Девять причин как последствие первой

В детском доме всегда было до мерзости тихо. Разбивающиеся о холодные стены девичьи голоса оставались в них ледяным воспоминанием, не имеющим ни прошлого, ни будущего. Они жили в моменте, в минуте и в секунде, а истекая – пропадали, канули в бездну. Умирали, ведь не жизнь делала живого живым, а память о нём. Наверное, именно поэтому Ён Хи считала каждую из своих соседок мертвой.       Она мало что помнит из своего детства после того, как мама забрала её. Ён Хи ходила в младшую школу, там у неё были одноклассники, наверняка друзья, любимые книжки или мультики, что редко шли на пузатом телевизоре. Только это всё было лишь теорией, догадкой, в которой Ён Хи не уверена; она не помнит, что было тогда.       Но чётко помнит детский дом с его противными обоями и скрипучим полом.       Ён Хи помнит привычки, связанные с ним. Помнит, как считала каждую из пятнадцати деревянных, старый ступенек, ведущих на второй этаж; помнит четкий узор розовых – на деле серых, – цветов, раскиданных вдоль зелёной – тоже серой, – стены. В коридоре – долгом, длинной в тридцать шесть шагов воспитательницы, – всегда было мрачно и темно; свет работал всё время, иногда даже ночью, но видимости добавлялось мало: две лампочки, висящие от потолка вниз, оставляли между собой огромный кусок неосвещенного пространства, где Ён Хи видела монстров наяву. Их плесающие, дёрганые тени и костлявые руки, которые – она клянется – тянули каждую из девочек за их косички и ноги, пытаясь утянуть под землю. Они улыбались ей, когда пробовали сделать Ён Хи одной из них, и улыбка их снилась ей каждую ночь. Ежедневно Ён Хи видела скалящиеся зубы, а в них – одну из крыс, что бегали по этажам.       Ён Хи боялась оказаться следующей.      И, наверное, то немногое, что объединяло её с девочками помимо общего дома был страх. Не перед чем-то одним, а перед всем, что не поддавалось их детскому восприятию; мир, такой огромный и из столькими возможностями тоже входил в тот список, поскольку улицу никто не любил. Там она тоже была серой.       Ён Хи любила сидеть у комнаты воспитателей и слушать, как они поют колыбельные младенцам. Голос их всегда был резким и неприятным, банально чужим. Но слова, такие нежные и несочетающиеся с их исполнением, казались ей чем-то большим, нежели обычной песней.       Вот, что было родным.       Ён Хи от роду 6 было, когда она увидела побег двух девочек-сироток: одной из её комнаты, и второй с комнаты в конце коридора. Через окно возле её кровати Ён Хи смотрела, как они впопыхах спотыкались о проступившие на земле корни с маленькими рюкзаками на спине. Им было около тринадцати – тот самый возраст, когда во всю бушует кровь в жилах и играют гормоны, заставляя испытывать повышенное чувство справедливости, бросаться из крайности в крайность.       Через одиннадцать дней их нашли у реки глубоко в лесу, куда с детского дома бежать около трехсот метров. Холодные, с зеленовато-серой кожей, наполовину выпотрошенные и с вырванными волосами. Птицы выклевали им глаза, плоть ели дикие животные, а полиция установила смерть впоследствии от нападения одного из них; Ён Хи, в свою очередь, считала, что их поймали демоны, которых она видела на стенах дома.       Думала ли Ён Хи о своих настоящих родителях? Нет, никогда. Она не могла осознать даже их потенциальное существование в мире, и иногда ей казалось, что она была всегда; ещё далеко до зарождения всего сущего, космоса или того, о чём она временами подслушивала бессонными ночами от соседок. Ей казалось, что она спала далеко от людей, близко к небу, и только сейчас проснулась. Расплачивается за то, что опоздала когда-то, и вынуждена быть здесь и сейчас.       Когда мама пришла за ней, Ён Хи восприняла это, как что-то правильное и само собой понимающееся; не как шанс зажить новой жизнью, а то, что должно было случиться. Именно мама должна была забрать её; в тот самый день, с теми самыми красными губами и душистыми духами.       Мама просила Ён Хи больше улыбаться, а Ён Хи не понимала, зачем. Мама говорила Ён Хи, что её улыбчивую будут любить больше. Ён Хи опять не понимала, зачем ей чужая любовь, если есть мамина. Мама сказала, что ей будет хорошо с детьми её возраста и Ён Хи была убеждена, что мама права. Ей было хорошо с детьми её возраста.      Они всегда призывали Ён Хи играть вместе с ними. Она не была уверена в том, хотела ли и как это вообще – хотеть чего-то, поэтому всегда смотрела на реакцию мамы, на то, как низко она кивнет или как пристально посмотрит на её растрепанные волосы.       Ён Хи научилась различать мимику и жесты матери, запомнила, что они означают.       Однажды какая-то женщина в младшей школе – наверняка родитель одного из её одноклассников или учительница, – сказала матери проверить Ён Хи у психиатра на наличие возможных проблем с психикой.      В тот день мама вернулась домой с расцарапанным лицом и бешеными, зло-горящими глазами. Она всё время говорила сама с собой, причитая под нос о том, что не ошиблась с выбором ребёнка.       «Моя дочь нормальная.»      Ён Хи нормальная.       «Никто не посмеет клеветать на обычную девочку.»      Никто не посмеет…       В тот день Ён Хи осознала, что ей просто повезло приглянутся маме в детском доме и оказаться вдалеке от их демонов.

