Чудовище

      — Легилименс, — прокатилось по кабинету, и она провалилась в чужие воспоминания.       Шотландская весна, зеленая и поцелованная солнцем, Гермиона в белом платье. Чуть смущенная, счастливая, она идет навстречу дорогой белых лепестков, и совсем не важно то, что у нее за плечами уже есть один брак. Главное то, что здесь и сейчас он бережно сжимает ее изящное запястье и надевает на безымянный палец фамильное кольцо с тяжелым изумрудом. Это смотрится восхитительно.       Сейчас Гермиона чувствует, как ржавый крюк скребет камень за ее ребрами. Тот самый лед, в который превратилось ее сердце, пока она шла сюда.       Она врывается в его кабинет, разбрызгивая радость. За окном — июль, они недавно вернулись из отпуска, и Драко говорит: «Уходи из аврората, а вдруг что-то случится, и мы его потеряем?». Но Гермиона качает головой — она жадная, очень жадная, до жизни, до карьеры, до любви, и падает спиной на диван, утягивая с собой и мужа. А он так счастлив, так влюблен, почти так же как в школе, но теперь сильнее, его чувство — глубже.       Что… почему? Гермиона проводит ладонью по щеке и с удивлением видит влагу.       Безразличные стены, равнодушный белый. Драко сидит в коридоре, обхватив голову руками и уперев локти в колени. Пальцы беспомощно зарылись в волосы и тянут-тянут-тянут длинные пряди…       «Сожалею, — говорит доктор, а Драко обмирает, — мы ее спасли, — с этими словами и он жив, — но не ребенка…».       Мерлин, как же больно! Но главное: она жива, а он должен быть рядом, и Малфой поднимается, делает шаг к палате.       «И еще, — усатый мужчина смотрит с сочувствием, — у нее больше не может быть детей».       Колени подкашиваются, и Драко сползает по стене, зажимая себе рот — лишь бы не закричать.       Точно так же сейчас зажимает себе рот Гермиона, падая рядом с ним на колени.       Пролетают образы, смазанные обрывки воспоминаний. Первые скандалы — не ссоры. Он требует, чтобы она ушла из аврората, а она упирается, потому что больше не достаточно жизни без работы, без стресса, без адреналина.       Вот, они впервые засыпают в разных комнатах. За этим наблюдает Нарцисса, и ей страшно, и тоже больно видеть, как разваливается ранее счастливая пара. Она не вмешивается, не хочет, но однажды приходит к Драко и рассказывает об этом, говорит что так больше нельзя, о разводе. Он отвечает ей отказом, ведь где-то глубоко что-то еще, должно быть, живо.       Постель они больше не делят. Почти не говорят.       Так проходит полгода.       Гермиона задыхается.       И снова шотландская весна, Драко гуляет в парке. Присаживается на скамью в белой беседке, где они обручились. Там же его находит подруга детства, Пенси.       Там же он снимает с нее платье.       Картинка наотмашь, пальцы скребут ребра под грудью. Только бы сердце не разлетелось, но взгляд прикипел к тому, как родные губы сминают алые и чужие.       Зимой пришла та, чье имя отдает морозом. Ее зовут Астория, и все повторилось. Отвергнутая невеста вернулась, чтобы забрать свое, но Драко все еще не расторгает брак. Провожает Гермиону тоскливым туманным взглядом утром, встречает ее исподтишка, невидимый, ночью, убеждаясь в том, что она вернулась. В том, что она жива.       С девушкой-зимой он был дольше всего, и Гермиона тянет свои волосы, желая вырвать их с корнем, рычит раненым зверем от боли. Но не отворачивается.       Проходит три года… за зимой пришла весна, а с ней пришла она. Лучшая подруга, золотая, улыбчивая. Прекрасная Джиневра. Отогрела ледяного принца, заставила улыбаться, отвернула его лицо от холодной скалы.       «Так получилось», — виновато улыбается рыжее солнце, и Малфой забирает ее из министерства, где стоит потерянный Поттер и смотрит им вслед.       «Так получилось», — воет Гермиона, раскачиваясь на коленях, с душой, разорванной на тряпочки, на лоскутки.       Видит свою ровную спину — как спицу проглотила — то, как механически двигается в ночи от входной двери до супружеской спальни, даже не отдала пальто Милли.       «Гермиона?», — беспокойно окликает Драко — ему все еще важно — но она не оборачивается.       Дверь за ней захлапывается, и через час хлопает снова — у нее снова вызов, а он в кабинете, смотрит невидящим взглядом на документы о разводе. Утро приносит с собой теплое имя, и девушка-солнце говорит: «Я беременна».       Он счастлив и одновременно нет. Убирает в стол документы о разводе.       Они ждут своего скорого часа.       Только об этом Гермиона не знала. И только это раскололо ей сердце.       Волна легилименции схлынула, и, хватая воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба, Грейнджер едва не упала на стол. В глупой попытке удержаться, смахнула лампу. Та упала на пол с надсадным звоном, и свет погас.       В темноте стало легче не видеть серых глаз, полных соленого непролитого моря, и пролить, наконец свое по утраченному счастью, по погасшей любви.       Сильной, такой сильной — до боли, до скрошенного в пыль каменного сердца, до звериного воя, заткнутого спазмом в горле, до раны, вскрывшей тело от яремной ямки до пупка.       — Больно… как же, черт возьми, больно… — прохрипела Гермиона.       Хотелось крикнуть: «Вот она, вся я! Я вскрыта до внутренностей нашей любовью! Вот же она, внутри, не видишь? Что ж ты сидишь? Бери, она все еще здесь!».       Но она промолчала. Драко — тоже.

