Топазовая незнакомка

Ты кричишь мне «обними!» - я обнимаю, а

Ты не спишь, только с тобой я засыпаю

Пустота, пустота вокруг меня, а я не знал

Боже, дай мне сил не сойти с ума, не сойти с ума

«Обними обнимаю» Тринадцать карат

Небо окрасилось в розовый, переливаясь голубым, а на горизонте цвета сливались в перламутровый. Солнце медленно всходило над землёй, но его лучи несмотря на раннее время уже достигали домов и попадали в комнаты сквозь запотевшие от мороза окна. Но никто не выходит с целью задёрнуть персиковые шторы, выделявшихся на фоне «серой» мебели, как можно сильнее: внутри квартирки царит невидимая стена, отделявшая владельца от внешнего мира. Юная девушка только недовольно поморщилась, позволяя сорваться с губ низкому, недовольному рычанию. Яркий солнечный свет раздражал её, противореча жизненному креду Харучиё, гласившее «цветок, что цветёт во тьме, выживет только во тьме; если он будет искать свет, то в конце просто сгорит в этом пламени». Акаши устало провела рукой по липким волосам, зачёсывая их назад, чтобы воссоздать подобие нормального внешнего вида, но «петухи» на её голове стали гораздо заметнее, прибавляя пару баллов неряшливости, чем некой эстетичности и элегантности, хотя в этом была больная красота, по мнению девушки. Перед её глазами всё плыло, а виски пульсировали, отдаваясь давящей на черепную коробку болью. Виной этому служило выпитое количество алкоголя, лечивший раны Акаши в любой ситуации, хотя раньше такого с ней не случалось. Казалось, что боль овладела её разумом, стирая границы чувства меры и дозволенного. Она, словно трещина во время землетрясения, увеличивала свои размеры, грубо разделяя душу на части. Харучиё хотела вернуться назад, заново пережить согревающие душу события, окунуться с головой в любимое дело, получая тепло и поддержку родных людей, но теперь такого никогда не будет, ибо она выбрала себя, ощущая сокровенное чувство счастья, осознавая, что впервые в жизни, хотя и заложница теперь других обстоятельств, но освободилась от некого груза тяжести (легче не стало). Иногда просыпающаяся совесть царапала её душу острыми когтями, утягивая на дно к собственному омуту с чертями. И в такие минуты хладные пальцы, подрагивающие совсем не от холода, достают давно забытый телефон из-под кровати, чтобы сердце, готовое выскочить из груди в любой момент (совершенно не от трепетного и самого прекрасного чувства на свете, именуемое «любовь»), а от пробирающего страха до костей.       — Какучо... Собственный голос ей кажется чужим, доносящимся сквозь толщу воды. В минуты собственной слабости, словно преданный своему делу дворецкий, Хитто оказывался рядом, чтобы поддержать и помочь ей. Он дарил ей чувство защиты, заключая в медвежьи объятья, которые теперь в её гнилой душе не заставят что-то трепетать. Они сольются с серым фоном, становясь чем-то ненужным, чуждым, бессмысленным. На первый план вышли воспоминания, посвящённые тем дням, когда в сердце, словно подлитый в костёр бензин, пылало желание не становится вечно спасающим кругом, ибо дело это неблагодарное. Но каждый раз клятва данная на крови жгла её сердце, заставляя изворачиваться наизнанку лишь бы оказаться рядом, защитить, спасти, доказать реальность происходящего, даже когда сама она не разбирается в гранях, убрать его в замые потаённые уголки гнилой душонки. Будущее, прошлое, настоящие, временные линии - всё смешалось в одно единое целое, становясь не более чем кратким, ничего не значащим мигом, наполненный не яркими красками, как картина художника, а чернотой импульса. Он сводил её с ума, заставляя совершать ужасные и странные поступки, с которыми бороться уже не было сил. Она достаточно сломлена, достаточно уничтожена, достаточно раздавлена. Сопротивления уже нет, и никогда не будет: усталость брала своё, заставляя походить на пустую оболочку с человеческим лицом и телом, открытой душой нараспашку, заставляющей вспоминать все пережитые моменты последней временной петли вперемешку с давно забытым прошлым.

«Да, ты права, Харучи, боль меняет людей, заставляя их меньше доверять, больше размышлять и лишний раз не подпускать людей. Я не заставляю тебя открыться мне, но в момент, когда выхода тебе покажется нет, попроси меня о помощи... Обещай мне...»

