숨바꼭질 – Сумбакокчиль.

Ги Хун, сразу после удара выронивший из рук лампу, которую позаимствовал, чтобы вооружиться и напасть на своего надзорщика, тяжело поражëнно выдыхает и глубоко шумно пытается отдышаться, застыв на месте на дрожащих ногах. Он был рад, но какой-то своей частью, отвечающей за печальный реализм, не верил в то, что у него действительно получилось провернуть такой рискованный, воистину безумный план. Впрочем, все его планы такие. Сон изначально рационально даже не надеялся на успех сей операции, ощущая спутанность сознания, рассеянность и невероятную слабость в теле, понимая, что сам просто максимально не в ресурсе на свершение каких-то новых подвигов. А вообще, кого вот только Ведущий нанимает? Никакой ответственности и внимательности – хоть 456-му это и было на руку. Ги Хун уж успел себе надумать, что он очевидный, что спалился, когда пришёл в себя, что его запросто раскусят. Он был готов к этому. Но ему повезло. В очередной раз. Сон устало глядит на неподвижно лежащее перед собой тело. Даже такое простое действие, как ударить подонка лампой по затылку, далось с трудом. Ги Хун чувствует себя дохляком. Он ненавидит свою слабость в данный момент. 456-й тихо шипит, ощущая ужасную давящую боль в голове и, частично, – в теле, в месте ушиба о кафель, и, отойдя назад на готовых подогнуться ногах, измученно оседает на край постели, приложив ко лбу тыльную сторону ладони. Его ужасно мутит. Будь его воля, он бы сейчас лëг и заснул. И плевать ему, где он, вообще, находится. Но Сон упрямый. Он не сделает этого, просто так не сдастся, особенно своей новоиспеченной болезни. Если уж бороться, то до конца. 456-й сделал это своим внутренним девизом. Чтобы сильно не жалеть о своих вечных провалах. Ги Хун не помнит, как здесь оказался. Последнее воспоминание у него – из уборной общежития, когда он умывался. И, очнувшись, он максимально растерялся. Это место выглядит знакомым – Сон ещё не сообразил, почему. Думать трудно, зрение слегка помутилось и плывëт ещё хуже, чем утром. Только-только придя в сознание, он подумал, что находится в аду. Но, будь 456-й в аду, он бы варился в кипящем котле, который бы помешивал громадной ложкой Ведущий. А потом пробовал бы на вкус... В комнате было очень тихо. Задней мыслью воспалëнному сознанию подумалось, что он находится в том самом розовом гробу, повязанном бантиком. Отправляется на сожжение в печь. Поэтому ему так жарко? На деле же Сон был заботливо укрыт одеялом – не таким, как у игроков в общежитии: это было теплее раза в два, а то и в три. И он был... частично раздет: на нём не было кофты, а испорченная футболка, видимо, так и осталась в уборной. Ну хоть штаны оставили. И на том спасибо. Ги Хун практически сразу же снова провалился в небытие, ничего толком не осознав и не увидев. Пришёл в себя во второй раз он из-за слишком громкого хлопка двери. Сон, чуточку приоткрыв усталые веки, успел увидеть, как что-то ярко-розовое, помедлив, вышло из комнаты и закрыло за собой дверь. Голова гудела, Ги Хун ничего не соображал по пробуждении. Но на краешке сознания всплыла слабая догадка, что это был солдатик Ведущего: уж больно знакомый силуэт. Ему часто снились кошмары с их участием, поэтому перепутать просто невозможно. Он привык к ним. И тогда мозг начал работать, анализировать всё, что видит и слышит, ощущает. Сон, аккуратно оглядевшись, всё так же лëжа в постели, сообразил, что он сейчас один в этой слабо освещëнной незнакомой комнате. И что этот солдат, похоже, скоро вернётся сюда, уверенный в том, что Ги Хун спит. Не раздумывая, 456-й решил