***

      Медленно отняв ладонь от груди Гермиона разогнулась и вытерла слезы. Она узнала все, что хотела.       Ребра все еще ощущались раскрошенными, но она заставила себя спокойно опуститься в кресло напротив мужа. Смотреть на него не хотелось. Да и незачем. Нужно было что-то сказать по поводу увиденного, вот только слова как-то не находились, и Грейнджер застыла на некоторое время, не зная, как начать. Малфой помогать не собирался.       Глядя мимо острого лица, она прочистила горло.       — Развод, значит.       Он едва заметно кивнул, и она нашла, наконец, в себе силы посмотреть на него. Устало опершись локтем о подлокотник, Драко держался за лоб, закрывая от нее верхнюю половину лица. Видимо, пролетевшая за несколько минут история их жизни, перемолола и его — не могла не перемолоть.       Мясорубка. Их брак — это безжалостная мясорубка, и как же хорошо, что хотя бы один из них оказался готов сделать этот шаг. Как никогда ясно Гермиона поняла, что развод действительно станет для них наилучшим исходом из возможных, потому что от Драко и Гермионы мало что осталось уже сейчас. Что будет дальше, если они не разорвут порочный круг, проверять не хотелось.       Вот только несмотря на осознание ситуации, слова все равно пропихивались через пересохшее горло с трудом:       — Да… хорошо. Я согласна.       «Я согласна», — то же самое она сказала ему сквозь пелену фаты пять лет назад, предвкушая свое персональное долго и счастливо.       — Давай завтра? — неожиданно подал голос Малфой.       — Без проблем, — ответила Грейнджер и осталась сидеть в кресле.       Нужно было уйти, но бедра будто примерзли к бархатной обивке.       — Как ты думаешь… — начала она, внимательно наблюдая за мужем, — как мы докатились… до всего этого?       Драко отнял ладонь от лица. Он смотрел на нее так, будто не до конца верил, что вдруг сподобился обсудить то, о чем поговорить стоило, по меньшей мере, года четыре назад.       Запоздалая вина пронзила сердце подобно мизерикордии. Кажется, это стало последней каплей для эмоционального-диапазона-не-как-у-чайной-ложки, и Гермиона с отстраненным изумлением поняла, что ничего не чувствует.       — Я думаю, что мы в принципе друг другу не подходили, — сказал Драко. — Нам не стоило жениться, ведь ты оказалась более упертой, чем я. А я… — он прикрыл на мгновение глаза, — слишком любил тебя, чтобы в чем-то отказывать. Видимо, зря.       Вот как. Она механически покивала своим мыслям.       — А ты что думаешь?       Гермиона много что думала по этому поводу, а ответила лишь:       — Ты прав.       Некоторое время они провели в молчании, холодном и пустом. Стены кабинета отодвинулись вдаль, краски в помещении потускнели. Гермиона знала, что это всего лишь обман зрения: так порой ощущают мир люди, которые находятся в шаге от депрессии.       Нельзя было сказать, что это слишком ее беспокоило — отнюдь, ведь зачем-то же придумали стабилизирующие настроение зелья, и завтра навалившаяся гранитной плитой апатия перестанет быть проблемой.       Она поднялась на ноги.       — Ну… я пойду, — сообщила зачем-то неловко.       Удивительно, но Драко поднялся за ней. Надо же как меняет поведение людей осознание того, что скоро все закончится.       Они двинулись в сторону выхода. Она — первая, он — за ней — отражение всех их отношений.       Гермиона взялась за ручку и обернулась. Хотелось посмотреть на него в последний раз, запечатлеть в памяти картинку: вечер, когда они все еще муж и жена, пусть между ними и пролегает целая пропасть из непонимания и уродливой болезненной привязанности.       Драко оказался неожиданно близко, и они чуть не стукнулись лбами.       — Прости, — выдохнул он, но в бушующем море не нашлось ни капли раскаяния.       Не было разницы, случайность это или очередной его хитрый план.       Между ними все еще было расстояние: души разделены милями, а тела — парой дюймов. Физическое тепло стало осязаемым, и Гермиона вдруг хорошо и ясно ощутила его тело в пространстве.       Малфой был слишком близко, чтобы не чувствовать его парфюм, не испытывать странного желания коснуться, не желать ощутить его кожу под кончиками пальцев. Это стало потребностью как спать, пить или есть.       По его расширенным зрачкам и углубившемуся дыханию было понятно: сегодня он хотел того же.       Она не стала отказывать себе в своих желаниях.