Потворство Божье

19 ноября 1923 года, Россия, Москва, кремлевский дворец, предполуденный час

Неспешно расхаживая по пустынной зале, скрестив руки за спиной златокудрый юноша поглядывал украдкой на искусно расшитый гобелен, выполненный с художественной точностью, в той мере, что при взгляде на него всенепременно вызывал даже в самом дремучем невеже невольный вздох, гортанный призвук услаждения прекрасным. Великолепное творение известного придворного ткача, изжившего свой век вот уже как с три сотни лет, изображало лучезарный лик императора русских земель, павшего от руки нерадивого потомка. Ровно как и иные подобного толка вещи, сие полотно пылилось на задворках полускладского помещения, довольно скромного, однако относительно просторного. Россия не смог набраться духу пламенем изничтожить наследие родителя всецело, однако, не сумев обратить то прахом, юноша все же не умилостивил взором публики шедевры, преисполненные благоговением пред первородным божеством, предпочтя попросту большинство вещей, как либо связанных с культом личности Руси убрать в дальний угол, туда, куда вопреки собственным идеалистическим представлениям, наведывался все чаще. И ныне, в очередной раз стоя в сокровищнице оскверненных лавров почившего , русский то и дело тяжело вздыхал, расхаживая кругами, будто бы ища нечто утерянное, однако не умея уловить приметную вещицу взором. Первые годы с момента смерти отца, Россия был погружен в глубокий шок, поначалу он попросту не мог поверить, что в действительности избавил родителя от необходимости продолжать не столь правление, сколь существование в целом. Разом, одной лишь крохотной пулей лишив отца права не столь возражать ему, сколь вовсе дышать, отняв навеки трон, и без того на момент гибели Руси принадлежный России, вынудив силой принять всех противников перемен его сторону, в силу абсолютного отсутствия альтернативы в лице божественного наместника. Сколь не были бы преисполнены человеколюбия идеалы России, однако тотального свержения прежней системы он добился лишь благодаря собственной божественной гегемонии. Никто не смел возразить богу, окромя иного бога. Необходимость избавления общества от всякого сомнения руководила Россией не меньше чем вера в праведность исполняемого, в момент, когда тот спускал злосчастный курок. Однако среди всех своих соратников в одиозном заговоре, лишь только он видел в гибели Руси не столь политическое заявление, сколь лишение отца права жизни. И как бы не пытался Россия скрыться за лозунгами и попытками самоуверения в необходимости вышеупомянутого действа, юноша прекрасно понимал, что в конечном счёте убивает того, кто его породил. С самого начала, с первой минуты, едва была вложена мысль об музей необходимости убиения Руси в голову русского, он задумался о последствиях. Как бы то ни было, любой, посмевший поднять руку на Страну карался прародителем с особым изощрением, каковы бы ни были мотивы убийцы. Не менее чем смерть отца Россию угнетало отсутствие должного наказания. От Рейха волей случая он единожды узнал, что Империя был проклят пребывать в тени, вопреки тому, что является прямым потомком бога Солнца. В силу того, что убил Римского управителя, к тому моменту обратившегося сущим тираном и развратником, в момент, когда Рим сам жаждал изорвать потомка. России поначалу приходилось по духу тешить себя мыслью, что Дафнис помилует именно своего прямого потомка, ибо намерения России, как казалось непосредственно самому отцеубийце в разы более благородны, нежели чем спасение собственной жизни. Однако, вопреки праздной, противоречивой думе после совершения благостного злодеяния , не получив и толики воздаяния, русский ощутил глубоко в душе огорчение, пусть и диссонировавшее с поведением, кое он демонстрировал. От былых сторонников радикальных мер, принадлежных ко двору – не осталось. Россия весьма скоро позаботился о том, чтобы изолировать однажды предавших божество дворян от политического влияния. И ныне, русский ощущал себя одиноко в несении греха. И пусть народ в большинстве своём принявший новую веху разделял скорбь лидера, однако всякий об этом молчал, не давая другому знать. В попытках оправдать собственный поступок, Россия начал всячески сам выискивать себе кару, нарекая оной то войну с Германией, властителя коей безмерно любил, то неспособность свою влиять на развитие событий в угодном ему русле, вопреки умению перешивать временной поток, словно бы портной, переставляя лоскуты времени местами, а порой и вовсе выкидывая неприглядные куски. Однако ныне, достигнув таки мира с возлюбленным, найдя решение миллионам смертей, Россия никак не мог успокоить душу, не видя и малейшей причины в дальнейшем изводить себя напускной драматизацией положения. Вина разъедала его, однако он не решался произнести и единого слова в адрес отца все эти годы. Пусть ему отчасти и хотелось верить, что душа убиенного Страны не находит покой и извечно сопровождает убийцу, однако, не находя признаков присутствия, русский пуще злился, ибо сие наводили его на мысль о том, что отец предпочёл уйти с миром в аид, нежели чем вечно следовать за нерадивым сыном, коего не сумел исправить. Наконец, в очередной раз остановившись посреди комнаты, Россия взглянул в алые очи изображённого на гобелене лика. Уста его дрогнули, однако сам Страна не изрек и звука, так и не решившись обратиться к родителю.