использовать эту действительно редкую возможность. Мало ли: вдруг этот «Розовый» тут только в одном экземпляре. Похоже, в качестве его няньки. Но Ги Хун не стал думать, почему тот за ним смотрит сейчас – за ним одним в этой незнакомой комнате. Он подумал только о том, что если получится его одолеть, то можно будет осмотреться. Хотя бы что-то предпринять в тех условиях, в которых Сон находится, учитывая его физические возможности. Ги Хун осознавал, что шансы на успех мало-мальские, но не был бы собой, если бы не рискнул. А что ему терять сейчас? Если бы Ëн Иля не развлекали его действия, Сон бы давно был мёртв. Собственно, пока 456-й сидел в своеобразной засаде – на краю кровати лицом к двери, так как так будет проще и быстрее подняться на ноги и подойти к «Розовому» – не придумав ничего лучше, чем просто вырубить солдата лампой. Предварительно вырвав её провод из розетки и вместо неё потыкав на кнопки выключателя, Ги Хун настроил свет примерно так же, как и было до его вмешательства, только с использованием люстры, чтобы подонок не заподозрил внешние изменения в комнате сразу же, как только вернётся – так у Сона будет шанс благодаря эффекту неожиданности. Удивившись подобным технологиям, Ги Хун оглядел комнату. Естественно, его заинтересовало ровно ничего, кроме подозрительной двери, которую он обязательно обследует, если всё получится. Он выпил только воду – не в силах сдержать жажду. А подозрительную таблетку даже рассматривать не стал. Также он заметил свою кофту, снова чутка изгвазданную кровью, лежащую на краешке постели, надел её – не расхаживать же ему полуобнажëнным, хоть ему и невыносимо жарко. Так и раниться вновь проще простого. Пот из-за жара плюсовался с потом из-за волнения, скапливаясь на лбу и под губами. Отвратительно – Ги Хун ненавидит так себя чувствовать. Особенно, когда у него есть важное дело. Тогда-то и дошло, что заболел. Как вовремя. И вот, выполнив свою временную цель, Ги Хун расселся на кровати, не в силах подняться вновь, и расстегнул молнию на кофте до середины грудины, ощущая, что ему нечем дышать. Ощущая себя ходячим трупом. Его словно тянуло вниз силой тяжести, чтобы прилëг, отдохнул. Когда Сон решил действовать, по крови распространился адреналин. Остаточное возбуждение всё ещё есть, но уже слабее. Это был временный подъëм сил. Одноразовый. И больше у него такого не будет. Ги Хун это осознавал и терять появившуюся возможность обследовать местность не собирался. Посидев некоторое время так и понегодовав на несправедливую жизнь, Ги Хун глубоко вздыхает и, опираясь влажными ладонями о постель, спускается на пол, а затем, экономя силы, подползает к двери на четвереньках. Он медленно поднимает с пола оружие, которое предварительно пришлось снять с бессознательной тушки солдата – пригодится. Приложив усилия, отодвигает мешающее пройти тяжëлое тело в сторону и выдыхается. Раздражëнный, так и сидит на полу некоторое время, стараясь размеренно дышать и не выйти из себя окончательно, злясь на собственный организм, который его подводит. А затем, сев удобнее на коленях, осторожно приоткрывает дверь, громко щëлкнувшую, тем самым заставившую рефлекторно зажмуриться и прикусить щеку изнутри, и просовывает лицо наружу. Глаза распахиваются, видя знакомый коридор, а затем хлопают, осознавая, где он, чёрт побери, находится. Тут же разум самостоятельно подкидывает догадки. И до Ги Хуна, вместе с очередным уколом боли в виски, доходит абсолютно всё. Он отрубился в ванной, следовательно, всё пропустил: завтрак, голосование, сбор на игру. Если она, конечно, состоялась: «крестики» ведь всё-таки могли победить «ноликов». Но что-то ему подсказывает, что всё в силе. Потому что иначе мудак Ведущий ошивался бы рядом и не допустил бы того, что Ги Хун сделал с его подчинëнным. Он оставил на него няньку, потому что по какой-то причине не смог следить за 456-м сам. А какая ещё сейчас может быть причина? Ги Хун облажался. Скорее всего, игра уже давно началась – неизвестно, сколько Сон пробыл без сознания. Может быть, прошёл час, а может – несколько дней. Это до жути пугало. А если так, то он уже выбыл из неё. Она могла даже завершиться успеть. Вот чёрт. Чёрт. Чёрт! Ги Хун пытается рассуждать разнонаправленно. Что ему делать, если он больше не может играть, а игра ещё идёт? Никто не допустит его до участия теперь. Да и не в состоянии он, честно говоря, и Ëн Иль, видимо, рассуждал так же, раз притащил его сюда. Но Ги Хун бы пошёл на игры и на грани смерти. Ну, или он драматизирует, и всё не так плохо, как кажется. Может быть, Ëн Иль отлучился по другой причине. Но, чёрт побери, Ги Хун не может объяснить свои домыслы, опровергающие это, ничем, кроме интуиции и его личных наблюдений, касающихся Ведущего. А теперь он... в комнате Ëн Иля. Один, не считая подонка без сознания. И его не убили. Даже наоборот. 456-й уже понял, что Ëн Иль не даст никому убить его. Это гарантировало сохранность жизни при любой выходке Ги Хуна, и, признаться, пользоваться этим фактом было преотвратно. Но полезно. Однако он не уверен в том, что Ведущий не сможет пристрелить его сам. Сомнения присутствуют. Да и его действия предугадать не получается. Поэтому всё-таки было тревожно. Но своей смерти Ги Хун не опасался: опять же, он был готов и к такому исходу, отправляясь в ад снова. Настолько его мировоззрение изменилось, отношение к жизни, в том числе. В прошлом он бы трясся, как осиновый лист, оказавшись на мушке у Ведущего. Сейчас же он лишь смело взглянëт на того и даже не вскрикнет, если раздастся выстрел. И пуля угодит в висок. Или в сердце. Куда бы Ëн Иль выстрелил? А вот смертей своих новых знакомых по игре Сон боялся. Он тяжело переносит даже самую незначительную потерю. 456-й задумчиво касается обмотанной в бинты головы, вспоминает стакан воды и таблетку на тумбочке, тëплое одеяло, да даже высохшую тряпочку на лбу, которую он, вроде как, ненароком уронил на пол, когда поднялся с кровати для засады. Это что, некая странная забота? Но Ги Хун не позволяет ни одной благодарной мысли, связанной с Ëн Илем, как с 001-м игроком, пронестись в голове. Он уже понял, кем тот является: постепенно образы наложились друг на друга. И, вероятно, все его действия – это продуманный расчёт. Это очередной способ как-то повлиять на Сона, направить его, поиграться. Поэтому 456-й не позволит ему этого, что бы тот не делал. Даже если это выглядит, как акт доброй воли. От Ëн Иля это максимально подозрительно. Ги Хун осознаёт, что у него есть отличный шанс пошариться по всему этому помещению, явно принадлежащему Ведущему. Может быть, он сможет сделать что-нибудь отсюда. Или, взяв маску «Треугольника», который за ним смотрел, сможет воспользоваться лифтом. Эта нелепая ситуация с его выбыванием из игры даже может быть новым шансом на успех иного рода. Вот если бы у него не получилось вырубить подонка, всё было бы потеряно. Закрыв дверь обратно – она снова громко щëлкнула, заставив Ги Хуна вздрогнуть – Сон обернулся по направлению к той самой таинственной двери в комнате, в которой он очнулся. Встав, наконец, на ноги, что далось с большим усилием, и подойдя ближе, Сон, обхватив оружие крепче, аккуратно