвий и травит быстрее любого известного яда.       — Свяжи себя с кем-нибудь другим, — после долгого молчания отвечает Асагири, горько вздыхая. Клубы табачного дыма поднимаются вверх и пропадают в тумане, что окутывал дворец кицунэ.       — А если я хочу с тобой? — Ген поднимает голову и смотрит на вальяжно развалившегося на каменном полу Сенку. Ведет себя так, словно это его территория. Все о́ни из одного теста, кто бы что не говорил.       — Хоти, а я не желаю подвергать тебя такой опасности. Ты в курсе, что будет, если я не смогу тебя воскресить? Я умру следом. И ты отдашь жизнь ни за что. Попроси о такой услуге кого-нибудь еще.       И это звучит не как — я не хочу умирать с тобой. Это словно — я слишком жалок, чтобы доверять мне.       И в синих глазах, если очень захотеть, можно увидеть всю боль, что въелась под кожу. Это стало его частью. Ген не умеет быть счастливым. Его создали для того, чтобы вся боль окружающих впиталась в него. Потому что он привык. Он знает, как сложно всем. И его учили с самого рождения быть полезным. Но, что делать, если полезным он умеет быть, только принимая всю грязь реальности на себя.       И его внутри рвет на части, что впитать боль Сенку не может. Да даже помочь не в силах. Слабость от голода. Неуверенность на почве смерти самого близкого на глазах. Бессилие одним словом. Ген чувствует себя ничтожеством. Да кто угодно способен помочь Ишигами, а он нет. Даже будь Асагири всегда рядом, у него не хватит сил. Так всегда. Антагонисты в сказках всегда козлы отпущения. И пусть так и будет, если так Ишигами останется жив. Пусть обратиться к другому, найдет любовь всей жизни и будет жить еще долго, а Ген от голода сгниет в своей спальне. Его будут оплакивать слуги, гейши и куртизанки, но для остальных он останется лишь хорошим малым, окутанный страшными сплетнями.       — Болтолог, — зовет его Ишигами, мягко касаясь плеча. Лис кидает на него беглый взгляд, — я не против отправиться в ад с тобой. Да и мы не умрем. Если мой план сработает. В крайнем случае разорви пакт, если запахнет жареным, я не буду осуждать. Это не мой стиль.       — Ты рискуешь собой и не думаешь о других. А остальные будут рады твоей смерти? Пакт говорит, что умрет кто-то один или екай за другого, или вместе. Какие должны быть условия, чтобы мы остались живыми?       — Это уже вопрос к тебе. Что я мог бы дать тебе, чтобы остаться жить не смотря ни на что?       — У тебя этого никогда не будет, — потому что во мне ты не видишь никого, кроме друга и соратника.       — Ты меня недооцениваешь.       Сенку все еще держит руку на его плече. А в его глазах столько доверия, что Асагири захлебывается и тонет. Барахтается и поджимает губы, отворачиваясь от греха подальше.       Или кто-то один. Или один отдаст жизнь за другого. Или вместе.       — Единственное, что я могу тебе дать, это свой хоси-но тама, чтобы ты остался жить, а я…       — Ген, мне об этом и другие говорили, но я не хочу, чтобы ты страдал. Ты ведь говорил, что нет ничего хуже, чем отсутствие свободы…       Лис отворачивается и прикрывает глаза, медленно кивая. Но здесь нет согласия. Здесь скорее: этот случай — исключение.       Он делает еще одну затяжку и смотрит в небо, туда, где постепенно все перекрывал густой туман. Хорошая ночь. Чистый воздух. Ему нравится вот так сидеть в тишине. Есть в этом что-то манящее.       — Болтолог, — Сенку снова встречается с уставшим взглядом, — хочу, чтобы ты знал: я не хочу терять в первую очередь тебя. Есть ведь что-то, что было бы возможно сделать для пакта?       На него смотрят с надеждой, а после подаются слишком внезапно, зарываясь лицом в плечо. Чужие мокрые волосы приятно щекочут открытые участки кожи, а гостевая юката греет холодные плечи. Асагири почти не дышит, поворачивая голову и утыкаясь в копну светлых волос. Что они творят со своей жизнью?       Его ладонь опускается на руку Сенку и сжимает, в попытке зацепиться. Он знает, что ничего хорошего не выйдет, но не способен ничего с этим поделать.       — Дашь мне почувствовать тебя? — говорит Ген, словно сдаваясь. Все кончено, он бросает карты на стол, вскрывая всего себя. Всю темную подноготную.       — Конечно, — шепчет Ишигами, словно для него это не участь и мука, а чистое благословение самим Асагири.       Они не заключают пакт ни этой ночью, ни в следующую встречу. Оба словно забывают об этом. Кажется, что пакт и не нужен. По крайней мере после этих встреч Ген начал приходить в себя, что несомненно не могло не радовать.

❀❀❀

      Лис смотрит из-под полуприкрытых ресниц на луну, выкуривая очередную порцию табака, которую приносил ему Хром на прошлой неделе. Он не ожидал, что всю заварушку с Цукасой получится разрешить переговорами. Хьега был возмущен, но активно не протестовал. Еще бы, подумал тогда Асагири, стоя рядом с Ишигами, как верный советник. Против него, тем более живого, мало кто пойдет. Вот так скажешь что-нибудь плохое, а твой завтрашний чай будет необычно сильно горчить, если не отдавать запахом миндаля.       Его плечи от порывов ветра вздрагивали: осень снова выходила слишком морозной. Необычно для их региона, но не настолько, чтобы говорить с тенгу об этом. Да и Уке беспокоить не хотелось. На его хвостах заметен был иней, образовавшийся за долгое время пребывания в саду. Карпы давно впали в спячку и никаких звуков, кроме редкого стука содзу не было слышно. Он ждал новостей от Сенку. После переговоров они пересекались все реже и это было более чем предсказуемо.       Все это казалось таким болезненно правильным. Ген был не более чем во время поставленным плечом. Снова. В который раз. Это было доказательство его значения во всем этом. Никогда его роль не была главной. Он так, знаете, второплановый. Трикстер.       — Ну да, — на выдохе вместе с дымом просипел он себе под нос, — а что ты хотел, Ген? Быть вместе долго и счастливо? Ты же не ребенок в конце концов, а в сказки глупо веришь.