19 ноября 1923 года, Россия, Москва, переговорная зала кремлевского дворца, близь трёх часов дня

– А вот и ты– мелкий поганец… – буквально прошипел Россия от переизбытка нахлынувших чувств неспособный проявить сдержанность. Глядя на Малороссию взором преисполненным презрения, русский исказился в лице до самой неприглядной степени. Будто бы не услышав и единого слова в свой адрес, едва явившийся преспокойно зашел внутрь, засим поудобнее устроившись на стуле, что стоял подле овального стола переговоров. Обладатель лазурных крыльев взором стремился лишь только к Рейху, сидящему супротив, ожидая пока тот объявит ему лично свои дальнейшие планы касательно территорий принадлежных прежде младшему братцу властителя русских земель. – Россия, я попрошу тебя не оскорблять равноправного обладателя божественного статуса, – преисполненный муки вздох вырвался из груди фюрера. Взор алых очей преобразился толикой требовательной строгости. Глядя в родные глаза, русский было вновь раскрыл уста, желая опротестовать мягкий запрет, однако правитель Германии его опередил, подняв правую руку, согнутую в локте, затем, резко многозначительно проведя пальцами по воздуху, сжимая ладонь в кулак, веля возлюбленному молчать, от чего, недовольно поджав уста, Россия фыркнул, однако опосля покорно затихнув. – Я рад видеть Вас, Рейх, – кивнул Малороссия, глядя на германца с огнём в глазах, будто бы издеваясь над презиравшим его старшим братцем, тая задиристую усмешку на устах, – Признаться, я было думал, что Вы будете излишне заняты, дабы меня принять… Однако, я приятно удивлен, что отныне мои земли находятся под Вашей юрисдикцией… Я бы желал, дабы весь Восток пал к Вашим ногам, однако, видимо, стоит подождать, пока Вам, мой дорогой, наскучит играть с нерадивым управленцем земель моего отца… Уверен, ожидание мое будет недолгим, ибо на что уж упрвителт русский точно способен, так это –разочаровывать… – миниатюрные ручки Страны выразительно приправляли каждое предложение жестами, по окончании недолгого монолога сцепившись в замок подле подборка. – Малороссия, будь добр, избавь меня от сего фарса… – очередным вздохом фюрер выражал свою измотанность чужими нравоявлениями. Россия, замерший было на пару мгновений, внезапно подорвался на ноги, роняя за собой стул, засим грубо притягивая младшего брата за крыло, вырывая из несчастного с парой перьев гортанный выкрик, – Что ты имеешь в виду, сволочь?! Хочешь говорить, будто меня здесь нет?! С какой стати?! – не щадя миловидного лика Россия, вне себя от гнева приложил миниатюрного наглеца головой о дубовую столешницу. Малороссия лишь вновь вскрикнул, ничего не ответив, жмурясь и все еще пытаясь прийти в себя после того, как ему чуть ли не вырвали крыло, ещё не успев ощутить волну боли от удара. – Как ты смеешь?! Предатель недоношенный! – Россия вновь впился пальцами в и без того пульсирующее невыносимой болью крыло. Ярость обуявшая разум пеленой стояла пред очами, туманя ум. Боль от потери отца, неспособность покарать себя, осадок от войны, ужас от осознания собственного бессилия наконец получили очередной внешний выплеск, мотивируемый унижением и болью от предательства единственного всецело родного братца. Рейх, не ожидавший столь резкой эскалации злобы возлюбленного, сумел содействовать освобождению миниатюрного Страны из хватки русского лишь пару мгновений спустя, когда с десяток лазурных перьев уже усыпали каменный пол, выделяясь на оном яркими пятнами. Удерживая Россию за грудки мундира, немец глядел в преисполненные неистовства очи, – Умерь свой пыл. Ты и без того нарушил данное мне слово. Я вынужден буду удалить тебя из помещения, ежели ты не изволишь успокоиться. – Наедине хочешь с ним остаться? – язвительный тон вкупе с явным озлоблением жгли душу германца, не желавшего подобного обращения, – А он только того и ждет, так все же.. – русский смолк, едва властитель Германии перехватил его лик за подбородок. Сжимая скулы обозленного, немец, прямо осуждая сына Руси взором алых очей, молвил наперекор оппоненту, – Россия, я не менее чем ты жажду закончить этот политический виток. Так изволь не задерживать никого из нас, я дам Малороссии инструкции по дальнейшим действиям, на том и разойдемся. – Он провоцировал меня, почему ты его защищаешь?.. – окромя злобы в голове России скользнуло и нечто иное, тень печали пала на лик несчастного. В то время как Малороссия, оклимавшись, вновь молвил, – Ты решил всякую родню свою убить? Неужто не живется тебе при здравой семье? А на кого же после руку поднимешь? – преисполненный тяжбы вздох с примесью стона вырвался из груди младшего сына Руси, севшего на своё место. Чуть помедлив, Малороссия стер со столешницы небольшую кровавую полосу, оставленную его лбом, – Не завидую я детям твоим… – одно из крыльев физически униженно года чуть провисло, продолжая подрагивать, словно бы страшась очередного надругательства. – Малороссия, незавидная участь ждет тебя, ежели ты не смолкнешь. Приглашён ты лишь для того чтобы слушать, но никак не говорить и уж тем более не с Россией, – хватка фюрера на лице русского ослабла, ныне он нежно держал длань на впалой щеке, пытаясь унять своей физической близостью пыл взбешенного. – Конечно, я могу слушать Вас, мой господин, часами, однако порой так жаждется мн… – очередной удар резко развернувшегося сына Руси пришелся по лицу провокатора. Однако в порыве гнева, Россия не приметил, как воздал локтем по виску и Рейху при развороте. Впрочем, окромя собственной испепеляющей душу злобы Россию ныне мало что заботило.

