Двух зайцев одним выстрелом

Каждый день начинается одинаково. К счастью или к сожалению. Не понять, ведь это все настолько обыденно, привычно, что внимания не обращаешь, знаешь каждую минуту и занятие, что делаешь в это время, понимаешь насколько можно растянуть время в кровати, чтобы не опоздать. Вот и сейчас Чонгук считает последние секунды до звонка будильника. Он не спал почти всю ночь, заработался, потом долго был в душе, а на своей кровати так уснуть быстро и не смог. У него не было бессонницы, он редко чувствовал тревожность или страх, но никогда не высыпался. Это началось с 14 лет, когда его отец учил плавать. Чонгук не забудет этот животный страх, не забудет гнусную ухмылку отца и крики обеспокоенного папы с берега. В тот день был солнечный день с порывистыми облаками. Семья Чона находилась на даче, возле речки, где любили плескаться дети, ловить мелкую рыбешку и просто загорать на берегу на траве. Чонгук действительно давно хотел научиться плавать, попросил отца, а тот взял с собой шлюпку, две удочки, и они поплыли к центру водоема. — Научить тебя плавать говоришь? — мужчина тридцати шести лет закинул удочку и расслабился, сев удобнее в старой обтертой шлюпке. — Раздевайся, Гук, сейчас будем учить тебя. Тогда предела счастья Чонгука не было. Он, как наивный котенок, послушно разделся до плавок. Вспоминая, его постоянно передергивает точно от прохладного ветерка в тот жаркий день и перед глазами расслабленный и улыбающийся на берегу папа. Жаль, тогда хитрой ухмылки отца не было видно. Тогда бы он понял, что ему предстоит ощутить. Это называется выживи или умри. Это зовется предательством. Слабого толчка холодной руки отца в спину было достаточно, чтобы Чонгук потерял равновесие на краю шлюпки и упал в воду. Страх охватил его тело, когда он понял, что ему не выбраться из объятий воды. Его легкие наполнялись холодной жидкостью, заставляя задыхаться и болеть от потребности так нужного ему сейчас воздуха. Когда свободно дышишь — нехватки даже не замечаешь. Не замечаешь, как твои секунды жизни утекают, обещая не вернуться. В тот момент у Чонгука вся жизнь перед глазами пролетела, он же так многого не видел и не испробовал, он не стал детективом, не побывал в Италии, не ощутил сладость и горечь любви, не доказал, что способен на лучшее. Чонгук беспомощно махал руками и ногами, пытался выбраться на поверхность, вдохнуть хоть глоток воздуха, но все тщетно — вода давила на него своим весом, лишала последних сил, смеялась и окутывала с головой. Слезы у бедолаги стекали по щекам, сливаясь с водой, истекающей из рта и ноздрей, крик был оглушен, но ему казалось, что он кричал на весь мир, звал на помощь. Он видел через пелену слез или воды, это уже не так было важно, как отец смотрел на него и пальцем не шевельнул, чтобы помочь. Слышал сквозь вакуум истеричный крик папы, ощущал испуганные взгляды детей, которые только охали и ахали. Почему никто не спешил ему помочь? Может все хотели, чтобы он умер? Прямо там, в этой бездонной на тот момент речке. Чонгук до сих пор не нашел ответ. Сознание затуманилось, тело обмякло, перестало издавать хоть какие-то признаки жизни, он погружался во тьму на дне. Все, о чем думал Чонгук там — о несправедливости и жестокости мира, о том, как собственный отец предал его, лишая всего. Но жизни Чона не лишили. Он очнулся в больнице, весь синий и неподвижный, с пустыми глазами и сухими губами. С отцом с тех пор не разговаривал, папу слушать не хотел. Надежды на честность и искренность не осталось. Чонгук до сих пор просыпается по ночам в холодном поту и хмурыми бровями у переносицы, стоит ему увидеть страх во сне. Режущие слова отца, крик папы, своя беспомощность. Ему стыдно и больно. Стыдно за то, что не научился плавать. Больно от того, что так никто и не помог. Сегодня встать с кровати было сложнее, чем дни раннее. Чонгук лениво оделся, медленно выпил крепкий кофе без сахара и молока, умылся и уехал на работу. Ему ничего не хотелось делать, ничего не хотелось решать или вникать. Он