❀❀❀

      — Тебя днем с огнем не сыщешь, а ночью и подавно! — раздается звонкий упрек, от этого по телу проходит дрожь. Ишигами трет руки, подходя ближе и прижимаясь плечом к плечу лиса.       — Ты говорил, что хочешь о чем-то поговорить, — в ответ тянет Асагири. Лучше поскорее все это закончить, чтобы было не так больно засыпать в покоях одному в холодной постели. Надо утеплить стены, зима выдастся жестокой и холодной.       — А, это что ли. Да уже не важно, это просто был предлог. Ты в разъездах постоянно. Как не приду, твои слуги говорят, что тебя нет.       Ген смотрит искоса и отводит взгляд. Не будет же он говорить, что на деле просто помогал только переродившимся кицунэ адаптироваться в новом месте. Да и дел в городе прибавилось после перемирия с Цукасой. Так-то они могли бы пересечься, но говорить со спящим Асагири бессмысленно.       Да, Сенку был бы рад просто посидеть рядом с ним и тоже отдохнуть, но едва ли лис сможет выдержать это присутствие. Он бы притерся к его плечу, обнял за локоть и накрыл хвостами. Ворчал бы сквозь сон, хмурился. По-лисьи хихикал. Урчал бы, когда мозолистые пальцы гладили черно-белую шерсть. И все равно уснуть бы не смог.       Они бы медленно подбирались друг к другу. Их губы нашли чужие сначала в медленных мягких касаниях, а после это рандеву переросло бы во что-то ужасное и страстное. Руки забрались бы под одежды. Стоны сквозь поцелуи. Спертое дыхание и нежная кожа на внутренней части бедра, что терлась бы о горячие бока.       Ген смаргивает пелену перед глазами. Благо не видно румянца в ночи. Объяснить холодом было бы сложно, он всегда бледнеет.       — Это да, — выдыхает лис вместе с дымом. Сенку морщится и прижимается щекой к худому теплому плечу. — Устал после дороги сюда?       — Нет, просто устал. Дорога сюда не очень тяжелая.       — Ответственность?       — В первую очередь. Думаю, раз ты постоянно сейчас в работе, то более чем понимаешь меня, — Ген поднимает руку и мягко накрывает его рукавом, поглаживая плечо. Сенку благодарно стонет, пряча руки в основании пушистых хвостов. Асагири прижимает их к Ишигами, смотрит искоса и улыбается. Время идет, а о́ни совсем не меняется. — Как же это все надоедает. Все считают, что я какой-то вождь или типа того, но это ведь вообще не так!       — Расслабься, здесь ты просто дружочек Сенку-чан, — смеется Асагири, получая усмешку как ответ. — Голоден?       — Меня уже покормили твои слуги, — тянет Сенку. Куда деться от касаний не ясно, но они оба пока и не спешат отстраняться. Ему нравится ощущение тепла Гена возле себя. Его цветочный запах смешанный с благовониями.       — Ты замерзаешь, Сенку-чан, — тихо подмечает лис, мягко гладя плечо. — Нам нужно внутрь, чтобы ты не заболел.       — Хорошо. Эм… — Ген поворачивается на звук и вскидывает брови вопросительно, — я так и не поблагодарил тебя. Спасибо, что помог в переговорах с Цукасой. Мне жаль, что перед этим я пытался принудить тебя к пакту и поглощению своей души. Ты сам сказал, что это болезненная тема. А в голове важность этого для тебя только сейчас всплыла. Мне... жаль.       Тонкие губы растягиваются в мягкой улыбке, а щеки рдеют от смущения. Это так красиво, думает Сенку, опуская взгляд на руку на своем плече. Длинные пальцы с острыми короткими ногтями. На деле это когти, но мало кто хочет знать подробности анатомии кицунэ. А Ишигами нравилось, как Асагири мягко касался его, словно боясь поранить. Как заботливо грел рукавом кимоно.       — Дружочек Сенку, за такое не благодарят. Я просто подтолкнул тебя, большую часть переговоров вел ты, — голос лиса был почти мурчащим. Он мягко обволакивал и растворялся сахаром в туманном саду. — Да и не сержусь совсем. Бывает. Ты не знал. Тем более, у молодых екаев частенько такое проскальзывает.       Ишигами усмехнулся, встречаясь взглядом с Асагири. Тот наклонил голову и от этого совершенно невинного лисьего жеста защемило сердце. Улыбка, приклеенная к лицу, треснула, давая волю лукавости. Его сверлили взглядом с интересом, явно забавляясь реакцией. Он так долго смотрит на него, что уже становится неловко, однако Ген тот, кто ничего ему не скажет. За это о́ни ему искренне благодарен.       Неловкость прекращается, когда вдалеке слышится стук сиси-одоси. Словно это намек, что пора уже вернуться во дворец.       — Редко нам удается вот так молча постоять, — тихо говорит Сенку, ощущая горячую руку на своей спине. Сам убирает руки от хвостов. — Я просто так приходил так давно, не так ли?       — Верно подмечено.       — Ты хоть рад моему визиту? — тянет Ишигами только бы заполнить тишину и молчание.       Ген поджимает губы и молчит, словно не знает, что ответить. С одной стороны, ему хотя бы не врут. Но с другой, что-то больное резануло в тот момент, когда лис отвел взгляд. Неужели ему осточертело нытье Сенку и в нем видят лишь обузу? Ну, так было логично. Бьякуя, ни с того ни с сего, кидает ответственность на Асагири. Тот, скорее всего, был в шоке и не очень рад.       Он отводит взгляд и пытается отстраниться, но рука кицунэ не пропадает. Лицо у него бледное и невероятно печальное, даже скорбящее. Ничего не говоря, Ген прижимается сильнее и сглатывает комок в горле.       — Я… честно говоря, я не знаю. Но каждый раз, как ты приходишь, мне становится чуть-чуть полегче. И знаешь, слепотой не страдаю, но вижу, как тебе не нравится, чем мы занимаемся.       Щеки у о́ни тут же рдеют. Смущение топит мгновенно. А что на это ответить?       Честно говоря, впервые переспав с лисом, он чувствовал себя опустошенным. Словно то, чем он мог интересовать Гена, пропало. Но он так прижимался к нему, свернувшись клубочком, словно действительно был лисом. Словно оказался в прошлом, когда был животным. На утро ничего, кажется, не поменялось, но они очень долго лежали обнаженные под теплым одеялом. Их переплетенные руки и ноги, мягкий запах секса впитался в подушки и простыни, комнату окутывал аромат завтрака, что поставили на столик около них.       