Танец суицидника

       Хосок осторожно положил Чеен на кровать, нависая над ней. Он смотрел на нее, вспоминая то, как она выглядела четыре года назад, змечая повзрослевшие черты. В ней многое изменилось с того времени, но кое-что осталось совершенно неизменным — яркий огонек счастья и восторга в ее глазах, когда она смотрела на него. Тогда она смотрела на него, как на героя, который спас ее, а сейчас, как на человека, которого искренне полюбила.        Он участвовал четыре года назад задержании и прекрасно запомнил Чеен и ее взгляд полный любви и надежды. Но Хосок даже представить не мог, что спустя четыре года она придет работать в его полицейский участок. Она повзрослела за это время, стала еще красивее и избавилась от всех последствий жизни в борделе, не боясь мужчин и их прикосновений. У него прекрасно отложилось в памяти, как она боялась и забивалась в угол в тот день, стараясь избегать прикосновений к себе. И хотя до сих пор остается загадкой, почему именно в том борделе тогда произошел терракт, еще больше ему хотелось узнать, куда пропала Чеен сразу же после того, как ее вывели на улицу.        Хосок наклонился к ее лицу, нежно накрывая губы своими. Он старался не торопить события, чтобы не напугать Чеен и случайно не напомнить о прошлом, которое она забыла. Он старался не настаивать, и ублубил поцелуй только тогда, когда Чеен позволила это сделать. Когда она сама показала, что хочет этого. Только после этого он начал позволять себе чуть больше.        Их языки сплетались вместе, будто в танце, создавая невероятное сочетание, которое кружило голову настолько, что рассудок отключался. Хосок не мог совладать с собой и отстраниться от нее, кусая губы Чеен настолько, что оставались маленькие ранки. Она осторожно отвечала ему, стараясь не показывать, что прекрасно знает, как это делается. Возможно, Чеен считала, что Хосок ничего не помнит, поэтому старалась выставить себя обычной девушкой без прошлого. По крайней мере, она очень надеялась на то, что Хосок ее не помнит.        Она осторожно закинула руки на его плечи, обнимая за шею. Чеен зарылась пальцами в его волосы, начиная отвечать ему чуть более напористо, показывая, что может быть более дерзкой. Такое поведение заставляло Хосока улыбнуться в поцелуй, и опуститься ниже, придавливая ее к кровати. Он не позволял ей сделать хотя бы маленький вздох, продолжая издеваться над ее губами. Хосок даже представить не мог, что после сдерживания себя на протяжении месяца, желанные губы могут оказаться настолько сладкими и мягкими.        Ему казалось, будто он кусает самый спелый и вкусный персик, который хотелось съесть за один укус, но приходилось растягивать удовольствие, чтобы вкушать его, как можно дольше. Но Чеен и сама подливала масла в огонь, при любой возможности, прикусывая его губу и оттягивая ее, а затем проводя по ней языком, будто извиняясь за то, что сделала больно. Она игралась с его выдержкой, проверяя ее на прочность.        Чеен проникала руками за воротник его рубашки, касаясь холодными пальцами кожи на шее, вызывая табун мурашек. Хосоку безумно нравилось это волнующее ощущение, которое охватывало его тело. Казалось, словно касаешься того, о чем не мог и мечтать, получая самое невероятное удовольствие. Он не мог совладать с собой и оторваться от нее, чтобы сделать хотя бы глоток воздуха. Ему не хотелось отпускать ее.        Хосок забрался руками под рубашку, начиная поднимать ее вверх. Сейчас она казалась ему совершенно лишней вещью, от которой хотелось избавиться, как можно скорее. Но он старался быть с Чеен сдержанным и ласковым, чтобы не напугать ее и не напомнить о прошлом. Она необычно нежная девушка, способная взволновать сердце любого мужчины. Еще тогда это немного привлекло его, но и в тоже время оттолкнуло, ведь совсем неизвестно, чего от таких девушек можно ожидать.        Чеен переместила руки на его грудь, начиная расстегивать пуговицы на рубашке. А Хосок спустился руками вниз к ремню, расстегивая его, переходя к штанам, которые ему хотелось снять гораздо сильнее, чем рубашку. Он отдавался в ее власть, наслаждаясь каждой секундой, которую проводил с ней. Ее губы слаще любого меда, и их хотелось съесть, не оставляя ни кусочка, чтобы другим не досталось.        