Эффект наблюдателя | The Observer Effect

      — Такой способ есть.              «И нам даже не потребуется человеческая жертва», — про себя закончил Гарри. Хотя остальное до смешного совпадало — незаконно, в высшей степени предосудительно и, если это когда-либо выплывет на свет, оно с гарантией будет очень-очень плохо воспринято.              — Исключено, — отрезал Том, но Гарри видел, что в действительности тот колеблется.              — Почему это? — невинно уточнил он, поднимаясь с дивана. Теперь они стояли друг напротив друга, и разница в росте особенно сильно бросалась в глаза.              В Комнате-где-всё-спрятано не было окон, а колдовские светильники на стенах зачастую меняли яркость по своему собственному усмотрению. Сейчас вокруг словно сгустились сумерки — казалось, то ли вот-вот начнётся снегопад, то ли полнеба накрыла своим брюхом наползающая гроза. Особенно глубокие чёрные тени пролегли вокруг Тома; но холода в воздухе не ощущалось, и Гарри понял, что тот не злится — скорее, напряжён и взволнован до предела, и лишним доказательством тому служило пустое, замкнутое выражение его лица.              — Тебе одиннадцать, — напомнил он, но Гарри хватило выдержки не поморщиться и не отводить взгляда. Этим уязвимым местом слишком часто пользовались все, кому не лень — реакция основательно притупилась.              — Временный недостаток, — легкомысленно возразил он и двинулся в контратаку:       — А кроме того, ты ведь упоминал, что Абраксас был одним из твоих первых рыцарей. Он младше тебя — так сколько же исполнилось тогда ему? Пятнадцать? Четырнадцать? Право, разница очень велика…              — Ты не понимаешь, о чём просишь, — решил зайти с другого конца Том, и это значило, что Гарри попал в точку. Ему казалось странным, что Том сопротивляется этой идее — ведь она была такой логичной, такой очевидной и правильной. Кто в целом мире заслужил тёмную метку больше, чем он?              — Неужто? Хочешь экзаменовать меня? Изволь! — Гарри сознавал, что его несёт, но сил и желания притормозить, увы, не находилось. — Это Протеевы чары. Гриндельвальд когда-то сделал подобное для своих сторонников, но он вкладывал магию в медальон. Который легко потерять, выбросить, забыть на тумбочке у кровати. Ты пошёл дальше, придумал куда более изящное решение — можно обыскать, раздеть, обобрать до нитки, но собственная кожа всё ещё останется при тебе…              — Там не только Протеевы чары, — Том подступил ближе, и теперь их с Гарри разделяло менее, чем полшага. — Это магический контракт, знак моего доверия, моего особого расположения. Печать твоей верности. Порука того, что ты принадлежишь мне.              — Ах, вот в чём дело, — криво улыбнулся Гарри, — ты опять о своих бывших? Брось, это совсем другое, ты же знаешь. Я — не как они. Я не передумаю, — с нажимом закончил он.              И в это последнее утверждение он вложил всю страсть, всю убедительность, на какую только был способен. Это напоминало сделку по продаже души — но странную, извращённую, как если бы Фауст соблазнял Мефистофеля, а не наоборот. Да и трудно продать душу тому, кто и без того владеет второй её половинкой. Том вряд ли использовал легилименцию, — ввиду полной непредсказуемости результата он по-прежнему избегал применять её в отношении Гарри — но они оба неплохо читали лица, и, вероятно, чувства Гарри, пусть и не облечённые в слова, оказались достаточно ясны.              — Сними мантию и закатай рукав, — тихим голосом скомандовал Том после длительного, насыщенного молчания, заменившего собою остаток разговора. Гарри повиновался — ему было страшно и радостно одновременно. Руки тряслись — он сжал правую в кулак и спрятал её в карман.              — Будет немного больно, — Том нехорошо улыбнулся, и Гарри поспешил сцепить зубы и глубоко вдохнуть, угадывая в этой фразе образчик специфического юмора, столь характерного для его старшего брата. Кончик тисовой палочки коснулся предплечья, и Гарри, мгновенно растеряв концентрацию, взволнованно уточнил:       — Разве не положено встать на колени?              — Ты уже большой мальчик, — съехидничал Том. — Уверен, ты сможешь удержаться на ногах.              