***

     Слушать чужие препирания было забавно, особенно в команде, где никто на самом деле друг друга не заботил. Глянуть только на качающего головой Таноса в ритм музыке, которая гудела в его голове; он-то так названный лидер, тот, за которым надо осторожно шагать и придерживаться услышанных с его уст инструкций, только вот каждое выброшенное им слово – детский лепет, у которого нет никакой смысловой нагрузки. Стоило лишь посмотреть в его глаза или хотя бы на секунду навострить уши, задействовать минимальную смекалку и понять, чем именно он, его решения и действия управляются.       Вторая девушка в их команде помимо Ён Хи казалась ей чудной: по ней было видно её настоящие намерения, которые она, впрочем-то, не скрывала. Она была такой же, как и Ён Хи: не видела в 230 и его прихвостне – почти что сторожевой, ручной собаке – никакой опасности, и планировала прицепиться только для вида самой команды. У неё был своя головная боль в виде дерганого, ссутулившегося парня с низко опущенной головой и бегающими туда-сюда глазами.       Наверное, из-за внезапного жеста милосердия Ён Хи к нему на первой игре они оба выглядели точно так же, как и эта парочка. Немного… несуразно и даже, в каком-то смысле, противоестественно.       Их основное отличие было в том, что 380-ая хотела выделиться и казаться более умной на фоне и без того не смыслящих наркоманов, отвечая на выпады 124-го язвительными фразами, которые приводили их к явному конфликту.       Ён Хи, – сидя между ней, шуганым парнем и дерганым наркоманом, если не учитывать второго такого же в лице Таноса, – тяжело вздыхала и пялилась в одну точку – в спину сидящего впереди них 082-ого номера.       А она 081. Интересно, какая возможность такого совпадения, что сзади 080?       — Вот почему я не хотел брать девушек в команду, одна уже хамит, – недовольно фыркает Нам Гю – Ён Хи услышала, как он, по всей видимости, в который раз представлялся Таносу, что называл его имя неправильно, – с пренебрежительным тоном, обращаясь к парню слева, перед этим заливая какую-то философскую мысль о жизни и смерти.       — А ты-то без наркотиков справиться сможешь? – перебивая свою сокомандицу говорит Ён Хи, но не с целью унизить, ткнуть в беспомощность парня или копнуть глубже в недры его самооценки, как это хотела сделать номер 380, а с банальным любопытством, даже не оборачивая к нему головы, не задумываясь о том, какое у него застыло выражение лица.      Ён Хи ощущала его уязвленный, раздраженный взгляд, за которым скрывалось задетое чувство собственного достоинства. Ён Хи же не чувствовала никакой вины и считала, что её вопрос даже издалека не кажется обидным.       — Вот же стервы, – шипя, выдавливает из себя Нам Гю, что, кажется, неправильно истрактовал её слова и придал им ошибочное значение.       Ну и ладно, это, так-то, не особо важно.       Ён Хи хмыкнула, поворачивая к нему голову; до её слуха долетело наглое «Грёбанный неудачник», сказанное 380-ой, чему, на удивление, Нам Гю промолчал, всем своим видом показывая свое превосходство.       Будто он – приближенный к – пока – молчаливому королю, его верная тень, в то время как остальная команда, которой 124 явно не гордился  – пешки, как сейчас модно говорить, кто-то, кого будет не жалко в случае поражения.       Нам Гю свято верит, что в экстренной ситуации Танос выберет его, поставит его жизнь выше чужих. А это значило многое; в конце концов, он считает, что слово Таноса – закон.      Только вот Танос на то и Танос, чтобы ставить себя на первое место. И это, наверное, единственное, в чем Ён Хи его не осуждает.       — Кто во что играть будет? – спросила она, всё ещё сверля напряженного под её твердым взглядом Нам Гю, который сразу же подал голос после её вопроса:       — Я в волчок, – Ён Хи одобрительно присвистнула, на что Нам Гю фыркнул.       Волчок – игра безумно трудная, а из предложенных пяти чуть ли не самая сложная.       — Мне кажется, или тебе с твоими трясущимися руками лучше сразу под дуло пистолета сесть? – ехидно подметила игрок 380, не прекращая их конфликт. 124-го на эмоции вывести не тяжело – это понятно по одному его виду.       Нам Гю – истинный пример овцы в шкуре волка. Он хочет казаться опаснее, создавать сильную картинку, в которой он сам способен выбирать, как ему жить; на деле же зависим от телесного контакта, ластиться, словно кот, и не любит принимать решения самостоятельно, идя за своим стадом, к которому он пытается прибиться.       Ён Хи не осуждает. Кто знает, что происходило с ним до его попадания в игру.       