Рокировка

— Не заставляй меня прибегать к насилию — Такеши несколько устало потер переносицу, допрос длился уже около трех часов, а расколоть и получить хоть сколько-нибудь важную информацию так и не вышло. Мужчина, связанный по рукам и прикованный к стулу, упрямо молчал или намеренно издевался, чувствуя превосходство над молодым неопытным юнцом, которым в его глазах казался Такеши. Отчасти так оно и было — первый серьезный допрос члена вражеской семьи без надзора Алауди и отца проходил неважно. Такеши, безмолвно принявший на себя роль хорошего полицейского пытался добиться информации мирно — предложил кофе, снял наручники, бьющие разрядом за любое неосторожное действие, не прибегал к грязному шантажу и насилию, даже позволил нормально сходить в туалет, кивнув сопровождению ни спускать глаз. Но мужик только больше распалялся в мнимом превосходстве над добрым полицейским и повышал градус издевательств. Плохой полицейский в лице Кёи лениво подпирал стену плечами и молчал, наблюдая за процессом. Он бы уже через пять минут вышел с необходимой информацией, но Такеши нужно было учиться, Такеши просил не вмешиваться, Такеши просил, а большего для того, чтобы сдерживаться нужно не было. Кёя в последнее время слишком слаб перед маленькими прихотями Такеши, даже если его маленькие прихоти и желания отнимали слишком много времени. — Словно ты сможешь мне что-то сделать, вонгольский щенок, кишка тонка, — мужик брезгливо сплюнул на пол, часть слюны попала на ботинок Такеши, и Кёя брезгливо поморщился. — Я — нет, — Такеши беззаботно улыбнулся, словно и не замечая презрения во взгляде пленного, поднялся и вытер ботинок об чужие брюки, — а вот он, — стоило отойти в сторону и поменяться местами с плохим полицейским, как по лицу мужика пробежала тень страха. — Сразу бы так, — Кёя довольно ухмыльнулся, словно зверь перед броском на загнанную жертву, и вытащил из нагрудной кобуры пистолет, — кучу времени потеряли, уже вечер. Где будем ужинать? — В том ресторанчике на углу Торлеоне, — Такеши тряхнул рукой и взглянул на часы на запястье — половина восьмого вечера идеальное время для ужина, — они готовят отличные равиоли с сыром. Подожду в машине. Дождавшись кивка, Такеши ушел. Приглушенный новейшей разработкой технического отдела выстрел из-за толстой двери допросной он уже не слышал. На ходу поправляя складки на костюме, Такеши задержался на пороге, залюбовавшись росчерками закатного неба, и сел в машину на пассажирское сидение, испытывая стойкое желание закурить. Кёя появился через пять минут — довольный и с необходимой информацией, усмехнулся на протянутый платок и подставил щеку, позволяя Такеши стереть кровавый след с бледной кожи. Пожалуй, действительно стоило не тратить время и позволить Кёе сделать все самостоятельно, не пришлось бы тратить время в пробках.

