The Trigger

      — Я буду ждать тебя в коридоре прямо у двери, — Вакс’илдан успокаивающе держит руку Перси сразу в обеих своих ладонях. — И если ты хоть на мгновение почувствуешь себя некомфортно или не в безопасности, ты можешь позвать меня и мы уйдём отсюда. Я даже не стану спрашивать, почему. Идёт?       Персиваль согласно кивает. Клиника, куда они приехали за полчаса до назначенного времени записи, совсем не похожа на лечебницу доктора Рипли. На стойке ресепшна — вазочка с конфетами и яркие буклеты на тему ментального здоровья, а в коридоре — автомат с газировкой и снеками, картины с пейзажами на стенах и мягкие разноцветные диванчики для комфортного ожидания приёма. Перси даже удаётся ненадолго расслабиться и пусть даже не забыть о том, где он находится, но хотя бы слегка отвлечься.        — Ты очень смелый, Перси, — улыбается Вакс, немного крепче сжимая его ладонь в своих. — Я горжусь тобой уже за то, что ты сделал этот трудный первый шаг… А вот и доктор!       Улыбка Вакса становится шире, когда его взгляд устремляется куда-то за плечо Перси, вынуждая того обернуться. По коридору к ним бодрым шагом направляется высокий мужчина средних лет. Своим видом он напоминает скорее сказочного падишаха, нежели практикующего психотерапевта: у него очень смуглая кожа и весьма плотное телосложение, длинные, слегка волнистые, чёрные волосы, и холёная остроконечная бородка, ещё больше подчёркивающая его выраженный восточный типаж. Помимо его колоритной внешности, внимание привлекает и наряд мужчины: за его спиной, подобно мантии, развивается длинный фиолетовый плащ, распахнутый настежь, под ним — чёрная рубашка-туника в узор из мелких золотых звёздочек, и фиолетовые брюки-шаровары.       — Кого я вижу! — звучно восклицает мужчина, распахнув свои руки. — Вакс’илдан, душа моя!       — Шон, дружище, ты совсем не изменился! — радостно отзывается Вакс, поднимаясь со своего места.       Шон (именно так, по всей видимости, зовут доктора) останавливается посреди коридора, прямо напротив оставшегося сидеть на своём месте Персиваля, так, что тот может ощутить аромат его парфюма — что-то сладкое и тянучее, словно мёд, и вместе с тем терпковато-пряное. Стиснув Вакса в своих объятиях, он звонко целует его сначала в одну, затем в другую щёку. Кажется, тот вовсе не возражает против подобного излияния чувств, легко похлопывая приятеля ладонью по спине и очаровательно улыбаясь. Перси кажется, что его сейчас тошнит, и даже неясно — от волнения перед первым сеансом, от тяжёлого пряного запаха в воздухе, или от развернувшейся перед ним картины.       — А вы, молодой человек, ко мне на приём, я так полагаю? — отпустив Вакса из своих загребущих объятий, напоследок огладив ладонями его плечи, мужчина, наконец, обращает своё внимание на Перси, и протягивает ему крупную ладонь с кольцами и перстнями на пухлых пальцах. — Шон Гилмор, психотерапевт, к вашим услугам.       Персиваль медлит пару секунд прежде, чем подняться на ноги. Психотерапевт оказывается ещё выше, чем он предполагал — на несколько сантиметров выше самого Перси с его немаленьким ростом. Гилмор улыбается добродушно, и кажется, вполне искренне, но Перси хочет развернуться и уйти, не волнуясь о вежливости и нормах приличия. Единственное, что сдерживает его в этот момент — страх огорчить и разочаровать Вакса. Не для того он нашёл подходящее время записи и проделал вместе с Перси весь этот путь до клиники.       — Очень приятно, мистер Гилмор, — Персиваль улыбается, но улыбка ощущается неестественной и кривой. Он отвечает на рукопожатие, с удивлением обнаруживая, что ногти мужчины покрыты золотым лаком. — Персиваль Клоссовски.       — Что ж, прошу в кабинет, Персиваль, — радушно приглашает Гилмор, доставая из кармана своего плаща ключ от двери, и подмигивает Вакс’илдану. — Не переживай, Вакс, я верну его тебе ровно через час в целости и сохранности.       