кладёт ладонь с почти зажившей ранкой на ручку, проворачивает её и оказывается внутри. Ги Хун видит стены из камня, освещаемые голубым светом, который перемешивался с белым, и небольшую лестницу, ведущую вниз. В глубине виднеется уплотнëнная арка тëмно-серого цвета, а внутри неё чернеет темнота. Сон поводит плечами, громко выдохнув. И аккуратно, держась свободной рукой за стену, спускается вниз, наведя оружие на эту темень. Через некоторое время дуло упирается во что-то. Ги Хун потрогал – оказалось, это дверь. Сон смог разглядеть на ней еле видимый крест из двух цветов и нащупать на нëм маленькие металлические кнопки. Толкнув дверь, заскрипевшую от касания, 456-й оказался внутри помещения. Здесь было холодно, и его горящим болью и жаром голове и телу было хорошо. Естественно, тут было и максимально темно. Освещалась только лестница позади. Ги Хун нетерпеливо поводил ладонью по всё таким же белым каменным стенам и наткнулся на выключатель с двумя кнопками. Наугад опустив одну, он включил половину освещения. Здесь громадных шикарных люстр не было. Были обычные потолочные прямоугольные лампы. Постоянно мигающие и уже пожелтевшие. Сюда интерьер, который так нравится Ëн Илю, не распространялся. Может, не добрался ещë просто, чтобы реконструировать. Может, решил оставить, как память. Не всегда ведь именно он был Ведущим. Как же он пришёл к такому исходу? Эта риторическая мысль осталась внутри Ги Хуна. Помещение оказалось достаточно большим. Справа стояла большая сетчатая рама из дерева, а слева – длинные стеллажи, заполненные папками и формирующие несколько рядов. На них уместились небольшие серые ящички, в которых лежали какие-то документы. Также были выдвижные тëмные ящики, по мелочи, маленькие столы и один большой комод с кучей отсеков. Несмотря на старинный внешний вид здесь не пахло сыростью. Ги Хун, походив вдоль стеллажей, отметил, что папки, вогружëнные на них, пронумерованы по годам. И скривился. Вот подонки, они ещё и записи ведут. Простого зрелища мало. Найдя уставшими глазами свой две тысячи двадцать первый, он, затаив дыхание, повесил оружие на плечо и дрогнувшими руками схватил чëрную толстую папку, нетерпеливо открывая её. Внутри оказалось 456 кратких досье на всех игроков. С сожалением останавливаясь на Сан Ву и Сэ Бëк, на Али и даже на Иль Наме, но уже с иным чувством – с презрением – Сон, пролистав до конца, уставился на себя. То самое старое фото. В досье была информация о старых долгах, о родном доме и городе, о родственниках, о бывшей жене и о дочери. И красным штампом стояла отметка о том, что он – победитель. Ощутив новый наплыв отвращения, тяжелеющей на сердце вины и горячей злобы, Ги Хун мигом захлопнул папку и небрежно закинул её обратно на полку. Хотя хотелось разорвать её на маленькие кусочки, сжечь. Уничтожить. Стереть из жизни. А закинул 456-й папку к куче таких же папок. Это сколько же людей погибло...? Сон отметил, что первая такая папка значилась одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмым годом, и ужаснулся. Чёртовы выродки. Опершись рукой о стеллаж, Ги Хун просто стоит некоторое время, сжав ладони в кулаки, стараясь осмыслить увиденное и дать себе передышку. Это путешествие оказалось очередным тяжёлым эмоциональным испытанием для него. Затем, поблуждав по подвалу ещё пару минут и ничего примечательного не обнаружив, 456-й вернулся обратно, выключив свет и закрыв за собой дверь. Сердце с силой колотилось, когда он прижался спиной к ней, покинув помещение. Настороженно войдя обратно в комнату Ведущего, Сон навëл оружие на «Розового», так