Иллюминации. Черновик 1

«Если буду воровать выпивку, то вряд ли ко мне продолжат относиться снисходительно… Придётся растягивать удовольствие». Довольствуясь тем, что он уже написал целое одно стихотворение сомнительного качества, Мак ничего более не писал следующие четыре дня. Точнее, он писал, но лишь какие-то заметки, а также оставлял комментарии прямо на страницах читаемых им книг. Интеллигентный вандализм. Гуляя по слабо зимеющему саду, но золотая осень которого уже давно прошла — буквально пару недель назад, он то и дело натыкался на бродящего там же отца. Вид у того почти неизменно был задумчивый, а на лбу не особо явные морщины вырисовывали явное слово «заботы». У Мака даже иногда бывало проскакивало желание подойти и начать диалог, но сомнения и воспоминания брали верх, отчего он то старался тихо уйти подальше, то чуть ли не демонстративно появиться в зоне явной видимости отца и пройти в сторону дома. В случаях со вторым вариантом, Кормак лишь грустно смотрел ему вслед. Высказывания братьев игнорировались. Он заметил, к своей отраде, что такое «взаимодействие» с ними раздражает тех ещё больше — это как же так, аристократа игнорирует чернь? Немыслимо. Говоря про игнорирование, мы имеем в виду даже отсутствие каких-либо взглядов на них с его стороны при их обращении к нему. За столом он тоже молчал. А при обращении к нему кого-либо (даже неважно кого) все его реплики строились из следующего набора слов и звуков: «угу», неодобрительное «угу», «не знаю», «нет ответа»; но чаще он просто либо кивал, либо мотал головой. — С тобой всё хорошо? — спросила как-то Клементина Александровна. — Угу. Между тем, готовясь ко сну (с остатками вина в бутылке), он уже свободно размышлял о своей возможности освободиться от этой удушающей дворянской атмосферы (ну, богема его вида всё же любит нагнетать и сгущать краски); размышлял так, будто «свобода» была уже в кармане. Эх, сама наивность! Но что ещё поделаешь с вином? И так каждую ночь, все четыре дня.

***

Не понимая, почему он проснулся в восемь часов утра, Мак ещё несколько минут пролежал в полудрёме, продолжая ничего не понимать. Лишь после этих долгих минут до его ещё сонного сознания донеслись нотки осознанности. За дверью слышалось множество шагов, голоса совсем не контролировали свою громкость — Мак как будто оказался в родном для него кабаке. Но обстановка комнаты, в которой всё было, как и было, не соответствовала кабачным стандартам. Диссонанс. Наконец, и дверь в его комнату открылась. — Вставай, соня, надо завтракать и отправляться в Петербург! — с задором появилась Маргарита, и таким же задором удалилась по своим делам, оставив дверь, конечно же, открытой. «Точно… Уже тринадцатое…» На удивление, сегодня голова не раскалывается. Но от возросшего с открытой дверью шума она всё же может и зашуметь, если продолжить лежать. Ну вставай уже, Мак! Одевшись, заправив кровать, закрыв дверь, он подошёл к шкафу с одеждой. Надо ведь выбрать что-нибудь для бала, да упаковать. В принципе, что тут выбирать? Фрак не нужен, слишком вычурно; значит, что имеем: чёрная тройка, белая сорочка, чёрный галстук. Никаких бабочек! И без запонок; хотя белой сорочки с пуговицами на рукавах нет, это не проблема — будет ходить со свободными манжетами. Туфли попроще, тоже чёрные. Он примерил несколько пар, выбирая самые удобные для ходьбы; проверить удобность при беге в пределах комнаты не получится, к сожалению, поэтому придётся понадеяться на то, что удобность ходьбы хотя бы частично реализуется и в удобстве бега. К его удивлению, самые удобные из представленных оказались парой, что сразу ему приглянулись. Выйдя в коридор, он почти сразу встретил одного из лакеев. — Уважаемый, мне бы какой-нибудь небольшой чемодан для костюма. — Как пожелаете. Сейчас принесу. — Не-е, я с вами пройду. — Как угодно. Раздобыв чемоданчик, Мак вернулся в комнату и упаковался. Предварительно сходив в умывальню сбрить щетину, пошёл трапезничать. Завтрак для всех прошёл в воодушевлённой атмосфере. Но