Без вины виновный.

      Странное чувство, когда ты вроде ещё спишь, а вроде и проснулся, но продолжаешь отчаянно цепляться за истончившуюся оболочку приятного сна. В нём не происходило чего-то очень хорошего, но не было в нём и плохого. Юнги чувствует себя невероятно хорошо, так легко и спокойно, как ему не было уже несколько лет. Он будто лежал на мягких, тёплых облаках от которых исходил приятный аромат полевых цветов, а его лицо обдувал лёгкий свежий ветерок.       Так не хотелось открывать глаза. Если он их откроет, то снова окажется на старом, жёстком матрасе со сбившейся в кучки ватой, над его головой будет жёлтый потолок и плесень на бледно-зелёных стенах. В нос будет забиваться запах сырости, ему будет до тошноты душно. И дыра в его груди снова начнёт болеть. Он этого так сильно не хочет.       Но внутренний будильник приказывает ему подняться, ещё и кричит о том, что он слишком долго спит. Юнги переворачивается на другой бок и в голове спорит с самим собой, в попытке доказать этим дурным биологическим часам, что он, даже когда хотел, не мог спать слишком долго. Сначала у него это не выходило, потому что ранние подъёмы вошли в привычку, а потом просто было неудобно. Он не высыпался, но совсем не мог спать на своём матрасе дольше шести часов в сутки. Сейчас он всё это напоминал себе, и уговаривал мозг помолчать, а сам кутается в воздушное одеяло и зарывается лицом в мягкую подушку.       Воздушное одеяло и мягкая подушка?       Перевернувшись на спину, он открывает глаза. Взгляд устремляется вверх, но он не видит привычной картины. Этот потолок был куда выше и совсем не жёлтый. Напоминал тёмно-серый, будто небо перед началом грозы, со множеством встроенных в него, крохотных лампочек. Юнги помнит, что ночью те очень красиво светятся.       Опустив взгляд, он смотрит на свои собственные руки, лежащие поверх одеяла, их почти полностью скрывали рукава белой рубашки, лишь кончики пальцев выглядывали, да гипс. Приподнявшись на локтях, он видит, что сидит в огромной кровати, способной уместить в себя по меньшей мере пять рослых мужчин. Матрас не был жёстким и под его головой действительно было несколько мягких подушек, а не его, сложенное пальто.       Тёмно-синие шторы были задёрнуты, и почти не пропускали солнечный свет, но Юнги даже так мог понять, что проспал он довольно долго и его часы кричали на него не зря. Он уже давно опоздал на работу, на которую и выходить теперь не было желания или нужды, хоть вчера он и потратил весьма много. Но даже понимая это, он не мог снова зарыться в эти подушки и погрузиться в приятный сон. Он должен покинуть это место.       Сбросив с себя одеяло, он замечает на своём колене свежий пластырь. Проводит по нему кончиком пальца и чуть давит в самый центр. Не больно, а это значит, что в пластыре не было необходимости. Наверняка там лишь мелкая ссадина. Она заживёт и без него. А если и нет, то это не так важно.       У него другое место болит, которому пластырь, увы, не поможет, а всё остальное больше не имело значения. Вчера перед Хосоком он поднялся на ноги и ушёл, но лишь благодаря Чонгуку. И как только тот оставил его одного, Юнги снова упал на землю.       Там, в фойе, Чонгук сказал, что Хосок не достоин видеть его таким, но Юнги именно таким и был. Он никогда не был самостоятельным, не решал проблемы своими силами. Зачем ему это было нужно, когда у него были самые лучшие в мире родители, безмерно любящие его и заботящиеся о нём, и Хосок? Они всегда видели его таким: слабым, беспомощным, и в одиночку ни на что не способным. И они были правы. Если бы не Чонгук, Юнги бы так и остался лежать на полу, пока его не выволокли бы на улицу, как бездомного бродягу.       Когда же Юнги действительно лежал посреди улицы, Чонгук снова нашёл его, снова поднял. Не позволил больше пить, сидел рядом пока его рвало выпитым алкоголем и слизью, умыл лицо от слёз и грязи и переодел в чистую одежду. Заклеил каждую мелкую ранку пластырем, и молчаливо сидел рядом, пока Юнги не уснул в его постели. И всё, о чём он попросил за тот вечер, это не причинять ему боль.       Но, разве Юнги это делал? Он ведь просто…       Он хотел задохнуться уже от собственной боли, чтобы она перестала болеть и мучить его. Он хотел, чтобы его внутренности перестали пропускать через мясорубку и превращать его в пустое нечто. Ведь даже это смысла не имело. Когда его тело опустело, ему обещали, что больно уже не будет, ведь болеть будет не чему. Всё уже давно нашинковано, в кровавую кашу обращено. Но они сорвали.       Хосок, вырвавший его сердце из груди и изрядно потоптавшийся на нём, выбросил его куда-то далеко, в холодную бездушную пропасть, но Юнги продолжает чувствовать его боль и скулить надрывно от этого хочет. Так хочет чем-то заткнуть эту дыру, но не знает чем. Зашивай, заклеивай и новое сердце положи, Юнги будет всё равно. Он будет продолжать чувствовать то израненное, что лёжа где-то в терновнике, о помощи слабо молит.       — Проснулся?       Юнги согласно мычит в ответ, говорить не хочет. Боится, что стоит ему открыть рот, как он снова начнёт кричать на Чонгука.       — Голоден?       В ответ он отрицательно мотает головой. Не из вредности, он правда не чувствует голод. Ничего. Только боль одна. Она всё притупляет и лишает смысла. Теперь уже не имеет значения, поест он или нет. Ему больше не нужно идти на работу, не нужно что-то пытаться найти.       Он уже нашёл. Живой Хосок является доказательством того, что жизнь Юнги потеряна и в целом закончена. Он предал его, и избавился от него таким жестоким способом. Он лишил его свободы, будущего, родителей, желаний, любви и даже имени. Хосок просто стёр его, как мел с доски. Остался лишь блеклый след, вчитываться в который никто не станет и о нём все забудут. Будут писать на этой доске новые слова и имена, а на то, что на ней когда-то, некий, Мин Юнги существовал, всем будет плевать.       — Юнги.       Матрас прогибается под чужим весом, и он поднимает на присевшего рядом с ним Чонгука, ничего не выражающий взгляд. Он даже не хочет вновь ругать его и просить не называть этим именем. Ему уже безразлично, пусть зовёт как хочет.       — Я понимаю, что сейчас тебе всё безразлично, и не буду пытаться подбирать до смешного глупые, ободряющие слова, потому что знаю, что они не помогут. Но…       — Но, что? — сглотнув очередной, подступающий к горлу ком, перебивает, не желая всё это слушать. Только спрашивает надрывно, — Что ты можешь понять? Откуда тебе знать, какого мне сейчас? С чего ты взял, что способен понять мою боль?       Чонгук, хмыкнув, опускает взгляд, выглядя при этом так, будто Юнги задел его своими словами. Но сейчас Юнги слишком сильно волновали его собственные эмоции, и он не обратил на это внимания.       — Я лишь хотел сказать, если не захочешь идти домой, можешь остаться здесь. Если тебе понадобится любая другая помощь, просто попроси.       — Просто дай мне умереть, — обняв согнутые в коленях ноги, утыкается в них лицом. На шумный вздох со стороны Чонгука не реагирует, и продолжает, — мне больно. Я слаб, и выдержать её не способен. Даже пытаться не хочу. Потому что пытаться, это значит продолжать болеть, но претворятся, будто это не так и я на что-то способен. Но это не правда, я ничего не могу. Я просто хочу закончиться здесь и сейчас. Всё равно, меня, уже нет.       — Никогда не думал, что ты можешь быть настолько жестоким к себе, — спустя минуту молчания, произносит, а Юнги, шмыгая носом поднимает голову с колен и уставляется на Чонгука. Сейчас он его бесит и раздражает, как и все его слова. — По твоим словам, ты готов оборвать всё здесь и сейчас, хорошо.       Из-за пояса он достаёт пистолет, снимает с предохранителя и кладёт его прямо перед Юнги с совершенно обычным выражением лица.       — Можешь сделать это прямо сейчас.       Юнги несколько секунд смотрит на пистолет, а после снова на Чонгука. Он не понимает, что тот задумал, но чтобы это ни было, он в это не верит, и оно ему не нравится.       — Ты говорил, чтобы я не умирал на твоих глазах, — напоминает и чувствует, как горло и лёгкие стягивает. Чонгук слишком уверенно смотрит в него.       — Можешь считать, что я передумал, — плечами жмёт. — Я считаю, что ты просто мне не веришь и сейчас решил устроить что-то вроде шоковой терапии, чтобы я одумался.       — Ты просто не представляешь, как меня бесят подобные моменты, — с тяжелым вздохом начинает, — когда ты, не знающий, что у меня в голове строишь свои догадки и веришь им вместо того, чтобы хоть раз послушать меня, спросить и поверить. Я ведь ни разу не соврал тебе.       Это правда, почти. Когда-то Чонгук обещал никогда не причинять ему боль, но он сделал это уже не раз. Пусть та и заключалась только в том, что он заставляет его продолжать жить.       — Ты можешь мне не верить, но я действительно понимаю твоё желание умереть сейчас. Ведь тебе кажется, что больше ничего не остаётся. Всё теряет смысл, еда становится пресной, мир серым и раздражающим, хочется только забыться. Уйти в какое-нибудь забвение, где этот сгусток крови, именуемый сердцем, не будет повелевать тобой, твоим телом и эмоциями, и отбивать по рёбрам азбукой морзе только одно слово: больно. Но этого способа нет. А потому, чтобы не протаскивать себя изо дня в день по всем кругам ада, самым действенным, точно избавится от всего, остаётся умереть. Я действительно понимаю, Юнги.       Чонгук берёт паузу и опускает голову, но не дождавшись от Юнги ответа, вновь поднимает её и продолжает говорить.        — Но скажи пожалуйста, готов ли ты перечеркнуть всё? Готов посмотреть на себя вчерашнего, который ещё хоть во что-то верил и сказать ему, что всё это было зря? Что все те страдания и упорство были бессмысленны и ни к чему не привели? Я не пытаюсь остановить тебя. Хочешь, пожалуйста. Одно нажатие пальца и всё закончится. Абсолютно всё, Юнги. Но и назад пути, уже не будет.       Юнги молчит, ему нечего ответить, нечем крыть и опровергать слова Чонгука. Весь тот малый запал, что в нём был, он испарился ещё тогда, когда Чонгук с невероятной точностью описал всё то, что он чувствовал. А на его словах о том, чтобы сказать самому себе, что всё и правда было зря, ему стало до тошноты стыдно.       Боль не ушла, смысл для дальнейшей жизни не появился, но этому демону с самыми чёрными и проницательными глазами, удалось устыдить его в своей слабости. Да сделать это так, что Юнги теперь и умирать не хочется. Не хочется, чтобы его конец был именно таким, обесценивать всю свою веру и потраченные на выживание силы. Чонгук прав, это слишком жестоко по отношению к самому себе.       Но что ещё делать, Юнги не представляет. Он снова падает лицом себе в колени, чувствует, оно мокрое. Слёзы мочат пластырь и ранку начинает щипать. Он ещё способен чувствовать физическую боль, значит, он ещё жив.       — Так что ты выберешь?       — Я не хочу возвращаться в ту квартиру, — тихо бубнит, не поднимая лица. Он правда не хочет. Не сейчас.       — Не вернёшься, — уверенностью в голосе Чонгука можно мосты через океаны прокладывать, и те даже через сотни лет не рухнут. — Поешь?       — Немного, — поднимает голову от колен и замечает, что пистолета на кровати уже нет, и Чонгук, тоже, собирался покинуть комнату. — Чонгук, — порывисто зовёт.       — Мгм? — в пол оборота, глядит на него обыкновенным взглядом.       — Спасибо, — тихо совсем выдыхает и в этот раз успевает уловить, как в чужом взгляде точно что-то подозрительно блеснуло. Не успевает как следует задуматься об этом, потому что Чонгук отвечает на его благодарность:       — Ты никогда не благодарил меня за подобное. Не стоит и начинать.       Юнги остаётся только хмыкнуть на услышанное, и снова зарыться лицом в колени. Он чувствует, что Чонгук ещё некоторое время смотрел на него и только потом вышел из комнаты. Тогда Юнги начал проматывать в голове все услышанные от Чонгука слова. Тот был прав в каждом. Даже в словах о благодарности.       