Кабинет доктора Гилмора не имеет ровным счётом ничего общего с кабинетом Рипли. Письменный стол заменяет компактный компьютерный столик с лежащим на нём ноутбуком. Вместо стульев Персиваль видит два широких фиолетовых кресла, очень мягких с виду, расположенных одно напротив другого. Пол между ними устилает пёстрый ворсистый ковёр. Но больше всего впечатления на Перси производят стены: вместо грамот и дипломов их украшают картины с изображениями обнажённых и полуобнажённых мужчин и (гораздо реже) женщин, написанных в схожем стиле, будто принадлежащих кисти одного художника. При ближайшем рассмотрении несложно заметить особенно часто мелькающий на этих картинах образ мужчины — изящного эльфа с нежными, почти андрогинными чертами лица и длинными золотистыми волосами.       — Нравятся картины? — добродушный голос психотерапевта заставляет Перси вздрогнуть от неожиданности. Гилмор смотрит на него с горделивой улыбкой. — Между прочим, каждую из них нарисовал я сам. Да, и те пейзажи, как вы могли заметить, украшающие стены клиники, тоже моего авторства. Но гораздо больше я всё же люблю писать с обнажённой натуры.       — Так значит, вы художник? — спрашивает Персиваль. Этот новый факт прекрасно укладывается в портрет Шона, успевший сформироваться в его голове.       — Да, в первую очередь я считаю себя художником, и уже потом врачом, — охотно отвечает Гилмор, явно польщённый вниманием к своим работам. — Психотерапия — моя профессия, и я люблю эту клинику, как детище своего многолетнего труда, но всё же своим призванием я считаю искусство.       Бегло оглядывая картины, Персиваль цепляется взглядом за одну из них. В стройном молодом парне, изображённом на ней полулежащим в достаточно расслабленной и непринуждённой позе, он узнаёт Вакс’илдана. Татуировка ворона на плече юноши развеивает последние сомнения, и все остальные картины в комнате уже не представляют для него никакого интереса.       — Вакс позировал вам? — спрашивает он, надеясь, что вопрос звучит достаточно нейтральным.       — Ровно один раз, и он был совершенно ужасен в этом, — посмеивается Гилмор, предаваясь собственным воспоминаниям. — Я и сам уже пожалел, что уговорил его на это, Вакс совершенно не приспособлен сидеть смирно. Но у меня была такая традиция — я писал с натуры каждого, с кем встречался, было для меня что-то романтичное в том, чтобы сохранять воспоминания о своих любовниках на холсте… Это, конечно, не значит, что каждый из изображённых здесь людей был моим любовником.       Перси продолжает, как зачарованный, рассматривать картину, и ощущает, словно сотни маленьких острых игл впиваются ему под рёбра, вонзаясь всё глубже. Солнечный свет, мягко ложащийся на кожу Вакса, озаряя его лицо, острый кончик его ушка, трогательно выглядывающий из копны чёрных волос, драпировка, прикрывающая интимные места, но будто случайно обнажающая тазовые косточки… Наверное, только влюблённый человек способен увидеть Вакс’илдана таким, каким видит его сам Персиваль, и передать это на холсте.       Персиваль невольно думает о том, что Вакс раздевался перед художником, оставаясь совершенно обнажённым и уязвимым перед другим человеком и, судя по вольготной позе на картине, доверяя ему достаточно сильно, чтобы не испытывать стыда и скованности. Перси не хочет думать о том, насколько близок Гилмор был к Ваксу, но все эти ненужные, тревожные мысли заглушают голос психотерапевта, который продолжает рассказывать что-то о картинах.       — …а кстати, не хотели бы попозировать? — неожиданный вопрос вырывает Перси из состояния прострации.       — Что, простите? — переспрашивает он, решив было, что ослышался.       — Не сочтите за наглость, у вас очень интересный типаж внешности, — отвечает Гилмор, усаживаясь в одно из кресел и задумчиво почесывая бородку, продолжая изучать взглядом Перси. — Необычный. Я был бы счастлив с таким поработать.       — Простите, но пожалуй, я откажусь, — отвергает предложение Персиваль, садясь в свободное кресло напротив психотерапевта, но упрямо глядя куда угодно — на свои руки на коленях, на причудливые лакированные ботинки Гилмора с острыми носами и золотыми заклепками, на противоположную стену — но только не в лицо.       — Что ж, я понимаю, — с улыбкой в голосе отвечает Гилмор. — Итак, Перси…       — Персиваль, — настойчиво поправляет он, нервно поправив очки на переносице. Уменьшительное имя, произнесённое посторонним, царапает слух, словно наждачка.       — Персиваль, — исправляется доктор, кивнув. — Что привело вас на приём?       — Вакс беспокоится за моё состояние, он наверняка уже рассказал вам, — безразлично отвечает Перси. Он помнит обещание Вакс’илдана, что они уйдут отсюда, как только ему станет некомфортно, но лучше уж он потерпит общество Гилмора меньше часа, чем станет объяснять Ваксу, почему им стоит поискать другого психотерапевта.       — Уверяю вас, у меня нет привычки обсуждать моих пациентов с третьими лицами, — миролюбиво возражает Гилмор. — Как минимум, я работаю только с личными запросами пациентов, нельзя насильно помочь кому-то, просто потому что этого требует его партнёр или родственник. Не говоря уже о том, что это нарушение врачебной этики.       — Поверьте, доктор, я повидал слишком много врачей, с лёгкостью нарушающих врачебную этику, — горько усмехается Перси.       — Негативный опыт? — интересуется Гилмор. — Персиваль, я прекрасно понимаю, что некомпетентный или неподходящий вам специалист может настроить против психотерапии на долгие годы, если не навсегда. Если вы не хотите говорить, то мы с вами можем просто посидеть здесь и дождаться окончания сеанса, занимаясь каждый своими делами.       Персиваль напряжённо молчит, но поднимает взгляд на лицо врача, чтобы убедиться в том, что он говорит искренне. Лицо Гилмора всё такое же открытое и добродушное, он улыбается, но всё же совсем непохоже, чтобы он шутил. Его предложение кажется Перси заманчивым — всё лучше, чем пытаться выдавить из себя слова, чтобы рассказать постороннему человеку о тех страшных вещах, что творятся в его разуме. Он не верит, что Гилмор может помочь ему, но в его положении глупо отказываться даже от призрачных шансов. Тем более, когда первый шаг уже сделан.       — Когда мне было семнадцать, я оказался в психиатрической лечебнице, — говорит Персиваль. Он удивляется тому, как легко даются эти слова на второй раз, после того, как он открылся Ваксу. Голос звучит ровно и безразлично. — Я был подавлен и опустошен, и надеялся, что лечение сможет помочь. Но вместо этого оно сломало меня сильнее. Я чувствовал, что перестаю принадлежать себе, и порой мне кажется, что я до сих пор не вернул себя до конца. Из-за огромных доз транквилизаторов и нейролептиков, которые мне вводили, я помню те полтора года лишь отрывками, и наверное, оно к лучшему. Всё, что я помню, кажется очень неправильным.       — То, что вы пережили, ужасно, — улыбка исчезает с лица доктора Гилмора, и впервые Персиваль видит его серьёзным. — Эта клиника… находится в Эмоне?       — Нет, — Перси качает головой. — Я не местный и, если честно, никогда не хотел жить в столице, просто так получилось. Клиника доктора Рипли в Вайтстоуне, кажется, она до сих пор открыта.       — Минуточку, — психотерапевт заметно оживляется и выпрямляется на своём месте, задумчиво повторив. — Доктора Рипли… Вы ведь говорите про Анну Рипли?       — Да, — Персиваль напрягается, сжимая пальцами подлокотники кресла. Едва ли звук хоть одного другого имени способен заставить его кровь холодеть в жилах. — Вы слышали о ней?       — К сожалению, имел честь знать лично, — усмехается Гилмор, и спешит пояснить. — Анна была моей однокурсницей. Мы даже дружили поначалу, но очень скоро разошлись во взглядах. Видите ли, идеи, которые высказывала Анна уже тогда, казались мне… чрезмерно радикальными. И крайне негуманными. В своих теоретических размышлениях она предлагала метод лечения расстройств личности, которые современная психиатрия признаёт неизлечимыми. Вместо того, чтобы корректировать течение расстройства и снижать его влияние на жизнь пациента при помощи длительной психотерапии и медикаментов, как это обычно бывает, она предлагала попытаться сформировать новую личность и заменить ею, как она выражалась, личность поражённую расстройством. Мы, признаюсь, смеялись над ней, и до сих пор её теория кажется мне несостоятельной, но она разработала собственную методику.       Персиваль ощущает, как у него начинает кружиться голова от полученной информации, но в то же время вещи начинают обретать смысл, выстраиваясь в одну логическую линию.       — Что, если я скажу вам, доктор, что возможно, ей всё же удалось? — произносит он, пытаясь выровнять дрожащий от напряжения голос. — В моей палате лежал один парень, Люсьен. Он был клиническим психопатом, или как это правильно называется? Антисоциальное расстройство? Однажды его забрали из палаты, нам сказали, что ему нужен особый режим лечения, и мы не придали значения. Ни у меня, ни у моего соседа не было сил подвергать сомнениям решения врачей. Спустя несколько месяцев, он вернулся, но… — Персиваль испускает нервный смешок. — Вы сочтете меня сумасшедшим, и чёрт возьми, да, я такой и есть, но поверьте мне: это был не Люсьен. Я бы скорее поверил в то, что они были братьями-близнецами, каким-то образом не знающими ничего друг о друге: одно лицо, но разные привычки, разная манера общения, разные характеры и предпочтения, а главное, никаких воспоминаний о жизни прежнего Люсьена. Как будто его стёрли и перезаписали заново.       — Вы говорили, что плохо помните часть того, что происходило с вами в больнице, — Гилмор, обычно очень красноречивый, теперь мнётся, будто желая узнать что-то, но не решаясь спросить напрямую. — Вы можете рассказать о моментах лечения?       — Я достаточно хорошо помню первые пару недель, — отвечает Перси. — Доктор Рипли почти ежедневно принимала меня в своём кабинете, говорила со мной… примерно как мы с вами сейчас. Много спрашивала об отношениях с семьёй и о детстве. Мы говорили о моих деструктивных мыслях в адрес самого себя и… некоторых людей. Я лежал в отдельной палате и по вечерам вместе с ужином мне приносили таблетки. В основном я убивал свои дни за тем, что читал что-нибудь, и думал, что скоро вернусь домой. Но потом меня перевели в палату к Калебу и Люсьену и всё стало совсем иначе… Чёрт, я достаточно хорошо помню своих соседей и санитаров, помню безвкусный суп, которым нас кормили, и даже вид из окна палаты, но не помню почти ничего о лечении. Я чётко помню единственный момент: меня привязали ремнями к кровати и пытались сделать укол в вену, но я сопротивлялся, потому что боялся, что мне станет так же плохо, как Калебу. А всё остальное… оно как осколки, которые я никак не могу собрать в цельную картину.       — А… после выписки? — доктор Гилмор наклоняется вперёд, соединив руки в замок и оперевшись о них подбородком. — У вас ещё случались подобные провалы в памяти?       — Да, и именно это меня и беспокоит, — вздыхает Перси, откидываясь на спинку своего кресла. — Кто-то будто занимает моё место, какая-то другая личность и другое сознание. И, что пугает сильнее, он… оставляет мне знаки о своём присутствии. У него даже есть имя, которым он сам представился. И после вашего рассказа о Рипли, доктор… Я думаю, что я должен был стать следующим. После Люсьена. Но… я вовремя сбежал и ей не удалось довести своё лечение до конца.       — И это главное, Персиваль, — ободряюще улыбается Гилмор. — Главное, что сейчас передо мной сидите вы. Вы и ваша настоящая личность. И мы можем всё исправить.       Когда Персиваль выходит за дверь кабинета психотерапевта с рецептом на лекарства и робкой, едва зарождающейся надеждой на нормальную жизнь, Вакс’илдан едва ли не подскакивает со своего места. Перси делает шаг в сторону, чтобы пропустить вперёд врача, вышедшего следом проводить их, и дать попрощаться старым друзьям (кем бы они друг другу ни были на самом деле). Но Вакс лишь жмёт Гилмору руку, а затем порывисто сгребает Перси и тепло обнимает его. Так, словно успел соскучиться по нему за этот час.       — Как всё прошло? — спрашивает он.       — Всё в порядке, — отвечает Персиваль, прильнув к Ваксу, словно ручной пёс, ищущий ласки. Его мало заботит присутствие врача, наблюдающего всю эту картину, но всё же они оказываются вынуждены разорвать объятия.       — Пошли, заберём наши вещи из гардеробной, — говорит Вакс’илдан, и берёт Перси под руку, обмениваясь улыбками с доктором. — Спасибо тебе, Шон. Ты даже не представляешь, как это важно для меня.       — Ох, не стоит, друг мой, поблагодаришь, когда наша с Персивалем совместная работа принесёт плоды, — Гилмор делает кокетливый жест рукой, улыбаясь шире. — А пока что, будь добр, оставь меня с ним на минуточку, надо кое что сказать.       — Хорошо, хорошо, я понимаю, врачебная тайна, — понимающе кивает Вакс, похлопав Гилмора по плечу и обратившись к Перси. — Я заберу наши вещи и буду ждать у выхода.       Персиваль провожает взглядом его фигуру, удаляющуюся по коридору, и возвращает внимание доктору.       — Я забыл вас предупредить о побочном действии лекарства, хотя обязан это сделать. В первые дни приёма вы можете испытывать сонливость, но не волнуйтесь, это нормально, — сообщает врач, а после добавляет каким-то более осторожным тоном. — Также продолжительное его употребление может привести к снижению либидо… Я надеюсь, это не слишком сильно вас расстраивает?       Персиваль несколько секунд просто хлопает глазами, осмысляя сказанное доктором и не понимая, каких эмоций по поводу этого от него ожидают.       Его странные эротические сны, делающие неловкими утренние пробуждения, не прекратились после первого случая. Ортакс в них больше не появлялся, будто притаившись на задворках его сознания и выжидая момента. Зато Вакс стал их постоянным гостем, делая с Перси вещи, о которых тот наяву не мог и помыслить, а иногда позволяя ему делать их с собой.       — Скорее наоборот, — отвечает Персиваль, отгоняя от себя образы сегодняшней ночи. — Я бы рассматривал это, как плюс.       Лицо доктора вытягивается в недоумении, а его ухоженные чёрные брови устремляются вверх по лбу, но на счастье, тот не пытается ни спорить, ни задавать вопросов, которые наверняка были бы смущающими и неловкими. Вместо этого, Гилмор возвращает себе своё обычное доброжелательное выражение и протягивает Персивалю визитку.       «Доктор Шон Гилмор — психиатр-психотерапевт», — гласят переливающиеся голографическим блеском фиолетовые буквы на позолоченной бумаге. Ниже указан номер телефона.       — Я назначу время следующего приёма на следующей неделе, а до этого момента вы можете звонить мне в любое время по вопросам, связанным с приёмом таблеток или изменений вашего самочувствия, — сообщает Гилмор, и тут же уточняет. — В любое время не раньше двенадцати утра и не позднее двенадцати вечера.       Простившись с психотерапевтом, Персиваль выходит в холл, к ждущему его Ваксу, уже одетому и держащему его пальто в руках.       — Как тебе Шон? — спрашивает Вакс’илдан уже в машине.       — Он всяко лучше доктора Рипли, — уклончиво отвечает Персиваль, в этот момент пытающийся выехать с узкой парковки возле клиники — Ты знаешь, у меня довольно низкая планка относительно психотерапевтов.       — У него отчасти своеобразная манера общения, но это нужно привыкнуть, — слабо улыбается Вакс, уперевшись локтем в дверцу и подперев голову.       — Как вы вообще познакомились? — всё же решается спросить Персиваль, зайдя издалека. Пусть лучше он получит прямой ответ на мучающий его вопрос, чем продолжит изводить себя догадками и ревностью. — Он и твоим психотерапевтом был?       — Господи, нет! Я, конечно, придурок, но боюсь, терапии от этого до сих пор не существует, — отвечает Вакс, неожиданно рассмеявшись, и, не меняя положения головы, косится на Перси. — Встретились в клубе пару лет назад. Сестрица привела меня туда развеяться и отвлечься — я тяжело переживал расставание, и Векс’алия заявила, что клин клином вышибают.       — Я… видел твой портрет… на стене, в его кабинете, — Персиваль внимательно следит за дорогой, изо всех сил стараясь не выдать себя ни единым дрогнувшим мускулом на лице. — Должно быть, вы очень близки.       — Можно сказать, написание этой картины было самым интимным моментом между мной и Шоном, — усмехается Вакс, сползая чуть ниже в своём кресле. — Если, конечно, можно найти что-то интимное в затёкших конечностях и невозможности почесать даже нос. Я не жалею — опыт необычный и того стоил. Мы расстались через полтора месяца отношений, сойдясь на том, что нам обоим хочется чего-то более серьёзного, но никак не друг с другом. Только вот я с тех пор один, а он спустя пару недель после расставания встретил парня, за которого теперь собирается замуж. Видел у Гилмора множество портретов стройного эльфа со светлыми волосами?       С каждым словом, которое произносит Вакс, Персиваль ощущает, как разжимаются его плотно сомкнутые челюсти и его побледневшие пальцы, с силой обхватившие руль. Образы в его голове, порождённые мятежным воображением и ревностью, развеиваются, сменяясь радостным спокойствием. Вакс’илдан не его, и едва ли может быть его, но оттого ещё невыносимее представлять его чьим-то ещё, и с этой частью своей личности, доселе ему неведомой, Перси лишь предстоит примириться. И всё же, глядя на вечернюю дорогу и очередь машин перед светофором сквозь лобовое стекло, он украдкой улыбается.