19 ноября 1923 года, Россия, Москва, переговорная зала кремлевского дворца, близь трёх часов дня

Провожая взором миниатюрную фигуру братца, Россия скривился в лице, глядя на того так, будто бы он приходился причиной всех его бед. – Добрейшего дня, мой фюрер… я счастлив, что отныне мои земли под Вашим контролем, хоть, признаться я и надеялся на то, что Вы возьмете бразды правления над всем земельным наследием моего отца… но полагаю, это лишь вопрос времени, как скоро Вам наскучит заносчивый управитель их… – тон Малороссии был преисполнен нескрываемой насмешки над русским, отчего тот подскочил с места, не успел Рейх молвить и слова. Твёрдый, словно стальная булава кулак пришёлся по хрупкой щеке малоросса. Рейх поднялся следом, дабы оттянуть в сторону три дурных метра, пышущие яростью в количестве соизмеримым с тем неизмеримым множеством дыма, выделяемым трубой ширококолейного паровоза натужно тянущего за собой сотни тысяч тон груза. Однако стоявший пару дней назад на ногах столь же твердо, сколь тростника, вовсю борющаяся за право существования с могущественным ветром не сумел совладать с разъярённым. Впрочем, сие не позволял сделать не только сам нападавший. Провоцировавший продолжал дразнить старшего, едва только отойдя от одного удара, дабы после получить следующий. В перерывах между воплями выпаливая нечто колкое, цепляя за все оголенные струны озлобленной души разом.