***

Кёя недовольно скрипнул зубами и перевел взгляд на резную колонну. Прием по поводу дня рождения Тсунаеши привлек множество людей, в том числе и Варию — недавно ставшую неотъемлемой частью Вонголы. Отряд убийц плотно вписался в дела семьи, а его члены перемешались с членами Королевской семьи и шагали под одним знаменем. И Кёе, в принципе, наплевать и на Варию и на объединение, он не страшился бравых офицеров и не боялся их кровавой репутации, его собственная репутация могла потягаться с легендами о всем отряде, а офицеры оказались и вовсе приятными людьми. За исключением одного. Боевого капитана отряда и бессменной правой руки босса в одном лице — Супербиа Сквало. Кёя уважал его личность — волевая, сильная, гордая, преданная. Кёя уважал его способность объединить всех этих непохожих друг на друга людей под одним флагом, подобрать ключик к каждому и заставить работать, как единый отлаженный механизм. Кёя уважал его, как бойца — Сквало никогда не отсиживался в стороне и всегда рвался на передовую пачкать руки наряду с низшими членами отряда. Кёя уважал Сквало, но видеть так часто не желал. Особенно рядом с Такеши. — Ты сейчас дыру в колонне прожжешь, — Хаято рядом небрежно повел плечом, опираясь на ту самую колонну, от которой, по его же словам, скоро ничего не останется, и скучающе скользил взглядом по людям, но неизменно всегда возвращался к Аччильязо. — Радуйся, что не в тебе, — Кёя раздраженно дернул уголком губ и отвернулся. Проницательность Хаято начинала его откровенно злить — наглый мальчишка почему-то мнил себя ценителем душ и лез туда, куда не следовало. Словно вместе с титулом законной правой руки Секондо к нему перешел и статус внештатного психолога, который все видит, но почему-то не может держать язык за зубами. Так себе психолог, получается, Кёя на терапию к такому бы точно не пошел. — От тебя ревностью фонит сильнее, чем от этого, — Хаято небрежно кивнул в сторону высокого мужчины в неизменной шляпе, признавать существование которого в семье не хотел так отчаянно, словно от этого зависела не только честь, но и выживание Вонголы, — самодовольством. Либо сделай уже что-то, либо смирись. Смотреть тошно. Кёя проследил взглядом за указкой друга и изогнул насмешливо бровь, покосился на Арчери и хмыкнул. — Свою игрушку просрал, к моей не лезь. — Тсуна — не игрушка, — нахмурился Хаято. — А я имен не называл. Хаято раздраженно закатил глаза и оттолкнулся от колонны, смешиваясь с толпой так же незаметно, как и появился рядом со своей напускной скучающей физиономией. Кёя знал, какие черти обитают в душе его взрывного друга, потому что собственные — очень на них похожи и, более того, носят одно имя. Имя, которое Кёя не собирался признавать и игнорировал всеми существующими способами. Ревность. Собственничество. Ярость. Бурный коктейль из эмоций и чувств разрывал самообладание на кусочки, превращал в пыль, когда на горизонте появлялись эти двое. Неизменно вместе, неизменно обтираясь друг о друга плечами, словно магнитом притянутые так прочно, что разорвать не было никакой возможности. Кёя хотел, Кёя пытался, забирал Такеши на задания, вмешивался в процесс обучения, приглядывал и каждый раз при необходимости неизменно оказывался рядом, словно по щелчку пальцев. Выходило хреново, сдерживать себя — тоже. Но Кёя все еще пытался. Не ради себя, ради Такеши. — На побитую псину похож, — Хаято всунул в руки шампанское, тонконогий бокал приятным теплом согрел холодные всегда пальцы. Кёя лениво кивнул в благодарность и вновь увел взгляд в сторону, стоило наткнуться на улыбку Такеши — широкую и отчего-то до одури счастливую. Смотреть тошно. — Выходит, мы с тобой братья-близнецы, — Кёя вернул колкость, скрывая кривую ухмылку за тонкими гранями бокала. Игристое сотней пузырьков взрывалось на языке, кружа голову. Кёя слабо переносил алкоголь, каждый в семье знал