Он в самом деле никогда его не благодарил, а если как следует задуматься и поковыряться в прошлом, он ему даже чего-то хорошего ни разу не делал. Всегда только ругал и обвинял в большинстве своих бед, а ведь Чонгук ничего плохого ему не сделал. Наоборот, помогал и спасал, не требуя чего-то взамен. Приходил, когда Юнги просил, слушал, когда он говорил, и уходил стоило прогнать. Чонгук просто появился в его жизни и показал ему что-то другое, что солнце, это не всегда бесспорно хорошо. Иногда нужна и тень. А Юнги его только за это приписал к плохим, к тем, с которыми хорошие, правильные люди, не водятся. В те времена Чонгук стал для Юнги воплощением всего тёмного и порочного, и он в страхе убежал, выбирая солнечный свет.       А что же сейчас? Солнце предало его, а тьма в лице Чонгука оказалась самым верным и единственным помощником. И как после этого верить в добро и зло? Если сравнивать ситуацию Юнги со сказками про заточённых в башнях принцесс, то получится так, что принц сам посадил его в эту башню, а дракон, спас. И даже не один. Не стоит забывать того, кто вытащил Юнги из тюрьмы. Его наверняка принцем не назвать, потому что все эти действия незаконны, но…       — Точно, — встрепенувшись, восклицает, — встреча!       — Я же сказал не ходить.       Резко повернув голову на голос, Юнги видит перед собой Чонгука. В его руках поднос, а на нём тарелка и кружка, над которыми клубился пар. Лицо же Чона в этот момент выглядело крайне недовольным.       — Ты сказал не ходить пока мы с тобой не поговорим, — заметно оживившись, напоминает, — так что я слушаю тебя. Почему я не должен идти на эту встречу?       Чонгук не отвечает сразу. Усаживается на край постели и протягивает Юнги поднос. Тот, усевшись прямо, накрывает ноги одеялом и ставит его сверху. В тарелке оказалась каша с фруктами, а в кружке чёрный чай, с плавающими на поверхности зелёными листочками мяты. Оглядев содержимое подноса Юнги проглатывает вновь подступивший к горлу ком и снова на лицо Чонгука смотрит. Оно уже не выглядело недовольным, вновь став обычным и спокойным. И так, будто для него ничего не стоило запомнить, что больше всего Юнги любил на завтрак и что ему нравится чай с мятой. Пронести эту информацию через года, а сейчас, приготовить это для него.       — Для начала объясни мне нормально, что произошло? Я скажу честно, я пытался разобраться сам, но мало что понял. А то, что понял, принять не могу. Слишком много обрывочной и нелогичной информации.       Юнги смаргивает с глаз пелену воспоминаний и горько ухмыляется. Он и сам ничего не понимал и с принятием было также тяжело. Но если он решил ещё пожить, значит, он точно должен что-то делать, куда-то двигаться. Вчера Хосок и слова ему не сказал, значит, Юнги будет выяснять всё сам и примет помощь Чонгука, раз тот активно её предлагает. Да и выбора у него особо не было. Во всяком случае пока что, Чонгук единственный кто у него есть, кто не отвернулся и хочет услышать его, а не затыкает и уходит, как это делали все остальные.       — Я и сам далеко не всё понимаю, — зачерпнув в ложку кашу, нерешительно начинает, — боюсь, я только больше запутаю тебя.       — А ты не бойся и начни с самого начала. Почему ты сменил имя?       — Это не начало, — дует на кашу и мысленно с духом собирается. Он не знает, выяснил ли Чонгук где тот был последние годы, но даже если ему это уже известно, Юнги было не приятно говорить об этом.       — Тогда начни с того, с чего посчитаешь нужным, — а Чонгук всё продолжает подталкивать его к правде.       — Я не менял имя. Я даже не знал, что происходило в мире за последние три года. — Где ты был этот период времени?       Ну вот, если судить по тону, он, похоже, уже знает. Юнги почему-то снова испытывает стыд.       — В тюрьме, — тихо отвечает, взгляд исподлобья на Чонгука поднимает.       Сейчас выражение его лица не поддавалось точному описанию. На практически всегда невозмутимом лице было слишком много эмоций. От обыкновенного недоумения до ярости и презрения. Увидев эту сложную смесь эмоций, Юнги хотелось замолчать и больше не продолжать, но что-то ему подсказывало, что эта ярость не к нему относилась. И лишь доверившись этому чувству, он решает продолжить и ответить на вполне ожидаемый, вопрос Чонгука:       — За что?       — За убийство, — сглатывает и оставляет ложку в тарелке.       Каша была очень вкусной, но вставала поперёк горла, подобно кости. Обхватив кружку пальцами, он подносит её ближе к лицу и вдыхает приятный чайный аромат.       — Я не буду врать, сам я мало что помню о том дне, а что помню, предпочёл бы забыть.       Делает глоток чая и созерцает плавающие в нём, листочки. Это немного успокаивало перед необходимостью произносить нелёгкие слова.       — Я не помню, с чего всё началось, но мы, вроде, поссорились в его кабинете. Я снял с шеи кольцо и положил его в карман пальто. Потом, всё как в тумане. Я неразборчиво слышал его голос, свой и чей-то ещё.       Он вдыхает больше воздуха и чувствует, как тело его начинает подрагивать. Пальцы сильнее сжали ручку кружки.       — В какой-то момент прозвучал выстрел. Свет шёл только от настольной лампы, но я видел, что всюду была кровь. Пистолет как-то оказался у меня в руках, но я точно не стрелял, и я успел заметить силуэт вылезающего в окно человека. Я хотел побежать за ним, но споткнулся. Посмотрел вниз, а это оказалось его тело. Пистолет из рук выпал, я тоже упал. Пытался привести его в чувство, но ничего не выходило. Кровь продолжала течь, а он, как мне тогда казалось, уже не дышал. Потом снова темнота с редкими проблесками света и вот я уже в участке. Там мне говорят, чтобы я сознался в убийстве Чон Хосока, не придумывал третьего и не усугублял своё положение. Я ничего не понимал и отказывался подписывать бумаги, что они пытались мне подсунуть.       — А твои родители? Твой отец же работает в полиции…       — Чонгук, ты о том мире знаешь куда больше меня, к чему задаёшь глупые вопросы? Тем более, он давно ушёл из криминалистики, — обречённо произносит чувствуя, как каждое слово ему даётся всё сложнее.       — Именно потому, что я знаю этот мир, я спрашиваю. Не всё здесь происходит так, как ты думаешь и заставить молчать всех при помощи денег и связей, как бы странно для тебя это не звучало сейчас, тоже не всегда выходит. Ты его сын, он должен был что-то сделать. А как суд проходил? Что они говорили тебе?       — Они не поверили мне, — опустив голову, тихо совсем перебивает и Чонгук моментально замолкает. — Они пришли ко мне только раз, на пару минут за день до суда. Мама ничего не говорила, плакала только и даже не взглянула на меня. Говорил только отец, он сказал, что после того, как меня признают виновным, я должен забыть об их существовании. Он не желал слушать меня, а моё «не помню», считал нелепым оправданием. Уже тогда он принял тот факт, что я убийца. А весь этот суд.       Он нервно посмеивается, облизывая пересохшие губы, голос его снова дрожал. Не понятно только было, от чего больше: от подступающих к горлу рыданий или от злости на всю ту несправедливость, с которой столкнулся.       — Всё это выглядело как заготовленная постановка. Мой адвокат молчал практически на все обвинения прокурора, лишь нашёптывал мне признать вину. Прокурор же в свою очередь требовал высшей меры наказания, потому что такие как я, недостойны находится среди хороших, законопослушных людей. Каждый должен быть равен перед законом. А все мои попытки хоть что-то сказать, оправдать себя, пресекались ударами судейского молотка.       Юнги честно, пытался сдержаться. Он не хотел снова раздражать Чонгука своими слезами, но у него не вышло. Находясь в тюрьме, он ещё как-то пытался, вгрызался зубами в ребро ладони, неумело дрался и язвил, но не давал спуска своим эмоциям, потому что быстро понял, что ему это не принесёт чего-то положительного. Его не пожалеют, а только добьют.       Сейчас всё было иначе. Он не сидел в тесной одиночной камере зализывая свои раны, ему не нужно было со страхом ждать встречи с сокамерниками, от одного взгляда на которых уже поджилки тряслись, так те ещё и делали всё, чтобы Юнги забыл, что такое покой и жизнь без боли. Не нужно было прятаться от некоторых охранников. Сейчас Юнги с Чонгуком, и пусть тот молчит, он чувствует его жалостливый взгляд и его прорывает.       Он едва не роняет кружку и не переворачивает поднос, но Чонгук успевает всё поймать и убрать на тумбу. Обхватив себя руками, Юнги громко плачет, совсем не сдерживаясь и ни о чём не думая. Ни о смерти, ни о нужных ему ответах, полная пустота. Он просто хотел выплакаться, достать из себя хоть частицу этой колющей боли и не столкнуться с осуждением.       Он не хотел, чтобы его успокаивали, хотел быть вот такой размазнёй, которая оказалась не способна что-то объяснить до конца и зашёлся рыданиями. Он хотел плакать, потому что тот, от кого его отгораживали любящие родители, сейчас был с ним и верил ему, а они даже шанс объясниться ему не дали. Наврали только и забыли о нём, а он даже рассказать об этом не мог. Он плакал потому, что человек, которого Юнги выбрал, не умер, а зло подшутил над ним, так жестоко предал и ведь почти уничтожил. А тот, кого Хосок величал монстром, в котором нет и грамма человечности, оказался куда человечнее его самого.              В этот момент Юнги не мог не плакать. И Чонгук, видно понимающий это, ему не мешал. Даже звука не издал. Только руку к нему протянул, да к себе ближе подтянул, позволяя чужим слезам впитаться в свою рубашку. Снова.       Спустя несколько минут, когда плач Юнги стал тише, а плечи его только слегка подрагивали, Чонгук отстраняет его от себя, убирает прилипшие к щекам, огненные пряди и большими пальцами стирает слёзы с его щёк.       — Тебе нужно поесть, — напоминает, — я принесу другую, эта уже остыла. Об остальном можем поговорить немного позже, — он уже начал подниматься на ноги, как Юнги хватает его за рукав рубашки, сжимает ткань вспотевшими пальцами. Чонгук на этот жест тихо вздыхает, но ничего не говорит, как и не отцепляет от себя чужие пальцы. Снова садится рядом с Юнги и выжидающе смотрит на него.       — Я съем эту, — сипит, шмыгая носом и тянет дрожащие руки к тарелке. Чонгук опережает его и сам подаёт ему поднос. — И разговор, тоже должен закончиться сейчас, потому что во вчерашней записке я получил предложение встретится, и выбрал для этого сегодняшний день. — Почёсывая нос, объясняет и приступает к еде. Он снова позволил себе слишком много. Пора уже взять себя в руки.       — Хорошо, — без особого энтузиазма, но всё же соглашается. — Тогда, что было после оглашения приговора?       — Ничего, — проглатывая кашу, коротко отвечает, — дали двадцать пять лет, и в тот же день отвезли в тюрьму, отвергая все прошения на апелляцию. А там, — рвано вздыхает.       Он не желает пересказывать Чонгуку всё то, что происходило с ним в стенах того места. Для дела это было не нужно, да и Юнги не мог позволить себе говорить о многих вещах вслух.              — Около двух месяцев назад, меня выпустили. Я был в общей камере, когда за мной пришли посреди ночи и сказали выйти. Охранник отдал мне вещи, что были при мне и папку с делом, там же лежал новый паспорт. Все его объяснения ограничились простым: приказ. К утру я добрался до мотеля отоспался там, а вечером, когда собирался уехать, его взорвали. Перед этим я случайно нашёл в папке записку, в которой говорилось, чтобы я воспользовался полученным шансом правильно. Иначе… — вздыхает, отставляя пустую тарелку, — продолжения не было. Я думаю, что оставил её тот, кто выпустил меня.       — Но если это так, то зачем он хочет встретиться с тобой сейчас? — задумчиво спрашивает.       — Вот этого и я понять не могу, — подхватывает, — у меня есть одно предположение, но я не уверен, потому что выбранный стиль общения со мной тот же.       — Думаешь, это два разных человека?       — Да. Иначе, логика выбрасывается в помойку. До этого я находил в шкафчике записку с вопросом: «и ты вот так сдашься?» или вроде того. Потом тот человек привёз мои вещи, и в кармане пальто была другая записка.       — Я видел, — кивает, не пытаясь скрыть. — Значит, последнюю ты получил вчера? — Юнги кивает, — и больше ничего? Может к тебе подходил кто-то странный на работе или на улице и пытался заговорить? А в той папке, в ней было что-то ещё?       — Странный, это я сам. Куда бы я ни пришёл, все шарахаются от меня. Насчёт папки, я не могу сказать. За всё это время, я так и не решился просмотреть её полностью. Но во вчерашней записке было ещё предупреждение.       — Какое?       — Не доверять руководящим персоналом. Больше мне ничего не известно. — замолкает, делает глоток чая и решается спросить Чонгука об одной из волнующих его вещей. — Чонгук, почему ты удивился только тому, что меня посадили в тюрьму, но не якобы смерти Хосока?       Юнги искренне не хотел произносить это имя и на протяжении всего диалога старался этого не делать, заменяя местоимениями. Да и Чонгук и без того понимал, о ком велась речь. И это было странно для Юнги. Он знал, что Чонгук редко выказывает эмоции на своём лице, но всё же в каких-то моментах он не мог сдержать их. За время пока он говорил, это произошло несколько раз и лишь о мнимой смерти Хосока он слушал с абсолютным безразличием. Может это было связано с неприязнью, что эти двое испытывали друг к другу в равной степени ещё со студенческих лет, но Юнги казалось, что была и другая причина. Потому он и решил максимально конкретизировать свой вопрос, чтобы Чонгук дал точный ответ.       — Потому что я знал об этом, — отвечает, поднявшись с постели и сунув руки в передние карманы брюк. Юнги, заметив это, зачем-то подумал, что никогда не видел Чонгука в более свободной одежде, чем брюки и рубашка. — я знал о том, что он инсценировал смерть той своей личности и почти два года о нём ничего не было слышно. Отсиживался где-то на островах. О тебе я вообще ничего не знал и полагал, что ты с ним. — У Юнги вновь приступ тошноты, он прикрывает рот ладонью. — Пока не узнал, что он вернулся. — Чонгук берёт паузу и в ней слишком явно была слышна недосказанность.       Это удивляет Юнги. Чонгук был не из тех людей, кому тяжело давалось озвучивание неприятной правды. И он уже так спокойно сказал о том, что пока Юнги сидел в тюрьме, Хосок спокойно себе на островах развлекался. Так что может быть ещё ужаснее этого? Что Чонгук так сильно хочет утаить от него, что даже взгляд в пол опустил?       — Что было, когда он вернулся? — Юнги, искренне уверенный в том, что больнее ему быть не может, спрашивает прямо. Но Чонгук снова его удивляет.       — Я не хочу этого говорить, — он не даёт обычно прямого ответа. И в первые Юнги слышал от него такую фразу, как: «не хочу».       — Чонгук.       — Юнги, тебе будет больно.       — Мне уже больно.       — Поверь, будет больнее.       И почему он так упёрся?       — Всё равно уже…       — Нет.       Он снова смотрит на него и Юнги, глядя в эти глаза, считает, что спятил. Глаза Чонгука, совсем немного, но покраснели. Не знал бы он его, то подумал, что тот сдерживает слёзы и вот-вот расплачется. Ещё и взгляд его, всегда спокойный, выражал сейчас столько боли, что Юнги даже забыл о своей собственной, а в голове его всплыла одна из последних, сказанных вчера Чонгуком, фраз: «хватит причинять мне боль».       — Это не всё равно, Юнги.       Неужели всё это и правда причиняет ему боль? Но почему?       — Неужели ты думаешь, что твои слова до конца меня сломают?       — Я боюсь, что это сломает меня, если мне ещё хоть раз придётся это сказать.       Юнги только рот открывает, но на слова оказался не способен. Он слишком шокирован услышанным и созерцанием такого Чонгука. Чон же снимает с волос тонкую черную резинку и ерошит их у затылка. Шумно воздух вдыхает, наверно, с духом на слова тяжёлые собирается.       — Я поеду с тобой, — неожиданно говорит совсем не то, что ожидал услышать Юнги, — если ты передумал, то скажи мне адрес, я поеду один. Не стоит оставлять этого человека без внимания. Твоё заключение, освобождение и эти записки, всё это слишком странно. У этого человека есть какая-то цель, и ты являешься её частью. Ещё нужно просмотреть папку с твоим делом. Если ты позволишь, я займусь этим сам.       — Хорошо, — внимательно наблюдая за уводящим взгляд Чонгуком, отвечает. — Я тоже думаю, что всё это не случайно и зачем-то я понадобился этому человеку. Поедем вместе. Папка у меня дома, я буду признателен, если ты её просмотришь сам.       — Да. Так и сделаем. Отдыхай пока, а я, я тоже пока пойду, — сбивчиво говорит и спешно покидает комнату.       Юнги не знает сколько времени прошло с тех пор, как за Чонгуком закрылась дверь, но вновь дышать он начал только после того, как его сразил приступ кашля от удушья. Судорожно хватая воздух раскрытым ртом, он просил самого себя успокоиться. Выходило не очень удачно. В начале их разговора Чонгук смог своими словами успокоить его, придать какой-то новой уверенности и заселил в нём желание «чего-то». Он не вернёт свою прошлую жизнь, но он должен защитить эту, а ещё во чтобы-то ни стало получить от Хосока ответ всего на один вопрос: «почему?». Чтобы это ни было, легче ему не станет, но он нуждался в объяснениях.       Но поведение Чонгука сейчас, выбивало его из этой колеи. Он не знал, как реагировать на подобное, а ещё, ему было страшно. Он боялся того, что скрыл от него Чонгук и того, что с ним будет, если он всё же узнает об этой утаённой детали не от него. Юнги боялся, что в этот момент он останется совсем один и когда в очередной раз упадёт на землю, поднимать его будет не кому. И ещё одно и, пожалуй, самое главное: почему Чонгук так реагирует на происходящее с ним и стремится защитить? Даже на эту встречу сопровождать его собрался? Зачем ему это? Не может же он… До сих пор…

***

      Чёрный феррари неспешно проезжает по трассе, лавирует между другими автомобилями. По салону разносится мягкий гул мотора, не перебивающий играющую на слабой громкости музыку, а будто, дополняющий её.       Юнги сидит, откинувшись на спинку и наблюдает за проносящимися за окном, яркими огнями. Пытается расслабиться, но пальцы слишком сильно вцепляются в папку, полностью выдавая его настоящее состояние.       Чонгук предложил посмотреть её перед встречей и это была одна из тех немногих фраз, что он сказал ему за всё, прошедшее после того разговора, время. Ещё он спрашивал, нет ли в той квартире чего-то ещё, что Юнги хотел бы забрать. Сказал, что никаких посланий в папке он больше не нашёл и спросил, в порядке ли он, и точно ли хочет ехать с ним. Юнги отвечал твёрдо и уверенно согласием, но внутри у него всё сжималось. Он боялся этой встречи, её последствий. Его напрягало явное волнение Чонгука, скрывать которое у него выходило, откровенно говоря, плохо.       