Отродья

мириада душ лежит поверженной.

вой из-под земли стучится в дверь,

материальное узурпирует нематериальное.

Куи’сартуштай — само свидетельство.

      Бежать, бежать, снова бежать, как это было пару недель назад после смерти мамы. Бежать от красивого даже после смерти трупа, иссушённого собственными детьми. Бежать от любимой Сиире, бежать от мириады душ, бежать от наплывающей на конечности густоты. Вскакивать, проливая слёзы, расчёсывать руки до боли, избавляясь от липкого ощущения воды, и бежать, потому что ни на что более Лерайе не способна.       Только пускаться в бесполезное бегство, потому что она слаба. Но однажды Конфессариус исполнит обещание и Лерайе станет такой сильной, что сможет превзойти и Сангвинарха, и Терезиса… и вообще всех-всех-всех. Её будут бояться и уважать.       До этого надо дожить.       Мириада душ кричит. Лицо искажается в отчаянии. Холод знакомой волной опаляет спину, Лерайе жалобно вскрикивает и падает на колени. Ладони снова начинают вязнуть в тающей мириаде. Слизнув набежавшие на губы слёзы, Лерайе боязливо оборачивается. Сиире стоит над ней, развеселившийся чёрный хвост покачивается, как у львицы, играющей с жертвой, прежде чем сожрать ту с потрохами, аппетитно хрустя косточками, а с меча капает кровь. Но она не красная.       А бело-золотая, с тонкими жемчужными прожилками. Лерайе беглым движением стирает выступившую из носа кровь; она того же оттенка, что и на чёрном клинке Сиире.       Да… она в мириаде душ. Не телом, иначе бы кровь была багровой. Но почему золотистая? Потому что всё вокруг бело-золотое и лишь небо жрут чернила?       Лерайе упирается ладонями и тяжело выдыхает. Мириада душ начинает пожирать её, заглатывая тонкие запястья с уже порванными белыми рукавами. Лерайе, сразу не догадавшись, что делать, глуповато зажмуривается и проваливается в бессмысленную панику. Не помешал бы Дюк’аралим, который её защитит, спрячет за спиной и использует кровавый артс, в котором всегда был силён. Не помешала бы его ладонь, которую Лерайе в ужасе сомнёт, пока будет бежать за ним по узким улочкам Казделя, мысленно умоляя всех мёртвых обратить на них внимание и спасти их глупые детские душонки.       Неужели кровь тиказов, о которой разглагольствовал Сангвинарх, ни на что не влияет?       Лерайе медленно поднимается. Кровь из раны течёт по позвоночнику; ткань липнет к коже и гонит болезненный озноб. Лерайе тяжело держать спину прямой. Она снова глядит через плечо и, когда Сиире пригибается, взмахивает изогнутым хвостом, уже готовая совершить новую атаку, устремляется куда глаза глядят.       Быстрый перестук острых каблуков, вспарывающих узурпированную мириаду душ. Новый порез на спине, добавляющийся к старому. Отчаянный, болезненный вопль, разрывающий горло. Лерайе валится на бок, щедро заливает кровью текущую под ней мириаду душ и, приподнявшись на подбитом локте, затравленно смотрит на Сиире, всхлипывая.       Она играется с нею, получая жестокое, коварное удовольствие от каждой пролитой слезы. Такой… такой была Сиире, о которой все говорят? Жестокая, хаотичная, злая и страшная женщина, получающая наслаждение лишь от боя? Такой… была её мама?       Лерайе всё понимает: в Казделе необходимо убивать, иначе убьют тебя. С детства она научилась прятаться с Дюк’аралимом и бегать, приучила себя к тишине и осторожности, как и любой ребёнок, родившийся в Казделе. Но неужели мама, которая жизни не видела без них, будет истязать её?       — Мама… — предпринимает очередную глупую попытку Лерайе дрожащим голосом. Дышать становится тяжелее. Почему-то в отличие от неё Сиире не тонет в полу. — Мама, прошу тебя, я ведь знаю… ты там… под шлемом…       Сиире равнодушно поднимает украшенный золотом клинок и стирает свободной ладонью кровь. Она подносит её ко рту, гладит оскалившуюся пасть шлема, словно может облизать, но вместо этого оставляет размазанный след и изящно взмахивает клинком в сторону.       — Мама… мама, я люблю тебя, прошу, не делай этого, мне больно и страшно.       Сиире щёлкает раздражённым хвостом по полу. Она быстро шагает вперёд, замахивается клинком по диагонали, и Лерайе, приподняв тонкую, дрожащую руку, в отчаянии кричит:       — Конфессариус!       И вдруг Сиире останавливается: замирает, застыв на каблуках, а остриё меча начинает подрагивать. Лерайе дышит тяжело и часто, продолжая держать ладонь, и почувствовав, как что-то едва ли изменилось, проговаривает с трудом:       — Куи’сарт… Ку… Куи’сартуштай… м-меня вытащит… ты слышишь? Куи’сартуштай…       Слово — оружие. Сиире отходит, горбится, роняя меч со звоном, и хватается за голову. Лерайе наконец-то перестаёт тонуть в размягчённом полу, но тело продолжает слабеть, утрачивая жизнь с кровью.       Слово — оружие. Сиире дрожит, разъярённо мотает головой, крепче стискивая шлем и зажимая кровавый хвост в когтистых железных пальцах. Лерайе облизывается. На губу с носа бежит кровь.       Слово — оружие… Всегда им было.       — Куи’сартуштай…       Сиире вздрагивает, отступая ещё на шаг. Лерайе вытирает холодной от слабости ладонью губы и смотрит со слабой ухмылкой.       — Куи’сартуштай спасёт меня.       — Не смей. Не смей. Не смей! — кричит Сиире, но не своим голосом — голосом мириады душ, плачущим эхом разносящимся рябью по воде. У Лерайе перехватывает дыхание. Сиире вскидывает голову, красные миндалевидные глаза горят. — Узурпатор. Терзающий нас. Режущий нашу память. Спутавший сияние с мраком.       Голос множится, дробится. Эхо скребёт слух. Слушать неприятно, а горло сводит узлом: не то невидимая рука сдавливает его, не то кто-то в очередной раз режет. Она шумно сглатывает, прижимая ладонь к шее, но взгляда от дрожащего силуэта выпрямившейся Сиире не отводит. Меч пропадает.       Силуэт мерцает.       — Не способен отличить отражение от правды. Не способен понять единство. Он заплутал. Нам больно, но мы всегда терпеливы.       Лерайе моргает.       А на месте Сиире уже Терезис. И единственное, что его отличает от настоящего Терезиса — лишь залитые светом глаза.       — У кого проснулась душа — тем пора встретится с болью. Но кому её надлежит пережить? — проговаривает Терезис и неспешно вытягивает из ножен неровный меч Куи’лона, вырезанный из чёрного металла. Лерайе вытирает нос и с трудом поднимается, понимая, что снова надо бежать. — Переживи нашу боль как собственную.

раздели трагедию и отчаяние.