Впервые на памяти Гарри Том отклонился от истины — разумеется, ненамеренно, ведь он однажды принёс клятву, что лжи не будет между ними места. Похоже, сам не знал — или что-то изменилось с тех пор, как он творил это колдовство в последний раз (полвека назад, шутка ли, и ещё при жизни). Вероятно, те, с кем он проделывал это прежде, почли за лучшее свои переживания скрывать — быть может, застыдились. Гарри даже понял, чего именно, когда по его щеке скатилась первая слеза.              Больно не было, ни капельки, несмотря на ощущение, что кипяток впрыснули в вены. Сквозь моментально запотевшие очки он следил, лихорадочно моргая, за тем, как под кожей клубится чёрный туман, похожий на вливающиеся в молоко чернила; как эти чёрные потёки медленно складываются в контуры рисунка — оплетающая череп змея. Она шевельнулась, будто устраиваясь поудобнее, застыла — и вдруг татуировка начала таять. Секунду спустя от неё не осталось и следа.              — Что?.. — прохрипел Гарри, не способный на более вразумительную формулировку вопроса.              — А ты бы хотел, чтоб каждый встречный мог опознать в тебе пожирателя смерти? — участливо вскинул брови Том. — Похвальное рвение, но вряд ли уместное в текущих обстоятельствах.              Гарри несколько раз сжал и разжал пальцы. Обнажённое предплечье выглядело в точности как раньше, да и в самом себе он не ощущал каких-либо перемен. Ему требовалось убедиться — идиотизм, он ведь только что видел её, она в действительности не могла никуда деться, но…              — Как её вызвать обратно? — спросил он, глотая остатки слёз и некрасиво шмыгая носом. Том, ярый поборник хороших манер, дёрнул углом рта.              — Коснись палочкой и подумай обо мне, — проинструктировал он.              — Боже, — выдавил Гарри, начисто позабыв, казалось бы, насмерть вдолбленную привычку заменять это на «Мерлин». Ощущение было странным, таким непередаваемо странным — как чувствовать свою руку или ногу, их местонахождение в пространстве. Только вместо руки… был Том. Угольно-чёрный рисунок под кожей теперь выглядел не просто произведением магического искусства — не было в этот миг в мире ничего прекраснее.              — Мой лорд, — шепнул Гарри, не размыкая губ, и его беззвучный призыв просочился по этой соединившей их невидимой нити, мгновенно, легко и безошибочно. Том наблюдал за ним с усмешкой, полной самодовольства, и Гарри широко-прешироко улыбнулся ему в ответ.              — По ней я найду тебя даже под землёй, — вкрадчиво произнёс, сверкая глазами, Том. — Отныне и навсегда на этом жалком шарике нет места, где ты бы смог от меня укрыться.              — Спасибо, — вымолвил Гарри с трудом, задыхаясь от желания броситься ему на шею. — Спасибо, я… — он честно попытался подобрать слова, но все они казались бледными, мелкими, недостаточно выразительными. — Я чувствую себя таким защищённым, — наконец сказал он.              Том расхохотался, — и до чего же здорово было слышать его искрений, неподдельно весёлый смех — и левая, не занятая палочкой, рука его дёрнулась вверх незаконченным, оборванным на середине жестом. Как будто он собирался потрепать Гарри по волосам, и лишь в последний момент вспомнил, что не в силах этого сделать.              — Вытри лицо, пока не утопил нас обоих в своих соплях, — ласково посоветовал он, сжимая ладонь в кулак и засовывая его в карман; и Гарри послушался, про себя дивясь, как это его сердце ухитряется вместить в себя столько счастья и столько боли, и всё-таки не разорваться.              Гарри не отдавал себе отчёта в том, как долго мог продлится их предшествовавший разговор (о пожирателях смерти, хранителях, тёмной метке и прочих животрепещущих вопросах), и уж тем более не в состоянии он был бы сказать, сколько времени отняло случившееся после того. Так или иначе, когда Гарри наконец покинул Комнату-где-всё-спрятано, давно уже миновал час отбоя. От наказания со стороны бродящих по школе ночных патрулей его хранили только чары невидимости, которые на него заботливо набросил Том. Однокурсники должны были уже хватиться его, но Гарри понадеялся, что Малфой сориентируется по ситуации и как-нибудь да отвлечёт их; тот должен был сообразить, куда именно запропастился его друг (не то чтобы вариантов тут имелось очень много).              «Damnant quod non intelligunt», — шепнул Гарри ложной арке с неприметной трещиной сбоку, подле самой стены, и перед ним проявился проход в общую комнату факультета. Прежде, чем войти, он приник ухом к створке, но не услышал ни звука, и это было просто отлично. Сырой и мрачный коридор с низким потолком окутывали тишина и тень, лишь из-под двери, ведущей в покои декана, сочилась тонкая полоска света; но то была обычная картина, Снейп имел привычку поздно отходить ко сну. В мозгу Гарри пронеслись смутные фантазии о том, как он демонстрирует метку высокомерному ублюдку, — о, он не забыл перенесённое во время разговора о Квиррелле унижение — но Гарри отбросил их в сторону. Будет ещё время подобающим образом отомстить.              Он отменил невидимость, шмыгнул в гостиную — и наткнулся на осуждающий взгляд сидящего с книжкой у камина Драко. Тот соорудил себе из пледа и диванных подушек вполне комфортабельное гнездо, но смотрел при этом всё равно так, будто его забыли на привязи под дождём. Бессовестный манипулятор — против воли Гарри ощутил неловкость и смутный стыд. Ну да, не предупредил, что задержится — так он и сам об этом заранее не знал, вообще-то!              — Поттер, — скорбно прошелестел белобрысый мерзавец, — где тебя Мордред носит? Утром подойди сразу к Селвину — он тебя обыскался.              Гарри машинально кивнул, хотя префект в эту минуту заботил его меньше всего. Он боролся с собой — и, в конце концов, проиграл. Это же один из его рыцарей — кому, как не ему, доверять такие секреты? А поделиться хотелось страшно, до колотья в кончиках пальцев, до дрожи вдоль хребта.              — Драко, — выдохнул он интимным полушёпотом, подойдя ближе и плюхнувшись на пушистый серо-зелёный ковёр рядом со своим верным приспешником и другом. — Драко, гляди.              И с этими словами он задрал левый рукав.       

***

             «Милая матушка, — писал Драко, подложив под пергамент учебник по гербологии, — votre conseils et ceux de mon père ne valent rien!»              Он капнул чернилами на простыню, досадливо поморщился, стёр пятно заклинанием, пробежался пальцами по волосам и вздохнул с бесконечной грустью.              Все давно спали, даже неугомонный Поттер сопел в две дырки, в обнимку со своею гадюкой — Драко, глядя на него, тоже подумывал обзавестись фамильяром, только никак не мог выбрать между многополосым крайтом и коралловым аспидом. Тёмно-зелёный полог кровати надёжно отгораживал постель Малфоя от остальной спальни, погружённой во тьму. Свет маленького люмоса, порхающего внутри, точно светляк в бутылке, бросал золотистые отсветы на тяжёлые складки ткани. Толстое пуховое одеяло, пахнущее утюгом бельё, уютная пижама из мягчайшей шерсти — рухнуть бы вниз лицом и проспать без задних ног до самой побудки! Увы, ко сну не пускал кружащийся в голове рой назойливых мыслей — они жужжали внутри черепа и периодически Драко прямо-таки чудилось прикосновение их лапок, эта гадостная щекочущая перебежка где-то в мозгах. Он мог бы потерпеть со своими претензиями до начала каникул, оставалось-то всего ничего — но вот одна из новостей промедления не терпела; под эту сурдинку выплеснулось на бумагу и остальное.              «Впредь обойдусь без них — они только мешают. Ты не захочешь, чтобы я стал причиной разочарования, так что простишь меня. Как я уже ранее писал, Ф. заявил, что «имя осталось в прошлом, и не только имя». И с каждым днём я вижу тому всё больше подтверждений».              Слово «разочарование» Малфой подчеркнул дважды. Если быть до конца откровенным с собой, он уже балансировал на грани; и Мерлин бы ещё помог понять, где она в точности пролегала, эта грань. Всё, что ему рассказывал отец о манере поведения Тёмного Лорда, можно было смело выкидывать на помойку. Восставший из мёртвых, — или находящийся в процессе — радикально омолодившийся Тёмный Лорд держал себя совершенно не так, как прежде, и от своих подручных он ожидал чего-то иного. Непонятно — чего. Драко тихонько застонал сквозь зубы, вспомнив унизительную сцену, когда он попытался извиниться за допущенную отцом промашку. Хорошо хоть подол мантии не стал целовать, не успел! На него и так посмотрели, как на убогого — все, включая повелителя, а ведь papa уверял, что коленопреклонённого лобызания ног будет даже маловато. И Драко поверил, проникся, настроился — и что же? Выставил себя дураком!              А хуже всего, что переломить этот предварительный настрой оказалось не так-то просто. Каждый раз, стоило открыть рот в присутствии Тёмного Лорда, на Драко накатывал приступ истерической немоты. Не от восхищения (хотя периодически он честно восхищался), а от парализующего волю страха. Все эти байки, пересказываемые шёпотом, когда в спальне погашен свет, обмолвки и оговорки взрослых, лаконичные строчки из папиных писем — они складывались в живописное полотно, выписанное кровью, и называлась та картина «Страшный Суд». Как результат — Драко неизменно впадал в ступор, путал слова, терялся и забывал, что вообще хотел сказать. Ещё немного, и Тёмный Лорд решит, что Малфои, все до одного, конченые недоумки!              