Как только Нам Гю открыл рот в желании приструнить саркастическую натуру 380-ой, как Танос потрепал его за плечо, и приобнимая, выдвинулся вперед:      — Сеньориты, не ссоримся. Таноса на всех хватит, – вскидывая в добродушной манере брови говорит тот, и упираясь взглядом в своих сокомандников, – как он считает, фанатов, – по очереди оценивая каждого, словно только вышел с глубокой комы и осознал свои прошлые действия. Он остановился на Нам Гю; долго не задержавшись, переключился на следующую Ён Хи и губы его растянулись в мягкой улыбке, сохраняя безумный, несколько инфантильный отблеск. – Нуна. Во что ты будешь играть?      Когда-то Ён Хи рассказывала Субону о том, что единственная игра, в которую она когда либо играла в детстве – конги.       Но Субон мёртв, а Таносу здать об этом неоткуда.       — Во что останется, – медленно, под стать Таносу, отвечает Ён Хи, и тот не смотрит на неё ни секундой дольше, когда до него доходят её слова.       Если Нам Гю и считает себя особенным, то Ён Хи четко осознает, что она – тут пустое место.      Подобным образом они и выбрали, в какой очереди кто будет идти: Ён Хи сделали первооткрывателем за счёт того, что все игры, кроме ттакджи, разобрали. Впервые она попробовала свои силы в этом жанре лишь на станции метро, где их вербовщик – не вызывающий доверия, опрятный мужчина – обещал ей по сотню тысяч вон после каждой её победы. Раунда было всего два, чем Ён Хи, честно сказать, гордилась.       Время шло долго. Из семидесяти с чем-то команд медленно отсеивались люди; некоторым везло становиться победителями, а некоторые в слезах смотрели на направляющихся в их сторону сторожей, что несли вместе с автоматом смерть. Наверное, грустно умирать в ненависти к себе из-за собственной немощности.      Шел уже примерно час и, может, десять минут или около того, когда их ноги приковывали цепями друг к другу. Их поставили по той последовательности, по которой шли их игры, поэтому единственной соседкой Ён Хи осталась 380; Ён Хи более, чем удовлетворяла её компания со стороны. А ещё от неё сладко пахло чем-то, что навевало воспоминаниями о далеком прошлом в тёплом доме.       Их команда явно выделялась на фоне всех остальных; и не только за счет фиолетовых волос одного из игроков. Они были лишены командного духа, что так привыкли восхвалять, и смотрелись вместе так, будто куда больше их заботило придумать оскорбление пообидней, нежели сама вероятность смерти. Со стороны выглядело, словно некоторые готовы впиться друг другу в глотку, с горящими глазами глядя за смертью временных товарищей прямо тут и сейчас.       Один лишь Танос не чувствовал напряжения, которое между ними витало густым дымом, пребываючи в собственном экстазе, и Ён Хи, которую весьма забавлял метающий молнии в их сторону Нам Гю. Женоненависником его назвать сложно, но видимо с ними двумя карты не сложились изначально; Ён Хи не знает, как по-другому объяснить его оскорбленный вид, словно он – маленький ребёнок, которому нагло врут о пропаже любимой пустышки. Хотя она, на самом деле, не особо понимала, почему и к ней подобное отношение, ведь как таковых споров между ними, как ей кажется, не возникало. Но если это просто ради компании уже не заладившей с ним 380-ой – тогда хорошо, это вполне сойдет за достойную причину. Комичную и несерьезную, но хоть какую-то.      Команда напротив, что шла вместе с ними в одно время, что-то ободряюще кричала им, и Танос, чье настроение совсем не подходило под саму историю с убийственными играми, вскидывая руки вилял ими вперед-назад, как надувные человечки для рекламы, развевающиеся на ветру.       Тяжело сказать, что именно это обозначало, но его громкий крик можно считать за пожелание того же. Наверное.       Как только таймер начал свой ход, отсчитывая секунды из выведенных им пяти минут, они двинулись вперед. Из-за сковывающих кандалов было тяжело сделать обычный, средний шаг, к которому большинство привыкли, а лишние ноги по бокам лишь осложняли ситуацию; они уже вдоволь насмотрелись на то, как участники передвигались до них, поэтому тоже пытались создать видимость настоящей команды, в один голос крича подсказки друг для друга, чтобы облегчить движение.       Когда Ён Хи взяла ттакджи, у неё закружилась голова, а в горле встал противный ком: Ён Хи и до того замечала у себя отвратительный тремор рук, но не придавала этому значения. Её страх понятен и, более того, был разделен – может, она на пару с 380-ой казались самыми спокойными – что было довольно иронично, учитывая роль девушки в социуме, – Ён Хи замечала, что паника вокруг и металлический запах крови, появившейся в комнате уже после десяти минут, влиял на 380 не лучше, чем на саму Ён Хи.       380 кажется сильной. С такой, как 380, Ён Хи никогда не найдёт общий язык.       