Она проводила руками по его груди, спускаясь к прессу, откидывая голову назад, чтобы открыть ему доступ к своей шее. Хосок спустился поцелуями ниже, запуская пальцы за пояс штанов, начиная снимать их. Он целовал каждый сантиметр кожи на шее, сдерживаясь, чтобы не покусать ее и не съесть. Ее нежные руки на его теле безумно возбуждали.        Чеен обводила пальцами каждую впадинку, полностью изучая рельеф его пресса, играя с его выдержкой. Он прекрасно понимал, почему ее не хотели отпускать из того борделя и до последнего пытались запереть в комнате и спрятать. Ведь она их самое главное сокровище, которое невозможно потерять. Ему безумно хотелось узнать, были ли у нее партнеры все эти четыре года, и где она пряталась, но складывалось впечатление, что слова сейчас были излишне.        Сейчас Чеен полностью принадлежала ему, доводя его до безумства своими прикосновениями. Она маленький дьяволенок, который издевается над ним. Хосок отстраняется от ее шеи, оказываясь над ее лицом, замечая красный румянец, который покрывал щеки. Нежная, как цветочек, невозможно было даже допустить мысль о том, что у нее мог быть кто-то другой. Хосока еще больше заводила ее покорность.        Он восхищался ее стойкостью и упорством, и тем, что даже спустя столько времени она ничуть не изменила себе, оставаясь такой же, какой и была. Хосок проник одной рукой под рубашку, добираясь до груди и сжимая ее, крепко-крепко, проверяя на упругость. А Чеен выгнулась, закидывая голову назад, не понимая, откуда он знает про то, что она ненавидит носить лифчики и заменяет его накладками.        Она не хотела забивать голову лишними мыслями, отвлекающими от Хосока. Сейчас единственная мысль, которой ей хотелось забить голову — это то, что она находилась в руках самого любимого мужчины, которого до безумия любила. Она выгибалась от его действий, чувствуя, как он снимает штаны, подбираясь к трусикам. Он немного приспустил их вместе со штанами, аккуратно подбираясь пальцами к влагалищу.        Хосок осторожно вставил два пальца, вцепляясь в ее губы, начиная отвлекать поцелуями. Он аккуратно растягивал ее двумя пальцами, сгибая их и разгибая внутри, чувствуя, как Чеен выгибалась в спине. Чеен требовала его ласки, стараясь получить, как можно больше, пока на это есть возможность. Никто не знает, когда их отношения могут измениться и на долго ли все это затянется. Хоть у нее и было странное предчувствие, все же хотелось, чтобы это продлилось чуть дольше, чем возможно.        Она наслаждалась поцелуями с ним, чувствуя, как он добавил третий палец. Хосок делал все, чтобы ей было комфортно, и ничего не вызывало дискомфорта или боли. Ему не хотелось, чтобы она страдала, поэтому старался сделать все самым лучшим образом. Но ему безумно хотелось показать, что она принадлежит именно ему. Ему хотелось оставить на ее теле столько следов, сколько точно покажут, чья она собственность.        Он стянул с нее штаны с трусами, избавляясь от них окончательно, приступая к своим. Хосок слушал ее томные вздохи, наслаждаясь ими и чувствуя, как Чеен ластилась к нему своим телом. Он прекрасно понимал, что ей нужна ласка, поэтому старался дать, как можно больше, целуя ее губы.        Чеен громко простонала, чувствуя, как Хосок развел пальцы внутри нее, добавляя еще и четвертый. Он выцеловывал ее шею, прикусывая кожу, оставляя на ней небольшие покраснения, которые пройдут уже завтра. Но как же Чеен отчаянно просила, чтобы эти следы по были на ее теле хотя бы чуть дольше, чем до завтра. Ей хотелось наслаждаться ими также, как Хосоком сейчас и не думать больше ни о чем.        Он вернулся к ее губам, целуя их нежно, осторожно и трепетно, боясь сделать больно, и аккуратно вытащил из нее свои пальцы. Чеен протяжно простонала от небольшого дискомфорта, который ей причинила махинация Хосока. Но это больше было похоже на стон разочарования, чем на то, что ей больно. Это не могло его не порадовать, ведь ему совсем не хотелось причинять Чеен боль.        