\ \ \

      Убийцы сильные: быстро расправиться с ними не получается. Выставив клинок перед собой, Конфессариус блокирует широкий размах тесака. Лезвие вгрызается в лезвие. Он стискивает челюсти, уткнувшись кончиком меча в землю. Металл скрежещет. В глазах наёмника — злобное удовольствие. Либо он не знает, что перед ним Конфессариус, либо, что ещё хуже, знает.       Конфессариус склоняется больше ко второму. Сарказы теряют голову, когда дело доходит до битвы.       Фримонт отбрасывает вампира волной артса. Кровавый артс в ответ хлещет по его рукаву и задевает щёку Конфессариуса. Кровь личей чёрная-чёрная. Фримонт выкрикивает звучное ругательство и вскидывает ладонь: на секунду всё замирает, а по небу разливается светло-голубой свет, закрывающий пространство вокруг двора.       Треск, и один из наёмников тут же теряет голову. Сарказ, успев только вскрикнуть, валится по левую сторону от Конфессариуса, к серым мраморным бортикам фонтана. Мелькает слабое свечение, пока барьер не поглощает их пространство и не исчезает, словно ничего подобного и не было. Поле битвы застывает.       Эрменгард останавливается перед Конфессариусом и приподнимает тонкие ладони; глаза у неё холодные и равнодушные, как у палача. Сколько бы лет ни прошло, Конфессариус не перестаёт удивляться, как ловко и быстро могут меняться сарказские женщины.       Сначала убийцы до мозга костей, затем ласковые и добродушные леди. Или наоборот, как в случае с Эрменгард, которая только вчера улыбалась и спрашивала у Конфессариуса, вкусным ли был ужин, а сегодняшней ночью разрывает наёмника на куски и даже не вздрагивает от вида вывернувшихся под её нитями конечностей.       Кричит птица, набросившаяся на лицо вампира: она защищает поддерживающего барьер Фримонта с горящими глазами. Фалко вырывает из ножен шпагу и набрасывается на вампира, но тот запросто отбивается и от него, и от птицы со звучным ударом по крупному телу, покрытому сияющими перьями.       — Фалко! — вскрикивает Эрменгард, но Конфессариус хватает её за руку. Она скалится и вскидывает разозлённый взгляд. — Что ты…       — Не дёргайся.       Конфессариус резко проводит клинком, не отпуская локоть Эрменгард, и со скрежетом оставляет на земле чёрную гибкую линию. С плитки вскидывается тьма, которая плотным занавесом закрывает Эрменгард и Конфессариуса от атакующего.       Кастер. Очень сильный кастер, потому что внезапный выстрел из арбалета чуть не пробивает занавес. Конфессариус от боли, резанувшей голову, стискивает зубы, прижимая к груди ойкнувшую Эрменгард, чья шляпа мнётся. Тонкие руки обвиваются вокруг талии, пока Конфессариус держит меч и вместе с ним занавес.       Это не дилетанты. Это чьи-то прихвостни, хорошо обученные и натренированные.       Все наёмники — не примкнувшие к зарождающейся Военной комиссии и не желающие занимать место в армии Терезиса — делятся на два типа: бездарные, ничейные и сумасшедшие, перебивающиеся объедками на Рынке Шрамов; и талантливые убийцы, способные знатно потрепать нервы.       А Конфессариус, который только проснулся и растерялся при виде Лерайе, чьё горло вскрыто как у жертвенного ягнёнка, ещё не успел спохватиться.       — Давай, — шепчет Эрменгард. Конфессариус с сомнением опускает взгляд и щурится. Эрменгард, сдвигая шляпу чуть назад, улыбается. Чёрный занавес подрагивает от новых ударов. Фалко вскрикивает, получив размашистую атаку, но продолжает отчаянно защищать наставника, отделяющего двор ото всего мира прозрачным барьером, чтобы не создать панику в городе. — Сними, и, как только артс сползёт, я сразу же атакую.       — Ты успеешь? Сможешь? Он… он мог уже отскочить… поменять положение, — кривится от боли Конфессариус и грубовато сжимает ткань платья на спине Эрменгард, продолжая защищать их. Она уверенно кивает.       — Теперь смогу.       — Будь осторожна. Одного мы убили… осталось ещё трое.       Занавес сползает. Эрменгард не подводит: едва тьма открывает обзор, ещё закрывая её тело, как она замечает кастера, спрятавшегося между деревьями со стальным арбалетом наперевес, мигом отлепляется от Конфессариуса и атакует точным разрезом артса поперёк груди. Кастер не успевает спрятаться, а Эрменгард подобное выводит из себя, и она пригибается, с дрожью выдыхая.       Двое мертвы. Осталось ещё двое. И Конфессариус их из виду теряет.       — Фалко, зови своего рыжего дружка с Отто и прикрой меня с Эрми, — говорит Фримонт ровным, неживым голосом.       — Наставник! — вскрикивает Фалко, глубоко и тяжело дыша. Из-под повязки, прячущей пустые глазницы, сочится вязкая кровь. Конфессариус озирается по сторонам. Туман уже рассеялся, но врагов не видно. — Барьер… его надо поддерживать?       — Ты этим и займёшься, нам не нужно, чтобы вся Лейтания знала о сарказах и о том, что происходит. Эрми — на тебе прикрытие Фалко и связь с Вилфритом через артс-зеркало, пока он не прибежит. Дальше сами разберётесь.       — Хорошо, — сосредоточенно кивает Эрменгард. Фримонт наконец-то отвлекается от плетения колдовства, замыкающего пространство, Фалко взмахом руки посылает оправившуюся птицу ввысь и распрямляет ладонь. Пустые глазницы вспыхивают, он приоткрывает рот, а с тёмных колец на тонких пальцев к небу протягиваются тонкие нити, бережно перехватывая колдовство Фримонта.       Фримонт оборачивается к Конфессариусу. В нём ещё достаточно сил, чего не сказать о Фалко, выкладывающемся на максимум, чтобы поддержать барьер.       — В мириаду душ.       — Я своим ходом, — кивает Конфессариус и вздрагивает, услышав слишком громкий треск. Эрменгард реагирует быстрее и бросается на сарказа с тесаком, блокируя его удар артсом, а вампира, который выбегает к Фалко с другой стороны, отбрасывает волной. Конфессариус морщится, вонзив меч в землю, чтобы не потерять равновесие; Фримонт выпрямляется и заглаживает волосы назад, раздражённо глядя на Эрменгард, не сдержавшейся в атаке.       — Не своим, а со мной. Так быстрее.       Конфессариус не спорит. Личи напрямую связаны с искусством управления душ, а о самом Фримонте нередко говорят, что он живёт вечность только благодаря тому, что пожирает эти самые души. Хотя что для сарказов душа, являющаяся на самом деле памятью, заключённой в коллективном море мириады душ? Конфессариус, честное слово, не желал, чтобы Фримонт утомлялся, но если он настаивает… Есть ли у него выбор?       С помощью Эрменгард, прикрывающей их всполохами артса и молниеносными атаками, удерживающими наёмников подальше от Фалко, Конфессариус с Фримонтом отбегают к телу Лерайе, уже спрятанном в гробу. Он взволнованно поджимает губы, снова пропустив в разболевшейся голове воспоминание: бездыханное тело в платье, залитом кровью, а вместе с этим и возглас мириады душ, зовущей Куи’сартуштая.       — Готов? — спрашивает сосредоточенный Фримонт. Конфессариус сомневается.       Каждое его путешествие в мириаду — заранее продуманный план, потому что это не прогулка по красивым просторам. Слишком много нужно учесть, слишком много опасностей, слишком…       Он готов. Нужно вернуть Лерайе, пока её память не смешалась с вязким океаном мириады.       Конфессариус уверенно кивает, и Фримонт цепко хватает его за плечо, тут же выскакивая с ним с поля боя и оставляя Эрменгард с Фалко одних.

Куи’сартуштай — само свидетельство.