Ён Хи сглотнула вязкую слюну и скинула с лица лезущие в глаза волосы; сделала глубой вдох, следом – выдох. Для неё одной всё её метушение, чтобы привести себя в чувство и вновь освободить мысли, сделать разум ясным, длилось долго, размеренно; время ведь понятие растяжимое, и ей казалось, что она попала в собственно ею созданный вакуум, помогающий ей действовать, в то время как часы на потолке отсчитали меньше десятка секунд, три с которых – и было её своеобразное подготовление.       Бросок.       Не вышло.       С глухим стуком, ттакджи падает на пол рядом с аналогичной фигуркой и лишь за счет времени, которое у них оставалось, на неё не накинулся дёрганый Нам Гю, не опустил отчаянно голову 125, чье имя она не запомнила, и не заныла от накатившей хандры на грани разочарования 380. Только это всё может произойти в следующие пару секунд, если Ён Хи облажается ещё раз.       Ён Хи это понимает.       И вновь промазывает.             — Ты…      — Рот закрой, – Нам Гю попытался что-то сказать, уже придавая тону истеричность, как его прервала сосредоточенная на своих действиях Ён Хи. Он не прекращал дуться и теперь у него было официальный повод открыто хамить Ён Хи; она это понимала и над решением подобной проблемы в виде повышения своего авторитета в его глазах задумается позже, если не забудет и вообще выживет.       Попыталась выудить из потока мыслей, мешавшего в себе все её воспоминания, движения вербовщика, который хорошо знал свое дело.       Одну ногу назад – совсем немного, – вскинула прямую руку над головой, перевернула ттакджи и поменяла его траекторию, создавая наклон. Вложив в бросок всю силу, которую ей повезло не растерять за столько времени на улице, Ён Хи кидает бумажку и выдыхает, прикрывая глаза в накатившем блаженстве и, безусловно, гордости за саму себя.       За 380 наблюдать было практически нечего; она выбирала позицию около пятнадцати секунд, заставляя передвигаться вместе с ней под тихое бормотание с неразборчивыми упреками небезызвестного героя со стороны Таноса. Неудачный бросок камня может потерять куда больше времени, чем какие-то пятнадцать секунд, но Нам Гю, заметив, что соседняя команда уже сидит за столом для конги, сильно занервничал.       Когда 380, присев и прищурив глаза, наконец швырнула камешек в бисокчи, сбивая его с первой попытки, Ён Хи стало куда более спокойней. Уже два раунда из пяти, а осталось чуть больше четырех минут; круг не такой уж большой, поэтому если убрать вероятное время, отведенное на дорогу к мини-играм и припустить возможность, что всё и дальше пойдет так гладко, то у них останется в запасе больше тридцати секунд, что, безусловно, радовало.       125-ый, стоящий возле 380-ой, был ниже её, поэтому она шла несколько согнутой. 380, в свою очередь, тоже была ниже Ён Хи, поэтому ей было вдвойне сложнее; она не сильно уступала высокому «предводителю» их команды в росте, но в отличие от него, что непоседливо крутился во все стороны с прямой спиной, Ён Хи хотя бы пыталась облегчить задачу другим. Минимально, даже толком незаметно и тем более не оценено, но пыталась.       Когда дошла очередь до следующего игрока, Ён Хи едва подавляла желание хорошо его треснуть, когда он в который раз не мог поймать и первой из пяти конги, но усмиряла себя, вспоминая, что сама не с первой попытки прошла. Да и чего таить: этим активно занимался 124-ый, треплющий 125-го за ворот зеленой формы и кричал ему всевозможные проклятья, которые когда либо слышал. У этого парня сильно трясло руки, он громко, тяжело и надрывно дышал, будто уже дописал себя в ряды проигравших и глотал воздух, как что-то слишком ценное, что совсем скоро может закончиться. Долго решался на каждый следующий шаг, и – по его темных глазах, скрытых под волосами, – было видно, что уже даже не ждет от себя победы, думает, что ему просто везет и он не сможет пройти дальше.       Но он смог.      Возможно из-за пыхтящего Нам Гю, который не затыкался и заставлял его продолжать. В какой-то мере Ён Хи чувствует за это благодарность; кто знает, может, без подобного пинка они бы там и умерли.             После конги шел волчок, который Нам Гю взял на себя. По его лицу Ён Хи уже заранее определила, что с этим они наверняка справятся быстро – он, может, и под влиянием наркотиков, которое Танос передал ему перед игрой, но без единой заминки выбрал свою мини-игру, он знал, что в его силах сделать всё как надо с первой попытки.      