Хосок быстро снял с себя штаны и откинул их в сторону. Он кусал губы Чеен, отвлекая от своих действий и придерживал ее за спину свободной рукой, осторожно входя в нее. Хо чувствовал невероятное наслаждение, а Чеен сдавленно стонала, сжимая нежные стенки, не до конца готовые к тому, что внутри окажется чей-то член. Он остановился, давая ей привыкнуть и отстранился от ее губ, возвращаясь к шее и открытой части груди.        Хосок подождал несколько секунд, а затем начал двигаться, набирая темп. Чеен подвиливала бедрами, помогая ему, но его больше разочаровывало то, что она закусывала губу, стараясь сдерживать свои стоны, а ему хотелось слышать их, как можно громче. Чтобы они ласкали его слух и подогревали желание втрахивать ее всю ночь в кровать.        Ему начинало сносить крышу от ощущения прекрасного тела Чеен под собой. Хотелось все больше и больше слышать ее стоны и получать отдачу. Он действительно втрахивал ее в кровать, как и желал этого. Хосок полностью опустил ее на кровать, прижимая своим телом, набирая темп сильнее, переставая жалеть сил. Кровать под ними скрипела почти на всю комнату, но эти двое совсем не замечали этого, продолжая заниматься друг другом.        Чеен хваталась за шею Хосока, царапая нежную кожу, оставляя на ней красные следы, которые точно завтра не пройдут. Он наклонился к ее уху, прикусывая мочку и обводя языком раковинку.        — Мой цветочек, я так рад, что ты попала в мои руки.

***

       В этой тьме меркнет лунный свет…        От окна послышалось тихое пение. Нежный женский голос привлекал к себе внимание, заставляя Юкчоля проснуться и открыть глаза. Он осматривался вокруг, пытаясь найти того, кто поет среди ночи голосом его дочери. Она снова пришла, чтобы забрать его с собой? Снова пришла, чтобы убить? Он не мог спокойно смотреть на ее призрак, начиная чувствовать, как на глазах наворачиваются слезы отчаяния.        Он никак не мог привыкнуть к тому, что его дочери больше нет в живых. Как и не мог принять то, что она теперь в виде призрака приходила к нему, чтобы запугать и убить. Но она никогда не пела ему никакие песни, предпочитая только пытаться прикоснуться. Юкчоль столько раз пытался избегать ее и ставил охрану, и закрывал окно, но у нее всегда получалось проникнуть в его комнату.        Отчаянно ищу к тебе я путь…        Юкчоль никак не мог понять, откуда идет пение, и кто же поет песню, но нежный голос и правда чем-то напоминал голос дочери. В комнате точно никого не было, по крайне мере ему никак не удавалось увидеть силуэт или тень, которые могли бы выдать чье-то присутствие в комнате. Впервые ночью он не ощущал на себе чей-то взгляд и не беспокоился о том, что в комнате кто-то может быть. У него на душе было странное спокойствие.        Пыталась быть сильнее всех…        Юкчоль поднялся на локтях, всматриваясь в шторы, которые колыхались на ветру. Окно точно было закрыто, когда он засыпал, и никто не смог бы его открыть. И это могло значить только одно — она опять пришла за ним, желая забрать с собой. Она никак не хотела успокаиваться и прекращать свои попытки в том, чтобы забрать его с собой.        Юкчоль никак не мог понять, почему она так отчаянно пытается отобрать его жизнь. Зачем она ей нужна? Он очень сильно хотел узнать ответ на этот вопрос, чтобы найти способ защитить себя от неминуемой смерти. Но его дочь все же не хотела ничего рассказывать и предпочитала молча пытаться забрать его жизнь с собой. Но Юкчоль совсем не хотел отдавать ее в руки смерти.        Но от судьбы не убежать…        Из-за штор показался женский силуэт, смотрящий в окно на луну, что освещала комнату. Она не боялась холодного ветра, как самый настоящий призрак. Юкчоль очень хотел поверить в теорию Хосока о том, что это не призрак, а живой человек, просто пугающий с какой-то определенной целью. Но сколько бы он не думал об этом — никак не мог найти причины, почему этот человек прицепился именно к нему.        