есть нюансы… — Что?! Там правда будет Октябрьский?! — воскликнула Анна. — Конечно будет! Ещё бы его там не было! Бал большой всё-таки, а он и на мероприятиях поменьше завсегдатай. И сына возьмёт с собой, — сказал Кормак. — Так я про Альберта и спрашивала! — Вот оно что! А я уж подумал, что тебе старший граф приглянулся, — ухмыльнулся Кормак. — Папа! Опять вы шутите! — Ни в коем случае! — он как мог сдерживал улыбку. Но Анна сдалась раньше, звонко рассмеявшись. А раз дочь рассмеялась, то и отцу уже незачем «серьёзничать». — А он так и не научился танцевать? — спросил у столовой публики Николай, показав головой известно на кого. — Нет, он так и остался хромоногим антитанцовщиком, — невозмутимо сказал Мак. — Я про тебя и говорю! — А я знаю. — Ну и что же, будешь разглядывать картины, вместо того чтобы делом заняться? — спросил Мирослав. — Если ты под делом подразумеваешь разглядывание девиц и дам в вычурных платьях, то да, я лучше обращу своё внимание к картинам. Понимаешь, у людей разные представления о том, что есть «дело». — Оно же и лучше: не будешь заглядываться на девушек, которых у тебя никогда не будет, а значит и себя убережёшь от моральных травм. Ты главное на них вообще не смотри, а то вдруг — и любовь с первого взгляда, как в романах. А у тебя за спиной ничего нет, бродяга. — Ну ты, конечно, выдаёшь! Разоблачил меня! И как это ты успел за несколько дней так поумнеть? — Ха! Ну, знаешь, просто я всегда… — Это шутка была, если что. Мирослав угрюмо насупился, но промолчал. — Тебе может быть не легко это признать, но есть мнение, отличное от твоего. Чем раньше примешь этот факт, тем легче потом жить будет, — сказал Мак. — Думаешь, ты такой умный. А я это знаю! — Знать не равно понимать, и уж тем более не равно принимать. — Знаешь что?! — М-м, не слишу… — промычал Мак с набитым ртом. — Мирослав, угомонись, — сказал Кормак. Угрюмость насупливания Мирослава усилилась. По окончании завтрака, Кормак сказал всем идти одеваться для поездки. Что все и сделали. Мак поехал в одном экипаже с родителями; сёстры вместе с братьями; ещё два экипажа для прислуги. Нетрудно догадаться, что делал Мак большую часть поездки — смотрел в окно. Легко рассуждать о свободе, будучи пьяным, но чем ближе к ней становишься, тем тревожнее моральное состояние. В конце концов, всё может пойти наперекосяк, и он не просто не освободится от этих пут дворянской духоты, но они сомкнутся на его шее с ещё большей силой. Когда осознаёшь, что рассчитывать приходится на случай, только и остаётся, что смотреть в окно, дабы не усугубить ситуацию своим особо нервным выражением лица. — Слушай, Мак, я могу поговорить с Феликсом насчёт его предложения — чтобы оно стало серьёзным. Да что тут, я с ним точно поговорю! Может, когда реальность такой возможности будет явной, ты всё-таки согласишься, — сказал Кормак. Мак некоторое время так и смотрел молча в окно. — Ну, как хочешь. Перечить тебе я не буду. — Правда? Неужели ты передумал? — с воодушевлением спросил отец. — Я этого не говорил. Но и отрицать это всё не вижу смысла. Мало ли как жизнь повернётся. Единственное, мне интересно: отчего ты так зацепился за это? — он не отрывал взгляда от окна. — Потому что… мне так будет спокойнее. «А обо мне, значит, ты так и не думаешь? Только за свои нервы беспокоишься? Ну-ну». — Ну, раз тебе так будет легче, значит я ещё получше подумаю. Говори с ним, раз собрался. Кормак промолчал, но расплылся в улыбке. Посмотрев на жену, он едва уловил недоумение, которое уже успело смениться одобрительной улыбкой. Он взял её руку и поцеловал. Она улыбнулась ещё шире, но затем подобно сыну отвернулась к окну. Кормак этого уже не замечал, уйдя в собственные фантазии о светлом будущем семьи. Спустя пару часов экипажи доехали-таки до Петербурга. Остановиться было решено в резиденции Феликса. Он сам их ранее и пригласил на остановку. Лёгкая суматоха, весёлый настрой всех присутствующих (почти всех), обмен любезностями двух семейств и косые взгляды Феликсовичей