это, и если Хаято решил, что пришло время надраться, значит выглядит он действительно плохо. — Разлученные при рождении — тебя на помойку выбросили, меня воспитывали, как единственное сокровище в жизни, — Хаято проигнорировал злобно блеснувшую в глазах напротив сталь, покачивая собственный напиток по стенкам бокала. — Выглядишь примерно так же. Кёя, раздраженно отмахнувшись, допил содержимое бокала и потянулся за следующим — удачно подвернувшийся под руку официант сжался под тяжелым взглядом и поспешил ретироваться сразу же, как пугающий человек получил желаемое. Кёя проводил его насмешливым взглядом: ну до чего же пугливое травоядное. — Опять официантов шугаешь, — чужая рука легла на плечо приятной тяжестью, а уха коснулся звонкий смех, Кёя покосился на Такеши, очень наглого и очень пьяного Такеши, и повел плечом, чтобы тому удобнее стоять было, — о нет, Хаято, зачем ты дал ему алкоголь? Хаято с самым невинным выражением на лице, на которое только был способен человек их кругов, мирно поднял руки, мол не я это, он сам. И поспешил ретироваться следом за официантом, желая раздобыть еще порцию горячительного, но Кёя знал, что он специально. Специально принес шампанское, специально выждал момент, специально ушел, чертов щенок продумал все до мельчайших деталей, выставил как обычную случайность — обыденность. Что такого в том, что друзья с детства останутся наедине поболтать? Ничего, но только не когда один из них безбожно пьян, а у другого так же безбожно стоит. В глазах Такеши — пьяных, счастливых, блестящих — ненужная обеспокоенность, Кёя вглядывался в оливковые омуты, дурея от близости, подмечая каждую темную крапинку, опоясывающую радужку. Всегда беззаботные, всегда веселые, сейчас они почему-то пропитались тревогой, беспокойством и чем-то еще. Чем-то незнакомым, непривычным, и Кёя, привыкший знать о Такеши все, недовольно скрипнул зубами и сбросил руку друга, — всего лишь друга, — с плеча, ощетиниваясь. — Эй, — Такеши примирительно улыбнулся, его вело, но он умудрялся стоять на ногах ровно, — ты в порядке? — Не твое дело, — Кёя снова нацепил излюбленную маску раздраженного отчуждения, снова воздвиг вокруг себя толстые стены — ни разбить бульдозером, ни обойти стороной. Никак не подобраться к темнеющей жадной душе. Такеши нахмурился, не понимая столь разительных перемен, только что ведь с Хаято стоял лаялся с ленивой ухмылкой, был спокоен и явно доволен жизнью, почему опять отгородился, стоило ему захотеть получить кусочек тепла от холодного и беспощадного к нему солнца? Почему это солнце готово греть любых, но не его? Почему каждый раз, когда Такеши думал, что смог подобраться к теплу на шаг ближе, Кёя делал два назад, прятал лучи светила и пускал в глаза холодную тень? — Кажется, тебе уже хватит, — Такеши коротко рассмеялся и попытался забрать у Кёи бокал с алкоголем, не понимая, что совершил ошибку. Кёя не любил делиться, и это знали все. Абсолютно все в семье, и даже Вария и Аркобалено, недавно присоединившиеся к семье, успели изучить скотский характер. Лишь немногим Кёя позволял игнорировать шипы и колючки, никогда не раня в ответ, и даже тех, кого считал семьей, братьями, периодически кусал побольнее, напоминая, что трогать его — себе дороже. Такеши забыл, притупил бдительность под пеленой мимолетно доставшегося куска счастья — Кёя чаще проводил с ним время, вызывался на совместные миссии, помогал советом, учил, — а теперь был прижат спиной к ребристой колонне и дышал через раз под яростью серых глаз. Бокал осколками разлетелся по мраморному полу, напиток стремительно растекался под ногами, но было как-то плевать. Кёя тяжело дышал, вжимая свое личное падение к колонне античного замка, когда-то здесь сражались гладиаторы и рыцари, а теперь он вот со своими демонами ведет борьбу. Только если у рыцарей, гладиаторов и черт пойми еще кого был хоть