***

Открывать глаза совершенно не хотелось: Акаши знала, что увидит там, в зеркале. И это не пугало её, как в прошлые разы, а наоборот, заставляло чувствовать раздражение, ибо она снова вернулась назад, как и в предыдущих временных линиях. Она глубоко вздохнула, а после опустошила лёгкие, медленно и осторожно, надеясь, что истерика снова не заполонит её разум. Она должна справляться сама, Хитто не будет рядом с ней, как было раньше.       «Будет. Не позволишь ему оставить себя. Напомнишь. Возьмёшь своё» Мелькают слова на периферии слуха. Слишком тихо сказаны. Подняты из глубин её души. Лжёт. Хочет созадть мнимую защиту и уничтожить. Девушка давно уяснила, что её проблемы и переживания принадлежат только её одной. Никому не будет до них дела...       «Кроме Хитто...» Заткнись! Как и во всех временах, события редко меняют свою канву. Она снова в её одиннадцатилетнем теле. Снова со шрамами на лице. Снова с «любимой» младшей сестрой и «заботливым» старшим братом под одной крышей. Снова в одной временной шкале со своим «прыгуном» и «триггером» в одной канве. Снова... Снова. СНОВА. Злость, обида, гнев - всё взыграло в ней, смешались внутри в опасный неконтролируемый коктейль, осушенный до дна всего одним махом, словно новичок, впервые пробующий алкоголь, решивсь перескочить через все стадии махом, без задней мысли. Глухой, шершавый удар пронзил тишину ванной комнаты. За ним последовал треск, тонкий, почти неслышный, а после звон разбито стекла и штиль.       «Не в твоей голове, а на яву, милая.» С губ Харучиё сорвался нервным смешок, затем ещё один и ещё один, превращаясь в истерический смех, разрезавший тишину, похожий на крик замаскированного безумия. Нет... Нет... Нет...       «Думаешь, ты справишься?» Она медленно оседает на пол, устланный опасным, мерцающим ковром, но ей было всё равно на это. Истерика набирала чудовищный оборот, который Акаши замечала лишь малой частью сознательности.       «Поддайся ей. Хватит сражаться. Ничего не изменится.» Она закусывает покрытую тонкой плёнкой нижнюю губу, вновь ощущая металлический вкус с привкусом ржавчины и горечи. Неприятно. Мерзко.       «Ещё не привыкла? Твоя кровь должна быть такой, ибо ты своими же руками уб-!» Но она не останавливается, вонзая зубы дальше в собственную плоть. Её жалкая душонка надеялась, что боль отрезвит её, вынудит поможет успокоиться. Но время шло, а дурной смех не хотел прекращаться, напротив, с каждой последующей секундой он усиливался, смешиваясь с хриплым, рваным дыханием и тихими всхлипами, превращающиеся в шмыганье.       «Заткниииись! Заткниииись! Исчезни!»       «Как скажешь, милая. Не забудь руку обработать, иначе мой личный театр исчезнет слишком быстро.» Она поднимает саднящую ладонь, стараясь зацепиться расфокусированным взглядом за детали, но застывшие в глазах и на кончиках ресниц слёзы застилали обзор. Отчаяние взыграло в её душе, собираясь вырваться на свободу через животный вой, но ей нельзя, только не сейчас, когда она не одна, ибо спасение утопающего - дело рук самого утопающего. Эту пословицу Харучиё запомнила надолго, придерживаясь её каждую свою жизни, исключая той, что снилась ей в ночных кошмарах. Акаши никогда не видела счастливых снов: кошмары посещали её каждую ночь, вынуждая выбиваться из сил изо дня в день, лишь бы не встречаться лицом к лицу с этим. И план работал, как швейцарские часы, известные своей удивительной точностью. Всё смешалось в один белый шум: дом, школа, уроки, домашние заботы. Не было и минуты отдыха: ещё свежи в памяти леденящие душу картинки извращённого перемещениями во времени разума; тени, окружавшие её ложе, дети, с непривычно широкими улыбками, животный вой, скулёж и скрипы домов и деревьев смешались в один безумный хоровод кошмаров. Харучиё сгибается в три погибели, ударяясь лбом об пол, покрытый опасным ковром, но ей было безразлично на это...

***

      — Харучи! Крик, совмещённый с отрезвляющей пощёчиной, обязанный привести её в себя, был для неожиданным сюрпризом. Затуманенный пеленой слёз взгляд цепляется за знакомые черты, пока в голове всплывает единственное имя, пришедшее ей на ум из глубины души.       «Какучо...»