Как бороться с собой, было решительно непонятно, и потому в последнее время Драко старался больше помалкивать — задача трудная, с его живым темпераментом, да и панацеей это не было; немой — не то же самое, что тупой, но всё ещё синоним для «бесполезный». А быть бесполезным он позволить себе не мог.              «Теперь к самому важному. Ф. сегодня продемонстрировал мне особый знак, про который ранее говорил отцу, что успел заслужить его. Ты удивишься, но Ф. может по своему желанию скрывать этот знак. Ошибки нет, я сам наблюдал весь процесс. Доводилось ли вам с отцом хотя бы слышать о чём-то подобном?», — вывел Малфой, вздохнул горше прежнего и подпёр голову рукой.              Заполучить метку на первом курсе — ну до чего же Поттер везучий! Даже завидовать толком не получалось, ибо как надо отличиться, чтобы тебя наградили подобным образом? Впрочем, ответ был ему приблизительно известен — и, если бы не единственная ошибка, на месте Поттера вполне мог бы оказаться он сам (на самом деле — нет, кто бы ему доверил провести ритуал, да и не знала ни единая живая душа, что делать с артефактом, но всё-таки совсем не ревновать не получалось).              Однако дело могло быть вовсе не в приложенных усилиях или отсутствии таковых. Поттер вообще был у повелителя на особом счету. Драко вспомнил первую их встречу в поезде на Хогвартс — и заговорщицки сказанное: «меня воспитал Тёмный Лорд». Примерно в тот момент он и осознал кардинальную перестановку сил — если до того Драко воображал, что окажет покровительство Поттеру, то тут стало ясно — покровительство будет оказано ему самому.              Интуиция не подвела. Поттер каким-то таинственным образом очутился в наследниках Слизерина (что неопровержимо доказывали Тайная Комната и повиновавшийся ему василиск). Вроде бы дело было в считавшейся утраченной кровной линии, через якобы магглорождённую Лили Эванс. Драко, хотя до конца и не понял нюансов, не слишком-то удивился открывшемуся родству — право, глядя на Поттера, чистокровного в нём не опознал бы только слепой.              Кое-что в биографии Поттера не сходилось, но, как Малфой подозревал, тот и близко не рассказывал им всего. Кто-то ещё должен был отметиться в этой истории — между тем днём, когда родители Поттера погибли, и тем, когда он заполучил в свои руки артефакт Тёмного Лорда. Отец об этом предупреждал — где-то был ещё один пожиратель смерти, тщательно скрывавший себя и от союзников, и от врагов. О его личности остальные до сих пор продолжали гадать — на удивление, безрезультатно. Последней теорией papa обещал поделиться лично, не через письмо. И впрямь, доверить почте даже намёк на такой секрет было бы опрометчиво.              Драко помусолил кончик пера. О чём ещё написать?              «Ф. обмолвился, что прибудет с визитом не в одиночку. Рискну предположить, что он притащит с собой грязнокровку. Она у него в фаворе, к тому же ты обещала помочь ей сама-знаешь-с-чем».              Поттер вознамерился нарисовать своей протеже подходящую родословную, но Драко уже не впервые приходило на ум, что тот мог не так-то и ошибаться. Грейнджер была сильной ведьмой — слишком сильной для отребья магии. Нет, в её жилах тоже должна была течь, хотя бы наполовину, чистая кровь. Она могла оказаться обретённой, а могла и просто быть прижитой вне брака — подобных случаев во все времена хватало. Тут вряд ли имелась почва для сомнений, а потому подлог в действительности нельзя было считать таковым. Есть правда буквальная, и правда, что выше правды — истина, затмевающая простой набор фактов, следуя за которыми можно было бы ненароком сбиться с правильного пути.              «Кончаю пока что. Остальное при встрече. Нежно тебя обнимаю,       твой любящий сын,       Драко Малфой.       P.S. Dis bonjour de ma part à papa».              