Он делал всё быстро, четко, по отработанной схеме; Ён Хи в принципе впервые видела так званый волчок, и принцип игры был ей не особо понятен, но под выполнением Нам Гю это выглядело более, чем увлекательно. Одним броском он заставил его крутиться, и Ён Хи слышала, как ободрились участники, наблюдающие за ними; кто-то издавал протяжное, удивлённое «о!», кто-то хлопал и сильнее вытягивал шею вперед: всем был интересен исход.       Сказать честно, Танос вызывал у Ён Хи больше вопросов и язвительных претензий, обусловленных скорее старой обидой, нежели холодной рациональностью. Но тем не менее, мало кто мог оспорить её мнение – в этот раз уже более, чем логичное, – о том, что доверия он мало заслуживал. По какой-то причине ещё до того, как их ноги заковали в кандалы она считала, что самая высокая возможность проиграть у них именно на его раунде. Опять же тяжело сказать, что именно привело её к такому выводу – разумная цепочка из догадок или подозрение, которое он к своей личности построил давным-давно.      Танос само олицетворение непредсказуемости. Каждый его шаг, слово или движение – взрывная мина, чьи последствия всегда остаются размытой дымкой, которая окутывает всё вокруг, оставляя лишь ощущение неизбежности, хаоса и логики, понятной только ему одному.       С Таносом страшно и интересно одновременно; как с опасным зверем, что, казалось бы, жил среди людей всю жизнь, дрессированный и ласковый, но от этого кровожадную натуру не теряет, глядя на человека как на легкую добычу.       Он был таким всегда, даже когда Ён Хи думала, что практически слышит его мурчание, адресованное ей.       Танос – противоположность Нам Гю. Танос – волк, искусно прячущий свое лицо в плоти мертвой овцы.         В комнате было шумно за счет выкрикивающих зрителей, которые, по всей видимости, хотели поддержать участников своими словами. Ён Хи не могла разобрать ни одного из предложений; может потому, что она не особо понимала подобного воодушевления. Та женщина, что сидела вдалеке и активно размахивала руками в знак ободрения, на голосовании выбрала круг и Ён Хи слышала, как она желала другим смерти ради денежного приза. Точно так же, как и старик на несколько рядов впереди неё с нотой переживающего вида наблюдал за ними, выпучив глаза. Его борг, насколько помнит Ён Хи – неподъемный, и единственный способ выплатить их – выиграть смоченные в чужой крови деньги. Он нуждался в их проигрыше точно так же, как и все остальные присутствующие в помещении; может, кто-то слишком мягок душой и признаться – даже самому себе – в этом сложно, но факт остается неизменным, неоспоримым.         Танос напивался вниманием, которое ему уделяли, – не только сейчас, а всегда, – как заблудившийся в пустыне возле внезапного свежего источника. Он – которому из-за страха перед смертью лишь оставалось надеяться на промежуточный эффект от дури, – видел всё либо слишком большим, либо слишком маленьким, – во всех смыслах, – и поэтому его мало волновала возможная неудача. Он думал лишь об одном варианте и, возможно, всем стоило придерживаться такой же позиции, но желательно самостоятельно, а не под влиянием кайфа.         Танос взял в руки джегичаги и не особо задумываясь кинул его, сразу же отбивая его левой ногой.         Первый раз. Второй, третий, следом – четвертый. На последнем, пятом разе, Ён Хи казалось, что замедлилось не время, а люди; джегичаги падал томительно долго, а взгляд Таноса – возбужденный, слепой на препятствия, – скользил следом за ним, улыбаясь собственным мыслям. На секунду Ён Хи показалось, что Танос промажет и их, можно сказать, последний рывок обернется провалом.       Но он попал. Точно по бумажному джеги и тот, ударясь о светлую тканевую обувь, падает на землю, утеряв всякий интерес от зрителей.       Танос довольно взревел, вскидывая руки над головой, рядом с ним – Нам Гю, готовый прыгать от накатившего счастья.       Из-за того, что 125-ый задержал их на конги, времени оставалось совсем мало, но Ён Хи понимала, что десяток секунд вполне достаточно, чтобы пересечь финишную черту.         Разрывая красную ленту, что обозначала их победу, рука Ён Хи, обнимающая 380-ую за плечо, дернулась, стоило услышать её владелице выстрелы.       Не всем везет.      Истина проста, и Ён Хи соврет, если скажет, что искренне переживала за команду, играющую с ними в одно и то же время. Тех людей она заметила впервые, номера на их форме и лица, искаженные испугом, ничего ей не говорили. Она не будет горевать по ним, но будет помнить. Недолго, но будет.           