уже обрадовался, что, видимо, сегодня день пройдет без кипиша, что бывает редкостью, но бывает же. Но завтрак растоптал все надежды. Прямо как отец утопил ее в воде на самом дне. Стоило увидеть нож в руке Лу Бэ на камерах, как Чонгук приподнялся со своего кресла и заметно помрачнел: брови сведены к переносице, нижняя губа прикусана, а глаза выражают ни—че—го. Он следил за всем, что происходило в столовой. За Тэхеном, который сначала принялся спасать своего сокамерника, за Го Аном, который провоцировал, за Минхо, который растерянно пытался помочь второму омеге, за Лу Бэ, который угрожал ножом каждому и смеялся. Хосок заметил напрягающегося босса и по рации сообщил надзирателям вмешаться, выслав туда и двух врачей. Сам он отошел к окну и спокойно закурил. Как будто это что-то обыденное тут. Как будто это норма. В тюрьме один беспредел, а Чонгук это никак предотвращать не собирается. Хосок лезть в это и не будет. Мнение друга, который за двенадцать лет стал братом, он очень уважает. Они вместе с шестнадцати. Вместе выбирались из грязи в князи, как говорится. Они познакомились, когда Чонгук нечаянно мячом в глаз второго зарядил. Тогда между ними состоялась драка, а после примирительная прогулка до дома Хосока, банка пива и сигарета на двоих. Чонгук встал перед двумя омегами, когда их привели в кабинет, и смотрел в основном на Тэхена. У него была белая слюна изо рта, которая переливалась с бордовой кровью из носа, красная щека, глаза с пеленой слез, но взгляд говорил о многом. Он смотрел с ненавистью, с неприятием несправедливости. У Тэхена считывались только негативные эмоции, он никогда не был таким, никогда не смотрел с зрачками, где на дне чертики костер разжигают, а Чонгук себя в этом костре видит. Видит, как его понемногу расчленяют эти же чертики и пируют, наслаждаясь королевским мясом. Тэхен не так хрупок, как думал Чон. Не каждый омега такой. Не каждый может молнии с глаз метать, молчанием заставлять волноваться и бояться за себя. Альфа долго размышлял, какое наказание им дать. Выбрал самое неправильное — послать бедняг на нефтяной завод. Это единственное место, где их действительно смогут поставить на место. Если этого адвоката не заставить ходить по струнке сейчас, то в недалеком будущем уже он будет управлять тюрьмой, поставит свои законы, заставит освободить и убьет кого-то еще. Омеги там и правда будут впервые, он не знает, как остальные отреагируют, но слова про удовлетворение не сбудутся. Чонгук не допустит такого. — Ты чудовище! Противный моллюск! Беглый заяц! — кричит адвокат, когда его уводят из кабинета начальника тюрьмы. Омега дергается от рук тюремщиков, срывает голос, истерит и плачет навзрыд. — Я ненавижу тебя! Ты несправедлив! Чонгук мысленно закрывает уши руками, но на самом деле прикрывает устало глаза и садится на свое кресло. Если бы только Тэхен знал, как Чон справедлив. Если бы он только понял, что Чонгук ему ничего плохого не желает, но он убийца. Не знает и не поймет. — Почему ты послал омег в это страшное место? — Хосок поворачивается к другу и встает по его правую руку, протягивая свою сигарету, а тот и не отказывается. — Фу, Чон, ты и правда противный моллюск, — кривится в лице альфа и получает от начальника слабый кулак в бок, заливается смехом и облокачивается на стол бедром. — Я серьезно спрашиваю. — Это место должно образумить этого адвоката. Он не должен в следующий раз вмешиваться в разборки кланов, он сдохнет так. Если Го Ан хотел, он бы его одной левой вырубил и на тот свет отправил. — Так ты волнуешься? — Хосок встречается с черными омутами напротив и ожидающе улыбается. — Я не уверен в его деле, признаюсь, — Чон выкидывает окурок в рядом стоящую пепельницу и откидывается назад, трет переносицу пальцами и пытается собраться с мыслями. — Я не волнуюсь, мне нет дела до чужого омеги, когда у меня и свой есть. Смерти я не выношу, хоть столько раз сам видел. Особенно смерть в моей тюрьме. Тем более омеги. Если есть способ избежать этого, то я буду им пользоваться.