      Тьма обволакивает со всех сторон и перетекает в глухой синий цвет, разрезанный звёздами и сиянием. Фримонт его не выпускает, и Конфессариус впивается взглядом в открывшуюся перед ним мягкую, лишённую любой жизни пустоту, где личи прячут свои души.

мириада душ изобильна.

мёртвое переливается через край,

переливается из одного в другое,

переливаетсясмешивается,

      Тьму продавливает сияние. Конфессариус зажмуривается, задерживая дыхание. Тело режет. Ступать в мириаду душ нужно аккуратно, осторожно, физическим телом преодолевая сопротивление скученных воедино памяти и душ — хотя разве это не одно и то же? — а не как Фримонт… Из огня да в полымя.

и это вы называете миром мёртвых?

      И первым делом Конфессариус и Фримонт сталкиваются с клинком Терезиса. Фримонт вскидывает кривую, угловатую волшебную палочку, широкую и длинную, похожую скорее на кол, нежели на элегантный артс юнит, схожий с Отто, и блокирует меч. Секунда тупого оцепенения — и вскидывает свободную ладонь, формируя барьер перед собой, а Конфессариус с настоящим ужасом смотрит на Терезиса с сияющими-слепыми глазами.       Мириада душ не просто зла. Она в первобытной ярости.       — Ищи! Ищи Лерайе! — кричит Фримонт, удерживая Терезиса.       Пространство дрожит. По твёрдому полу ползут беспорядочные волны. Силуэт Терезиса дрожит вместе с воздухом, готовый измениться, а за спиной вдалеке начинают появляться очертания рождающегося ревенанта, уже раскрывающего уродливую пасть в истерзанном вопле.       Конфессариус быстро оглядывается и замирает как вкопанный. Лерайе лежит на боку, уже наполовину поглощённая мириадой душ. Платье изорвано точными широкими ударами клинка Терезиса, руки безвольно прижаты к груди, а ног нет по колено. Ни крови, ни обрывков мяса, кожи и костей. Мириада душ забирает то, что ей принадлежит по праву: память Лерайе, её душу, втягивая в бело-золотое море.       Конфессариус подбегает к ней и падает на колени. Мириада душ пожирает Лерайе, но для Конфессариуса остаётся крепкой почвой, пока он сохраняет рассудок в рамках физического тела. Конфессариус смахивает с лица Лерайе белое золото, отводит дрожащий взгляд от отсечённых ног и кое-как поднимает в объятиях, как безвольный мешок. Лерайе сипло выдыхает на ухо и пытается открыть глаза. Один глаз отсутствует, а глазница тщательно выедена мириадой душ вместе с кусками щеки и скулы, залепленная ярким солнечным сахаром.       — Бедная… — судорожно шепчет Конфессариус, прижимая Лерайе к груди, и пытается закрыть ладонями раны, но тщетно. Её память утекает сквозь пальцы. — Лерайе. Ты слышишь меня? Лерайе…       — Твою мать… — шипит Фримонт, обернувшись. Скрежет, свирепый удар стали о сталь — Терезис чуть ли не разбивает барьер и снова скрещивает клинок с артс юнитом Фримонта. Ревенант воет, мириаду душ охватывает мрачный гул. — Белорогий! Работай!       Лерайе выживет. Если они успеют, она сохранит большую часть памяти, а остальное восстановится со временем в комфортных условиях. Физическое тело цело.       Но память необратимо искалечена.       — Узурпатор, — говорит Терезис голосом множества; голосом хаоса, бесконечных страданий и гнева; голосом воедино смешанной чужой памяти.       — Как вы все уже надоели! — в отчаянной ярости выкрикивает Фримонт, и Конфессариус, пряча тело в свою накидку, чтобы память не стекала, а оставалась хотя бы на ткани, даже если это бесполезно, жмурится и прижимает голову Лерайе к своему плечу, наконец-то слыша тонкий-сиплый голос:       — Конфессариус…       Сплошной винегрет отчаяния и ужаса, ненависти и скорби. Нескончаемая, уходящая вглубь канонада страха, катающегося по коже холодной дрожью и оканчивающегося подрагивающими кончиками ослабевших пальцев.       Искренняя, чистая в своём прозрачном проявлении ярость, раздирающая изнутри.       Фримонт отбрасывает Терезиса, и мириада душ, завопив, затыкается. Теперь от застывшего ревенанта, из-за боли от артса склонившегося к границе мириады душ, слышен только монотонный глухой гул. Фримонт подбегает к Конфессариусу, прячущему Лерайе в объятиях, сам застывает на долю секунды, уставившись на то, что от неё осталось, и выхватывает её так резко, что никто не успевает отреагировать.       — Мои силы на исходе, я не могу так просто бегать по мириаде. Сейчас я смогу выкинуть её обратно, а дальше понадобится время, чтобы вышли и мы, — говорит Фримонт, усаживая Лерайе на пол. Она, всхлипнув и уцепившись за него, тут же начинает в полу таять. — Да что же такое… Белорогий!       Конфессариус отмирает. Обрубки ног Лерайе находят твёрдую поверхность — чёрный артс, растёкшийся из-под его ладони. Вопль ревенанта повторяется.       — Проклятый-проклятый-проклятый. Белорогий Король, загнанный в ловушку, которую использует в своих целях. Перерождающийся в тела своих потомков, повторяющий цикл ненависти…       — Конфессариус… — шепчет Лерайе. Фримонт, встав на одно колено, осматривает её лицо и неодобрительно щурится. — К-Конфессариус…       — Проследи, чтобы мне никто не помешал, — просит Фримонт.       — Конфессариус… — повторяет Лерайе.       Во втором глазу золотая кровь. У неё всё меньше сил. Неважно, что теперь её не затягивает, а на чёрную поверхность капает золото. Рассудок Лерайе плывёт.       Мириада душ не прогулка туда и обратно. Даже Конфессариусу время от времени тяжело, потому что есть всё ещё несусветно огромная разница между миром живых и клеткой, где томятся в тесноте чужие души. Ни наученный годами Конфессариус, ни питающийся душами Фримонт, ни тем более Лерайе, слабая и совсем мелкая, не должны здесь находиться.       — Я… узнала… — Лерайе переводит на него взгляд и прикрывает уцелевший глаз.       — Ничего никому не рассказываешь. Отвергнутый всеми. Никем не любимый. Скрываешь свои намерения за чёрными одеждами, — давит голосами мириада. На секунду Конфессариус оборачивается, но не видит никакого проявления, кроме зарождающегося ревенанта.       — Ты… Белорогий Король. А моя мама…       — Да, — быстро кивает Фримонт. — Да, ты права, а теперь я…       — Нет…       Лерайе всеми силёнками упирается ладонью в плечо Фримонта, останавливая поток злых слов. Фримонт хмурится. Лерайе переводит подслеповатый взгляд на Конфессариуса.       — Белорогий… Король, которого никто не любит и который перерождается в тела своих детей. И который… воскрешает мёртвых. И который… убивал всех с моей мамой… Это правда?       И Конфессариус замолкает. Конечно правда, а что ему ещё говорить? Плывущим рассудком Лерайе умудряется понять его. Её взгляд тускнеет.       — Я… нужна тебе… для продолжения рода?       — Быстрее, — рычит Фримонт: вместе с голосом слабеет и Лерайе. Он бросает внимательный взгляд на Конфессариуса, и тот понимает, что сам ждёт правды.       Да, Лерайе нужна Конфессариусу для продолжения рода и отменной мести Сиире, прицепившейся к своим детям намертво. Но и не только. Из Лерайе получится отличная ученица, новый конфессарий, который к тому же вампир, и если Дюк’араэль сумеет пробудить в своих детях кровь тиказов, эффект будет смертелен.       Смертелен для Принца Крови.       — Нет конечно, что за глупости? — утешительно улыбается Конфессариус и гладит Лерайе по макушке, нежно и медленно. Она ему верит и отворачивается. Верит и Фримонт, который больше не сверлит его взглядом, а начинает плести нити, охватывающие тело Лерайе. — Мне не нужно это. Мне нужно, чтобы ты стала выдающимся вампиром и исполнила свою мечту о превосходстве над Принцем Крови.       — Зачем это тебе? Ты ничего с этого не получишь…       Фримонт чуть отодвигается: чёрные границы саркофага появляются на площади, отделенной Конфессариусом от мириады душ.       — Почему же? То, что ты рядом, уже хорошо. И разве ты не захочешь стать конфессарием?       — Я не… не знаю… ничего не понимаю, я не хочу умирать…       — Всё, хватит, — недовольно рубит Фримонт и дёргает Конфессариуса за плечо, поднимаясь. Лерайе, потеряв всякую опору, ахает и валится спиной на стенку саркофага, обиженно зажмурившись.       — Это сработает? — с сомнением спрашивает Конфессариус. Фримонт смотрит так давяще, что он понимает всё без лишних слов: — Я понял.       — А я… я выживу? Я… буду жить?       — Будешь. Вернёшься аккурат к моменту, когда Эрми всё зачистит, — ободряет Фримонт, пока саркофаг замыкается.       — Эрми… хочу увидеть… Эрми.       И Лерайе прикрывает глаз в тот же момент, когда крышка с грохотом захлопывается, а Конфессариус замечает, как в шагах десяти от них снова возникает образ мириады.       Фримонт тяжело выдыхает. Вместе с Конфессариусом они оборачиваются к врагу. За спиной Терезиса возносится ревенант, сотканный из серой кожи, с множеством чёрных прожилок и кривой бездонной пастью, голодно распахнутой.       — И как ты думаешь выбираться? — спрашивает Конфессариус, перехватывая меч поудобнее.       — Выиграй время, я что-нибудь придумаю. Впрочем, ты можешь выбраться и сам, — ровно произносит Фримонт и исподлобья смотрит на Терезиса.       — Я буду разделять мириаду душу и останусь после твоего ухода.       — Что?..       — Мне нужно кое-что сделать.       — Не дури.       — Правда нужно.       Настало время забирать душу Сиире. Конфессариус планировал это сделать немногим позже, используя её тело, как связующее звено, но раз так… В ближайшие пару месяцев Конфессариус в мириаду вернуться не сможет.       Фримонт усмехается, направляя палочку вперёд.       — Ты как всегда. Что-то задумал и рассказывать не хочешь.       — Подумай о себе. Я сделаю всё, что в моих силах, но долго не продержусь. Попробуй предугадать момент, когда контроль мириады ослабнет, и быстро наружу.       — Идиот…       — Предатель, — заклинает Терезис, и Конфессариус ухмыляется, подняв рукоять на уровне глаз и направив остриё вниз и в сторону.       — Сосредоточься, Фримонт, и думай только об этом. У тебя меньше секунды.       Не так уж Терезис далёк от правды. Мириада душ, как и всегда, видит Конфессариуса насквозь.       Они в уязвимом положении. Если Лерайе достаточно выбросить наружу и её физическое тело уцелеет, приняв остатки растёкшейся памяти, то Фримонту и Конфессариусу стоит следить и за своими телами. Если Конфессариусу отрубят руку, он потеряет её, вернувшись в реальность.       Чёрные, как смоль, перья ползут по одежде, сросшейся с кожей. Терезис направляет меч на Конфессариуса.       — Куи’сартуштай — само свидетельство.       Быстрый взмах мечом по полу, оставляя глубокий чёрный порез по ткани мириады душ: ревенант от боли воет, упирается кривыми лапами в поверхность, раскрывая пасть шире, и Конфессариус бесстрашно бросается на Терезиса, едва успевшего сделать шаг. Клинки скрещиваются, меч ноет, соприкоснувшись с мириадой душ. Ревенант выпускает из своего тела полосу выжигающего света, и Фримонт блокирует её барьером. Конфессариус парирует удар Терезиса, заставляя отскочить назад, и победно улыбается.       Может, он и выглядит совсем тонким по сравнению с ним, но в стройном теле ещё достаточно силы. Пускай не столько, как в…       — Белорогий Король. Ты уже не тот, что прежде. Ты ослаб. Мы слышим твои боль и страх.       — А я слышу ваш. И вы, как и всегда, в своей ненависти бесплодны и ничего, кроме глупой злобы, не несёте. Никакого смысла. Абсолютное ничто в мириаде душ.       — Выродок!       Конфессариус набегает на Терезиса, но уже отклонив меч. Тот застывает, слепо уставившись на него, и Конфессариус касается ладонью его металлического нагрудника. Перья мигом прорастают по всему телу ниже подбородка, накидка начинает течь чёрным, и тьма заволакивает их обоих. Ревенант рвёт пасть в вопле. Вспышка артса — Фримонт продолжает атаковать, — и Конфессариус отлетает с Терезисом в сторону, отделяя его от ревенанта.       Чёрный артс режет мириаду душ, хирургически точно разрывает её сплетение надвое. Ревенант плачет. Терезис действует жёстче, срываясь на грубость.       Чёрный артс перекрывает сияние и золото. Конфессариус разделяет то, что разделять нельзя, разрывая полотно, которое должен сшивать и поддерживать как Белорогий Король.       Чёрный артс рушит прошлое, настоящее и будущее, нарушая древнюю традицию: род Белорогого Короля должен сохранять и соединять, даруя мир после смерти, а не новые мучения.       Терезис не Терезис. Это мириада душ, прекрасно знающая Конфессариуса, которая с лёгкостью хватает его за горло, сцепляя металлические пальцы, и швыряет в сторону. Конфессариус падает, меч с грохотом валится рядом, проскальзывая чуть дальше, и ревенант воет, обернувшись к Конфессариусу. Но не успевает атаковать: Фримонт припечатывает голодную морду очередным всполохом артса, выводя ревенанта из себя.       По лицу стекает кровь. Конфессариус что-то разбил. Терезис указывает на него остриём, и чёрная накидка трепещет, обнажая кроваво-красную внутреннюю сторону. Конфессариус стирает улыбку ладонью.       — Не делай этого больше! — отчаянно кричит Фримонт, сдерживая ревенанта, с грохотом подползающего ближе. — Хватит геройствовать!       — Я разделяю мириаду. Заканчивай возиться с ревенантом, это бесполезно.       — Ты думаешь, я не знаю, что делаю?       — Оставь его в покое. Сосредоточься на себе. Время пришло.       — Мириада душ убьёт тебя!       — Значит… — цедит Конфессариус, небрежно сплёвывая вязкую кровь, и вытирает рот ладонью. — Я здесь задержусь на более долгий срок…       Фримонту шутка не нравится: он бросает быстрый злобный взгляд на Конфессариуса и, снова концентрируя артс, мигом переводит его на ревенанта, замахнувшегося когтистой лапой. Конфессариус поднимается.       Терезис не Терезис. Но всё ещё тяжёлый. Атака за атакой, удар за ударом, попытки задержать его, перенести вес на ноги, устаивая под кошмарной силой и всей злостью мириады, а затем… мгновение свободы, снова хватка, теперь уже за закрытое накидкой плечо. Быстрая телепортация, чтобы Терезис содрал с себя Конфессариуса и выбросил его вновь. Конфессариус глухо вскрикивает: Терезис режет мечом, задевая корпус, и по телу протягивается глубокая рана.       Уже не белое золото, как у Лерайе, а кровь.       — Белорогий идиот!       — Быстрее, Фримонт! — выкрикивает Конфессариус, всё дальше и дальше отводя Терезиса. Отбегает, пока хватает сил, чтобы Терезис — прямолинейная мириада душ — клюнул на обманку, а затем очередная игра на грани жизни и смерти. — Хватит думать обо мне, думай о себе!