и валяющегося на полу. За временем ему никак не уследить, поэтому нужно быть начеку. Вдарив солдату по затылку винтовкой добавочно – конечно же, чисто ради предостережения, чтобы тот не проснулся раньше времени и не сорвал Ги Хуну самоорганизованную экскурсию – Сон аккуратно покинул комнату, оказавшись в уже знакомом коридоре. Он был здесь буквально вчера. Но так и не успел хорошо осмотреться. Ведущий забрал всё его внимание себе. Зато теперь проклятая жизнь предоставила ему возможность. Закрыв за собой дверь, но в этот раз не дрогнув, когда та издала очередной щëлк, Ги Хун заозирался, стараясь двигаться максимально аккуратно, лишь бы, во-первых, не свалиться в обморок снова, потому что, чует он, его способности явно ограничены, да и устал он уже знатно. И, во-вторых, не шуметь, чтобы не привлечь ненужного внимания. Он понятия не имеет, какая здесь слышимость. Вдруг Ëн Иль оставил ещё какого-нибудь солдата прозапас? И теперь тот поджидает в какой-то из комнат? Слева по коридору находился лифт, а справа – уже знакомое Сону большое помещение со стрëмным громадным экраном. А вот по бокам, будто вдавливаясь в стены, располагались другие двери. Ги Хун настороженно пооткрывал каждую, вспомнив, что Ведущий сказал ему, что в этих комнатах сидели в засаде его подчинëнные в их последнюю встречу: это оказались обычные комнаты такого же размера, как и та, в которой он очнулся. Но интерьер здесь был другой. Сон отметил, что комнаты какие-то необжитые, будто остались тут как некий запасной вариант. Тут же ему в голову приходит мысль: почему мудак уложил его именно в той комнате, так напоминающей дизайном его основное обиталище? И Ги Хун понял. Лучше бы он не думал. Никогда. Больше. Закусив щëку от злости и накатившего иррационального стыда, Сон закрывает дверь комнаты, изнутри поклеенной обоями в цветочек, и направляется в центральное помещение. Чёртов Ведущий положил его в свою собственную постель, в то время, как у него есть куча других комнат – Сон тут же вспомнил, что та кровать пропахла Ëн Илем. И он сам теперь – тоже. В том числе поэтому было такое чувство, будто она ему знакома – плюс её интерьер. Это максимально смущающее осознание. Ги Хун касается горящей теперь не только от жара щеки ладонью. Такие вещи для него являются слишком интимными, чтобы Ëн Иль мог просто взять и сотворить что-то такое. В условиях игры, живя в общежитии, Сону не было до подобных деталей дела, потому что он думал о другом – о выживании. Игроки, собираясь в команды, часто спали рядом друг с другом. Да и с тем же Ëн Илем они уже проворачивали подобное. Но здесь совершенно другая ситуация. И этот ублюдок знал, что делает! Больная голова шалит, подкидывая разные стрëмные мысли: неужели Ëн Иль отдаст ему свою кровать, а сам уляжется спать в одной из комнат? Или он потребует спать вместе? Не отправит же он 456-го в общежитие после того, как Ги Хун явно выбыл из игры? Или отправит? Чёрт знает, что в голове у этого ублюдка. Сон упорно отгоняет их. Даже, забывшись, отрицательно мотает головой, не желая принимать эту ситуацию. В итоге, Ги Хун стоит, привалившись к стене, минутку, ожидая, пока голова перестанет кружиться, а ненужные мысли, заставившие покраснеть пуще прежнего, а затем – позеленеть, покинут сознание. В большой комнате слева располагалась ванная, в которую Ги Хун быстренько заглянул и, не увидев ничего примечательного, тут же покинул её. Также в этой стороне помещения был длинный стол, этакая мини-кухня. На нём устроились раковина и две маленькие лампы, а над ним – пара навесных шкафчиков. В центре стояли