На рубеже жизни и смерти

      В камере было душно и сыро. За окном лил дождь. Он стучал по окнам, словно по головам нерадивых курсантов, попавших в это ужасное место. Динке не спалось. Она ворочалась из стороны в сторону, билась головой об подушку. Шёл уже четвёртый день нахождения их под стражей. За это время Динка про себя что только не передумала, какие грехи себе не приписала. Всё это привело к депрессии и безразличию к тому, что происходит вокруг неё. Она не знала, о чём говорили Ильинский с Зарецким, казалось, заговори они о ней, она бы и не заметила. Она не знала, чем их кормили и поили. Дали бы ей землю, она бы съела и её. Ильинский с ней не разговаривал, лишь Зарецкий несколько раз пытался с ней заговорить, но у него всё не получалось. В его поведении относительно Динки стали чувствоваться какие-то нотки стеснения, чего раньше за ним вообще не наблюдалось. В обычной жизни Динка бы сразу всё это заметила, но сейчас её внимание было переключено на самокопание. Иногда, по ночам, она тихонько плакала в подушку.       Этот дождь действовал ей на нервы. Бессонница замучила её в конец. В ярости она несколько раз ударила кулаком по матрасу, чего не мог не заметить Зарецкий.       — Не спится? — спросил он снизу.       Если бы она не была в такой ярости, она бы ему не ответила.       — Не спится. Мешает?       — Почему не спишь? — спросил он, будто бы не заметив вопроса.       — Тебе-то какая разница! Если мешает, так и скажи.       — Не мешает мне. Просто хотел тебе что-то сказать. Можешь спуститься?       — Вот ещё одна напасть! — Динка встряхнула руками. — Не всё сказал тогда, у скамейки?       Зарецкий промолчал.       — Если да, то слезать мне незачем, — словно вердикт сказала Динка.       — Нет, — обидчиво сказал он.       — Ладно, — наконец согласилась Динка. — Помоги.       Зарецкий встал с нар, и руками, на ощупь, стал искать Динку: было темно. Наконец, он ухватился за что-то мягкое, но упругое.       — Зарецкий! Ты что совсем обалдел? Я тебя помочь просила, а не за задницу лапать!       — Ой, прости! — испуганно сказал Зарецкий и отдёрнул руку.       — «Прости»! Что застыл-то? Помогать будешь или нет?       — Ага, — только сказал он и почувствовал, как его руку взяла чужая рука и положила её на, судя по всему, талию Динки.       Из-за этого шума проснулся Ильинский. Он приподнялся на постели.       — Что у вас там происходит? Спать надо! — грозно сказал он.       — Спи, Рома, — недовольно отрезал Зарецкий.       Наконец Динка стояла на твёрдой земле. Зарецкий предложил ей сесть на свою постель. Он сел рядом. Было видно, что он нервничал.       — Рассказывай, — сказала она, положила ногу на ногу и сделала выжидающий взгляд.       — Прости меня, Динка, — после долгой паузы сказал он. — Ну лишнего взболтнул по пьяне, с кем не бывает. Ну дурак, согласен.       — Эх, Зарецкий, Зарецкий… — она покачала головой.       — Ну? Простишь?       — Прощу. Головой своей думай почаще. Пожалуйста.       — Буду думать.       — Вот и думай.       — Дин, так что тебе подарить? Ты же спор выиграла.       — Что ты мне сейчас подаришь?       — Ну не сейчас, потом, когда выйдем.       — А ты сам подумай, что мне подарить.       — Ладно.       — У тебя всё?       — Всё. Слушай, можешь спать внизу, если тебе будет так удобней.       — Нет, я уже наверху обжилась. И ещё, совсем забыла, — она вдруг вспомнила о том, что ей подложил в карман брат.       — Держи, чтобы от скуки не маяться.       Она протянула ему коробку с колодой совсем новых игральных карт.       — Откуда у тебя они? — забыв о том, что на дворе ночь и все спят, громко воскликнул Зарецкий. — И ты их все эти дни просто держала в кармане?       — Чего разорался-то? Отберут ведь! — осторожно оглядываясь на дверь, прошептала Динка. — Мне брат их подарил. Я совсем про них забыла. Играйте, только тихо!       Зарецкий, как маленький ребёнок, рассматривал коробку с картами.       — Ну спасибо, Динка! Теперь я твой двойной должник.       — Да ладно тебе! — Динка махнула рукой.       — Слушай, а Гришка Васильев, наверное, много выиграл! — всё ещё помнив про спор, съехидничал Зарецкий.       — Наверное, много, — равнодушно ответила Динка.       Динка, ещё немного посмотрев на растерянную морду Зарецкого, встала и взобралась на свой ярус.       После этой ночи всё изменилось. Зарецкий с Ильинским теперь днями и ночами рубились в «дурака», а Динка, немного отходя от депрессивного состояния, глядела на них со второго яруса. Под конец она уже стала присоединяться к карточной игре, и тогда игра становилась более напряжённой.       Когда наступил долгожданный момент освобождения, на улице было ясно и солнечно. Природа с распростёртыми объятиями встречала освободившихся.       Выдав им ремни и пилотки, караульные сделали противные рожи, будто им было какое-то дело до того, кто сидит на гауптвахте. Выйдя на улицу, Динка вздохнула широкой грудью. Теперь она понимала эти метафорические выражения о «запахе свободы». Свобода действительно чем-то пахла. Чем-то. Например, варёной курицей из столовой.       Их встречал с глупой улыбкой Гришка Васильев, держа правую руку за спиной.       — Привет! — весело сказал он. — А это тебе! — он вытащил правую руку из-за спины и протянул Динке букет ромашек, какие росли недалеко от школы. — К тебе брат приехал.       — Спасибо, — сказала она, понюхав цветы. — И только брат?       — Я видел только его, — Васильев пожал плечами.       Динка убежала. Оглянувшись, она увидела, что Зарецкий как будто бы толкнул Гришку. Но ей было не до того: она бежала к брату.       После этой истории Динка стала полноправным членом коллектива и заработала себе очень высокую репутацию, став на ровне с Зарецким популярным учеником школы. А тем временем оставалось учиться ещё 7 месяцев.