19 ноября 1923 года, Россия, Москва, переговорная зала кремлевского дворца, близь трёх часов дня

Войдя в залу, преисполненный внутренней тоски от примирения старшего с Рейхом, Малороссия, не считавший братца достойным не только трона, но и пощады со стороны Германии– не мог удержаться от колкости. И едва поприветствовав фюрера, продолжил непрошенный монолог, ощущая как изречение резких слов дарует мимолетное услаждение, снимающее симптом, пусть и не борящееся с причиной душевной озлобленности,– И все же, вероятно, Вы сознáете свою ошибку и доведете начатое до конца, лишив несчастного двуликого глупца права решать чью-либо судьбу… – усмешку и блеск довольства в очах младшего сына Руси свести смогла лишь опосля небольшой предупредительной словесной интерлюдии резкая боль в районе крыла, ставшая следствием исполняемого Россией с мальчишеской дурью насилия. – Мало тебе отцовской гибели?! Совсем ума лишился?! Какая тебе страна? Какой народ?! Кому ты поможешь, ежели только и горазд, что себя жалеть?! – преисполненные яда речи сочились из уст Малороссии, словно из рога изобилия. России же в момент упрямства младшего, воплощать боль во вне не способно было помешать ничто и никто, включая Рейха и его приближённых, явившихся в свою очередь на шум, однако не способных обуздать разъярённого бога, рвущего не менее морально измотанного миниатюрного брата в клочья. Вне себя от гнева, Россия собрал телом брата всякую поверхность, кою только сумел, швыряя того, словно мешок с помоями, прикладывая лицом и спиной о резные тумбы, стеллажи, наступая на и без того едва ли не полностью ощипанные крылья, давя те сапогами. В конце концов, истомившись от непрерывного избиения, противясь всякому вмешательству в буйство, граничившее с помешательством, русский швырнул несчастного, в сторону окна, от чего тот безвольно пал на край занавеса, срывая тяжёлый карниз. Один из литых серебряных вензелей, являвшийся продолжением тончайшего изящества композиции грозился пасть на лоб обессиленному, не сумевшему и единого раза ответить на удар братца. Однако, в полёте интерьерное дополнение замерло, прямиком над самой макушкой Малороссии. Беккер из последних сил натужно кривился в лице, глядя за тем, как с трудом дышавший изо всех немощных остатков воли сознания пытается отползти в сторону. Выставив пред собой руку, Пауль взглядом буквально молил ему посодействовать, ибо сам израсходовал благодать подчистую в боях, потехи ради, и ныне восстанавливал оную без содействия со стороны Рейха, занятого иного толка вопросами, продолжительное время и потому, не способен был сделать и шагу, не уронив злосчастный карниз. Россия, ныне слыша лишь протяжное хрипение со стороны замаранного в собственной крови миниатюрного Страны, явно не пресытившись насилием, желал было толкнуть гвардейца, дабы тот перестал препятствовать фатальному исходу драки, однако, Пауль и без его помощи не удержал весившую под центнер конструкцию, пусть все же не позволил той пасть на голову Малороссии, великодушно отшвырнув оную в трепыхавшееся крыло. Оглушающе громкий, душераздирающий вскрик пронесся далеко за пределы переговорной залы, заставив всех четверых присутствовавших при свидетельстве скривиться. Миниатюрное тельце судорожно трепыхалось, глаза, замыленные кровавой пеленой закатились, грудь юноши вздымалась, туловище демонстрировало неописуемые пируэты, пока лужа крови под Малороссией, прежде жаждущим не менее чем Россия эскалации своей ярости, всецело объяла пространство под телом, уверенно, однако неспешно двигаясь далее, растекаясь по всей комнате неравномерными струями.