Стража быстро справилась с кандалами, что сковывали их ноги, и отправили двух вооруженных солдат сопровождать победителей в комнату, отведенную для игроков, освобождая игровую от лишних участников.       Ён Хи стояла почти в самом конце их так называемой змейки; сзади – 230 и мужчина с кругом, спереди – 380, 124, 125 и второй с охраны с аналогичной маской. Они шли друг от друга на расстоянии шага, как того требовала стража, но разговоры, которые не терялись бы при такой дистанции, никто не запрещал. Впрочем, это было не важно, ведь подобным никто не занимался; команда о Великого Таноса шла в молчании, и лишь этот самый Танос пел мелодию из головы себе под нос, активно жестикулируя руками.       Ён Хи готова поспорить, что мужчина, шедший позади, впервые видел такого гиперактивного участника в подобной жестокой игре, где каждый теряет рассудок от животного страха.       Танос не сильно от них отличался.           В какой-то момент 380-ая не сильно толкнула Нам Гю в плечо, случайно оступаясь на одной из многочисленных ступенек, на что тот ехидно огрызнулся в попытке создать образ «крутого парня», которую она с размаху разрушила одним лишь тихим смешком. Так и начался их очередной спор, в котором Нам Гю давился пассивной агрессией под кучей сарказма, льющегося со рта 380-ой.       Пока они грызлись, Ён Хи слегка опустила голову, следя за своими шагами и задумываясь о чем-то своем. Недолго, правда, ведь сзади её тронула чужая тяжелая рука с наманикюренными пальцами и широким, длинным тату:          — Эй, Нуна, – в заговорческом полушепоте начал Танос и Ён Хи равнодушно окинула его блестящие – во всех смыслах – глаза взглядом. – Я справился с первого раза. Танос защитил тебя. Ты рада?           Ён Хи тяжело вздохнула, поворачивая голову назад, спотыкаясь о тишину, которая вновь наступила между членами команды, и темным, полным подозрения взглядом Нам Гю, что поглядывал в конец цепочки на Ён Хи и Таноса с плохо скрываемым недоверием в сторону первой. В его понимании «команда Таноса» как состояла из двух участников, так и остаётся, а потому все, кроме 230-го, для него были придурковатыми незнакомцами.       Ён Хи задумалась, не были ли они тоже раньше знакомы, ведь подобная слепая преданность, которую Нам Гю источал, не могла появиться за сутки.           Когда Ён Хи окликнул ожидающий ответа Танос, она убрала рукой волосы и вновь повернулась к нему:          — Конечно рада, – натягивая приветливую улыбку спокойно говорит Ён Хи. – Я ведь застряла тут из-за таких, как ты, милый Нам Гю и прелестная 380. Если бы мы проиграли, я бы точно достала тебя на том свете.          Ён Хи знает, что с помощью улыбки можно получить многое. К примеру, если бы не её слащавый, приторный и в то же время равнодушный тон в купе с приятной физиономией, Ён Хи сомневается, увидела бы она когда-либо ещё подавившегося воздухом Нам Гю от слова «милый», используемого по обращению нему одной из именуемых им стерв; смогла ли она застать дернувшиеся глаза недоверчивой 380-ой, если бы не решила немного успокоить саму себя подобным?       И ведь никто толком не задумался над контекстом, что Ён Хи уложила в свои слова; она винит их всех в том, что её несчастье продолжается, и этого не скрывает. Не осуждает, – просто потому, что это не в её характере, – но думает как о врагах, предателях.       Ухмылка на лице Таноса лишь сильнее расползлась по щекам, как и его подскочившие на лбу брови. Он знал о подобных мелочах натуры Ён Хи. Мельком помнил то, что было когда-то.        Таноса забавляет Ён Хи. Он видит в ней давнюю знакомую – не больше, не меньше. Но когда наркотики прекращают свое действие, верх берет Субон, который испытывает вину. Глубокую, ноющую, как пулевое ранение – оно зажило, но шрам бельмом остался на когда-то гладкой коже.            — Нуна как всегда дурачится, – смеется Танос, запрокидывая голову к потолку и виляя длинными руками.       380-ая смиряет его странным взглядом, а 125-ый ежится от низкого, бархатного смеха.       Стоит им войти в комнату, где уже сидели некоторые победители игры, как Нам Гю сразу же переключается на 125-го и начинает что-то шептать ему на ухо, параллельно массируя плечи.          Всё происходящее – вырезанный кусок полотна сюрреалистичной картины, которая, по-хорошему, должна бы висеть в одном из ценительских музеев. Начиная от эмоций, смешанных чувств, испытываемых Ён Хи, обстановкой и окружающими её людьми. А точкой становилась ненависть от невыполненного обещания, которое Ён Хи давала маленькой себе.           Убить Чхве Субона.