смерти не будет, застынет мириада душ, когда восстанет против неё Белорогий Король.

      Удар, уклонение, ещё одна телепортация, уже менее уверенная и слабая. Терезис замахивается мечом, а Конфессариус, чувствуя, как рассудок начинает слабеть, а перед глазами — плыть, понимает, что возможностей у него всё меньше.

всё сокрытое станет явным: ничто не избегнет наказания.

      Ревенант разъярённо вопит, гул затопляет сознание и разобщает мысли. Искривлённая лапа, увенчанная длинными когтями, заносится над Фримонтом. Час смерти, час ненависти и трепетного гнева. Dies irae. Грохот, удар растерявшегося ревенанта, не понявшего, куда делся Фримонт; по мириаде душ проскакивает секундная волна, сбивающая с ног. Конфессариус роняет меч. Терезис, пригнувшись, направляет клинок прямо на него. В ушах пульсирует.

что скажут мёртвые, несчастные, кого попросят в защитники, когда даже Белорогий Король поднимет против них оружие?

      Судорожный вздох. Треск сломанных костей, свалившаяся на дрогнувшие плечи градом слабость, сковывающая намертво. И тишина.

вспомни, священный Куи’сартуштай, что мы — причина Твоего пути. не губи нас.

      — Ох… — с улыбкой выдыхает утомлённый Конфессариус, опустив потемневший взгляд.       Терезис насаживает его грудью на меч по самую рукоять. Если бы он был живым, Конфессариус услышал бы, как сбивчиво его тяжёлое, горячее дыхание, но мириада душ мертва. Мириада душ застывает. Покачивается ревенант, развернув застывшую пасть, молчит Терезис, по кулакам которого течёт кровь Конфессариуса. Кровь Белорогого Короля падает на узурпированную им же мириаду душ и вязнет чернильными пятнами, как порча.       Вот и всё. Конфессариус хрипит, приоткрывая слипшиеся от крови губы. По подбородку бежит кровь.       — Поймали…       — Ты останешься с нами, — бормочет Терезис, шепчет мириада душ, жадно впитывая кровь Белорогого Короля. Конфессариус облизывается.       Вот и всё. Могло бы быть, если бы он не задумал сделать так изначально. Огромный, просто несусветно огромный риск, который окупился, потому что мириада душ

послушно застыла перед узурпатором.

      — Не слишком ли много чести… — хрипит Конфессариус и поднимает ладонь, касаясь немеющими пальцами щеки Терезиса и оставляя на коже кровавый след. Терезис не реагирует. Мириада душ ждёт. — Чтобы оставаться здесь, среди мертвецов, смешанных воедино в жалкий клубок?       — Почему ты нас ненавидишь? Почему ты ненавидишь себя? Почему ты никого не любишь?       — Заканчивай этот маскарад, Сиире. Я чувствую тебя, и ты мне нужна.       Последний миг.       Тьма обволакивает их, и спустя очередное мгновение, сопровождаемое успокаивающейся мириадой душ, вместо лица Терезиса Конфессариус видит заплаканное лицо Сиире, продолжающей держать меч, выходящий остриём точно между лопаток, указывая кроваво-чёрным концом на бесконечный мрак темницы.       И мириада душ, как и всегда, покорно раскрывает внутренности перед Белорогим Королём.       Конфессариус глубоко вдыхает, раздирая пронзённую грудную клетку и открывает глаза. Меч исчезает, оставляя глубокую рану на груди, которую он быстро подавляет базовым артсом: не залечивается на ходу, а притупляет боль, чтобы можно было нормально стоять на дрожащих ногах. Остальное залижет после, покинув эту проклятую мириаду.       Ревенанта больше нет, а вместо Терезиса — настоящая Сиире, сложившая руки в замок за спиной и выпрямившаяся. Расколотый шлем и клинок валяются у её ног. Она печально улыбается и безвольно плачет, смаргивая слёзы. Изодранное белое платье висит на ней как на пугале.       Конфессариус сглатывает железный привкус, улыбаясь в ответ.       — Зачем ты это делаешь?       — Потому что так надо.       Он подбирает свой клинок и медленно, чтобы не споткнуться, делает первый шаг. Боль проходит, но дышать по-прежнему тяжело, и кровь горчит в глотке. Поверхность мириады душ — ровное и плотное стекло.       — Тебя никто не любил и никогда не полюбит. Ты всегда будешь один и предаваем всеми подряд, если продолжишь так жить и дальше. Твоя родословная, твой артс, твоё нутро — всё черным-черно.       Голос у Сиире тоже чистый и прозрачный, как угомонившаяся мириада душ. Конфессариус медленно подходит к ней и упирается клинком в пол как тростью.       — Я слышал это уже бесчисленное множество раз.       — Так может, это правда? — Сиире наконец-тооткрываетпокрасневшие от слёз глаза. Светлые ресницы слиплись. — Может, тебе хотят помочь, направить на истинный путь, пока ещё не стало слишком поздно?       — Он уже давно выбран мною.       Сиире не сбегает, когда Конфессариус касается её лица. Она прижимается к ладони щекой и кладёт поверх руку в чёрной когтистой перчатке, трогательно опуская взгляд.       — Помоги мне, Куи’сартуштай. Я уже устала ненавидеть. Ты, Белорогий Король, можешь давать спасение мёртвым. Ты и твой род — единственная надежда. У нас нет никого, кроме тебя.       — Я не могу, — улыбается Конфессариус, сжимая клинок, и артс начинает чернеть, сгущаясь тяжёлой мглой у тонких щиколоток Сиире.       — Можешь. Прошу тебя. Покончим с этой враждой, ненавистью, позволь мне уйти и обрести покой, — Сиире смотрит на него с раздирающей сердце надеждой, с давящей мольбой, но…       — Слишком поздно. Слишком поздно. Твоя дочь уже обо всём знает, и я подарю ей твой же клинок, в который заточена душа. Твоя душа.       — Нет, пожалуйста… Куи’сартуштай, прости меня.       Она гладит его по ладони.       А Конфессариус прикрывает глаза, безжалостно отсекая совесть, и, схватив рукоять двумя ладонями, одним взмахом разрезает Сиире. Тихий вздох, вздрогнувшее пространство мириады душ, пославшее по телу боль, и исчезнувшая Сиире оказывается заключена в чёрный клинок. В новую темницу взамен старой, ещё более тесную и беспощадную.       — Плачевен тот день, когда Белорогий Король убивает невинных.       Конфессариус приоткрывает глаза и с сожалением смотрит на чистую бело-золотую поверхность, размеченную его кровью, и больше не улыбается.       Потому-то он это и делает, потому что его никто никогда не полюбит и смысла ни в чём, кроме вечности, нет.

мириада душ узурпирована.