какой-то шанс на победу, то у него — заведомо проигрышная битва. — Я сам решу, когда мне хватит, — сжимая крепче руки на лацканах пиджака, Кёя вздрогнул и почти отшатнулся, когда его холодного запястья коснулись чужие пальцы — обжигающие и желанные. Такеши легко сжал запястье, надавил на узелок пульса, отсчитывая до десяти мысленно, и отбросил руку, вырываясь из захвата. — Кёя, — на выдохе произнес он, чужое имя сорвалось с губ как-то слишком мягко, и Такеши отвел взгляд, не в силах больше мерзнуть под арктическим холодом стальных глаз. Все это слишком. Всё вот это вот кругом — слишком. Дурацкий прием, на который он изначально даже не хотел идти, надоедливые дочери возможных партнеров, желающие заполучить лакомый кусочек, пока горячий, от которых его спас Сквало, сославшись на срочность разговора. Алкоголь, который он не хотел пить, но упрямо не отказывался от каждого бокала, перепалки Кёи и Хаято, окончательно испортившие настроение. А теперь еще и это — холодная отчужденность вперемешку с яростью в глазах человека, от которого Такеши желал получать совсем другие взгляды. Слишком много для него одного, просто слишком. — Мы привлекаем много внимания. Хочешь подраться — пойдем на улицу. Обреченность и безысходное согласие в голосе Такеши резануло по ушам, Кёя сделал шаг назад, позволяя другу отойти от колонны, и оглянулся мельком. Они и впрямь привлекали слишком много внимания, ненужного и лишнего. Кёя столкнулся с недовольным взглядом отца, выругался и стремительно вылетел из зала. Хватит с него празднований, напраздновался уже. — Ты в порядке? — Такеши расслабил галстук и вздрогнул, когда рядом возник Мукуро, провожая взглядом удаляющуюся спину Аччильязо с безмолвным пониманием, но неодобрением. — Этот еж совсем от рук отбился. — Порядок, — Такеши отмахнулся, возвращая на лицо привычную беззаботность, — ты же знаешь Кёю, он ненавидит толпу. Еще долго продержался, а я так — под руку попался. — Оя, — Мукуро лукаво улыбнулся, — ты слишком многое ему позволяешь. Такеши беззаботно рассмеялся и пожал плечами, мол так и есть, ничего не поделаешь. А сам задней мыслью подумал, что позволил бы Кёе все.

***

С тупой обсессией нужно было что-то делать, и Кёя делал — как умел избегал Такеши и общих встреч и собраний. Кёя брал одиночные миссии, длительностью не меньше недели, ходил на так ненавистную ему разведку — сбор информации давался с трудом в тех случаях, когда нужно было долго выжидать и незаметно подбираться, он полевой игрок, одиночка, оперативник, кто угодно, но не шпион. И все равно, сжимая зубы, брался за нелюбимую работу — она гарантировала как минимум неделю одиночества вдали от Поместья Роз. Вдали от Такеши. А большего как-то и не нужно. Во время собраний, на которых он обязан был присутствовать, как наследник и подсунуть Кусакабе вместо себя не представлялось возможным, Кёя приходил последним, опаздывая на пару минут, что было вопиющим нарушением всех личных установок, и уходил самым первым, как только старшие давали отмашку. Оставался в гостиничных номерах, когда дело требовало быстрого присутствия, и вновь терялся в чужих городах, выслеживая, преследуя и защищая. Семья не понимала, — Кёя, к слову, сам не стремился приходить к взаимопониманию с собственным я, — беспокоилась, пыталась помочь, и лишь Хаято каждый раз закатывал глаза и смотрел неодобрительно. Но молчал, и уже только за это Кёя был готов спустить ему пару грехов из прошлого. Тсуна беспокоился, Тсуна заламывал пальцы и пытался вывести на разговор, Тсуна взглядами умолял остаться на подольше, боясь потерять то самое ценное, что было у них — общее время. Кёя игнорировал его, игнорировал непонимающие взгляды Такеши, — на него он вообще старался не обращать внимание, надеясь, что так быстрее отболит, наивный, — игнорировал насмешки Мукуро и неодобрение Хаято, но проигнорировать Реборна не смог — себе дороже. Мужчина долго ходить вокруг, да около не стал, поймал за шкирку и, как нашкодившего кота, отвел в кабинет Тсуны и закрыл дверь с другой стороны, оставляя лицом к лицу с обеспокоенным взглядом и собственным чувством вины. Кёя любил свою семью, любил своих братьев и сестер, и потерять боялся не меньше, чем себя самого, потому на один единственный вопрос решил ответить честно — вывалил все, как есть. Про ревность, сжирающую самоконтроль, боль, сковывающую по рукам и ногам с такой силой, что каждый вдох давался с трудом, и желание скинуть оковы. Засунуть свои чувства так глубоко, чтобы не вырвались никогда и не при каких обстоятельствах. Тсуна слушал внимательно, не перебивал и позволял выговориться, и Кёя впервые отпустил себя и столкнулся лицом к лицу со своими чувствами, сначала долго расхаживая по кабинету, а потом упав в удобное кресло. Реборн, как сторожевой пес, стоял у кабинета, прислонившись спиной к стене, и не впускал никого — из-за дверей слышались голоса, кто-то говорил о важности, о срочности, но не было ничего важнее душевного равновесия одного из наследников — и он продолжал жалить беспощадными ухмылками и не впускать никого в кабинет Секондо, ставшись клеткой для чужой исповеди. В конце двухчасового разговора Тсуна грустно, но решительно улыбнулся, и протянул Кёе папку с делом. Три месяца работы в американском филиале Вонголы и скрытая слежка за одним из руководящих лиц. Миссия, идеально подходящая для Мукуро, Кёе была нужнее, и Тсуна без сожалений ее отдал, лишь грустно улыбнулся, стиснул в крепких объятиях и попросил беречь себя. Кёя, стискивая в ответных крепких объятиях, пообещал вернуться живым. Три месяца он зарывался с головой в работу, собирал компромат на ублюдка, почувствовавшего власть и безнаказанность вдали от головного офиса, а в ничтожные крупицы свободного времени вытравливал все мысли о Такеши из головы, вырывал из воспоминаний громкий беззаботный смех, стирал с кожи фантомные касания, заставлял себя забыть цвет глаз и печаль, застывшую на дне при прощании. В тот день впервые за долгий месяц игнорирования со стороны Кёи они перебросились парой фраз. Такеши просил звонить, смотрел с такой тоской и нескрытой болью, но Кёя, варясь в собственной буре эмоций, лишь скупо кивнул и не заметил. Ни неодобрительного понимания Хаято, ни смирения Тсунаеши, ни мокрых глаз Ламбо, ни глухой тоски Мукуро — Кёя бежал от них, варясь в собственной боли. Три долгих месяца он методично избавлялся от тараканов в голове и крыс в руководстве, а когда пришло время возвращаться, когда все отчеты были сданы, зачистка завершена, а дела офиса приведены в порядок, Кёя был готов столкнуться с оливковыми глазами и беззаботной улыбкой. Ни черта подобного. Нет, не готов. Стоило столкнуться с глазами Такеши, как весь выстроенный самоконтроль порушился, как карточный домик, а загнанные по дальним углам души чувства сжали в тиски сердце из-за одной лишь улыбки. Такеши Угетсу был его собственным проклятием, а улыбка — чекой, активирующей детонацию мощного взрыва, после которого не останется ничего. Кёя коротко кивнул, с трудом возвращая утерянный самоконтроль, и уверенно прошел мимо двинувшегося ему навстречу Такеши — с гордой прямой спиной и каменными плечами, ссылаясь на то, что нужно отчитаться лично. Не было необходимости сломя голову бежать, но Тсуна, поняв невербальную мольбу, согласно кивнул и поплелся следом, закрывая дверь прямо перед носом, виновато улыбнувшись. — Полегчало? — Нет, — Кёя перемахнул через окно, не удостоив Реборна, который и задал этот вопрос, и взглядом, мягко спружинил о траву и сбежал до того, как Тсуна начнет лезть в душу. У Кёи не было ответов, у Кёи теперь вообще ничего не было, кроме зияющей дыры в груди и имени личного проклятия. Девочки были рады настолько, что устроили какую-то безумную вечеринку в стиле Вонголы. Что