***

Тэхена швыряют, как подзаборную крысу, в камеру. Хорошо, что не одиночную. Он ударяется затылком об угол тумбочки и шипит, приложив ладонь к больному месту. Минхо удается удержать равновесие, и он злобно бьет ногой закрывшуюся дверь, матом кричит на надзирателей, которые были так грубы. — Забей, они все подчиняются этому бесчувственному ублюдку, — адвокат сползает к углу и облокачивается на стену, вытирая уже грязной от собственной крови рукавом кофты свои слезы. Он чумазый и разбитый, но это последнее, что его сейчас волнует. — Как он мог выставить нас какими-то шлюхами, которые будут принимать в себя каждого встречного на этом ебанном заводе? — заводится омега и хватается пальцами за волосы на макушке, сжимая их. — Ненавижу… Я ненавижу, — утыкается в свои колени носом. — Он лишает меня всего, всего! Надежды, счастья, справедливости! Истерика с головой накрывает увесистым одеялом омегу, наполненным стеклянными маленькими шариками, и он чувствует ком в горле. У него внутри вулканы в виде эмоциональных всплесков, которые проявляются в виде паники и агрессии. Он теряет контроль абсолютно над всем: над своим телом, над словами, над действиями и разумом. Душа его кричит, воет, когтями карабкается наружу из самой огромной ямы, она никакому зверю в отчаянии не уступает, метается и ходит туда-сюда. Тэхен подавлен, он опровергнут и брошен. Брошен всеми. Начиная с детства от родителей, заканчивая Минхо, который никакого внимания на него не обращает, продолжает бессмысленно кричать в дверь, его ведь даже не слушает никто. Воздух в момент перестает поступать в легкие, Ким задыхается, кричит, но никто не слышит. Даже он не слышит. В реальности он просто открывает рот, как рыба, которая оказалась на суше, пытается произнести звук, но рыбак слишком жесток — оставляет рыбешку на берегу одного справляться со своими приступами. Это даже в самом страшном сну ему не снилось. У него кровь застывает, кожа под своими же пальцами лопается, которые так яростно тело сжимают, пытаются вернуть тело и разум в реальность, напомнить, что жизнь не закончилась, весь песок в песочных часах еще не достиг дна. Голова яростно болит, руки дрожат, глаза бегают по любым предметам и не могут ни за что зацепиться. Лучше бы Тэхен умер в кабинете у ебанного Чонгука. Лучше бы Тэхен умер еще в детдоме, когда воспитатели отхлестали шнуром от зарядки за то, что взял лишний хлеб. Лучше бы Тэхен и не рождался даже. Минхо возвращается к истеричному другу и берет его за плечи, начинает трясти. Он следит за беглым взглядом, за тем, как омега дышит еле-еле, ревет и не понимает, что происходит. Он понял, что в сознание его так не вернет, поэтому просто прижимает к себе, обнимая. Больно смотреть на того, кто почти сломался, кто строил надежды и так восхищенно ими делился, кто верил в свою победу. А сейчас крошится, как песочное печенье. Как теряет все, что у него было. Даже в день визита адвоката такого с ним не происходило. Неужели слова Чонгука повлияли так на него? Или может он сам понемногу сдается, понимает, что не вывезет? Что творится у Тэхена на душе? Минхо действительно интересно, он ему лучшим другом стал за это время, он глаза ему открыл, дал мотивацию на борьбу с судьбой. — Тэхен, ты слышишь меня? — начинает Пак, когда плечи омеги перестают дергаться, а нос больше не шмыгает. Видимо, успокоился. — Адвокат Ким… — Я больше не адвокат, — надломленным голосом говорит тот и пустым взглядом смотрит на пол. — Я теперь никто. Чонгук словами показал наше место, а теперь на этом заводе мы ощутим его слова на себе. — Не говори