19 ноября 1923 года, Россия, Москва, переговорная зала кремлевского дворца, близь трёх часов дня

Сидя с видом совершенно усталым и увядшим, Россия даже не взглянул на вошедшего братца, уставившись в пустоту, смиряя взором неустанно детально вычеканенную фигуру орла на одной из манжетных пуговиц, коя красовалась на мундире Рейха. Малороссия же в свою очередь, едва заняв своё место, излишне учтиво поприветствовал фюрера, засим молвив игриво, – Меня осчастливило известие о том, что ныне мои земли подвластны Вам, уж куда лучше, нежели чем быть марионеточной губернией того, кто со своей то страной управиться не способен, – мимолетный взор, преисполненный презрения и вместе с тем вызова скользнул по сгорбленной фигуре России. – Малороссия, прошу, избавь меня от сего фарса… Мы здесь не для того, – умеренный вздох словался с уст Рейха, выверенный в своей тяжести ровно с той точностью, дабы не задеть русского и не дать ему повода помыслить, что тот прежде истомил властителя Германии, пущай так оно и было. – О, Рейх, боюсь, я всерьез не могу не выразить сожаления по тому поводу, что Вы не захв…– мгновение поразмыслив, Малороссия исправился, – не забрали под своё крыло восточные земли всецело… впрочем, сие ведь временная мера, все мы здесь присутствующие… за исключением, вероятно, лишь одного,– младший сын Руси вновь многозначительно глянул на мгновение в сторону старшего братца, – Понимаем, что нынешний властитель земель моего отца – правитель не особо толковый и вопрос о его смещении не требует особой дискуссии. – Мелкий гад… – прошипел Россия, попытавшись было подскочить, но внезапно, будто бы макушкой коснувшись незримого потолка несуразно пал обратно на стул, хватаясь за столешницу, в попытках удержать равновесие, не контролируя собственных телодвижений, едва покачиваясь, словно рыбацкое судно на волнах. – Россия, – смольные брови фюрера сошлись у переносицы, демонстрируя окромя очевидного волнения во взоре неудовлетворённость состоянием наследника Руси. Приподнявшись с места, Страна приблизился к возлюбленному, пару мгновений назад демонстрировавшему очевидную бодрость, вплоть до самого явления Малороссии, – Ежели ты не желаешь присутствовать, ты можешь подождать за пределами переговорной… Мы говорили об этом… – Рейх воспринял резкую перемену состояния России как очередную несуразную попытку смещения внимания непосредственно в свой адрес, однако, сказать о данной гипотезе напрямую тот опасался, полагая, что сим вызовет пущую бурю чувств. – Ты в моей столице… в моем остроге, после войны между нами намерен обсуждать мои территории в мое отсутствие с тем, кто меня предал… издеваешься? – попытался выдавить кривую усмешку Россия, хватаясь за полы мундира немца, заставив тощую фигуру едва дрогнуть, благодаря неожиданной нагрузке. – Россия, эта столица и… острог, – усмехнулся на последнем Малороссия, – Какие слова выучил, надо же, неужто умнеешь постепенно?... – дополнил тише, засим продолжил, будто бы прежде и не отпустил едкого комментария , – они бы не были бы твоими, ежели бы не позволил тот, кто стоит пред тобой… так кому ты не веришь? Неужто понимаешь все же, что слова мои о твоем крайне скоропостижном освобождении трона – сущая правда? В таком случае, я вынужден признать прогресс в области твоих умственных способностей… – наигранно изумленно вскинул брови младший сын Руси. –Я тебе язык вырву, ежели ещё хоть слово скажешь, – резко повернулся, опосля, в то же мгновение, вместо того чтобы грозно осмотреть оппонента, Россия склонил голову беспомощно, морщась от боли. – Ах, таки вырвешь? Я весь дрожу в ужасе… любопытно, однако, что в таком случае ты навредишь немецкой собственности… Это ведь возможно будет расценить как нападки на германскую знать?... – Малороссия уселся на стуле боком, будто бы совсем позабыв о соблюдении политического протокола и основах всяких манер. Развернувшись корпусом к сидящему неподалёку, малоросс прижал крылья поплотнее к спине, ощущая при том приятное покалывание в груди, прекрасно понимая, что выступает провокатором того, кто однажды уже лишил жизни Страну. – Рейх…я убью эту гниду, если он не заткнется… – Россия припал лбом к хрупкому туловищу возлюбленного, обращаясь к Рейху с надеждой, ощущая как виски пульсируют болью, а в голове мелькают множество образов прошедшего и вместе с тем, никогда не случавшегося. – Малороссия, – мгновение помедлив, проведя по златистым волосам, Рейх обратился к наглецу, пронзительно глядя прямо в очи того. Дабы понять произошедшее фюреру не потребовалось слишком много времени. Россия все еще не мог помнить, что прежде пытался избежать какого-либо исхода и продолжал повторять сценарий, до тех пор, пока не изматывался до состояния истощения душевного, иль физического, – Боюсь он исполнит обещанное, будь добр, дозволь мне наконец говорить по делу… Подняв руки в весьма тривиальном жесте, малоросс вытянул губы, склонив голову вбок, якобы признавая своё отступление, затем, как подобает развернулся, сложив руки одна на другую, локти положив на стол, смотря прямо перед собой, будто бы выжидая, что вот-вот в залу войдет строгого нрава учитель. – Итак, Малороссия, прежде всего я вынужден требовать наращивание темпов производства, в силу практически первозданной сохранности промышленности на твоей территории, – практически каждое слово Рейх, по-прежнему стискиваемый объятиями России сопровождал мягким поглаживанием макушки наследника Руси, явно желавшего вступить в дискуссию, однако сдерживавшегося изо всех остатков ментального благоразумия.