Ему никак не давало покоя то, что перед ним всегда возникало лицо его дочери. Даже если этот призрак действительно окажется человеком, как ему удалось в точности воспроизвести лицо Енхи. Может быть можно было воспроизвести раны, которые нанесли Енхи, но никак нельзя было повторить ее лицо в точности до каждого шрамика, о котором знали только Юкчоль и Енхи. Ее хрупкое и тонкое тело он узнает из миллиона и ни с кем не перепутает, поэтому он был уверен в том, что перед ним всегда появлялся именно призрак его дочери, а не какой-то человек.        Пение затихло и Юкчоль насторожился, всматриваясь в женский силуэт перед окном. Она не двигалась и не издавала больше никаких звуков, напрягая Юкчоля. Он не сводил с нее взгляд, ожидая, с какой целью она пришла на этот раз, очень надеясь, что это не его жизнь. У него еще слишком много дел, чтобы отдаваться в руки смерти, и все его любимая доченька продолжала настаивать на этом. Похоже она намекала на то, что ему осталось совсем чуть-чуть и время вот-вот подойдет к концу.        Енхи повернула голову к отцу, переставая любоваться прекрасной луной. Она улыбнулась и повернулась к нему, показывая свое прекрасное лицо. Каждый раз, когда он видел ее, начинал плакать, не в силах сдержать своих эмоций из-за очередной встречи с умершей дочерью. Но каждый раз он убегал от нее, понимая, с какой именно целью та пришла.        Ты испуган и забит…        Она снова начала пень, но в этот раз ее пение стало значительно быстрее и ужасающе. Словно у Юкчоля совсем не осталось времени и с каждой пропетой строчкой его становилось все меньше и меньше. Совсем немного и ему все же придется попрощаться со своей жизнью, отдавая ее в руки своей дочери. Он чувствовал, что ему осталось жить всего несколько часов. Его дочь пришла сегодня, чтобы сказать именно это, а затем уйти вместе с ним.        Шепчет нежный голос за спиной…        Она шла к нему, делая невесомые шаги от окна к кровати, оставляя кровавые следы. С ее пальцев капала кровь, оставляя на полу маленькие красные точки, а от шагов оставались кровавые следы. Енхи будто искупалась в луже крови и после этого пришла к своему отцу, чтобы напомнить о том, что его время подошло к концу. И хоть Юкчолю не хотелось в это верить все же, с каждым шагом дочери, он убеждался в этом снова и снова.        Юкчоль встал с кровати, смотря на свою любимую дочку. Он протянул к ней руку, улыбаясь. Ему хотелось в последний раз коснуться лица Енхи и провести по ее милым щечкам, ощутить под пальцами мягкость ее кожи. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Юкчоль похоронил ее и больше не мог гладить по щеке, а теперь у него хотя бы появилась такая возможность.        Я вонзаюсь в сердце твое страхом…        В его глазах начали скапливаться слезы, готовые в любую секунду потечь по щекам. Енхи шла в его объятия, улыбаясь, желая получить немного тепла от своего отца, в надежде, что оно согреет ее холодное тело. Она давно не ощущала тепла, а ее тело стало настолько холодным, что в такие холодные ночи было готово покрыться инеем.        Енхи словно пела песню о том, как вселяла страх в сердце своего отца, медленно пробираясь в него каждую ночь. Она сковывала его тело, опутывая так, что невозможно было выбраться из пучины отчаяния, в которую она его загоняла. Она пела ему песни о своей любви к отцу, показывая, как сильна ее привязанность к нему. Она завлекала его в вечную тему, желая скорейшей смерти.        Напевая песню полную любви…        Енхи протянула к нему руку, подходя совсем близко, а по ее щекам начали стекать слезы. Вот только они состояли совсем не из воды, а из крови, что еще сильнее пугало Юкчоля. Он очень сильно хотел обнять свою дочку, даже несмотря на то, что ее объятия будут подобны смерти, но стоило увидеть ее кровавые слезы, как он тут же сделал шаг назад, снова пугаясь ее.        Улыбка слетела с его губ, а рука дрогнула, опускаясь. Такая дочь очень сильно пугала его и пробуждала желание отказаться от нее. Пускай он и смирился с тем, что она хочет забрать его жизнь, все же образ призрака пугал его. А она подходила все ближе и ближе к нему, протягивая руки, желая получить обещанные объятия. Ведь он протянутыми руками, сам же и пообещал ей, что обнимет ее, даже несмотря на то, что она всего лишь призрак.        