так, — Пак бодряще хлопает его по плечам. — Ты не такой, Тэхен. Тебя не так легко сломать, ты не так слаб. Тебе нельзя сдаваться из-за какого—то Чонгука. Ты должен доказать свою невиновность, должен распахнуть свои крылья на свободе и вдохнуть полной грудью. Тэхен, я помогу, честно. — Он растопчет меня, как букашку. Я его взгляда выдержать не могу, — вновь слезы непослушно бегут по щекам. — Мне страшно. Хочется просто крепкой спины за собой, того, кто прикроет затылок. Я не смогу вести войну с этим чудищем, я проиграл еще в нашу первую встречу. Его глаза — омуты, руки — ножи, тело — машина для убийств, он сам — это Дьявол. Он пришел по мою душу, только я до сих пор не понял, как так сильно провинился перед Адом. — Хватит нести чушь, Тэхен. Да, он жесток, да, его волнуют только деньги, да, он эгоист и да, он может исполнить все свои угрозы и слова, но ты адвокат Ким, лучший в стране, ты мой кумир, Тэхен. Ты открыл мне глаза, дал надежду на лучшее, дал сил, — Минхо обнял друга крепче и зажмурил глаза до такой степени, что в них фейерверки видны. — Мы докажем ему, что не просто омеги, докажем, что нас не сломать. «Я уже сломан с первого дня рождения» — думает Тэхен и прикрывает устало глаза. Истерика спадает, уплывает за горизонты этой камеры, но дышать легче не становится. Легче вообще не становится. Но если бы не Минхо, омега бы, наверное, умер прямо тут. Истерика заменяется опустошением. Накатывают тяжелые волны, полные горем и беспомощности. Глаза опухают после слез, руки до сих пор дрожат, язык немеет, кровь застывает, а сердце намеревается выскочить. В голове крутятся образы и миллион слов, ни о чем сосредоточиться не получается. Получается только вбирать в себя так нужный сейчас кислород. Разум погрузился в темноту безысходности, нет ни одного света в конце тоннеля. Тоннель бесконечен. Как и пустота внутри Тэхена. Его разорвали на куски голыми руками, склеивать мелким скотчем себя обратно нет смысла. Ради кого? Ради чего? Отсидит семь лет, да выйдет. Может он умрет сегодняшней ночью? Может умрет через год? А может его собьет машина сразу же, как он выйдет отсюда? Тэхен потерян. Тэхен пуст.

***

Люди тут грязные, в прямом и переносном смыслах, черствые и очень недовольные. В этот список относятся не только надзиратели тюрьмы, а еще и сами заключенные, отправленные сюда на исправительные работы. Надзирателям просто надоело приглядывать за маньяками-убийцами, поэтому они наказывают за любой неправильный шаг, а заключенные колеблются от отчаяния и усталости до бунта и ненависти к своим Дьяволам. «Дьявол один» — произносится невольно в думах у Тэхена, когда они проходят тяжелые массивные ворота, сверху которых электрическая проволока. В нос забивается запах нефти и дыма, что делает воздух невыносимым для дыхания. Мало того, что сегодня самый жаркий день в месяце — тридцать семи градусов по Цельсию — так еще и тенька для укрытия от солнца нигде нет. Омегам выдали лишь одну бутылку воды на двоих и привели к площадке с бочками нефти. Адская работа. Как иронично. Сюда бы Чонгука, он же как раз Дьяволом зовется. Пусть хотя бы ощутит себя в шкуре Тэхена. Он и дня не проживет, не продержится. Адвокат в этом уверен. Этот нефтяной завод считается самым большим сооружением Кореи. Высокие трубы и дымовые выхлопы создают воздух, заполненный химическими веществами, из-за чего дышать становилось тяжелее. Тряпку бы к носу приложить, желательно мокрую, но нельзя. С другой стороны завода протекает река, где виднеются нефтяные пятна, мерцая радугой на солнце. А вокруг стоят огромные емкости для хранения