Сенку нравилось видеть ленивую сторону Гена. Когда тот не спустился с кровати, а кушал прям на ней, а после забрался под одеяло и лежал, смотря в потолок. Его было приятно притянуть, а голос, когда он читал, убаюкивал. И, возможно, их отношения содрогнулись и поменялись, но ему это даже нравилось. Он был удивительно заботлив. И не только к нему. Ко всем. И впервые после смерти Бьякуи он почувствовал себя на своем месте.       — Это не так, — хрипло выдавливает Сенку, поднимая взгляд на лиса, — мне нравится. Я вижу в этом… думаю, что так я вижу себя особенным в твоих глазах. Да, возможно мои выражения эмоций не такие яркие, как у тебя, но поверь, для меня все это невероятно ценно.       — Ты уходишь сразу после того, как мы трахаемся, Сенку-чан. Каждый раз, когда я пытаюсь до тебя дотронуться после, ты вздрагиваешь, словно пугаешься или боишься меня.       — Это не так, — Ген наконец поднимает напряженный взгляд и вскидывает бровь. — Мне очень неловко, потому что ты так просто соглашаешься на все, что я тебе говорю. И из-за этого я думаю, — приходиться отвернуться от сверлящего взгляда, так как сердце сильнее начинает стучать в груди, а сам он краснеет только сильнее, — ну, что тебе просто жалко меня. Я не такой опытный, даже больше скажу, что тебе, наверное, смешно, что даже из-за малейшего пустяка я нервничаю. Да и ты не очень хочешь как-то проявлять наши отношения за пределами своей спальни и я подумал, что тебе просто нужен удобный партнер, который не будет потом надоедать.       — Что ты несешь? — видимо от шока из-за сказанного Ген даже не контролирует тон и выражение лица. — Это звучит глупо, для тебя обоснованно, но я… О Ками… Сенку-чан, все не так.       Они оба оборачиваются, когда видят служанку. В маленькой девушке Ишигами узнает Юмико. Она говорит, что спальня Гена убрана и они могут подняться туда.       В груди все стягивает, когда рука Асагири ведет по спине и ложится на локоть Сенку. Он мягко благодарит юную кицунэ, прежде чем потянуть гостя за собой ко входу во дворец. Девушка многозначительно смотрит на екаев, прежде чем юркнуть за их спинами в домик для слуг в глубине сада.       — Тц... Болтолог, ты сильно сжимаешь, — шипит Сенку, когда они отходят. Хватка на локте слабеет и их вид больше похож на женатую пару. Не то, чтобы это было очень плохо, но достаточно неловко.       — Извини, — рука соскальзывает и Ген прячет ладони в рукавах кимоно.       Тепло от руки исчезает, это очень неприятно. Сенку не привык к проявлению тактильности. Да, он не очень любит, когда его трогают, но Ген, засранец эдакий, приучил его только к себе. Необычно в его присутствии не чувствовать тепла от касаний. Его шаловливая улыбка говорит все о его намерениях. Это раздражает.       — Осень холоднее предыдущих, — отмечает о́ни, осматривая его ровный стан и аккуратно накинутое кимоно. К этим двухцветным волосам и хвостам прекрасно подходит нежно-фиолетовый.       — Соглашусь. Туман плотнее с каждым днем. Утром я не вижу даже улиц, — жалуется Ген, смотря на него из-под длинных ресниц. — Твои наблюдения?       — Думаю, что циклон. Еще один год, который будет холоднее этого, после чего будет теплеть, — Асагири кивает своим мыслям в ответ на это.       Взгляд скользит по нему, по новым таби и гета, которые подарил ему Касеки — местный ремесленник, который души не чает ни в нем, ни в Хроме, ни в Ишигами. На запястье у него плетеный браслет, который сплела для него Рури сразу после переговоров.       Из его круга никто в лицо Гена не видел. Все знали, что он прикрывал его, лечил и прочее, но как выглядит ужасный людоед кицунэ никто не знал. Смешно, что реакция была одинаковой: какой красивый, это точно тот самый? Цукаса тоже о чем-то говорил с ним, но смелости спросить до сих пор не набрался. Да Сенку это и не нужно, пока он может наведываться к лису в перерывах между своими исследованиями.       Рубашка с высокой горловиной скрывала длинную шею. Они как раз вышли ко входу во дворец лиса. В свете фонариков были видны глубокие тени под раскосыми глазами. Его скулы снова стали острее, как будто он голодал последнюю неделю. Поступь хоть и была плавной, но заметно, как тяжело Асагири сохранять эту маску. Конечно в сумраке сада это незаметно.       Раздражал тот факт, что Ген не говорил ничего о своем состояние. А если спросить, то очень хорошо переводит тему на что-то не очень важное. Например, самочувствие хорошее, вот сегодня был в одном месте. И ведь улизнет с любого допроса, засранец.       — Ген, — Сенку дождался, когда на него обратят внимание, прежде чем приблизиться, — позволишь?       Рука мягко скользнула на ребро лиса. Тот не ожидал такого, иначе не объяснить природу дрожи. Его холодная ладонь так резко схватила руку Ишигами, что из его рта чуть не вырвался вскрик. Она переместила ладонь себе на бок, спрятав руки обратно в рукава.       — Позволю, — сказал он. Тон распознать не получилось.       — Хотел поднять один вопрос, — мягко тянет Сенку, стараясь запомнить ощущение руки на талии кицунэ. — Чем ты болеешь?       — О чем ты? — Ген моргает пару раз и ловит на себе взгляд Сенку, когда они заходят во дворец. — Считай, что у меня плохая переносимость холодов.       — Ген, — Ишигами хмурит брови, но его легко игнорируют, проходя к парадной лестнице. Не той, по которой поднимался Сенку в другие разы.       Реставрация старого замка завершена и доступны все залы. Отчего-то на душе не то. Ему хочется вновь увидеть грязь на обнаженном теле Асагири, чтобы напомнить себе: в первую очередь он убийца и манипулятор, не верь ему полностью. Правда рациональность говорит об обратном, ради него лис присутствовал на переговорах, где его могли в любой момент убить. Отсюда следует, что между ними больше, чем просто дружеское общение. По крайней мере, из встречи в встречу в этом пытался убедить себя о́ни.       Его рука соскальзывает с талии Гена чуть ниже. Взгляд кицунэ тут же встречается с ним, словно стреляя на поражение. Правда непонятно, была это смертоносная стрела, чтобы убить, или чтобы заигрывающе приманить ближе. Но Сенку, чтобы вы имели четкое представление о нем, рискованный парнишка для своих трехсот с лишним лет да и в целом авантюрист. Когда перед ним маячит Ген, которого он пытается вывести на чистую воду, то свечи ради игры он сожжет все.       — Так чем ты болеешь, болтолог? — мягче уточняет он, хмуря брови.       — Сифилисом, отвали, Сенку-чан, — шипит кицунэ, отворачиваясь. — Чего это ты начал…       — Ну, может у меня неконтролируемое желание тебя. А насчет сифилиса ты врешь. Людские болезни нам чужды. Такие как сифилис точно.       — Смелое заявление, но это не так. Иди, проведи исследование. Этим ведь ты обычно занимаешься, не так ли? — язвительно шипит Ген, с нажимом хватая о́ни за ладонь.       Его когти рвут мягкую кожу. Это чертовски больно, но единственное, что делает Ишигами — сильнее сжимает зубы и прикрывает глаза, от чего винные глаза становятся как та самая выдержанная кровь в бутылках. О да, конечно Сенку догадался, куда она девалась. Он не тупой. Пожалуй, в данной ситуации это больше отрицательное качество, но это второстепенно.       Екаи замирают посреди главной лестницы, что ведет к новому лифту, что доставил бы их обоих наверх. Достаточно просторному, чтобы они могли находиться там на приличном расстоянии. Но, подумайте, разве Сенку, который поставил перед собой вывести на эмоциональный диалог буквально лучшего манипулятора среди ныне существующих демонов, мог не воспользоваться всеми возможными ходами.       Да, подло. Начиная от его ладони на талии кицунэ и заканчивая зажатием его же в лифте, который запер бы их в маленьком пространстве на какое-то время. Сенку намерен идти до конца. Если вы считаете, что он не способен вводить кого-то в состояние явного сексуального напряжения, то можете огорчаться. Учиться он быстро, да и будем честны, Асагири сам во всем виноват — по крайней мере в глазах о́ни на нем тоже лежала ответственность.       Он пока не догадывался о природе этих чувств, но сдвигом уже был факт, что он заметил копошение в груди. И это играло свою роль.       Ген же не понимал, что происходит между ними. В его положении все выглядело не флиртом. Это были угрозы и даже более того, после усиливающихся слухов о людоедстве поведение Ишигами его очень пугало.       Несомненно, он мог видеть в о́ни сексуальный объект. Человека, в которого в какой-то мере все-таки влюблен. Друга, которому можно высказать накопившееся и получить совет без осуждения.       Но все это было также навесу его собственной гордости и неподдельного страха снова все потерять, как произошло однажды. И видеть перед собой Ишигами тяжело потому, что перед глазами у него мертвое лицо парня, что готов был отдать ему душу, чтобы жить вместе вечно. И быть с ним — о́ни — значит предать его человеческую первозданную версию. И мечась между этими двумя, он не может попросту решить, кто же он сам, что хочет и кого желает.       Для кого-то, кто не был свидетелем их общения после смерти Бьякуи, может показаться, что их диалоги — разжевывание одного и того же комочка риса. Не суть! Важно то, что оба готовы были бы начать говорить, если бы подошли с нужной стороны. Если бы Сенку сказал, что у него есть чувства и он с ним не из-за жалости. То же самое с Асагири, подними тему о перерождении Сенку в о́ни.       По правде говоря это кажется простым только на словах. Для них проще жарко целоваться до металлического привкуса на губах. Царапать бедра, лопатки, ребра. Впиваться ногтями и когтями в кожу до синяков, крови и в дальнейшем шрамов. Чтобы грязно. Чтобы было мерзко потом. Чтобы до сбитого дыхания и сильно бьющегося сердца и следующих тридцати минут в молчании. Для них проще так, секс — не разговор.       Но, знаете, пока никто не понял, что делать со всем этим, может быть впервые их акт совокупления будет чем-то большим, нежели животным инстинктом. И Асагири непременно нравится, что между ними это прослеживается, потому что иначе думать о разговоре о перерождении было бы совсем невозможно, а так… он хотя бы допускает эту мысль.       — Извини, — наконец выдает он и отпускает ладонь, позволяя ей с легкостью упасть на прежнее место. Вместо этого он следует к лифту. Молча.       Фонарики отбрасывают свет на их лица. Взгляд скользит по ктцунэ.       Сенку верным щенком следует за ним. И не ясно: он не понял, за что просят прощения, или же просто не хочет снова ступать на холодный лед раскаленными железными ботинками.       — Ген, чем ты болеешь? — спрашивает Сенку, когда снизу им притягивают лифт.       Внутри просторно, нет лишних глаз, но Ген все равно молчит, пока дверь не закрывается, а они трогаются с места вверх.       Его ладонь отрывает от себя руку Ишигами, прижимаясь к оставленным кровоточащим ранам, что точно испачкали разводами его любимое хаори. Губы мягко ведут по начинающей застывать крови. Его язык обводит каждую рану, словно дезинфицируя. Такой животный жест кажется даже милым в своей дикости. Асагири может хоть сотни лет притворяться человеком, но свою натуру не скрыть.       Немного жарко от взгляда на мягкие губы, что обводят оставленные им же следы. Сенку способен себя контролировать, так что он, конечно же, просто молча гипнотизирует лиса, даже после того, как его отпускают. Он требует объяснений, но не успевает сказать об этом — лифт привозит их точно к коридору, в конце которого располагаются роскошные двери в покои лисицы.       — Не будь равнодушным, — шипит Ишигами, обводя глазами красивый профиль. Взгляд кицунэ на это вызывающий. Ничего говорить он не собирается. — Тогда я сейчас уйду и никогда больше не вернусь, раз мое присутствие ничего не значит.       — Ты не умеешь шантажировать и угрожать, дружочек Сенку. Сам сорвешься и приедешь, — спокойно выдает Ген, отпирая двери, распахивая слишком резко. В коридоре от этого гаснут все фонарики. Ветер обводит их фигуры, отчего о́ни даже вздрагивает.       Рука спадает с талии, кицунэ скользит внутрь молча. Ишигами стоит на месте. На него оборачиваются.       — Я серьезен, болтолог. Говори немедленно.       — Может я хочу сказать внутри.       — Врешь. Снова.       Ген выжидающе стоит на пороге комнаты, а Ишигами напротив. Лица лиса из-за того, что тот стоит против света, не видно. И тому это явно не нравится, но разве в силах он что-то сказать? Сам молчит, не хочет говорить и не воспринимает всерьез слов другого. В чем виноват о́ни тогда, хотелось бы спросить, но и на это лис ответа не даст.       