***

     Если бы Ён Хи могла выбирать, где и как проведет свою жизнь, не задумываясь о коммуникации с людьми, прихотями организма или о материальной ценности, которую несли за собой тяжело добываемые деньги, она бы осталась в своей комнате на кровати. Из всего дома ей в принципе нравилась только её кровать, а спальня, – которую мама выделила ей и разрешила в ней хоть стены акварелью красить, – так и осталась полупустой с скудным количеством мебели.       Стол из темного дерева, напротив него – стул. Справа шкаф, – большая половина которого пустовала, – по центру кровать, заправленная белым одеялом без единой подушки или мягкой игрушки на поверхности. Не было даже ковра, а оттого ступать по полу – особенно босыми ступнями – было холодно. Занавески открыты в любое время суток, но другие в комнату заглянуть не могли; банально из-за того, что окна выходили в другую от дороги сторону, натыкаясь на стену.       Ён Хи хватало той атрибутики, которая уже у неё имелась, и уж совсем не приветствовала любой порыв матери пошариться в интерьере её комнаты, сделав её чуть более «уютной», как мама часто говорила.       Но у Ён Хи понятие уюта сильно отличалось. Она даже спала без подушки, зарывшись носом в большое, теплое одеяло.           Ён Хи любила спать.       И не любила, когда её сон прерывают.            Субон стал интересным нововведением в её быт, и Ён Хи ещё не определилась, стоит ли такому радоваться. Они не были друзьями; знакомыми назвать – и то сложно. Но оттого, что они не ждали ни поддержки, ни осуждения, ведь мнения друг друга в их глазах значило ровно ничего, быстро открылись, рассказывая о том, что обычно держат в себе под десятью замками. Ён Хи стала Субону своеобразным домом точно так же, как и Субон Ён Хи; это был дом, в котором была лишь одна комната. Подвальное помещение, размером пять на пять шагов, стены которого заглушали внешние крики, звук бьющихся бутылок и шумящие помехи работающего телевизора. В нём было сыро, но в то же время тепло.       В нём было что-то.      Ён Хи и Субон даже не здоровались. Не потому, что хотели оставить их, скажем, «союз», в тайне, а потому, что слишком мало значили друг другу.       Ён Хи нравились такие отношения. Это… не обременяло. Ни привязанностью, ни какими либо чувствами или липким сожалением.          Субон – последний человек, которому она бы позвонила в случае чего. Но он первый, на чьи звонки она отвечает с первого раза.           А звонил он часто.       Бывало, вечерами он звонил и просто молчал в трубку, редко шмыгая носом. Ён Хи следовала его примеру и точно так же ничего не говорила. Так она и засыпала. Засыпал ли Субон? Наверное, нет. Он сбрасывал звонок каждый раз, когда считал, что она уже спит.       Временами он трещал без умолку, не ожидая ничего в ответ. Говорил обо всём подряд – о нелепо одетым покупателе, что только что зашел в маркет, который стоял напротив его дома, о невкусных хлопьях из того же маркета, о почти девяносто пяти баллах со ста, которые он набрал в тесте с английского. В такие – стоит отметить, очень редкие, – случаи он засыпал первым и тем, кто сбрасывал трубку была Ён Хи.       Субон рассказывал о своей семье, или, по крайней мере, о том, что от неё осталось. Он искренне гордился своей старшей сестрой, хвастался ею, обсуждая с Ён Хи каждый успех в её жизни.       Но его сестра даже не помнила о нем и жила где-то в Штатах. Много лет назад уехала туда учиться, получив стипендию, а связавшись с не той компанией залезла в зависимость. Под влиянием наркотиков упала с моста на низкий берег, из-за чего получила черепно-мозговую травму и несколько переломов, а когда она открыла глаза впервые оказалось, что у неё обнаружено диссоциативная, локальная амнезия, которая стерла лишь некоторые фрагменты из её жизни, включая семью. С тех пор она, может и знала о его существовании, но так ни разу не поговорила.      Возможно, это и к лучшему – как сказал Субон – она родилась у, на тот момент, пятнадцатилетней матери из-за изнасилования, а когда его мать поженилась с его отцом – отчимом сестры, – часто подвергалась эмоциональному и физическому насилию – как и Субон, – мелькает в мыслях Ён Хи, – но он в этом не признается.       Субон же был поздним ребенком, и когда ему было около пяти, сестра уже готовилась к вылету за границу. Отношения у них были натянутыми; как рассказывал Субон, она могла замахнуться или ударить его.      Но это было неважно. Он любил сестру, даже если сестра не любила его.       Когда Субон узнал, что у него – как оказалось, уже как год – были племянники, он не находил себе места от счастья.      Маму – уже почившую – он тоже любил, и как-то раз приводил Ён Хи на её могилу.           Романтика да и только.            О своем отце рассказывал, как о сумасшедшем. Говорил, что со времени смерти матери – а это уже было года три или четыре назад – он изменился. Стал всё время бормотать о датчиках в его голове, людях в масках или играх, названия которых Субон временами узнавал. Он был безобидным, но иногда слишком сильно напивался, а там… впрочем, неважно.           