сырья и нефтепродуктов, высокие краны и другая механика для перегрузки и транспортировки этой жидкой смеси. Прошел лишь час, а по ощущениям целый день. Тэхен и Минхо перетащили с одной точки на другую лишь две бочки, когда другие за час справляются с пятью. Ну да, это же альфы. — Это те самые омеги-киборги? — послышалось где-то со спины адвоката, и Ким еле сдерживается, чтобы не повернуться. — Из-за них вся тюрьма на ушах стоит? Ну ничего такие, я бы вдул, — противный смех и звонкий шлепок. Тэхен быстро выпрямляется, поворачивается к альфе, на вид которому было шестьдесят пять лет, и резко дает ему такую же звонкую пощечину. Еще раз унижаться он не будет, не будет терпеть то, что говорят за спиной, не будет ощущать на своей заднице руки подлых мужчин. Плевать, что он на исправительных работах, плевать, что он отрабатывает наказание, плевать, что там говорил Чонгук про удовлетворение, плевать на все. — Ты че, дед, попутал? — рычит Ким и сжимает кулаки, он готов драться, хоть и не умеет, хоть и проиграет ему сразу же, как только на него руку поднимут. — Кому бы ты там, блять, вдул? — грудь слишком часто поднимается и опускается, глаза кровью изливаются, они показывают всю ненависть, всю злобу. — А ты не попутал, мелкая шлюха? — мужчина не уступает, бьет омегу по лицу, что тот отшатывается и с помощью Минхо удерживается на ногах. — Если думаешь, что тут все под твою дудку плясать будут, как в ебаной тюрьме, то ты глубоко заблуждаешься! — альфа давит и давит, заставляет плечи Кима сжаться, но в глазах страх почему-то не читается. — Я вас тут по кругу пущу, я лично трахать вас каждый день буду! Спасибо, что Чонгук послал ко мне таких заек, — снова на лице противная ухмылка и ехидный взгляд. Гадко и жутко. Тэхен бы стер это лицо об асфальт, он бы глаза ему выколол, он бы рот разрезал, он бы руки отрубил. Иногда Киму действительно страшно, что такие мысли слишком часто начали преследовать его. — О господин, — Минхо говорит дрожащим голосом, ему правда страшно. А то, какой Тэхен, оказывается, бесстрашный и вспыльчивый, плохо скажется на них обоих. Если спасать ситуацию, то только Паку. — Прости… — Пошли бы вы нахуй? — не дает договорить ему Тэхен и грубо отталкивает мужчину напротив от себя. — Мы спокойно работаем, тащим эти стокилограммовые бочки под этим палящем солнцем, пытаемся элементарно выжить, а ты, старик импотентный, смеешь шлепать меня и еще как-то унижать? Страшно. Тэхену страшно. Но уже поздно давать заднюю. Поздно отчитываться и разрешать такое поведение по отношению к себе. Надо взять всю силу в кулак, надо показать, что не пальцем деланный. Хоть он сломан и пуст, но чувство достоинства у него все еще есть. — Сука, — буквально выплевывает альфа и хватает адвоката за волосы на затылке, заставляя встать на колени. Он уже расстегивает свои штаны, как получает укус в пах и ежится, хватаясь за орган. Воспользовавшись ослабевшей хваткой извращенца, Тэхен быстро встает и отбегает назад, тяжело дыша и схватив друга за запястье, тащит к себе. Он еще секунд тридцать смотрит на скорчившегося старика, а затем смотрит на идущих к ним надзирателей. Выругивается и прижимается спиной к бочке, делая глоток воды. Душно, больно и несправедливо. Снова. Тэхен готовится ко второй волне борьбы с альфами, но те забирают извращенца и тащат за собой. Они даже не посмотрели на омег, они просто ушли. Выдыхать или нет? Вдруг по возвращению в камеру их вызовет Чонгук и накажет снова? Вдруг им теперь даже воды давать не будут на двоих после такого поступка? Но иначе нельзя. Тэхен бы не смог по—другому.