Гета стучат о пол. Кицунэ поворачивается полностью и смотрит прямо не моргая. Глаза в темноте почти светятся и это очень красиво, думает Сенку, делая тяжелый вздох и делая шаг назад, отворачиваясь. Столько сил понадобилось, чтобы отвернуться.       Сейчас он ощущал себя максимально странно, словно не понимает, серьезно ли он хочет порвать все, что между ними. Все-таки ему непременно нужно ощущать раз в месяц минимум тепло кожи лиса под своими стертыми подушечками пальцев. Мягкость его рук и запах от табака на своих щеках, когда худые бедра прижимают их тела друг к другу во время жарких ночей. И они ему тоже нужны, но если Ген рядом, это не обязательно. Ему просто нужно присутствие. Остальное неважно.       Говоря, что он больше не придет и все порвет, конечно хочется врать. Но лучше Асагири знает себя только он сам. И Сенку знает, что сможет. Сквозь боль, отчаяние и ломки сможет. Пересилит. Сломается, но оборвет нити общения и сожжет мосты дотла.       Сенку идет к лифту по темному коридору, но каждый шаг заставляет его грудную клетку ломаться вовнутрь, раня сердце. Он почти не дышит, тяжело и больно. Просто не будет. Знает. Но почему-то все равно хочется верить, что между ними еще можно хоть что-то исправить. Другой вопрос: что?       О́ни замирает лишь на долю секунды. Словно чувствует, что сейчас что-то произойдет. И ведь прав. Его хватают за хаори и поворачивают к комнате. Лис подошел быстро и неслышно, точно догнал плут. Синие глаза все также светятся. Зрачок маленький и дрожит, как и вздернутые нахмуренные брови.       — Ты серьезно? — хрипит кицунэ, но говорить Ишигами не может. Горло сухое, а нос щиплет изнутри, словно он вот-вот заплачет. Поэтому он просто кивает, сжимая плотнее губы. — Останься.       Сенку делает глубокий вдох носом, прикрывая на секунду глаза и смотря на дрожащие губы Асагири. Ну нет, он его не проведет. Светильники по одному загораются. Ген смотрит не отрывая от него своих глубоких печальных глаз.       Тяжело. Горло саднит, когда он плюет:       — Нет. Отпусти меня.       — Не уходи, Сенку-чан.       В свете видно, насколько похудел Ген. А сейчас худое лицо обрамлено страхом. Опять же животным. Словно он увидел что-то ужасное. Или испугался. Словно столкнулся с хищником страшнее себя. Но чего ему бояться? Ведь оппонент у него ни разу не опасен.       Отчего-то мерзко от себя. Ген постоянно ему во всем потакает. С тех самых пор как спас носится хуже курицы с яйцом, а сейчас цыпленок забыл обо всем, что ради него пережила наседка. Вот перед ним уже и не людоед и убийца, а больной и испуганный Асагири. Не величественный император. Перед ним просто Ген. Исхудавщий, больной Ген. Его самый близкий друг. Ближе Хрома, Тайджу. Мудрый и охраняющий его покровитель, что и выслушает, и посоветует, и приласкает. А Сенку ужаснейшим образом его использует, ставит зачем-то условия.       Стоит ему открыть рот, как несчастный и потеряный кицунэ начинает говорить надрывающимся и дрожащим голосом:       — Это не болезнь, — отзывается лис, хватая за локоть и притягивая ближе. Ишигами почти падает на него, но удерживает равновесие и просто прижимается плечом к чужому. Его дыхание обжигает кожу уха о́ни. — Я просто чертовски голодный, Сенку-чан.       — Тебе нужно трахаться с кем-то? В еде ты себе сейчас не отказываешь, как погляжу, — слишком язвительно отвечает о́нм. прикусывает язык. Не среагировал, не смягчил тон. А на него смотрят наоборот нежно.       Губы Асагири сжимаются плотнее. Его глаза смотрят не в ответ, а в душу, и в них столько согласия с Ишигами. Он не скажет правды, но этого уже и не надо. Ее видно. Она мертвыми карпами кои лежит на поверхности его синих озер.       — Не совсем. Мне нужен определенный...       Ген тянет его обратно, не отворачивается. Но этого достаточно, чтобы завороженный этим Ишигами пошел следом, ловя чужое одеяние и сильно сжимая, словно он тонет и пытается так спастись.       — Кто тебе нужен? — спрашивает он, когда они погружаются в ленты, что мягко обводят их фигуры. Сзади двери плотно закрываются за ними.       — Я ему не нужен также сильно, как он мне. А сказать не могу, это… может разрушить любое общение. И лучше редкие рандеву, чем их отсутствие вовсе.       Сенку смотрит как лис стягивает с себя одежду. Слой за слоем.       — Ты влюблен в него?       — Еще до того, как он стал екаем. Мы были знакомы с ним и… любили друг друга. Он ничего не помнит сейчас.       Его рука тянется обвести шрам, что начинается под глазом и заканчивается под ключицей. Сенку смотрит долго, надломленный вид кицунэ его пугает. Неужели даже секс с ним не может заменить общение с этим объектом? Даже общение с Сенку не лечит его так, как простые встречи с реинкарнированной любовью.       К руке на щеке льнут. Сенку смотрит, как Ген возвращает руку с ключицы на щеку и подходит близко. Так, что жар тела ощущается через одежду. Ишигами позволяет себе прижаться губам к бледному плечу. Он вдыхает аромат эфирных масел и трав на коже, покрывшейся мурашками.       — Кто это?       — Мне жаль, я не могу сказать. Но ты с ним хорошо знаком.       — Тот самый? — ему в голову никто не приходит. Никто из знакомых не реинкарнирован. Но сказать что-то нужно, — Тот, о ком ты рассказывал на источнике.       — Врешь, не понял ты о ком я, — губы кицунэ мягко ложатся на изгиб челюсти. Ресницы щекочут более смуглую, чем у него, кожу на щеке.       — Да, — со вздохом вздыхает о́ни. — Кто это?       Ген смотрит на него долго. Есть время рассмотреть маленькие точки в синих радужках. Как переливается этот благородный цвет с бледно-голубыми линиями. Ему кажется, что сердце тает от вида тени длинных ресниц на широких дрожащих зрачках. Он смотрит в чужие глаза и даже видит свое отражение, пока до него не доходит.       Губы Асагири накрывают его до того, как он успевает что-то сказать. Они одновременно стонут, когда острые клыки лиса царапают до крови губу. Юркий язык в привычном обоим жесте вылизывает укус, не проникая в рот. Это по животному, это грязно, а со стороны еще и мерзко. Но стоит ли говорить, что никого из них это не волнует. Они не виделись достаточно долго, чтобы наконец сорваться.       