\ \ \

      Возвращаясь, Фримонт уже знает, что увидит. Растерзанного Фалко, которого придётся собирать по кусочкам, полумёртвую Эрменгард, но, к счастью, этого не происходит.       Вместо этого Фримонт выбирается точно под окончание ночной стычки. Небо уже покрывается сумраком, хотя солнца ещё не видно, а Фалко и Эрменгард живы. Первый продолжает поддерживать барьер, огораживая пространство от лишних глаз, а вторая покрыта кровью с головы до ног; мятая шляпа валяется где-то у деревьев. Вилфрит с огненным артсом носится по округе, проверяя, не осталось ли ещё врагов и ловушек. Два трупа сарказов, разорванных в клочья, вампир с отрезанной головой. Видимо, Эрменгард попала под атаку, иначе почему выглядит так, будто нырнула в кровавый бассейн?       Последний удар за Отто. Пряча за собой утомившуюся Эрменгард, схватившуюся за борт размеченного алой росписью фонтана, чтобы не упасть, Отто взмахивает тонкой волшебной палочкой. Мгновение мелодичной музыки, наполнившей пространство вокруг, и поддержка запевшей Орианны. Сарказу стоит услышать лишь холодную элегию, чтобы понять, что смерть близко.       И сарказ послушно роняет тесак, падая с предсмертной улыбкой на колени перед поющей банши.       Артс Отто прорезает его насквозь. Музыка раздирает его, и сарказ, приглушённый элегией, безмолвно падает на траву, не издав ни звука. Отто опускает палочку и оборачивается к Фримонту, напряжённый и внимательный. Орианна незамедлительно подбегает к Эрменгард, упавшей на колени, и приподнимает её.       — Выведите Фалко из транса, — командует Фримонт, потирая ноющие виски. Отто кивает. Угомонив огненный артс, Вилфрит подскакивает к Фримонту и быстро отвечает, держа в руках потрёпанную шляпу Эрменгард:       — Всё чисто. Ни вокруг шпиля, ни у границ Ведуниена нет следов врагов.       — Хорошая работа, — кивает Фримонт и переключается на Лерайе.       Саркофаг исчез. Лерайе лежит на траве, на её шее — бинты, сооружённые из нитей, которыми пожертвовал Фримонт. Он подходит, наклоняется, приподнимая, и быстро оглядывает. Ноги целы, тело без ран, платье лишь слегка помятое. Плохо дело. Лучше бы Лерайе потеряла ноги, чем кусок памяти.       — Лерайе? Ты слышишь меня? — обеспокоенно спрашивает Фримонт, помогая сесть. Лерайе приоткрывает глаза, поморщившись на секунду… и тут же начинает плакать, исказившись в страданиях. — Та-а-ак…       — Больно… голова! — выкрикивает Лерайе и, громко заплакав, хватается за голову. Фримонт ругается сквозь стиснутые зубы и резко оборачивается к Орианне, стирающей рукавом одеяний кровь с лица Эрменгард.       — Орианна! Хватит ухаживать за Эрми, она в порядке, успокой Лерайе!       — Пусти… больно! Я… что происходит… — взгляд у Лерайе бешеный, слёзы льются градом. Фримонт чувствует позорную дрожь.       Почему? Потому что глубокий ужас, с которым Лерайе смотрит на свои подогнутые колени, заразителен? Или потому что он краем сознания понимает, что случившееся с ней в мириаде — совершенно необратимый процесс?       И это может сломать её.       Орианна снова поёт, но не элегию — гармоничную песню банши с древними каздельскими словами, уже не зовущую в мириаду душ и предрекающую верную смерть, а успокаивающую. Лерайе глубоко дышит от паники, сжимает светло-серебряные пряди, дрожит, вжимая голову в плечи, но стоит Орианне опуститься на колени позади неё и утешительно обнять, прижимая спиной к груди, как она громко всхлипывает, задыхаясь в частых вздохах, и застывает. Лерайе вслушивается в тонкую мелодию, подкреплённую артсом Отто, который уже успокоил Фалко и вывел его, плачущего кровью, из транса, и начинает приходить в себя.       — Вот так, вот так, милая… — шепчет Орианна и бережно гладит Лерайе по голове. — Всё хорошо, всё будет хорошо… Слушай нас с Отто.       — Голова… болит. Больно думать…       — А ты не думай, — просит Орианна и помогает Лерайе перевернуться, пряча её лицо на мягкой груди. Она гладит её по дрожащей спине, напевая, и песня приобретает автономное звучание, никак не зависящее от того, что Орианна говорит. Настоящее колдовство банши. Текст вьётся один, а Орианна говорит совершенно другое: — Только слушай. Не думай ни о чём, ты в безопасности…       Фримонт не может сдвинуться. Ладони у него дрожат, как у припадочного, кожа смертельно белая. У Фалко всё лицо залито чёрной кровью от перенапряжения артсом, а Эрменгард едва стоит на ногах, не решаясь сделать шаг. Отто помогает ей осторожно сесть на лавочку, поддерживает Фалко и вместе с ним подходит к Фримонту.       — Что с Конфессариусом? — спрашивает Отто.       — Белорогий… Белорогий… — шепчет Лерайе нечленораздельно. — Где… Конфессариус?       — Остался в мириаде душ.       — Зачем? — хмурится Отто. Фримонт пожимает плечами. — Его убьют.       Отто, к счастью, не знает, кто такой Конфессариус. Его же счастье. Будет крепче спать. Решая больше не мучить душу разломанным видом хнычущей Лерайе, Фримонт оборачивается. Фалко стоит рядом с Отто, шмыгая носом и вытирая кровь с лица, а Вилфрит протягивает утомлённой Эрменгард шляпу в полупоклоне.       — Ваша шляпа, леди.       — Ох, Вилфрит… — улыбается Эрменгард и принимает её, устало прикрывая глаза и пряча потрёпанную нить лича. — Спаси-и-ибо… жаль, она бесполезна.       — Можно подшить.       — Проще купить новую. Загляну к Мадлен в ближайшее время.       — Возьми и меня. Мне тоже надо поменять подгорелый костюм.       У Фалко и Вилфрита больше нет маскировки. Фалко — обычный чернявый слепой лич, а Вилфрит — рыжий. Никаких черт либери и фелине. Лерайе засматривается на них, приподняв голову из нежных объятий Орианны.       — Что с нитями? — спрашивает Фримонт у Эрменгард. Мозг, по ощущениям, разложился.       — Слегка подтёрлись.       — Разрывов нет?       — Я не чувствую.       — В шпиле я тебя сам осмотрю. Дай немного времени.       Веет чистый, прохладный ветер. Фримонт глубоко вздыхает и оборачивается, заслышав, как трещит по швам пространство, словно выпущенный разряд тока. Конфессариус выбирается из мириады душ вымотанным, с глубоким, кровоточащим порезом на груди, держащемся на клинке как на трости, и Орианна удивлённо ахает, а Эрменгард вдруг находит силы подняться.       Конфессариус кашляет, сгорбившись. Лерайе резко оборачивается и смотрит на него с такой трогательной любовью в слезящихся глазах, потерянных и напуганных, что Фримонту тошно. Ну ранен твой любимый Конфессариус, пырнули его в грудь, и что? Можно подумать, что он от такого тычка умрёт!       Чего не сказать о Лерайе, чья память кусками осталась в мириаде душ трофеем.       Конфессариус встречается взглядом с Лерайе и улыбается. Она расслабляется, успокаиваясь окончательно, и утыкается обратно Орианне в грудь.       Фримонт закатывает глаза.       — В норме? — спрашивает Конфессариус. Фримонт кивает. Конечно, он в полном порядке и даже не слышит никаких голосов.       — Сам как?       — Болит, — шепчет хрипло Конфессариус, прижимая ладонь к груди. Фримонт кивает на шпиль.       — Кастеры помогут, к утру будешь как новенький и сможешь покинуть Лейтанию. Что с мечом?       Глупо подозревать, что Конфессариус задержался в мириаде просто так. Фримонт остро ощущает, что с собой он вынес что-то, заточив это в клинке, но не может понять точно. Конечно, это чья-то память… но чья? Кого Конфессариус вытащил за собой? Опять создаст какую-нибудь химеру или гомункула? Или…       — Я не хочу… уходить…       Фримонт оборачивается. Лерайе вцепляется пальцами в одеяния Орианны и дрожит, и Конфессариус, с трудом опустившись на колено, касается её плеча. Эрменгард, пропахшая кровью, стоит рядом, уже успев накинуть измятую шляпу с парой прожжённых дырок и поправить нить.       — Нам придётся, — шепчет Конфессариус.       — Ты… ты ранен. Тебе больно?       — Всё хорошо, — утешает он. — У тебя сильно болит голова?       — О-очень… ноги… ноги немые… видеть плохо…       — Возможно, я смогу чем-то помочь?       — Не стоит, Отто, — качает головой Конфессариус. Эрменгард неодобрительно щурится и тут же бросает взгляд в сторону, когда Фалко снова начинает кашлять. Вилфрит, тяжело вздохнув, подныривает под его руку, крепко обнимая за талию, и прижимает к себе. Фалко утирает рот.       На его ладони кровь. Подо ртом и носом — густые подтёки.       — Перетрудился, — цокает Фримонт. Фалко хрипло усмехается.       — Старался поддержать ваше колдовство, мой король… Всё ещё не мой уровень.       — Почему не стоит? — спрашивает Отто у Конфессариуса.       — Мы утром вернёмся в Каздель.       — До утра есть время.       — А ещё можно не в Каздель, а в Долину Банши, — предлагает Орианна. Конфессариус переводит на неё заинтересованный взгляд. — В Конваллисе её точно никто не достанет, а природа и спокойствие помогут прийти в себя.       — Неплохая идея.       — И пускай Отто что-то с ней сделает. Это тоже не помешает, — вмешивается Фримонт. Конфессариус смотрит на Отто с недоверием, но всё же согласно кивает. От холода вымотанный Фримонт ёжится. — Ты пойдёшь с Лерайе?       — Я вернусь в лабораторию в Казделе, мне нужно кое-что сделать.       И дело наверняка в том, что Конфессариус вытащил из мириады душ. Ну, что поделать. Это Конфессариус. Даже Фримонт иногда не понимает, что у него на уме. Его право, у Фримонта проблем и без того много.       — Не уходи… — просит Лерайе. Конфессариус нежно улыбается ей.       — Я совсем ненадолго. Ты проведёшь время с прекрасной Великой Банши, с Лакерамелин… помнишь её?       — Помню… помню Рамаль. Помню Конваллис…       — Это хорошо. Отдохнёшь как следует, головушка перестанет болеть, и всё вернётся на круги своя.       Хорошо, что этого не слышит Куи’саршиннаг. Она бы изошла на яд от зависти, что Конфессариус, её родной отец, дядя и младший брат одновременно, любит чужого ребёнка больше родного.       Фалко отвлекает всех от трогательной сцены воссоединения. Он заходится в судорожном, глубоком кашле, вот-вот готовый сорваться с плеча Вилфрита, а после с болезненным стоном сблёвывает кровью, разливая её по траве, и тонкие ноги в поражённых порезами брюках тут же подкашиваются.       — Плохо-плохо, — вздыхает Вилфрит. Мелодия Орианны замолкает, артс Отто утихает. Эрменгард подходит к Фалко с другой стороны и бережно придерживает его под плечо. Фалко, раздираемый перенапряжением, даже не поднимает голову. — Мы в шпиль.       — Отто? — спрашивает Фримонт. Орианна помогает Лерайе подняться, Конфессариус выпрямляется.       — Я помогу Фалко вернуться в норму, а затем посмотрю, что можно сделать с Лерайе.       — Спасибо, — благодарит Конфессариус, прижав ладонь к ране на груди. Будто бы в почтительном жесте. Отто улыбается.       — Вы мои гости.       — Мы сарказы.       — Это неважно. Я уже давно понял, что не каждый сарказ такой, каким его рисует весь мир. К тому же вы мои гости и пострадали на моей территории.       — По собственной вине, притащив за собой на хвосте преследователей. Если бы вас ранили…       — Это всё ещё неважно. Я не обеспечил вас, гостей, защитой.       Дипломатичности и острому уму Отто Фримонт завидует, но не потому, что ему этого не хватает, вовсе нет. У Фримонта, просветителя умов, всего в избытке. Зато другим нациям у Отто поучиться чему-нибудь не помешало бы. Легендарный каприн, просто легендарный. Фримонта, его наставника, гордость берёт от осознания, каким гармоничным вырос из Отто правитель.       Лейтания в надёжных руках. Лишь бы только жажда постичь артс и ориджиниум, сравниваемый с плотью, не сгубила Отто раньше времени.       Оставшись с Конфессариусом наедине, Фримонт мрачным взглядом окидывает тела на траве. Каждый из нападающих — кастер. Кому хватило власти и, что не менее важно, денег, чтобы провернуть подобное? Лерайе и Дюк’аралиму с детства были угрозой, но чтобы до такой степени…       — Может, это Сангвинарх? — спрашивает Фримонт. Конфессариус с тяжёлым вздохом качает головой.       — Нет. Он жесток и считает, что поступает со своими детьми правильно, но не до такой же степени. Ему незачем убивать то, ради чего он существует.       — А ради чего он существует?       — Ради тиказов, по большей мере. Ради сарказов, которые однажды вернутся к прошлому и станут снова сильными тиказами, которых будет бояться весь мир.       — Идиот… — раздражённо цедит Фримонт. — Вот из-за таких, как Сангвинарх, сарказов весь мир и ненавидит.       — Давай не будем обсуждать эту тему?       — Ты считаешь, что Сангвинарх, цепляющийся за прошлое, поступает верно?       — Да.       — Серьёзно?       — Абсолютно, — ухмыляется Конфессариус. — Не бывает исключительно хороших или плохих… ситуаций. Тереза далеко не ангел, которым её все кличут и готовы ноги целовать. В своих миролюбивых идеях она слепа и погубит не готовый к миру Каздель куда быстрее брата, жаждущего силы. В своих жестоких целях Сангвинарх уродлив, но он грезит о величии всех сарказов и считает путь возвращения к истокам правильным. Нет ничего плохого в том, что он способен пробудить кровь тиказов. Это сделает сарказов сильнее, но в том и суть, что всё хорошо в меру. Пробуждение не значит, что сарказы должны захватить весь мир и переименовать Терру в Каздель. Как и миролюбие королевы-полукровки хорошо лишь в меру.       — Только сарказы этой меры не знают.       — Однажды научатся. Не будь пессимистом, стараться верить нужно в лучшее.       Фримонт глубоко вдыхает и трёт переносицу. Тяжело. Путешествие в мириаду душ, даже если он не пострадал, выело ему мозги острой ложкой, оставив мигрень.       — Нужно понять, кто это делает и зачем он хочет убить Лерайе с Дюк’аралимом.       — Я займусь этим в Казделе.       — Так что, получается… Лерайе отправится с Орианной в Долину Конваллис? А Дюк’аралим?       — По пути захватим и его. Сначала в Каздель, где я заберу маленького от Терезиса. Потом разделимся. Ты останешься в Казделе или навестишь Лакерамелин?       — Навещу, конечно, куда деваться… — прижимает прохладную ладонь ко лбу Фримонт. — И будет как-то невежливо… в Казделе побывал, а к Рамаль не заглянул. А с Лерайе что делать будешь?       — В ближайшее время возвращаться в мириаду нет смысла, иначе я в следующий раз выберусь по кускам. Мне нужно отдохнуть.       — Лерайе потеряла память.       — Не всю.       Хоть одна хорошая новость за эту кошмарную ночь. Фримонт поднимает голову, заметив, как начинает светлеть небо. Въедливый чёрный перетекает в приглушённо-синий, и звёзды гаснут друг за другом.       Как приятно видеть настоящее небо, а не аквариум мириады душ.       — Даже не вытащишь её память?       — Её придётся долго искать, но даже если я это сделаю, Лерайе уже не будет прежней. То, что забрала мириада душ, она уже смешала с коллективным сознанием мёртвых сарказов. Я смогу найти остатки памяти Лерайе, но придать им прежнюю чистоту, которая была в её голове — уже нет.       — Я боюсь, что она получит амнезию.       — Восстановится. Люди очень податливы к изменениям и быстро адаптируются. Дай Лерайе время, она придёт в себя в Конваллисе, снова начнёт улыбаться и брать тебя за руку…       — Откуда ты…       — Эрменгард рассказала, — сладко улыбается Конфессариус, и Фримонту эту его улыбку хочется выжечь артсом прямо на светлом лице. Выжечь, отодрать. Вырезать! — Ничего страшного с ней не случится. Да, это серьёзное повреждение, но она сильная девочка. Вампиры, как ты помнишь, способны впадать в сон на несколько лет подряд. Это тоже ей не помешает.       Фримонту план не очень нравится. Он неодобрительно складывает руки на груди. Кровь на траве, больше не окутанная ночной тьмой, светлеет.       Но Конфессариус прав.       Фримонт слишком о Лерайе волнуется и должен довериться более знающему сарказу. Сам он ничего не сделает. Пусть Конфессариус разбирается.