В такие дни Субон просился остаться на ночь у неё.            Ён Хи ни разу ему не отказала. Как-то  Субон попал во время работы мамы. Он знал об этом и тактично промолчал; в любом случае, в подобной ситуацие он оставался в плюсе, ведь мог принять душ, когда мать была занята и не обращала на потусторонние звуки за закрытой дверью.       Спал – Ён Хи сомневалась в том, что он в самом деле спал, – полусогнутым на полу, опершись о стену; большего Ён Хи ему дать не могла, а он и не просил.       Ён Хи даже не переживала о том, что мать может зайти в её комнату и застать там потустороннего парня: она всегда обходила двери, ведущие в её спальню стороной. Игнорировала.            Телефон, небрежно брошенный на другую часть кровати, приглушенно завибрировал, заставляя владелицу обратить на него внимание. Ён Хи хмуро подцепила его пальцами, из под опущенных ресниц увидела выглядывающую из окна луну и поднесла мобильник к уху, не глядя на номер контакта.          — Привет, Нуна, – раздалось на том проводе. Телефон искажал его и без того тихие, усталые слова. – Спишь?         — Что ты, милый, время детское, всего-то… – она на секунду отодвинула устройство, глянув на время. – 4 утра. Я только-только в пижаму переоделась.              Она сонно зевнула, не открывая глаза. Она знает, что будет дальше.       Субон тихо посмеивается, что совсем не вязалось с тем, каким он был в школе. Это не он был самым громким парнем, покорителем женским сердец и дальше по списку. Он был просто Чхве Субоном. Одним из сотни, тысячи, миллионов.              — А я на скамейке сижу. На улице такой ветерок прохладный, даже не…            Ён Хи перебивает его, начиная предложение со своих обычных ласково-саркастичных кличек, которые она давала всем:           — Драгоценный, – говорит Ён Хи твердо и, в какой-то мере, остро, как ножевая сталь. – Не пудри мне мозги. Чего ты хочешь?          Она знает, чего он хочет, а он знает, что это ведомо ей. Своеобразная игра, которую можно использовать для развития смекалки у годовалых детей.       Ён Хи заставит его говорить. Не держал в себе то, что его грызет, ведь как однажды сказал школьный психолог, подобное может обернуться трагично. Субон ей нравиться, и потому она не хочет ему такой участи.       Как бы всё было легко, если бы люди умели говорить прямо, а их оппоненты – слушать, не выискивая скрытый смысл.            Субон молчал. Десять секунд, двадцать, тридцать; всё это – норма для их общения, и на Ён Хи это не давило.             — Нуна, – тихо окликнул её тот, убеждаясь, что Ён Хи ещё не уснула. Она слабо мычит в трубку, и Чхве Субон продолжает. – Можешь прийти ко мне?         Это, сказать честно, было что-то новенькое.          — Нет, – не задумываясь, отвечает Ён Хи. – На улице холодно. Я хочу спать.           — Пожалуйста? – спустя неловкой паузы просит Субон.             Он знал, что Ён Хи откажет.       — Сладкий, у тебя же нет проблем со слухом, – поворачиваясь на другой бок, говорит Ён Хи. – Хочешь – приходи ко мне. Мама занята работой, помоешься, сегодня даже разрешу на кровати поспать.           Субон молчит некоторое время, а потом вновь говорит:          — Нуна, прошу.           Ён Хи тяжело вздыхает, когда его слова начинают заглушать чужие стоны, что уже даже стены не сдерживала. Она, даже не переодеваясь с домашней одежды, – о чем позже точно пожалеет, – накидывает на себя серый свитер и спускается по лестнице вниз, зашнуровывая кеды. Субон остается висеть на линии, и Ён Хи, шурша ключами в замочной скважине, выходит на улице, поеживаясь от хлынувшего в лицо прохоадного воздуха.           — Ты такая добрая, – с долей сарказма подмечает голос справа, когда видит её перекошенное от злобы лицо.             Она молчит, когда смотрит на него. Скула покраснела и распухла, губа разбита, под глазом останется фингал.       Впрочем, жив и хорошо.       Бывало и такое, что Ён Хи серьезно переживала о его состоянии, которое скорее походило на симптомы человека, что одной ногой ступил в могилу. Тут всё более, чем позитивно; и присутствия её не надо было.           Субон шуршит пластиковым пакетом, который держит в одной из ладоней, и кивает на скамейку в паре шагах от них, одновременно складывая раскладушку в карман. Ён Хи идет следом за ним и смотрит содержание того, что Чхве Субон принес; хмыкает, глядя на несколько пачек хангвы с разными вкусами и достает одну из них, читая надписи на упаковке.            — Если у тебя были деньги, стоило потратить их на медикаменты или хотя бы лёд, – равнодушно бросает Ён Хи. – Что-то типу финансовой грамотности. Слышал о таком, милый?              Субон беззаботно улыбается, пропуская слова Ён Хи мимо ушей и освобождая хангву подносит её к лицу знакомой.          — Не бесись, Нуна. Ну же, скажи «а-а»!         Ён Хи тяжело вздыхает, глядя ему прямо в глаза. Не так это должно было выглядеть.