***

— Что с тобой, Тэхен? — в заблуждении спрашивает Пак, когда они заходят в камеру. Минхо никогда бы не подумал, что будет считать камеру единственным местом для укрытия. Тут прохладно, дают еду и воду, тут можно спать, хоть и на каком-то матрасе на полу, тут можно разговаривать, есть туалет, хоть он и для всех сокамерников, но хотя бы не для всего завода. Прошел лишь один рабочий день на нефтяном заводе, но сил нет, за ужином их больше не будет, и даже завтра Минхо не уверен, что они появятся. После небольшого недоразумения, как тот думает, к ним никто не подходил, никто не смотрел в их сторону. Они с Тэхеном перетащили лишь пять бочек вдвоем за десять часов работы. Тогда у них кончилась вода, новую никто не давал, им приходилось буквально выживать и работать одновременно, чтобы не схлопотать от надзирателей. — Что? — адвокат удивленно приподнимает одну бровь и переводит взгляд на друга, заваливаясь на матрас. — О чем ты? Что со мной? Устал просто, ты разве нет? — Я не про это. — А про что? Ты можешь сразу сказать? Или мне все тянуть с тебя? — Почему ты так себя вел на заводе? Ты знаешь, что это наше наказание. Если мы будем так продолжать, Чонгук нас убьет вообще. Ты не понимаешь? Мы просто должны выполнять работу и не создавать никаких проблем, не лезть на рожон. — Что? — снова не понимает Тэхен, а после заливается смехом. Не потому что смешно, а потому что слышать это от друга как ножом по нежной коже, как кинжалом в самое сердце. Это ему говорит Минхо? Тэхену не послышалось? — Что, блять, прости? — смех нервный, руки тоже. Они дрожат. То ли от усталости, то ли от тревожности. — Ты услышал меня, хватит смеяться. Я говорю на серьезном сейчас. Мы же не будем там работать два года, как все, нам надо продержаться совсем немного, а ты снова влез в конфликт. Вдруг это был старший на этом заводе? Тэхен не верит, что слышит это. Он не верит, что это говорит Минхо — тот, кто постоянно его поддерживал, тот, кто был рядом, тот, кто другом звался. Но как же Тэхен мог забыть. Его друг трус. Самый настоящий. Поначалу он закрывал глаза на его страх во всем, на его колебания, на его боязливость, но теперь этого делать невозможно. Этот омега сам опускает себя в глазах адвоката, он сам делает все возможное, чтобы все было плохо. Ким не будет пушистым и милым перед всеми только потому, что это наказание или так надо. Оскорбления и размашистые движения он в свою сторону терпеть не будет. — Страх для слабых, а я лишь боролся с человеком, который подумал, что так можно со мной обращаться, — перестает смеяться омега и уводит взгляд в стену. Да, Киму было тогда страшно, но он делал все возможное, чтобы отстоять себя, чтобы доказать, что не терпила. — А ты мало того, что трус, так еще и слабак? — нервно усмехается и цокает. — Минхо, признай, что ты терпила. Ты даже сел за какого-то ублюдка по собственному желанию или как там? Долг твой это был? — Я прикрывал босса, я не терп… — Вот именно! — кричит чуть ли не на всю камеру Тэхен и поднимается на ноги, подходя к железной двери и увидев тюремщика, с которым сдружился, подзывает того к себе. — Что-то известно обо мне…? — с надеждой в глазах спрашивает альфу, но тот лишь отрицательно мотает головой и смотрит с жалостью. — Пожалуйста, замолвите слово обо мне Чонгуку в какой-нибудь момент... — тихо просит Ким и провожает взглядом широкую спину. — Минхо, я долго думал насчет того, как ты вообще повелся на это, долго искал тебе оправдания, но так и не смог найти, — тяжело вздыхает и смотрит на поникшего друга. Тэхен действительно старался, думал о нем все ночи, не спал, делал какие-то записи на листочках, а потом прятал их под подушкой, но так и не смог понять человека, который сел за решетку, прикрывая задницу какой-то шишки. Не смог найти действительно важную причину подставиться под босса. Кто бы это не был, это тюрьма, значит несет серьезное заключение от суда, значит нарушение было не из пушистых. — Я не смогу рассказать, мне осталось три месяца максимум, — Пак ложится на матрас и отворачивается к стене, больше не сказав ни слова. Ему больно от слов друга. Даже если он и правда трус и терпила, разве можно так грубо говорить это и кричать? Разве можно задевать так сильно чувства человека? — Перестань беспокоиться обо всех вокруг и побеспокойся о себе. На заводе можешь не подходить ко мне, если боишься встрять по полную задницу. Я сам справлюсь. «Не справлюсь».