Где-то в темноте, за двумя пологами, Поттер всхрапнул, жалобно пробормотал что-то вроде: «не хочу умирать», и зашуршал простынями. Драко про себя хмыкнул — Салазарову наследнику часто снились кошмары, и тот был горазд поболтать во сне. Благо, хоть приступами лунатизма не страдал — вот было бы весело, ловили бы семь лет подряд всем факультетом. Завтра, наверняка, придётся за ноги из кровати вытаскивать — за особо беспокойными ночами у Поттера неизменно следовал мертвецкий крепкий сон поутру.              Малфой на досуге любил поразмыслить о том, на что должно было походить раннее детство Поттера. Тот провёл его в изоляции, это было видно — пробелы в его знаниях о мире зияли и тут, и там. Прекрасно осведомлённый о предателях крови, он поначалу не возражал против общества рыжего таракана Уизли, а представляясь факультету, сам себя обозвал полукровкой — Драко еле успел поправить его. И таких оговорок хватало, на каждом шагу что-то да прорывалось. Кое-что, слетавшее с его губ, звучало старомодно донельзя, о других вещах он словно и вовсе не слыхал.              В целом, сразу было понятно, что Поттера взрастили точно розу под колпаком. В воображении Малфоя представало затерянное где-нибудь в невероятной глуши поместье, укрытое чарами фиделиуса, не навещаемое никогда и никем. Потрескавшаяся черепица на островерхих крышах, зелёный от патины бронзовый флюгер, узкие окна со ставнями, из которых открывается вид на тянущиеся до горизонта вересковые пустоши. Кованые ворота, запущенный сад, обомшелые камни, ветер, свищущий в скрытых настенными гобеленами щелях. Обеденный зал, где в пору на метле летать, свечи в тяжёлых канделябрах, похожий на сушёный гриб домовый эльф, извилистые узкие коридоры, мрачные статуи в нишах. И посреди всего этого — одинокий мальчик, зарывшийся в книги. Сказочный замок, и обитающий в нём очарованный принц.              Вот это, в отличие от метки, уже поддавалось осмыслению, этому можно было завидовать — и Драко отчаянно завидовал. Как славно, должно быть, расти, будто сорняк у Лонгботтомов на огородах — привольно и не тревожимым никем! Сообщество чистокровных походило на большую деревню — не так уж много было их, древних и благородных, и все они знали друг друга наперечёт, и ведали друг о друге абсолютно всё. Едва появившись на свет, младенец сразу оказывался отягощён солидной историей рода — ему, несмышлёнышу, готовы были припомнить и доблести, и грехи прародителей на столетия назад. И этот проклятущий хвост (то есть, конечно же, не хвост, а шлейф) длиной с Северн, тяжёлый и неуклюжий, мотался сзади и откровенно путался в ногах.              Каждый знал, чей дедушка, будучи первокурсником, взорвал навозную бомбу в собственном кармане, чья бабушка на спор целовалась с однокурсницей на выпускном, и чей двоюродный дядюшка на свадьбе крестника с перепою нагишом плескался в фонтане. Безумие Блэков, тупость Гойлов, уродство Флинтов — к любому роду цеплялся ярлык, и попробуй-ка ты избавься от него. Драко рос в мире тысячу раз пересказанных историй, давно известных сюжетов и всем набивших оскомину персонажей — в мире, где не было места ничему новому, где следовало выверять всякий свой шаг. Ибо любой faux pas грозил превратиться в такую же нравоучительную повесть, коей будут надоедать однажды чужим внукам. Липкая паутина, переплетение кровных линий, тесная сеть свойства и родства — одним словом, Великое Болото. И Поттер был настоящим везунчиком, коль уж ему выпало провести зарю своей жизни не в самой его сердцевине, а на дальнем, никому не ведомом, берегу.              Везунчик, меж тем, снова простонал что-то невнятное и закопошился; древнее ложе, на котором, небось, ещё сам Тёмный Лорд ночевал, ответило скрипом, точно лодка, угодившая в шторм. Малфой не спеша отложил служивший ему планшетом для письма учебник, свернул оконченное послание, прибрал в тумбочку чернильницу и перо. Затем подманил к себе люмос и, преисполненный мрачной решимости, влез под полог чужой кровати.              — М-м, — страдальчески изрёк Поттер, взбрыкнул ногами и вдруг разродился длинной, на диво отчётливой фразой — но то, к сожалению, был парселтанг, а потому оставалось лишь догадываться о её значении.              — Да угомонись ты, малахольный, — шёпотом напустился на него Драко, распутывая клубок из Поттера, одеяла и змеи. — Не умер ты, и не умрёшь, всё с тобой в порядке, честное слово. Давай уже, баю-бай.              Укрытый заново и поглаженный по голове герой Магической Британии всхлипнул напоследок и, наконец, задышал ровнее. Наг, извиваясь, уполз ему за пазуху. В дортуаре первого курса воцарилась долгожданная тишина.       