20 ноября 1923 года, Россия, Москва, кремлевский дворец, предполуденный час

Стоя супротив молчаливого полотна, укрывавшего груду иного весьма ценного среди обывателей «хлама ушедшей эпохи», как-либо причастного к возвеличиванию периода правления Руси, Россия глядел на то выжидающе. Оклемавшись опосля встречи с братцем, обошедшейся правителю русских земель длительной мигренью и слабостью, упомнив таки частично сотворенное не раз измывательство над физически уступавшим соперником, Россия явился вновь пред ликом родителя, глядящего на него все так же с возвышенной заботой, не без сознания своего превосходящего положения, однако с долей искренней добродетели. Вновь Россия взирал на родной лик не в состоянии молвить и единого слова. Ни один звук не сорвался с напряженно-поджатых до боли уст. Челюсть сводило от усилия, прилагаемого к попытке её разомкнуть, однако, Страна не был способен изречь что-либо смотря в глаза образа того, пред кем был повинен. Наконец, сдавшись, Россия выдохнул, опустив голову удрученно, прикрыв веки на мгновение, дабы засим вновь глубоко вдохнуть, распрямляясь. Однако, свершив сие действие излишне резко, Страна исказился, принявшись откашливаться, в процессе едва не прикусив язык. От бессилия, едва только сумев отдышаться, Россия, словно малое дитя подпрыгнул на месте, сжимая кулаки, издав невнятный гортанный призвук, похожий на рык, голову повернув в сторону, будто бы страшась свидетельства сей сцены родителем. Совершенно измотанный событиями последних месяцев, отцеубийца схватил внезапно канделябр, выкованный в форме Императорского герба, швыряя тот напрямик в гобелен, повинный лишь в том, что существовал в виде для него и задуманном. Ткань, прошуршав тихо по поверхности деревянного сундука с государственной символикой времен правления Руси, опустилась на каменный пол, поднимая за собой столп пыли. Собранный в небрежный комок портрет Руси более не докучал пытливым взором России. Но вопреки прежней резкости, отмахнувшись от пыли, правитель русских земель, будто бы опомнившись, склонился к гобелену, стремясь было поднять тот. Однако, отвлёк от сентиментального жеста Россию обнажившийся сундук, способный вместить под дубовой резной крышкой как минимум двух человек. Прищурив веки, русский уложил ладонь поверх, желая открыть ящик, в сей миг, по неведомой причине, показавшийся России таким таинственным. Как и ожидалось, крышка не поддалась. Досадно вздохнув, Россия попытался ещё пару раз, однако, сие упрямство результата не возымело, потому, осмотревшись, русский с воодушевлением поспешно устремился к застекленному футляру с мечом, некогда подаренным Руси в качестве жеста признательности Францией. Взявшись за довольно увесистое даже по меркам Страны орудие, Россия вновь приблизился к сундуку, вставляя все еще весьма острое лезвие между створками, стремясь поднять запертую крышку насильно, не имея и малейшего представления, в каком месте может находиться ключ. С напором давя на рукоять, в конец коей был инкрустирован искусно обрамленный рубин, Россия успешно искривил меч, оставив край лезвия внутри сундука под углом. – Да что же за дрянь… – выругался тихо Россия, огорченно отпуская оружие, способное держать прямой угол без всяких усилий со стороны, – К чему вообще запирать сундуки?... – вопрос, не имеющий и доли смысла сорвался с уст сына Руси сам собой. Проносясь