А сейчас он отказывался от своих же слов, совершенно не переживая об ее задетых чувствах. Но она не собиралась отказываться от обещанных объятий, все-таки желая получить их. Сейчас ей настолько холодно, что безумно хотелось почувствовать прикосновения теплых отцовских рук.        Кто же я такая?        Она обняла его за шею, шепча на ухо последние строчки песни. Ее голос звучал ужасающе, что по телу Юкчоля побежали мурашки. Он боялся протянуть руки и ответить на ее объятия, прислушиваясь к последним строчкам, которые она пела. Он не понимал, что это за песня и кто ее написал.        Найди меня во тьме…        — Папа, станцуешь со мной в последний раз? — Она закончила песню и прошептала свой вопрос ему на ухо, пробирая своим холодом до самых костей.        Енхи и правда очень любила с ним танцевать и часто просила об этом, когда у Юкчоля появлялось свободное время. Она всегда требовала его внимания, когда у отца были выходные или же свободные минуты. И он всегда был ужасно рад этом, потому что понимал, что не безразличен дочери, а теперь она покинула его и приходит только для того, чтобы забрать с собой.        — Ты пришла сегодня…чтобы забрать меня с собой? Тебе там очень одиноко? Ты соскучилась по папочке? — На его глазах снова начали наворачиваться слезы, но теперь от осознания, что его дочь там совсем одна и никто не может о ней позаботиться.        Юкчоль поднял трясущиеся руки, почти заставляя себя ответить на ее объятия, пытаясь совладать со своим страхом, который окутывал все тело. У него очень плохо получалось двигать своим телом, который сковывал все конечности и они совсем его не слушались. Хоть ему и хотелось обнять свою любимую дочку, получалось это очень плохо — руки и ноги тряслись, а из глаз текли слезы, из-за которых комната становилась туманной.        Он беспомощно закивал головой, закусывая губу, давая безмолвный ответ на ее вопрос. Ему хотелось станцевать с дочкой в последний раз, именно так, как они любили делать раньше. Юкчоль очень соскучился по таким вечерам и их танцам. Казалось, словно прошло очень много времени с тех пор, как они в последний раз танцевали. Он не мог сдержать слез счастья, что может еще хотя бы раз сделать с дочерью то, что они привыкли делать вместе.        Руки Енхи скользнули вниз, опуская руки Юкчоля. Она крепко схватилась за него, разводя руки в стороны, а отец положил одну ладонь на хрупкое плечо дочери, начиная вести танец. Они вместе очень любили танцевать вальс, кружа по комнате под тихую музыку. Но сейчас они кружили в тишине, наслаждаясь последними секундами. Енхи улыбалась, несмотря на то, что все лицо было испачкано кровью, и старалась не обращать внимание на страх Юкчоля, из-за которого у него тряслись руки.        Они кружили около окна, в лучах лунного света, озаряющего комнату. С каждым движением Юкчоль все меньше страшился ее, переставая трястись от страха, и уже большее уверенно ведя танец. На его лице появилась счастливая улыбка, показывая, как сильно он рад этому последнему танцу. Он крепче сжал ладонь дочери, в очередной раз поворачиваясь спиной к окну, точно в момент, когда послышался выстрел.        Юкчоль тихо ахнул, останавливаясь и переставая вести танец, и Енхи переняла инициативу. Она улыбнулась шире, чувствуя, как тело отца постепенно начало обмякать в ее руках и оседать на пол. Они закончили танец на немного трагичной ноте, но девушку это нисколько не расстраивало. Она посмотрела в окно и подмигнула, давая понять, что дело сделано и они могут собираться, а дверь за спиной тихо скрипнула.        Юнги молча проскользнул в комнату, осматриваясь. Енхи повернулась к нему, начиная тихо смеяться, не в силах сдержаться. О Юкчоль оказался значительно бесполезнее, чем она думала, поэтому ей больше не было нужды держать его в живых, надеясь на то, что хотя бы от его смерти будет польза. Юнги медленно подходил к ней, смотря на кровь на ее ногах. Он прекрасно понимал, что это всего лишь чужая кровь, которую она использовала для очередного представления, но его никак не оставляла мысль о том, что это может быть и ее кровь.        