два динамика – акустическая система, чуть подальше – жëлто-оранжевого цвета, такого же, как и динамики, кожаное кресло, рядом с ним – небольшой столик, а на нём – стеклянный сервиз с виски и два чëрных маленьких пульта. А прямо напротив – чёртов огромный экран. Сон хмурится, вспоминая, как Ведущий предлагал ему выпить. Справа была пустая стена. Ги Хуну подумалось, что это подозрительно. И рядом – какой-то створчатый комод, на котором стоял весьма интересный... игрушечный мини-оркестр. Сон аж бровь выгнул. Он такой пижонский. Красная сцена, подсвеченная тëплыми жëлтыми лампочками, маленькие человечки в чëрных деловых костюмах, играющие на различных инструментах. Барабанщик – на балконе сверху. В центре – певица в красном платье. Стены из красного камня. И снова эти жëлтые лампы. Даже здесь. Изобилие жëлтого и красного цвета. Кровавое блестящее золото. Ги Хун думает, что это явно сделано на заказ – чувствуется здесь что-то, присущее Ëн Илю. Рядом стоял ещё один стол, уже пообъëмнее. На нём располагалась очередная лампа – да сколько у него их? На каждом шагу наставил. Как бельмо на глазу уже. А про громадные роскошные люстры Ги Хун вообще молчит. Затем его внимание привлекло нечто ещё более занимательное – мятно-зелëного цвета телефон. Телефон! Приоткрыв от удивления рот, Сон вспомнил, что пока лежал, едва-едва очнувшись в первый раз, краем сознания слышал трензвон. Так вот что это было. Ги Хун тут же вводит 911, поднося трубку к уху. Тишина, переходящая в глубокий звон. Даже гудков нет. Куда же тогда можно дозвониться с такого аппарата? Сон пробует наугад другие номера – результат тот же. Разочарованно выдохнув – а что он вообще ожидал? – и звучно, неаккуратно положив трубку обратно, Ги Хун отворачивается, тут же потеряв интерес к обнаруженному объекту. Изначально было глупо надеяться на что-то в этих стенах, сводящих с ума. Зато никаких иных солдат в помещении определëнно не было. Похоже, нянька у него действительно единственная. И с этим ему невероятно повезло. Но Ëн Илю действительно стоит прекратить его недооценивать. Вспомнив о стене, Ги Хун подходит к ней, осматривая её внимательнее. Визуально она состояла из двух частей: первая, верхняя, как зеркало, ярко отражающая, криво искажала изображение, и вторая, нижняя, однотонная, тëмная, более плотная, была без этого эффекта. Она заметно отличалась от остальной части помещения – везде обои были в стиле выпуклых чëрных квадратов, а здесь стена была ровная. Сону тут же в голову пришла очевидная ассоциация: это может быть не такой уж и тайный, но всë же проход. Куда-то. А Ëн Иль ему тогда сказал, что ничего важного в его покоях не найти. Лживый мудак. Ну а Ги Хун тогда – доверчивый идиот. Ощупав всю стену в пределах досягаемости своего роста и не найдя никакой кнопки или сенсорной панели, Ги Хун досадно тяжело выдохнул, уставившись на оную злобным взглядом. Почти испепеляющим. Будто от этого она вдруг откроется. Ну, конечно! Всё не может быть так просто. Голова болит: прям давит и давит на виски, периодически кружится. Ги Хуна чутка подташнивает. Зрение уже получше, после того, как он перенапрягся, то и дело высматривая здесь всё подряд. Но теперь из-за этого болят глаза. И опять душит сушняк. Сон утомился. Сердце с силой ударяется о грудь, волнуясь о том, что он снова ничего не сможет поделать, не успеет. Ничего не сможет изменить, даже расстаравшись изо всех сил. Промелькнула мысль о том, что всё, что он делает – бесполезно, никогда не будет оценено, никогда не взымеет успеха. Ги Хун устало сползает по стенке вниз, положив руку