это за стиль и почему все вокруг сходили с ума Кёя не знал, но срывать завесу тайны не спешил — за три месяца изменилось многое, Мукуро вон руку сломал, Рёхей сдружился с Варией, а Хаято срезал бунтарские волосы под модный нынче маллет. Только чувства Кёи остались прежними, обесценивая самоотверженный побег длинной в вечность. Но Кёя не кусался усмешками, смеялся вместе со всеми, лениво лаялся с Хаято, отвечал на елейные колкости Мукуро, позволил Ламбо трещать над ухом, комфортно устроившись в объятиях Ипин на диване, и игнорировал Такеши — заметно и почти показательно. И плевать, что видели все, Кёе уже на все плевать. Это не вытравить, не вырезать и не спрятать. Так зачем стараться? Вечер длился долго, стремительно перетекал в ночь, а смех стихать и не собирался. Вонгола веселилась так, как редко позволяла себе в эти неспокойные дни, и Кёя впервые за долгое время чувствовал на душе спокойствие, а не скрытую тревогу и глухую тоску, но все равно незаметно для всех улизнул, когда стрелка перевалила за двенадцать. Разница в часовых поясах сказывалась, а еще — желание побыстрее избавиться от пристального взгляда. Кёя не хотел смотреть в ответ, не хотел видеть непонимание и обиду, и все равно столкнулся с ними, как только вышел из длинного лабиринта коридоров на задний двор. Такеши подпирал стену спиной и курил. Безлунная ночь растворяла сизый дым, но Кёя все равно поморщился и поспешно отказался от предложенной пачки. Да, за три месяца многое изменилось, но только не глаза Такеши — все такие же красивые и жизненно необходимые. Кёя заметался взглядом по двору, мечтая как можно скорее отыскать предлог уйти, но как назло ничего в голову не лезло. — Если хочешь уйти, уходи — останавливать не стану, — голос у Такеши усталый, слишком усталый для человека, у которого есть кому греть холодную постель. Кёя неприязненно пожал плечом, чувствуя глухое раздражение, и вопреки здравому смыслу остался. — Сам разберусь, ког… — Когда тебе уходить, а когда остаться, да, да, знаю, — ухмыльнулся перед очередной затяжкой Такеши и прицельным щелчком отправил окурок в урну — жест человека, давно пристрастившегося к пагубной привычке. — Слышал от тебя это примерно миллион раз, не повторяйся. Кёя глухо зарычал, но промолчал, принимая колкость. Заслуженно, вполне и целиком заслуженно — сам оттолкнул, сам сбежал, ничего не объяснив, теперь терпи ядовитые тычки и не выделывайся. Заслуженно, но почему-то все равно неприятно сжимает грудь в тиски раздражением. Кёя дернул уголок губ в усмешке и отвернулся. Безлунная ночь высыпала на небо сотни тысяч звезд, красиво, но холодно — февраль не радовал теплой погодой, и ветер трепал волосы и заставлял ежиться от пронизывающих порывов. Кёя скосил взгляд на Такеши и молча протянул свой пиджак — тот явно дольше проторчал на морозе, а он и потерпеть может. — Не знал, что ты куришь, — зачем-то бросил он, после того, как удостоверился, что пиджак оказался на широких плечах. — А я не знал, что ты можешь сбежать, — Такеши усмехнулся, — жест для него совсем непривычный, молча заметил Кёя, — и зарылся носом в ворот пиджака, шумно выдохнул и закрыл глаза. — Почему? — надрывный вопрос сорвался с губ спустя пару минут тишины, во время которой он успел сгореть и возродиться из пепла вновь. Пиджак Кёи согревал давно замерзшее сердце, а запах одеколона окутывал целиком, и Такеши не мог перестать вдыхать его вместо воздуха. Соскучился, соскучился, как же сильно, черт возьми, он соскучился по терпким ноткам одеколона и естественного запаха кожи. Уткнуться бы носом и вдыхать-вдыхать-вдыхать, пока голова не закружится. Кёя молчал долго — не обдумывал, нет, собирался с силами, призывал последние крупицы смелости, чтобы сказать то, что должен был сказать уже давно. Волнение кусало замерзшие кончики пальцев, но Кёя знал, что если сейчас промолчит, никогда уже не