на чёрного голубя — среди других, выбеленных до потери зрения. Он протиснулся сквозь эту небольшую толпу из Ротриеров к Леониду Ильичу для выяснения одного обстоятельства. — Здравствуйте, Леонид Ильич! — Добрый день, сударь. — А в какой комнате мне в этот раз располагаться? — В той же, что и в прошлый раз, сударь. — Благодарю! — Не за что, сударь. Сюртук? — Нет-нет, спасибо! Я сам. Суворов кивнул и переключил внимание на другие проблемы. Мак пошёл в уже знакомом направлении. Да, ему досталась та же комната, что и в прошлый раз, и всё также без единой книги. И чем ему заниматься здесь?! В город не выпустят. Хотя… Может быть получится просочиться с кем-нибудь. «Надо бы написать послание». Достав из кармана клочок бумаги и обрубок карандаша, он написал адрес и фразу: «н. отдельная крыша». Но за окном погода портится, а значит никто никуда не соберётся идти. Придётся сохранить клочок до лучших времён. Они приехали чуть позже обеда, так что до вечера у Мака есть возможность для тихого времяпрепровождения. Но вот ужин… Ох уж эти Феликсовичи! Кузены и кузины оказываются ещё хуже, чем родные братья! Естественно, только в случае с ним. До вечера он просто лежал на кровати. Мысли бегали туда-сюда, переплетались, путались, разбегались, так и влача за собой частицы этих клубков. Для отвлечения он смотрел на дождливую улицу, где уже начинали зажигать фонари. А потом, очень потом, в дверь постучали. — Сударь, ужин готов. Просим к столу, — сказал лакей, приехавший вместе с ними. — Ага, уже иду. Спасибо. По локоть закатав рукава своей чёрной рубашки — чтобы вызвать ещё больше негодования у особо тонких аристократичных натур, Мак пошёл вниз. Но на этот раз трапеза была в другом месте — всё-таки народу значительно больше, чем во время его предыдущего «гостевания». Да-а… Зал подходящий, и стол — большой и длинный. Феликсовичи уже на месте, а вот чета Кормака вся опаздывает, и Феликс заодно с ними. Что ж… Веселье начинается. — Мари, посмотри на этого — закатал рукава! Ну и деревенщина… — сказала старшая дочь Феликса, Эвелина. Мак сразу вспомнил, как они когда-то давным-давно вместе бегали по саду у него дома — тогда ещё «у него». Лет пятнадцать назад. Сейчас она, как и её сестра, была в вычурном платье — скорее всего, в жутко дорогом. — А как тебе его причёска? Что же это он такое делал, чтобы такое уродство на голове устроить, всё никак не могу понять… — с задором подхватила её младшая сестра. Мак просто сел напротив кузин и, улыбаясь, стал молча смотреть на них, положив голову на замок из пальцев, смыкающих мост его предплечий. Кажется, поначалу они даже слегка опешили. — Ты что себе позволяешь, чернь?! — в сердцах сказал их младший брат, сидевший рядом с ними. Он перевёл свой взор на него, добавив к улыбке ещё и нахмуренные брови. А затем сказал: — Что позволяю? Смотрю на твоих сестёр. Не видишь, что ли? — Вот именно, что вижу. Кто тебе позволял так себя вести?! — Ещё и пришёл как деревенщина, — не унималась старшая. — Эвелина, дорогуша, а ты знаешь ещё слова кроме «деревенщина»? — Я тебе не дорогуша, бастард. — Ну хорошо. А ты, Мари, так и не догадалась, отчего же у меня такая причёска? — С каких пор мы на «ты»? — с пренебрежением сказала та. — Ха! Вот значит как. Ну хорошо, давайте на «вы»! Так даже забавнее. Ну так что, госпожа Мари? Догадались? — Можно подумать, делать мне больше нечего, чем над такой мерзостью думать! — Ну что ж, значит ума не хватило всё-таки… Хорошо! Я расскажу! — О боже, избавь нас от этого… — сказала Эвелина, закатив глаза. — Кстати, ответ также содержит и ответ на незаданный вопрос по поводу причины закатанных рукавов… Итак! — он встал из-за стола, — Как вам, дорогущие дворяне, известно, что для физической работы руками желательно закатать рукава, иначе можно запачкать одежду… — он сделал небольшую паузу, упёршись руками в стол и глядя себе под ноги, — Ну так вот! Этими руками я выбивал всё дерьмо из такой вот дворянской погони, как вы! И делал я это так интенсивно, что аж волосы