сквозь пустоту, выражение неудовольствия России растворялись в тишине, не находя ни понимания, ни поддержки. Лишь только пылинки плясали беспорядочно, падая куда-то вниз, растворяясь затем в пустоте пространства, оседая на поверхностях совершенно без разбора, исчезая средь миллионов подобных. – Ты, верно, намеренно его закрыл, чтобы я не добрался до вещей в нём лежащих… – наконец изрек Россия практически на одном дыхании, обращаясь к тому, кто не был способен ему ответить, однако при желании, согласно поверьям, мог слышать даже вдали от земного царства, – Ты ведь мне никогда и не доверял… я столетиями ждал, пока ты уступишь мне трон, но ты не принимал меня всерьез, держал где-то на отшибе, словно умалишенного… но сиделки мои оказались куда коварнее, чем мог ты ждать? Они ведь меня науськали против тебя… Старались очень… – Россия выдохнул, повернувшись к сундуку спиной, затем, оперевшись на тот копчиком, едва ли не усевшись поверх. Перекрестив руки на груди, русский нахмурился, – И этот поганец мелкий… подсидеть меня желал, все сына из себя хорошего строил, будто бы кто-то всерьез воспримет эти несчастные полтора метра тридцать сантиметров… Я ведь и его удушил, но не смог… не хотел я, чтобы меня в мире признали совсем умалишенным… и без того, поводы находят, а если уж за убиением отца и брата жизни лишить, совсем туго с легитимированостью станет, – изрекая совершенно привычные для иных политиков слова с грубыми ошибками, Россия даже не замечал того, ежели тому не было свидетелей, готовых милостиво его поправить. – И все таки… – совсем понурив голову, Россия нахмурился, – Что же вышло по итогу? Никто из оппонентов не желает меня признать… А люди… столько трупов… Не того я хотел… но все мешают мне, особенно любимый твой Пруссия… А тебе плевать, наверное, небось с отцом встретился… – Россия смолк, дабы не высказать богохульство касательно Дафниса, однако, чуть призадумавшись продолжил, – Хотя, нужен ли ты ему… прародителю вообще кроме него самого никто кто неинтересен… – подняв голову к резным сводам, русский задиристо повысил тон, – Так ведь, Боже милостивый?! Папашей зовешься… Хоть раз бы явился, да поглядел, что детки твои творят, может опомнился бы, а мне и не пришлось бы отца убивать… – Россия злословил будто бы в попытке получить таки свою кару, дабы унять волнение в сердце. Однако, в ответ на свою дерзость, русский слышал лишь только эхо своего голоса, звучавшее не то наяву, не то в его разуме.

*

Прикрыв веки, еле сдержав вздох, Рейх, припавший к одиночной двери на задворках коридора, опираясь о дверное полотно с дюжину минут до святотатской речи , наконец, пару мгновений спустя отворил просторную кладовую, обращая на себя взор страдальца. Скоро окинув помещение взором, приметив меч, торчащий из сундука, фюрер зашел внутрь, закрыв за собой, затем подступив к понурому возлюбленному, вытащил погнутое оружие, убирая то в сторону с усмешкой, – Ты сразил его почти в самую скважину. Россия, не произнеся ни слова, отстранился от сундука, чуть нахмурившись, пока правитель Германии, наклонился над ящиком, затем, укладывая пальцы рук на крылья двуглавого орла, в чьем туловище зияло замочное отверстие, Рейх без особого усилия отогнул те, заставив крышку после тихого щелчка приподняться. Откинув верх короба, фюрер распрямился, демонстрируя России обшитое бархатом пустое днище.