сможет сказать. — Потому что ты, ты — чертово крещендо, проклятие моей жизни, — Кёя усмехнулся, чувствуя, как немеют руки, — тебя ни вытравить, ни выдрать, поверь, я пытался. Четыре месяца пытался избавиться и где я сейчас? Перед личным палачом, только не тяни, руби сразу. — Ты идиот, Аччильязо, — Такеши скинул пиджак на траву, решительно шагнув ближе. — Трусливый идиот. — Заткнись и вали к своему патлатому придурку, — Кёя скривился и отвернулся, не желая обнажать больше душу. Хватило на всю жизнь вперед, больше столько смелости не хватит. — Я предпочитаю короткостриженых брюнетов, — Такеши усмехнулся и подошел вплотную, согревая плечо своим, — трусливых и с дерьмовым характером. Прямо как у тебя. — Что, патлатые блондины недостаточно хорошо сосут? — Кёя мысленно скривился, вытряхивая из мыслей неприятные образы, и сам не понимал зачем несет эти пошлые, вульгарные вещи, не достойные ни его чувств, ни чувств Такеши. — Не знаю, надо у Дино спросить, — Такеши хмыкнул, и что-то в его голосе заставило напряжение внутри, натянутое струной, лопнуть. Кёя раздраженно обернулся и впечатался в Такеши недовольным взглядом. — Я не знаю с чего ты взял, что я сплю с Сквало, когда единственный, о ком я последние три года мечтал в своей постели, это ты. — Я не идиот, — нахмурился Кёя, желая скрестить руки на груди, но они уже попали в плен больших и теплых ладоней, — я видел вас, только тупица бы не понял, что между вами происходит. — Значит ты не только идиот, но еще и тупица, — Такеши сжал чужие замерзшие руки крепче, словно боясь, что Кёя снова исчезнет, но на этот раз навсегда. Трех месяцев хватило, чтобы сойти с ума от пожирающей тоски, больше он просто не выдержит. Такеши не бог и не святой, чтобы иметь такое колоссальное терпение. Он на стены лез от тоски, как только выбил из Тсуны причину замены Мукуро и от того, чтобы в тот же день сорваться и улететь за океан выяснять отношения его остановил только разговор с Хаято. Тот, натянув на плечи колючий кардиган и прихватив бутылку крепкого виски, устроился в кресле напротив и методично вливал в друга алкоголь до тех пор, пока внутренние ограничители не лопнули, и все то, что сдерживалось годами, не вырвалось на поверхность. Обиды, стремления, надежды, горькое непонимание, страхи и нетерпение — Такеши вывалил все, не скрывая. Слишком устал держать это все в себе, тянуть ношу в одиночку, боясь попросить совета. Потому что если ошибся, если все невзаимно, то на кону стоит не просто дружба, а целая семья. Такеши боялся потерять старшего брата, разрушить крепкие узы одним неосторожным разговором, который может перечеркнуть все. Такеши знал, как справляться с невзаимной любовью и разбитым сердцем, но понятия не имел, как жить в разбитой семье. У него не было людей роднее, чем они — люди, с которыми он вырос бок о бок, с которыми проходил все трудности и сложности, вляпывался в истории, проживал одну жизнь на семерых. Потерять одного — потерять все. Такеши остался в Болонье дожидаться возвращения брата, решив, что по глазам поймет все, и в тайне боялся, что ошибся. Что Кёя ничего не чувствовал к нему, что он сам себе все придумал, выдал желаемое за действительное и жил в иллюзиях. Но Кёя спускался по трапу самолета, и в его глазах плескалась горькая тоска. Не ошибся, осознание сковырнуло толстый лед хрупкой надежды, и Такеши принялся ждать момент. Уж что-что, а ждать он научился очень хорошо. — Трусливый идиот и тупица с дерьмовым характером — нелегкое сочетание, — Кёя на пробу сжал чужую ладонь, дурея от соприкосновения кожи к коже. — Ничего, — беззаботно засмеялся Такеши, — я не боюсь трудностей. Чужая оборона, годами укрепляемые стены высокой крепости рушились под уверенными прикосновениями горячих рук. Такеши, кусая тонкие губы в нетерпеливых поцелуях, голодных и жадных, больше не боялся, потому что теперь знал — можно.