взъерошились! — свой «ответ» он продекларировал, смотря на кузин и кузена исподлобья и продолжая улыбаться, конечно же. На несколько мгновений желаемый эффект был достигнут. Но все трое быстро оттаяли от оцепенения. — Ну и вздор! — Каков наглец! Ни манер, ни такта, так ещё и нагло врёт! Хуже деревенщины. — Ух, не будь ты Ротриером, я бы с тобой расправился! — сказал Иоанн. — Я и так не Ротриер. Я же бастард, сами сказали, — уселся обратно за стол Мак. Все трое переглянулись между собой. — Погоди, то есть… — Давай, расправься со мной. Покажи, чего стоят твои слова и ты сам. — Ну, вообще-то… — Что? Боишься? — Конечно нет! Просто… — Просто что? Хочешь сказать, слова аристократа — это просто сотрясание воздуха? Ну, спасибо, в который раз уже удостоверяюсь в этом. — О чём беседуете, молодые люди? — сказал зашедший в зал Феликс. За ним зашли и Кормак с Клементиной. — О том, какая прекрасная жизнь у дворянина! — улыбнулся дяде Мак. — Что, подумываешь над моим предложением? — Конечно, дядя Феликс! О чём речь! Такое предложение на дороге не валяется! — Какое ещё предложение? Вы о чём? — настороженно спросила Эвелина. — О возвращении Маку дворянского статуса. На её лицо было страшно посмотреть: такой приступ отчаяния, пожалуй, увидишь только на лице аристократки! А что Мак? Он просто адресовал ей свой взор с улыбкой исподлобья. «Что ж, видимо во время ужина они не будут вякать в мою сторону. Уже поспокойнее.» Если не считать прямо-таки перекошенных гневом и, кажется, страхом взоров троих детей Феликса в сторону абдиката, то в принципе да, всё было довольно спокойно. Все весело обсуждали завтрашний бал и прочие дворянские дела, беззаботно шутили, а Мак с воодушевлением молчал и делал вид, что внимает всем этим разговорам о важном. Между делом упомянули стачку рабочих на «Арсенале», но на расспросы Кормаковичей Феликс сказал, что всё быстро прекратилось, как только прибыла полиция. А насчёт жертв — сами виноваты. Тем более, пролетарий — что с него взять?

***

Вот и он. Тот день. Ну ладно, может он и не настолько важный, как кое-кому хотелось бы его преподнести, но свою долю важности он имеет безусловно. Четырнадцатое ноября. Воскресное утро началось с похолодания. Внутри помещения это ничего не изменило. Но за окном, наконец, пошёл снег. Медленно падая на мостовую, он пеленал воздух и покрывал горизонтали пока что тонким флёром зимы. Но то ли ещё будет. От завтрака Мак отказался, сославшись на отсутствие голода. В принципе, так и было, ибо момент, начавшийся с его пробуждения, и который закончится непонятно, когда, но уже где-то во время бала, будет волнительным. Сходив в умывальню, он вернулся в комнату для созерцания своего чемодана с бальной одёжкой. Созерцание долго не продлилось, и он переоделся. «Надо будет хотя бы на лестнице проверить эти туфли на совместимость с лёгким бегом. Придётся немного «опаздывать», дабы выглядело естественно.» Усевшись в кресло, он почти сразу встал. «А деньги-то где взять? Молодец какой! В бега и без денег…» Он вышел из комнаты и осторожно пошёл на прогулку по коридору. Благо, все ещё завтракают, так что можно проскочить. «Так, ну вроде она». Открыв дверь, Мак заглянул внутрь: двуместная роскошная кровать, на тумбочке возле стола стоит небольшой портрет парня и девушки в рамочке. В принципе, этого уже достаточно. «Отлично, она самая». На портрете были Мирослав и Людмила — она специально приехала сюда от родителей, к своему жениху. Пошарив руками в тумбе с другой стороны кровати, он нашёл кошель своего брата. «Да, он себе не отказывает… Но всё забрать не получится. Слишком явно будет.» Вдруг перед глазами возникла сцена, подобная этой. Будто дежавю. Но теперь он взял всё содержимое портмоне, заодно и ещё какую-то бумагу в конверте, на котором была лишь гербовая печать рода Ротриеров. Внезапно морок закончился и Мак «вернулся обратно». Более не задерживаясь, он вышел из комнаты и пошёл дальше. Теперь на очереди Кормак. Спустя несколько комнат, Мак нашёл и родительскую