Руки Сенку ложатся на мягкую кожу, пока его язык сплетается с жестоким лисьим. Их глаза встречаются в таком же страстном танце. Следят не отрываясь за всеми эмоциями в глазах другого и это интимнее того, чем они планируют сейчас заниматься. То, как их руки гладят тела. Тепло передается другому. Мягкие касания знакомятся с чужим телом. Это очень сексуально, думает каждый из них. Это что-то личное, что не выйдет не то, что за пределы комнаты. Это даже в мыслях появляется под вуалью стеснения. Как он позволил всплыть этому где-то, еще и не наедине с другим. Да это сродни преступлению!       Отстраняется первым Сенку, чтобы стянуть с себя одежду, пока Асагири идет к своей широкой кровати. Он стягивает с балдахинов ленты. Нежные ткани тихо шелестят и наконец закрывают ложе с обеих сторон, оставляя просвет в ногах, напротив входа. Они скрывают то, что будет твориться на ней. Подчиненные позаботились, принеся масла и густую мазь заранее. Ту которую обычно используют куртизанки, чтобы не пораниться во время соития с клиентом. Хорошо, когда есть нужное под рукой, подмечает Сенку и следя за кицунэ, что, забираясь на мягкую перину с подготовленным для них подносом, садится к нему спиной.       Ген позволяет себе спокойно распустить хвосты и даже лисьи уши больше не прижаты к голове. Он медленно расчесывает шерсть и кидает взгляд на застывшего у подножья о́ни. Тот не двигается, рассматривает. Изгиб красивой спины. Широкие плечи, лопатки и родинки. Но по большей части шрамы. О́ни не отличается особой правильностью. Он плюет на все и забирается даже не подходя сбоку, а прямо там, перелезая через спинку.       — Непристойно, — щелкает губами лис, наблюдая за мышцами худых бедер и едва заметных грудей, где бьется сердце. Он хочет сожрать его, но держит аппетит в узде. Его любовь странная, не стоит это демонстрировать или даже думать. Напугает еще. Поворачивается полубоком, чтобы было легче наконец соединиться в касаниях друг с другом.       — Кто бы говорил, — шепчет Ишигами, стоя на коленях перед кицунэ и возвышаясь над ним, прежде чем упасть в бедра лиса, целуя их, покрывая теплым многочисленными касаниями.       Асагири позволяет. Он откидывается на подушки, оставаясь в полулежачем состоянии. Сенку покрывает поцелуями бедра, колени, икры, щиколотки. Спускается к стопам и массирует их. Вот это грязная игра, Ген стонет. После хождения в гета всегда ощущение тяжести. За ним следят, пока делают приятно.       Массаж не продолжается долго. О́ни опускается к паху и ведет носом по внутренней части бедра по шраму от своего укуса. Они тогда оба были… чуточку не в себе. У него на спине пять длинных полос от острых когтей, а Ген может похвастаться укусом на бедре и чуть ниже ключицы. Еще и на спине. Вообще ужас.       Ишигами нежно проводит по шраму губами и зацеловывает, словно в сотый раз прося прощения. Он мягок и это пьянит похлеще саке или настоявшейся крови из подвала.       Ген наконец тянет его к себе, гладя щеки и линию челюсти широкими движениями. Он шепчет нечленораздельно в губы и заглушает все всхлипами, когда их губы резко прижимаются друг к другу, словно находя в этом единственное спасение. Ему хорошо, когда Ген прижимается к нему с остервенением и голодом. Это заставляет таять и желать большего, желать вкусить снова плоть этого екая. Прелестно. Это так прелестно. И изучать душу другого тоже интересно. Копаться в грязи, забравшись в нее по локоть.       — Ты красивый, — шепчет о́ни. — Когда я впервые тебя увидел и был на грани смерти, я подумал, что в тех развалинах увидел божество. Ты самый красивый екай из всех знакомых мне. Такой… настоящий при этом. Это так интригующе, я хотел бы сохранить в тебе это как можно дольше, чтобы ты чаще при мне использовал свои чары. Это очень красиво.       — Ты говорил, что красота — понятие, которое не имеет никакой ценности, в ее предназначении по большей части нет никакого смысла, оно второстепенно и важно только меркантильным или самовлюбленным, которые используют ее для удовлетворения первобытных желаний: секс, самоутверждение в обществе. Каждый человек, екай, животное хочет иметь при себе что-то красивое, а красивое сразу же теряет свою одушевленность и становится объектом неживым, — кокетливо шепчет Асагири. Он повторяет слово в слово и от этого пах еще сильнее наливается свинцом. Он и так возбужден до максимума, куда сильнее хотеть его? Но, видимо, есть, раз его так возбуждает цитирование собственных фраз.       — Ты запомнил в точности мои слова? — с предыханием уточняет Сенку, опираясь на изголовье и нависая над лисом. Тот вскидывает короткие брови и ведет ладонями по груди, останавливаясь там, где бьется сердце.       — Мне нравится то, что ты говоришь. Как ты говоришь. Это не совпадает с моими взглядами, но все же… твои слова невероятны. Ты словно не четыреста лет прожил, а… ну, старше меня словно. И твой голос очень красивый.       — И как мне на это реагировать? — хмыкает Сенку, ощущая горячее дыхание на шее, пока его целуют и ласкают ушную раковину, опаляя горячим дыханием.       — Продолжай считать меня красивым и займись со мной сексом, потому что у меня уже начинает болеть член.       — Как давно у тебя стоит? — с гадкой ухмылкой тянет о́ни, забавляясь состоянием партнера, да и положением дел в целом.       — Когда ты взял меня за талию, — шепчет Ген, ахая от ощущения зубов на плече. Он всхлипывает, но не говорит ничего. Только обхватывает бока бедрами и прижимается животом к другому.       Их эрекции трутся друг об друга, пока Ишигами снова ловит губы и целует, играясь с чужой спиной и поглаживая ее. Лис в его руках расслабляется и слабо стонет, зарываясь пальцами в волосы. Они смотрят друг на друга в полумраке кровати и это возбуждающе. Сенку впервые замечает, как у Гена плывет взгляд в буквальном смысле. Его зрачки стекленеют и теряют концентрацию, перед тем, как их закрывают и прижимаются к бьющемуся сердцу Гена своим, смещаясь правее для этого.       Их губы едва разделяются. Они дышат, словно загнанные в угол звери. Честно говоря, со стороны это именно так и выглядит. Рука Асагири скользит по волосам к загривку, щекоча нежную кожу шеи. Дрожь скатывается от того места, где гладит лис до копчика. Сенку не сдерживает стон, лаская им нежные и зацелованные губы кицунэ.       