на грудь. Прикрывает глаза на секунду, думая о том, что ему нужно подняться на ноги – в крайнем случае доползти – вернуться в комнату Ведущего, забрать маску у «Треугольника», попробовать её здесь, а если не получился – хотя бы воспользоваться лифтом. Он настраивает себя на этот план действий. Но разум подкидывает мысли для дальнейшего обмусоливания. И что он будет делать, когда покинет апартаменты Ведущего на лифте? Снова попытается устроить перестрелку? В этот раз Ëн Иль не сможет его одурачить детской стрелялкой. Но «Розовых» там орава, а Сон – один. И в этот раз те не станут поддаваться. Плюсом, учитывая его физическое состояние, Ги Хун пробудет там максимум минутку или две, как его опознают и вырубят. Более и не получится ничего осуществить, даже и выбравшись отсюда. А попасть за стену не получается. У Сона просто недостаточно знаний. Хочется надрывно закричать от своего бессилия. Он поджимает губы через боль, трëт покрасневшие уголки глаз. Ги Хун нервно истощëн. Но ведь именно этого от него и добивается Ведущий. Через мгновение 456-й слышит странный шум позади, почти свист, как будто что-то разъехалось в стороны. И вдруг... заваливается назад. Дезориентированный, заторможенный, он не понимает сначала, что произошло. Рефлекторно опирается руками о пол, выставив их позади себя, чтобы не удариться головой вновь. Оружие громко звякает, толстая лямка сползает с плеча вниз. Ги Хун открывает глаза и непонимающе глядит наверх. Моргает пару раз, фокусируя зрение. Лишь увидев наставленное на себя дуло оружия, идущего в подарок с очередным розовым подонком, Сон реагирует. Веки удивлëнно распахиваются шире. Похоже, отчаянные желания сбываются. Только нужно быть аккуратнее с ними. Особенно с формулировками. Интересно, он на что-то всё-таки нажал, сам того не ведая, или это солдат заставил стену разъехаться? Как Ги Хун и предполагал, это действительно оказался секретный проход. И подчинённые Ëн Иля явно в курсе, как им пользоваться, а значит, он как-то задействует их внутри: охрана, управление, помощники? А может, тот раздаёт инструкции или пропуски только конкретным из них, и поэтому попасть туда у Сона бы не вышло и с маской? Вряд ли тут проходной двор. – Номер Двадцать Семь?– слышится требовательный голос Ведущего из рации. Важный такой. Она лежит в заднем кармане у солдата. И Ги Хун, и названный тут же напряглись, оба навострив уши и глядя друг на друга. – Ну, что ты там застрял? – нетерпеливо, почти взволнованно вопрошает Ëн Иль. Ответ на мысль, возникшую у Сона ранее, тут же нашёлся. Похоже, Ëн Иль не смог дозваться своего надзорщика, поэтому послал проверить, всё ли в порядке, нового. Вот Дьявол. Ги Хун не подумал об этом, не взял с собой рацию того солдата. Поэтому оказался в такой неудобной для него ситуации, будучи совсем неподготовленным к ней. Солдат, упорно не сводя глаз с Ги Хуна, тянется рукой за спину, чтобы достать рацию из кармана, нажать на «приëм» и ответить Боссу, как ему и полагается. Оружия тоже с Сона не сводит, пристально глядит на игрока, рассевшегося на полу, сверху-вниз. Ги Хун понимает, что нельзя позволить ему что-то ответить Ëн Илю! Пока солдат не сообщил ему очевидный факт того, что контроль над Соном потерян, у него всё ещё есть мизерный шанс проскользнуть дальше и посмотреть, что же там такое прячет Ведущий. Ëн Илю хотя бы не будет известно, где он находится, поэтому его не поймают сразу же. Некая фора. Пальцы солдата смыкаются на пластиковой шипящей рации, а Сон сжимает собственное оружие крепче, сглатывая скопившуюся во рту слюну. Конкретная невезуха.