/ / /

      Покинуть Лейтанию Конфессариус решает вечером, когда все отдохнут, оправятся от ран и восстановятся, чтобы нормально держаться на ногах. Фалко и Вилфрит прячутся в привычные облики либери и фелине: Отто без труда привёл Фалко в порядок, а Лерайе они помогли вместе с Орианной. Куда делся Фримонт, Конфессариус не знает: как они растащили трупы, передав кастерам шпиля, так Фримонт и пропал.       Зато Лерайе к нему приходит под утро. Конфессариус, решивший улечься спать — не переодевшись, не умывшись, только залечившись, — встречает её в дверях. Солнце, не обращая внимания на ночную резню, затапливает спальню доброжелательным теплом, но ни Лерайе, ни Конфессариус бодрости не чувствуют.       Конфессариус вымученно улыбается. Лерайе опускает взгляд. Она успела и переодеться, и отмыться, и теперь на ней одно из платьев Мадлен.       — Устала? — просто спрашивает Конфессариус. Лерайе, не отрывая взгляда от блестящего паркета, кивает. — Ляжешь со мной? — Ещё один кивок. Он улыбается и отводит ладонь в сторону, указывая на кровать и прикрывая за шагнувшей к ней Лерайе дверь. — Давай.       Какая жалость, что Конфессариус из-за рогов не может лежать на боку. Так бы и обнял Лерайе, тесно-тесно прижав, а может только, заранее задвинув тяжёлые шторы и спрятавшись от солнца, уложить её к себе под бок и приобнять. Лерайе притискивается маленьким, подрагивающим от пережитого кошмара телом, тщетно выискивая тепло в холодных гладких одеждах.       Голова гудит. Клинок, покорно ждущий Конфессариуса на столе, — темница для плачущей Сиире, уставшей ненавидеть.       — Я не стану… не стану… ну…       — М-м? — тянет Конфессариус, едва прикрыв глаза. От повязок на груди тяжело дышать, в горле всё ещё стоит слабый хрип.       — Я же… нужна тебе просто как ученица, правда? Ты сделаешь меня сильной, я отомщу Сангвинарху за маму, превзойду брата, буду… талантливым вампиром. Я не буду обязана родить тебе, как… Куи’саршиннаг?       И глубоко же мириада душ ей… подгадила. Лерайе знает слишком много, и это одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо — потому, что Конфессариусу нет нужды рассказывать, кто он на самом деле и что это значит. Плохо — потому, что теперь ему придётся быть осторожнее.       Однако Лерайе верит ему, что ещё страшнее. Уже для неё.       — Нет, конечно, Лерайе… — усмехается Конфессариус и укрывается с ней от прохлады под одеялом. Он проводит ладонью по её макушке, и Лерайе прижимает ладони к груди, сворачиваясь в котячий комок, полный дрожащего страха. — Не говори такие ужасные вещи.

нет, нет-нет-нет, Лерайе,

ты сама захочешь мне родить.

ты будешь любить меня.

верно и преданно.

      — Твой отец…       — Я видела. Он отдал меня тебе, чтобы ты сделал из меня сильного сарказа.       — Верно, — сонливо кивает Конфессариус.       — Но какая выгода тебе от этого?       — А она обязательно должна быть? Если ты так настаиваешь… Я надеюсь, что в будущем ты будешь моей верной последовательницей.       — Хорошо. Я бы… хотела.       — Вот и славно. А теперь засыпай, тебе нужно очень много отдыхать. Вечером отправимся в путь.       — Я не хочу, чтобы ты уходил.       — Мне придётся. Мы расстаёмся лишь на время, которое пробежит быстро.       — И не хочу уезжать из Лейтании… Эрменгард очень милая, Вилфрит и Фалко забавные, а Фримонт… хороший. И Отто добрый и сильный. И Орианна умница.       — Можно приехать в Лейтанию снова, как будет время и желание, или пригласить всех в гости, что ещё лучше.       — Ты будешь рядом со мной всегда? Обещаешь? Не оставишь меня… не попытаешься убить, как Сиире?       — Обещаю. Засыпай.       Слишком мирное развитие событий для сарказов, извечно коротающих время в постоянной ненависти и войнах. Слишком необычное чувство для Конфессариуса, разделяющего мягкую, нежно-тёплую сонливость с Лерайе и гладящего её по макушке до тех пор, пока сам не погружается в крепкий сон.       Слишком уютно под мягким пледом. Слишком сладко из-за Лерайе, уже сопящей под боком. Слишком спокойно.       Слишком сюрреалистично.       Конфессариус чувствует себя не просто другим сарказом, а совершенно иным… существом. Он больше не сарказ, не Белорогий Король, несущий тяжёлую мечту о власти и запутавшийся перепутавший всё живущий совершенно неправильно, а обычный каприн, не способный лечь на бок и заботящийся о брошенном ребёнке.       Возможно, поэтому сарказы, покинувшие Каздель раз и навсегда, редко возвращаются. Насыщенный вкус настоящей жизни, не прожжённый чернью агрессии и войны, не позволяет вернуться туда, где они не жили, а выживали.       Мир прекрасен и ужасен, но хорошее в нём такое бархатное, что залечивает любую боль.