Рука не останавливаясь ведет еще ниже, по оставленным собой шрамам с трепетом. Это следы от его рук. Такие же следы на его теле, принадлежащие Ишигами, горели при каждой встрече. Они пульсировали и приятно покалывали при встречах с ним. Каждый укус словно жил на нем. Это были живые доказательства, что они не просто аморальные любовники. Между ними что-то больше страсти и похоти.       Обводя каждый позвонок, словно запоминая каждый кусочек кожи, Асагири таял под такими же нежными касаниями. Губы на шее заставляли пальцы на ногах поджиматься, а грудь вздыматься от тяжелого дыхания. Очень хорошо. Слишком приятно ощущать на себе пальцы с огрубевшими мозолями после долгого воздержания. Как бы он себя не отучал от о́ни, а тело требовало его внимания и заботы.       — Твое сердце так быстро бьется, — шепчет Ишигами в его щеку, обводя губами шрам. Он слушает тяжелее дыхание и стонет в ответ, когда лис двигает тазом и треться эрекцией о его член.       — Мне нужна мазь, — хрипит лис, впиваясь короткими когтями в поясницу любовника. В ответ его больно кусают, оставляя след на линии челюсти. Прямо там начинают синеть очертания острых зубов. Выглядит невероятно дико и прекрасно.       — Ты не подготавливал себя?       — Не знал, что ты так внезапно появишься. Времени не было, — от этих слов у Сенку внизу живота сильнее скручивается узел возбуждения. За все разы между ними он понял одно: разрабатывать лиса — отдельное удовольствие. Видеть изгиб в пояснице, как хаотично двигаются его хвосты, уши прижимаются к голове, а стоны то и дело срываются с пухлых губ. Как же это прекрасно.       Себя приходиться отрывать от бледного разгоряченного тела, чтобы ухватить баночку с вязкой маслянистой мазью. Ген следит за ним из-под длинных ресниц. Его двухцветные волосы блестят в теплом полумраке. Так тело лиса кажется золотым. Каждый миллиметр его тела был не раз изучен. Это все было для него знакомо, но он не способен себя сдерживать, припадая и целуя и изучая Гена вновь. Он никогда не устанет. Это отдельный вид веселящий травы.       Асагири тихо постанывает, позволяя ласкать себя. Каждый шрам, изъян, след. Его руки путаются в длинных волосах о́ни, а короткие когти приятно царапают кожу головы. Сейчас Сенку ощущает себя там, где должен быть. Словно он рождени, чтобы вот так нависать над ним. Странное дежавю мучает его. Словно он уже целовал тело, но без шрамов. Когда Ген был намного моложе.       Если так подумать, то многое казалось ему знакомым в кицунэ. Немудрено, если они уже знали друг друга раньше. И логично, почему со всеми изъянами и ужасами, что скрывал за маской очаровательного плута, он не мог просто так отказаться от него.       Ему нравился Ген и он понимает это сейчас, лаская его живот и покрывая его отметинами и укусами. Под ним выгибаются, а мягкая шерсть на пушистых хвостах щекочет его бока. Ноги давно не греют талию Ишигами. Они широко раздвинуты, приглашая Сенку расположиться между ними.       Из всех людей в своем окружение он один не способен похвастаться предрасположенностью к поэзии. Не способен он описать насколько прелестны молочные худые бедра. Как мило дрожат колени, а суставы щиколоток щелкают, когда выпрямляются, и стопы тянутся от удовольствия.       Сенку смотрит снизу вверх, целуя член Асагири у основания, прежде чем провести языком вверх к головке. На него смотрят с вожделением и желанием, а он не способен что-то сделать. Уж слишком хорошо все идет, менять ничего и не хочется.       — Если ты будешь делать это, то я кончу быстрее тебя и не позволю войти.       — Не волнуйся, ты еще будешь умолять меня об этом. В конце концов, мы оба знаем, что на самом деле ты хочешь.       — И чего же я хочу? — Сенку целует внутреннюю часть бедра, прямо в след от своего укуса. Крышка баночки щелкает еще раз, когда пальцы мягко скользят круговыми движениями по субстанции в ней.       — Меня?       — Ты чертовски прав, дружочек Сенку. Ох, сделай так еще раз, мне нравятся твои губы, — он одобрительно стонет, когда его вновь целуют точно в укус, оставленный ранее.       Сенку не знает, в какой момент впал в транс, подчиняясь словам и приказам Асагири, словно марионетка. Единственное, что он осознавал, это собственное желание, которое владело его сознанием и вело им все время, пока он целовал бедра и проникал пальцами в нутро лиса.       Его пальцы в горячем анусе разрабатывали неподатливые мышцы скрупулезно, доводя Гена до дрожи и подергивания во всем теле. Когда он смотрел в лицо, то видел лишь затуманенные глаза, что пытались сфокусироваться на нем и искусанные губы, которые он еще раз целовал. Уж больно греховно выглядел лис.       То, что происходило между ними сейчас нельзя назвать чем-то нежным, однако это бесспорно было очень чувственно. Как Асагири притягивал его к себе, как отзывался на каждое из касаний. Его стоны и всхлипы наполняли комнату, отражаясь от стен и пронизывая Ишигами насквозь. Давай же, Ген, сожри изнутри его. Тебе ведь хотелось попробовать на вкус его сердце и выпить его до дна. Так вперед!       Они хватались губами, руками друг за друга, словно пытаясь не то спастись за счет другого, не то утопить вместе с собой. Это и неважно. Самое главное: они друг у друга, сейчас. Безразлично, что лис раскрыл тайну, которую пытался сжечь, чтобы умереть вместе с ней. Не имела значения и взаимность. Любить друг друга они будут потом, а сейчас ими движела грязная страсть. Ген сильнее хотел вкусить плоть, но в то же время он тонул в ласках другого.       — Сенку-чан, — шепчет он в чужую ключицу. Прямо в фиолетовую гематому, где виднелся космос: лопнувшие капилляры в фиолетово-красном океане их совместной муке. Ну же, покажи мне как не можешь без меня жить. Как тебе дышать без меня невозможно. Как ты умираешь без вкуса моих губ.       