спальню. Пожалуй, если бы он забрал большую часть денег из портмоне своего брата, то этого ему хватило бы минимум на неделю, но из-за осторожности пока что ему хватало дня на два-три. Поэтому и приходится «искать помощи» у отца. В принципе, ничего необычного. Кошель примерно там же, где и у Мирослава. Опять же, взяв меньшую часть, Мак поспешил удалиться обратно к себе, по пути захватив какую-то книгу с полки книжного шкафа. Всё-таки обстановка не знакомая, людей много, можно попасться в любой момент — не то, что дома! Теперь хватит дней на пять. Уже у себя в комнате, Мак распихал купюры по туфлям, уселся обратно в кресло и открыл взятую наугад книгу. «Отцы и дети» Тургенева. «Хоспаде… Ну и удача, конечно. Просто потрясающе!» Он положил книгу на колени, и, опустошив свой взгляд, поставил его в ущелье между страниц. Через какое-то время в дверь постучали. — Сударь, время выдвигаться, — сказал открывший дверь Суворов. — Хорошо, вас понял. Чуть было не встав с места, Мак вспомнил о необходимости своего намеренного запаздывания. В коридоре послышались весёлые голоса, топот туфель и туфелек. Когда всё более-менее улеглось, он начал перечитывать одну и ту же строчку на открытой странице. В дверь вновь постучали. — Сударь, все уже готовы. Ждут вас. — А, Леонид Ильич! Прошу простить, я зачитался. Всё, иду. Под присмотром дворецкого Мак кинул книгу на кровать, схватил сюртук и пошёл на выход. Подойдя к лестнице, он увидел сборище роскошных шуб и не менее роскошных пальто. — Мак, ну что ты так долго? Приезжать слишком поздно это моветон! — сказала ему Анна. — Простите! Зачитался, — сказал Мак, уже приступивший к проверке своих туфель. Быстро перебирая ногами, он почти не испытывал неудобств, что придало ему больше уверенности в возможности своей авантюры. Сюртук он надевал на ходу, так что, достигнув последней ступени, он просто поднял ворот. — Может быть тебе хотя бы причесаться? — недовольно сказала Эвелина. — Обойдётесь, — с улыбкой ответил Мак, даже не смотря на неё. Усевшись по каретам, все поехали к чете Лебедевых и Строгановых на бал. На этот раз Мак поехал с сёстрами и Николаем, Мирослав и Людмила поехали вместе с кузинами и кузеном, а Кормак, Клементина, Феликс и Антуанетта (жена Феликса) в отдельной карете; и ещё карета для камердинеров и служанок благородных дам. Уже минут через двадцать кареты остановились у роскошного здания на пересечении Невского проспекта и набережной реки Мойки. Парадные двери открыты настежь, принимая всё прибывающих благородных особ. — Новый год что ли уже… — сказал Мак. — На Новый год будет ещё роскошнее. Раз уж всё-таки тебе хотят вернуть дворянство, то надо бы привыкнуть к роскоши. А то ты со своей богемой поди отвык от нормальной жизни, — в голосе Николая читалась явная обида, равно как и тоска. — М-да… Видимо, ты прав. Они вышли из карет. Зайдя внутрь, Мак увидел роскошный вестибюль; такой роскошный, что аж челюсть чуть не отвисла. Всё-таки, действительно, богемная жизнь несколько перестраивает восприятие богатства. По крайней мере, в случае с ним так и произошло. — Простите, молодой человек! Назовите ваше имя, — немудрено, что в такую роскошь кого попало пускать не собираются. Проверяющий пробежался по нему весьма оценивающим взглядом. Сюртук, всё-таки, видал уже свои лучшие годы, да и был слегка великоват, как мы помним. — Мар Ротриер. — Простите, но этого имени нет в списке. — Посмотрите «Кормак Лир Ротриер девятый», — сказал подошедший Кормак. — Так… Да, всё верно. Можете проходить! — улыбнулся Маку проверяющий. — Кормак Лир Ротриер восьмой, — услышал Мак уже за спиной, ибо на месте оставаться не стал. «Кормак Лир девятый… На людях! Какой позор… И вот до этого я докатился?! После стольких лет?!» Сняв сюртук, он протянул его ближайшему лакею, попросив, чтобы тот не убирал его далеко. Затем подошёл к парадной лестнице, что была прямо напротив входа, и сказал себе под нос: — Да-а, дворец не хуже Зимнего… Хотя, я ведь там был ещё ребёнком. Наверное, там всё ещё вычурнее.