И вот, казалось бы, куда хуже? Но вселенная решила в очередной раз доказать Юнги, что понятия «предел» у неё не существует. Несколько минут назад на телефон Юнги пришло сообщение от скрытого номера. В нём адресат выражал надежду на то, что Юнги придёт один. Показав сообщение Чонгуку, он даже рта открыть не успел, как тот отрезал коротким: «нет». Добавил только, что он припаркует машину чуть подальше, и чтобы Юнги ни под каким предлогом не покидал машину. Раз незнакомец вынуждает его прийти одного, значит, ему точно не стоит с ним видеться. И тон, которым Чонгук говорил с ним не подлежал даже мыслям о возражениях. Потому, Юнги не оставалось ничего, кроме как молчаливо согласится.       Но в мыслях он хотел послать Чонгука и его чёртов героизм, ведь боялся, что из-за него тот отправляется на верную смерть. Юнги не хотел, чтобы единственный человек, кто сейчас с ним, пострадал, и прижимая к себе папку он морально готовился к тому, чтобы ослушаться его слов. Пусть лучше он разозлится на него, чем ему причинят вред.       — Даже не думай, — звучит в голове и ушах, когда автомобиль паркуется в одном из непримечательных дворов. Юнги поворачивает голову к Чонгуку и изображает на лице недоумение. — Со мной это не пройдёт, Юнги, — устало вздыхает, будто с ребёнком спорит. — Оставайся в машине. Пожалуйста.       — Я боюсь, — понимая, что этого человека ему не переубедить, сдаётся, — вдруг, увидев, что пришёл не я, этот человек разозлится? У нас даже никаких предположений касательно его личности нет.       — Именно потому, что мы понятия не имеем о том, кто это, тебе нельзя идти. За меня можешь не волноваться. Просто подожди здесь.       Юнги кивает и начинает отворачиваться к окну, но Чонгук неожиданно перехватывает его лицо за подбородок и снова поворачивает к себе. От одного глаза к другому бегает, точно найти что-то пытается пока Юнги и лишнего вздоха сделать не смеет.       — Пообещай, чтобы не случилось, даже если ты что-то услышишь, ты не выйдешь из машины. Обещай мне это, Юнги.       — Я… — он опускает взгляд. Не может. Язык будто намертво к нёбу прилип. До следующих слов Чонгука.       — Прошу тебя, будь здесь, пожалуйста.       Слова эти сказаны были так тихо, но с таким отчаянием. Юнги был неспособен вместить его в себя. Оно словно начало переполнять его. И как человек способен вкладывать в другого собственные эмоции?       — Хорошо, — тихо сглатывает, — я обещаю, — искренне даёт своё слово и только тогда Чонгук выпускает его подбородок из своих пальцев и отстраняется.       Расплывается по сидению мешком бесформенным. Сигарету достаёт, закуривает и ещё одну Юнги передаёт. Тот молча её принимает и не может от Чонгука глаз отвести, хоть и смотреть на него такого, откровенно говоря, больно. Он не знал природу именно этой боли, но то, что это именно она, не мог отрицать. И всё же, понимая это, он не мог перестать смотреть и размышлять.       Он хотел знать причину такого состояния Чонгука и собственной реакции на него. Может, Юнги это так сильно волнует из-за обыкновенного сострадания? Хотелось посмеяться и снова назвать себя идиотом. Чонгук своими действиями и словами, снова переворачивает, и без того почти разрушенный, мир Юнги.       — Я скоро вернусь, будь тут, — напоследок говорит и покидает автомобиль, пока Юнги пытается удержать в груди своё сумасшедшее сердце. Ибо то, снова забилось как ненормальное. Быстро так, с силой ударяя по больным рёбрам, вынуждая едва не согнуться пополам.       Сильнее затянувшись, Юнги открывает окно. Высовывает лицо на улицу и глубоко дышит через рот, сигарета летит вниз из ослабевших пальцев. Воздуха всё также катастрофически мало, и он решает полностью выйти на улицу, приговаривая самому себе, что он не отойдёт от машины. Только из салона выйдет. Сделав это, он чувствует головокружение и, придерживаясь за дверцу, оседает на землю. Дышать по-прежнему тяжело, лоб покрывается испариной. Слишком душно, горло разрывает поднявшийся кашель. По ощущениям он будто находился в крохотной коробке, доверху наполненной горячим паром.       — Мин Юнги.       Слышит сквозь свой кашель чей-то голос откуда-то сбоку, головы не поворачивает, смахивая этот зов на слуховые галлюцинации. Этот голос не принадлежал Чонгуку, больше по имени его звать не кому.       — Юнги, плохо себя чувствуешь?       Нет, кажется, не галлюцинация. Он пытается сморгнуть с глаз пелену тумана, но картинка оставалась всё такой же смазанной, ещё и этот содрагавший его тело кашель никак не прекратится. Мало того, что лицо склонившегося над ним было наполовину скрыто маской, так Юнги даже глаз незнакомца разглядеть не мог.       — Откуда ты знаешь меня? — тяжело дыша, спрашивает, пытаясь удержать новый приступ кашля в себе.       — Мы с тобой договорились о встрече. Но ты меня немного расстроил, — цокает и, протянув к бледному лицу руку, смахивает упавший на глаз, рыжий локон. — Хорошо, что мне знаком характер твоего друга, а иначе, быть беде.       — Не трогай его, — пытаясь подняться, хрипит и тут же заходится кашлем.       — Да ты что, я не посмею даже попытаться тронуть Чон Чонгука. Я ему не ровня, да и в будущем он нам пригодится. Но сейчас мне нужен только ты.       — Зачем? — немного успокаивается от услышанного и дыхание начинает приходить в норму.       — Ты хочешь спросить Чон Хосока, почему он так поступил с тобой?       Всё это время Юнги пытался схватиться за воздух и дышать им через «не могу», но услышав этот вопрос его лёгкие будто замерли.       — Обвинение в убийстве, три года страданий и настоящего ада в тюрьме, разбитое сердце и разрушенная жизнь. Неужели ты собираешься всё простить ему?       — Чонгук мне поможет разобраться в этом, — выдыхает и самого себя проклинает, потому что дрожь собственного голоса резала по ушам. — От тебя я только угрозу чувствую.       — Если ты о мотеле, то это был не я. Тоже касается и первой записки. Что же до Чонгука, да, он поможет, — согласно кивает, поправляя чёрную кепку на голове, — но он так сильно стремится защитить тебя, что не только нарушает все обещания, но и многого недоговаривает. Его поступки бесспорно благородны, но подумай, позволит ли он тебе увидеться с Хосоком лицом к лицу и обо всём спросить? Ты ведь именно этого хочешь, получить ответы на все свои вопросы лично от него.       — А чего хочешь ты? — пристально глядя в глаза незнакомца, задаёт самый волнующий его сейчас, вопрос. — Какая твоя выгода? — парень перед ним опускает взгляд и Юнги по-прежнему не видит его лица, но слышит в его голосе грустную улыбку:       — Ничего особенного, — плечами пожимает, а Юнги на какое-то мгновение, показался этот голос знакомым. — Всего лишь получу удовольствие от восторжествовавшей справедливости. Тебе ведь уже известно, что закон далеко не всегда на стороне слабых.       — Что ты собираешься делать?       — Так как ты нарушил моё условие, а Чон Чонгук совсем не тупой, и с минуты на минуту явится обратно, я предлагаю тебе прогулку. Я не наврежу тебе, Юнги, но Чону лучше пока меня не видеть. Ты вернёшься к нему немного позже.       Нет, если Юнги сейчас уйдёт, нарушив этим данное слово, вернуться уже не сможет. Как бы сильно Чонгук не стремился ему помочь, это он ему, вряд ли простит.       Самым разумным в этой ситуации будет послать этого человека и дожидаться Чонгука. Тот ведь сказал, что Юнги нужно только попросить, и он поможет. Но слова незнакомца о том, что Чон не договаривает что-то, слишком сильно въелись в мозг. Он и сам уже понял, что он что-то скрывает от него, заметил и его странное поведение. И кому сейчас должен поверить Юнги? На кого должен положиться?       — Почему я должен верить тебе?       — Потому что никто лучше меня и Хосока не знает о произошедшем тем вечером. — Юнги шумно вдыхает воздух, — о некоторой части мог знать и ты, что лишило бы тебя необходимости задавать многие вопросы, но насколько мне известно, ты не помнишь этого, но очень хочешь узнать. Я бы мог рассказать тебе во всех деталях и подробностях, но вот незадача, ты слишком долго думал. Мне уже пора.       Юнги не успевает и звука издать, как незнакомец поднимается и исчезает из поля его зрения. Он пытается встать, но не может опереться на руки, а ноги совсем не слушались.       — Юнги!       Повернув голову на голос Чонгука, он видит его в компании ещё одного мужчины. Того самого, который принёс ему вещи. Конечно, и как Юнги мог подумать, что Чонгук пойдёт на встречу со странным неизвестным в одиночку?       — Я никуда не уходил, — тяжело дыша, говорит, как только Чонгук опускается перед ним на корточки, — просто хотел подышать.       — Мне не стоило брать тебя с собой, всё равно эта поездка не имела смысла. — Помогает Юнги подняться и осторожно усаживает его в салон, дверь пока не закрывает.       — Тогда, я бы не увиделся с ним.       Решает не скрывать. Уверен, что Чонгук и без его слов узнал бы об этом, но также у него была крохотная надежда на то, что Чонгук поймёт, кто этот человек. Ведь незнакомец определённо хорошо его знал. Не может же это знакомство быть односторонним.              — Он знал, что я с тобой и о том, что ты пойдёшь к месту встречи вместо меня, — поднимает на оставшегося на улице Чонгука взгляд и замечает, что лицо его заметно потемнело. Он, как и его спутник, закурил.       — Что он говорил?       — Просил пойти с ним, ведь ты не дашь мне встретится с Хосоком и узнать всё от него. — Решив быть предельно честным, неторопливо отвечает при этом внимательно наблюдая за любыми изменениями в его лице. — Сказал, ты что-то скрываешь от меня.       После сказанного у Юнги перехватывает дыхание, потому что он успел заметить, как всего на долю секунды, но Чонгук опустил взгляд. И он бы мог списать это на случайность, но своим ответом Чон не позволил ему этого сделать.       — Я сразу сказал, что не хочу говорить тебе об этом.       Да, он сразу сказал, и это было самым странным. Чонгук никогда не уходил от ответа, даже на самые ужасно звучащие вопросы, он был способен ответить.       Даже в прошлом, когда Хосок полностью раскрыл для Юнги личность Чонгука при нём же, тот не спорил и не отрицал. А когда не желающий в это верить Юнги, переспросил, тот сказал, что Хосок во всём прав.       Чонгук действительно был наследником преступного бизнеса на его руках уже в то время было не мало крови. Учёба в университете, была для него лишь способом отдохнуть, своеобразное развлечение. Глядя Юнги в глаза, он согласился со всем и после говорил немалое количество нелицеприятной правды. Так почему сейчас он выбирает молчание, прикрытое этим «не хочу», которое ему было совсем не свойственно?       Нет, главный вопрос ведь не только в этом. Откуда Хосок знал эти подробности о Чонгуке? Почему, когда они сталкивались в прошлом, Юнги казалось, что эти двое знакомы? Для чего Хосоку потребовалось прикинуться мёртвым? От кого он скрывался? Как он всё это провернул? Точно ведь не при помощи законных методов. И ещё, почему Юнги раньше не спрашивал об этом? И почему сейчас он выбрал Чонгука?       — Этот человек сказал, что он может рассказать мне о произошедшем тем вечером во всех подробностях. Сказал, что я не пострадаю, если пойду с ним. У него нет намерений навредить мне. Мотель взорвал не он и предупреждение тоже было не от него.       — Тогда, почему ты здесь? — запрокинув голову, выпускает дым в тёмное небо, а когда возвращает взгляд Юнги, он замечает в нём искреннее недоумение.       — Что?       — Кем бы ни был этот человек, он и правда хорошо меня знает, — и почему от этих слов в Юнги поднимается странное чувство, напоминающее обиду? — Он прав в своих словах, я готов пойти на многое, только бы оградить тебя от него. И я действительно не хочу рассказывать тебе некоторые детали. И ты, уже тогда это понимал. Так почему остался? Почему не пошёл с ним за ответами на свои вопросы?       Действительно, почему?       — И не говори, что это из-за обещания. Ты их нарушал не единожды.       И тут Чонгук, тоже прав. Юнги уже не раз нарушал данное ему слово.       — Если ты знаешь, что я их не держу, то почему продолжаешь просить давать их тебе?       Юнги не мог с точностью сказать, что для него сейчас важнее: уйти от ответа на поставленный Чонгуком вопрос, или получить ответ на свой. Он просто ждал и на что-то надеялся.       — Ответь на мой вопрос, Юнги. Почему ты остался?       Чонгук слишком жесток. Почему он никогда не может отступить? Почему постоянно задаёт вопросы, на которые Юнги не может ответить? Он ведь и сам себя уже спрашивал о том же и ответить не смог. И почему его это всё так злит сейчас?       — По-твоему, я должен был пойти с ним? С человеком, которого не знаю? Поверить его словам о том, что мне ничего не угрожает? Ты меня совсем за идиота держишь?       — Нет, — ведёт плечами и смотрит так, будто не понимал, что его слова могли задеть. — Но порой ты отлично себя показываешь именно с этой стороны.       — Что? — у Юнги откровенный шок, а злость разрастается выше.       — Да забей ты на него, — слышит он от стоящего рядом с Чонгуком мужчины и сильнее злится. — И не смотри так на меня. Да ты хоть представляешь…       — Намджун, — не успев договорить, мужчина послушно замолкает и сплевывает проглоченные слова на асфальт, — Благодарю за помощь, дальше я сам.       Чонгук говорил Намджуну, но ни разу даже короткого взгляда на него не бросил, продолжая неотрывно смотреть в лицо Юнги. И тот, к своему глубочайшему сожалению, не мог разобрать в нём ни одной эмоции.       — Что тебя удивило? — стоило мужчине уйти, как Чонгук продолжил разговор с того же места, где они и закончили.       — Ты сказал, что я идиот, — в его голосе злость смешалась с обидой, и Юнги не мог понять причину ни того, ни другого.       — Не правда, я лишь сказал, что ты часто показываешь себя таковым. Но согласен, мои слова прозвучали грубовато. Меня бесит твоё новое имя, и я в жизни его не произнесу, но мне очень нравится этот цвет волос. А потому, перефразирую: ты, как маленький, глупый лис.       — Что за чушь ты несёшь? — и на кой чёрт он выбрал именно этот цвет?       — Это я тебя должен спросить: что за чушь, Юнги? Знаешь, когда мы встретились впервые за эти годы, я подумал, что ты изменился и принял все тёмные стороны этого мира. Немного позже я понял, что ошибся. Но сейчас я впервые хочу сказать, что ты стал хуже, чем был.       — Ч.что? — и в который раз он задаёт этот вопрос? И почему говорить так тяжело? А голос, от чего он опять так жалко дрожит?       — Ты правда не понимаешь? Ещё до встречи со мной вчера, ты уже принял решение увидеться с ним. И в тот момент тебя мало волновала его личность и то, что он способен навредить тебе. Потому что ты знаешь, что у этого человека иная цель. Сегодня он едва ли не на блюдечке принёс тебе возможность сделать то, чего ты так сильно желаешь, и мы оба понимаем, что благодаря ему, ты бы смог это сделать. И почему же я сказал, что ты стал хуже? А ты сам не догадываешься? Потому что раньше ты просто игнорировал мои вопросы, уходил от ответов, мог недоговорить, и я это позволял. Но сегодня ты решился на открытую ложь.       — Я не врал! — вскрикивает, будто оскорблённый, но на деле выглядел он жалко и глупо. И самым ужасным в этом было то, что он сам это понимал. — Да, я согласился на эту встречу, но это не значит, что мне не было страшно или я доверял этому человеку. У меня просто не было выбора!       — А сейчас он появился? — шагнув ближе, спрашивает и вопрос этот для Юнги, как пощёчина. — Тебе было страшно, — повторяет, неприятно растягивая гласные, — а остаться со мной, зная кто я, не страшно?       — Перестань.       — А то что? Поступишь так же, как и в прошлом? Развернувшись, уйдёшь, прося оставить тебя в покое, ведь ты способен справится со своей жизнью сам.       — А ты думаешь, я не справлюсь? — сам того не заметив, в порыве эмоций, Юнги теперь сам сделал несколько шагов к Чонгуку, но даже так не мог отчётливо видеть чужое лицо. Стоящие в глазах слёзы, не позволяли этого сделать.       — Справишься, — Чонгук в отличие от Юнги, всё это время говорил абсолютно спокойно, ни разу не повысив голос. — Но только тогда, когда перестанешь врать себе и остальным. Когда чёрт возьми научишься принимать правду. И начать ты можешь прямо сейчас, просто ответь на мой вопрос. Почему ты остался со мной, а не пошёл с ним?       — Я… — «не знаю», но даже это не вслух. — Я передумал, и хочу домой.       Отшатываясь, опускает взгляд. Признаёт чужую правоту, свою глупость, а вместе с ней и трусость. Он с самого начала не должен был оставаться. Должен был уйти, как только проснулся, а ещё лучше, воспользоваться пистолетом.       — Ты оказался прав, да, я просто сбегаю. Но ведь и ты соврал мне.       — В чём?       — Не знаю. Либо в том, чтобы я не умирал на твоих глазах, либо, когда говорил, что передумал. — Чонгук на услышанное усмехается, улыбка его становится шире, а после он и вовсе начинает смеяться. — Почему ты смеёшься? Я ведь прав. Или скажешь, что это была так называемая ложь во благо?       — Знаешь, Юнги, сейчас я действительно хочу назвать тебя идиотом, который не видит дальше своего носа.       Он пускает ещё один безрадостный смешок и головой из стороны в сторону мотает, выражая этим действием глубокую разочарованность.       — Ничего из сказанного мною не являлось ложью, просто тебе, вероятно, и правда память отшибло. Либо же ты настолько заколотил себя в свои чёртовы рамки. Хочешь продолжать в них жить, живи, и слушай только то, что хочешь слышать, что способно уложится в твоей крохотной головушке. Но тогда не задавай вопросов, к ответам на которые ты ещё не готов, и не вини потом снова меня. Я этого не заслуживаю.       Юнги и не винит. Стоит, точно каменная статуя, ни двинуться, ни моргнуть, ни звука из себя выдавить не может. Бегает глазами от одного зрачка к другому, да губы приоткрывает в неосознанных, немых ответах. Чонгук же больше не ждёт, разворачивается и уходит, оставив лишь призрачный аромат одеколона и смесь странных эмоций в Юнги.       На протяжении этих трёх лет он без остановки твердил, что не виновен. И никогда не думал произносить обратное вне зависимости от контекста. Но сейчас, он, не благодарящий, не держащий своих слов, и не просящий прощения, так сильно хочет это сказать. И глядя на скрывающийся вдали, до боли знакомый автомобиль, эти слова всё же срываются с его губ и их подхватывает ветер.       — Прости, я виноват.