Сенку ощущается на коже горячим воском или раскаленным железом, не меньше. Он смотрит из-под ресниц и ниспадающих прядей, что выбились из прически. Его пальцы оглаживали каждый изгиб тела кицунэ, сохраняя это в памяти, словно в будущем он хочет вылепить скульптуру, подобную этой тваре. Чертовски красивой и очаровательной твари, прошу заметить. И это обоюдное желание: Ген не может отвести взгляд от алых глаз, что опасно блестят всякий раз, как зубы задевают бархат кожи.       — Я уже достаточно растянут, — оповещает Ген, смотря словно сквозь екая. Слишком хорошо, он плавится из-за этого, словно лед в горячих ладонях о́ни.       — Повернешься на живот? — шепчет в чужие губы Ишигами, целомудренно целуя и смакуя вкус любовника. Горько-кислый, в такие моменты лис априори сладким быть не может, но его это устраивает. Пусть так. Лучше, чем ничего.       — Но я хочу видеть твое лицо и целоваться, — гундит Ген, хотя все равно поворачивается. Сенку целует подставленные лопатки, все укусы, что в этих местах были видны намного лучше.       Ишигами гладит ягодицы и бедра, целуя поясницу, играясь свободной рукой с основанием хвоста и вылизывает едва заметные ямочки. Он оставляет дорожку из красных следов с мириадами звезд из порванных капилляров. На каждом позвонке, любовно гладя и лаская плоскую грудь и темно-розовые соски, что набухали от каждого касания. Сенку смотрит на лицо лиса сверху вниз. На растрепанные волосы, на спутанные локоны белесой челки, на мягкие губы, что были одного цвета с сосками. Прекрасный и желающий. То что надо.       Зубы скользят по нежной коже. Рука касается возбужденного органа, сжимая и медленно мастурбируя. Сенку водит собственной эрекцией между ягодиц, пока вновь оставляет укус на месте старого шрама. Ген стонет, почти кричит. О́ни проникает одним размашистым движением. Толчок и боль на месте давнего укуса заставляет Асагири упасть на подушки грудью. Его хвосты мягко щекочут живот.       — Почему я так злюсь? — спрашивает Сенку, толкаясь и обнимая лиса.       — Отдача после моих иллюзий, — предполагает кицунэ хриплым голосом сквозь стоны.       — Но я… — он не хочет врать, поэтому не говорит, что на самом деле не хочет делать ему больно. На самом деле это до конца неясно. Но, честно говоря, злость на самого себя так и кипит. Неужели он мог все это время помочь Гену, но просто смотрел, как он страдает и увядает. Неужели ему не доверяют достаточно, чтобы рассказать об ужасе, что таится внутри. — Мне больно видеть, что тебе плохо.       — Не думай об этом. Сейчас не думай. Пожалуйста, живи моментом. Сейчас будь со мной, ладно? Потом можешь уйти, — голос Гена дрожит, даже надрывается. — Я не держу тебя после этого.       Вместо ответа Ишигами целует каждую родинку на спине, оставляет следы после себя. Ген прячет лицо в подушках, пока его трахают и дрочат ему. Он вздрагивает, когда Сенку тянет перевернуть.       — Нет, — хрипит он, держа руку Ишигами на своем сердце. Звучит так сломлено, что в груди больно.       — Я хочу смотреть тебе в глаза, когда ты будешь кончать. Позволишь посмотреть в твои глаза, Ген? — шепчет он, целуя шею, оставляя мягкие поцелуи на своих же засосах.       — Да, ты можешь, — шепчет Асагири, поворачиваясь медленно.       Его хвосты не позволяют лечь ровно, но он и не старается. Заплаканное лицо прячется в подушках, когда Сенку закидывает ноги на свои плечи, проникая снова. Ген следит за этим одним глазом, скрытым под белыми прядями.       Когда ноги скатываются с плеч на локти, а головка вновь проезжается по простате, на него наконец смотрят. Лис выглядывает боязливо, смотря снизу вверх. Он молчит, когда о́ни наклоняется и целует его губы, двигаясь медленно, но резко. Мягкая ладонь ловит его щеку, поглаживая большим пальцем. Другая ладонь обнимает за спину, снова царапая.       — Я люблю тебя, — шепчет Ген, когда кончает с тихим всхлипом, зарываясь носом в шею. Его мокрые щеки греются о горячую кожу екая.       — Ген, я… — Сенку двигает бедрами еще несколько раз перед тем, как выйти и закончить на живот. Их сперма смешивается, но оба игнорируют это. — Ген, — о́ни ловит мягкие губы своими и стонет, прикрыв глаза.       Они покусывают губы друг друга. Сенку снова изучает черты лица кицунэ, но теперь уже губами, медленнее, намного нежнее. Руки Гена тянутся к влажным полотенцам, что почти высохли и стали неприятно холодными. Его перехватывают за запястье, забирая мокрую ткань. Пальцы больше по привычке вплетаются в волосы, притягивая к себе и целуя губы. Не сопротивляется даже, думается Гену, пока жесткая ткань стирает с него грязь, оставленную обоими екаями.       Руки Асагири изучают лицо. Его длинные когти едва задевают кожу, пока мягкие подушечки пальцев гладят щеки, выводят линию носа с небольшой горбинкой, составляют созвездия из пропадающих мириад веснушек. Контур пухлых губ. На самом деле вовсе не такие они и пухлые, но лису нравится так считать. Сенку ничего не говорит, подставляет лицо доверчиво. И хочется оправдать доверие, кончики пальцев скользят по темным синякам от недосыпа, по пушистым ресницам и линии бровей. Ему плохо от того, насколько правильно ощущается этот момент. Сейчас Ишигами закончит, встанет и покинет его навсегда, потому что он мерзкий и…       Они оба резко садятся. Мысли Гена растворяются при виде горячей ванны, что принесли четыре лисички. Неужели они были так увлечены, что не услышали стук? Нельзя отрицать, они порой слишком сильно тонут друг в друге, не замечая происходящего вокруг.       — Ген, — тихо зовет Сенку, поглаживая ладонь на своей щеке, что не успел отдернуть, когда пришли слуги. Он ластится к нежной ладони, что пахла им, лисом, успокаивающе протирала большим пальцем шрам возле уголка глаза.       — Да? — хрипло шепчет кицунэ.       — Я ведь не смогу без тебя. Куда мне уходить, — шепчет Сенку позволяя руке соскользнуть, но снова ловит своей рукой и прижимает ее к щеке. — Не заставляй меня уходить, ладно?       — Не буду.       — Спасибо, — Сенку позволяет себе упасть в ноги Асагири, зарываясь в расцелованные им же бедра. Его гладят по волосам, тихо-тихо в углу комнаты начинает играть музыкальный инструмент. Кисэра Гена потрескивает, когда табачные листья горят, заполняя пространство между ними приятным горьким ароматом.       Мысли стремительно улетучиваются. Приятно вот так лежать и чувствовать чужое тепло. Так и уснуть можно.