Он подошел к ней совсем близко, обнимая за плечи. Тело Лисы было холоднее, чем у любого призрака, из-за чего ее можно было спутать с трупом. Но ее сердце все еще билось, и ему прекрасно было слышно, как оно стучало, пускай и очень тихо. Пуля попала точно в сердце Юкчоля, поэтому им не нужно было беспокоиться за то, что он сможет раскрыть их план и на одре смерти все понять. Уж лучше пусть он умрет с мыслью, что танцевал именно с духом своей дочери, а не с Лисой, которая всего лишь пыталась найти информацию на главу криминального мира.        Лиса тихо выдохнула, зарываясь носом в плечо Юнги. Она была расстроена тем, что у Юкчоля не было совершенно никакой информации на того, кто ей был так сильно нужен. Но она надеялась на то, что сможет выманить этого человек, через убийство Юкчоля. Хотя у нее и было понимание, что скорее всего сюда приедет только один Суен, все же не оставляла надежд и на то, что все же увидит и того, кто ей так сильно нужен.        — Убери тут все, хорошо? — Голос Лисы звучал очень тихо и устало.        — Хорошо, только иди отдыхать. Очень тебя прошу. — Юнги не отпускал ее до тех пор, пока она не кивнула головой, убеждая его в том, что послушает.        Он выпустил ее из своих объятий и отступил, приступая к уборке следов, которые могут на них указать, и при этом краем глаза наблюдал за тем, как Лиса пошла к выходу из комнаты. Он очень надеялся на то, что она и правда послушает его и все же пойдет отдыхать, а не начнет снова что-то придумывать. За последние несколько дней у нее совсем не получилось отдохнуть. Возвращение в Корею из Японии, арест Намджуна, еще и шантаж Чонгука. Юнги переживал, что Лиса может слишком много думать об этом, но понимал, что ничем не может ей помочь.        К сожалению, у него были связаны руки. Он всего лишь одна из пешек в ее руках, готовая выполнить абсолютно любой приказ. Лиса спасла его, как и всех остальных, но Юнги никогда не думал, что рано или поздно начнет чувствовать к ней симпатию, переходящую постепенно в настоящую любовь. С каждым днем он все сильнее переживал за ее состояние, и все больше хотел оберегать ее от всех неприятностей.        Она вытерла ноги тряпкой, которую он принес, стирая кровь, чтобы больше не оставлять никаких следов, и сложила ее, сжимая в руке. Чонгук подбирался к ней слишком близко, из-за чего их планы могли в сорваться в любую секунду. Даже сейчас он может следить за ней или ее домом, желая узнать еще больше. А она совсем не хотела показывать ему и рассказывать все то, что у нее было на уме. Это совсем не его дело.        Юнги подошел к ней сзади и поднял на руки, прижимая к своей груди так, чтобы закрыть ей глаза. Ему хотелось, чтобы она спокойно отдохнула хотя бы раз в Корее, а не думала о том, как выжить здесь. Но она ощущала себя хотя бы немного безопасно только тогда, когда была в другой стране. Юнги готов был увести ее куда угодно, лишь бы она начала спать спокойно и счастливо улыбалась каждый раз, когда просыпалась.        Он тихо вынес ее из комнаты и понес вниз, к выходу из дома. Им оставалось только ждать момента, когда охрана Юкчоля придет в себя и даст знак Суену, чтобы тот наконец привел своего босса. Но и Юнги сильно сомневался в том, что им действительно повезет встретить сегодня с ним. Босс криминального мира слишком скрытный, иначе они давно бы смогли до него добраться.        Юнги спустился на кухню, где они оставили отрытое окно, которое охраняла Джису и вылез через него на улицу, отдавая Лису Чимину. На улице было чертовски холодно, и Чимину очень сильно хотелось попасть, как можно скорее в теплое помещение. Он и так проторчал на крыше почти час, пока ждал времени, чтобы выстрелить в Юкчоля.        — В квартал въехала только машина Мун Суена. — Джису выдохнула. — Он один.        Лиса выдохнула, усаживаясь по удобнее на заднее сидение и закрыла глаза, откидывая голову назад. Она подозревала, что именно так и будет, поэтому не сильно удивлена, что Суен приехал один. Но все же ее поражало то, как быстро до него дошла смерть Юкчоля. Возможно, за его домом следили, а возможно, у Суена просто появились дела к Юкчолю, которые нужно было срочно уладить. Вариантов может быть много, но им тут теперь делать нечего. Тот, кого они так ждали — не явится и не покажет свое лицо.