***

             «Каждый здесь присутствующий пробовал связаться с повелителем хотя бы раз», — ляпнул Барнард Селвин, братец ставшего в этом году префектом пятикурсника Эдгара. Старший из ныне здравствующих Селвинов догадливостью отнюдь не блистал, не то облёк бы выдвинутый тезис в форму вопроса, отвечая на который, пришлось бы чистосердечно покаяться — не каждый, во всяком случае, он, Северус Снейп, к Тёмному Лорду не взывал. И более того — не собирался делать этого и впредь, до тех пор, пока к иному не вынудили бы обстоятельства. Но случившееся этим вечером разметало выстраданную уверенность, как буря размётывает горсть песка.              Отсвет горящего камина раскрашивал маленькую гостиную в дивно соответствующие настрою кровавые оттенки, от багрово-чёрного венозного до артериально-алого. Свечи, за поздним часом, погасли, и следовало бы давно отправиться в постель. Но заснуть сейчас помогла бы разве что околосмертельная доза «сна-без-сновидений». Снейп знал два способа совладать с душевной смутой — варка зелий и алкоголь; на сей раз он предпочёл второй — и, судя по всему, с выбором не угадал. Сегодня ночью «Старый Огденский» пился легче воды, но опьянения, увы, приносил немногим более неё. Северуса одолевали воспоминания — целая лавина, грязевой сель воспоминаний. Он угрюмо глядел в дотлевающий огонь.              Где было начало у всего этого — не в глобальном смысле, а сугубо личное, его персональное начало? Как стал он тем, кого презирал всем сердцем — школьным хулиганом, как получилось, что он, друг магглорождённой ведьмы, бросил ей в лицо слова, оскорбляющие её кровь? «Я защищался», — вот и весь ответ. Кто мог заранее сказать, насколько далеко однажды заведёт его стремление к самозащите? Он знал, он видел, что ступил на шаткий подвесной мост, уходящий в темноту — и всё-таки продолжил путь, и в результате очутился здесь. В этой точке пространства и времени, полной тяжёлых дум и сожалений о былом и несбывшемся.              Как же звали того парня? Какая-то литературная у него фамилия была — не то Уинкл, не то Джингл; и это их тогда безумно насмешило. Казалось бы, таким вещам следовало накрепко вреза́ться в память, впиваться, будто раскалённая стыдом игла (уж первую-то свою жертву совсем некрасиво позабыть), а вот, поди ж ты, как отрезало. Шестой-седьмой курс, гриффиндорец, высокий, что твоя каланча. И темнокожий — это всё, что Северус мог теперь о нём сказать. Точно и не было у него ни лица, ни имени.              Они возвращались с летних каникул между четвёртым и пятым курсом. Экзамены, конечно, маячили впереди, но те полгода, остававшиеся до них, им представлялись целой вечностью, и Лили от него покуда ещё не отвернулась (пускай за минувшие десять недель они с подругой ухитрились поцапаться ровно десять раз; и это было бы просто смехотворно, когда бы не было полностью ужасно). В целом, мир выглядел чуточку менее гнусным местом, чем обычно, и вот тогда Мальсибер предложил:       — Айда размяться, что ли!              На кодовом языке, имевшем хождение в их среде, сия фраза означала: «мне скучно, я хочу над кем-нибудь поизмываться». И Северус пошёл, смутно надеясь, что им попадётся Джеймс; и чтобы тот ещё был в одиночестве, без своей всегдашней своры. А их-то, наоборот, было четверо — ещё Эйвери и Розье за компанию увязались. Но Джеймс к ним в лапы не спешил — ну не совсем же он клинический был идиот; зато в поездном тамбуре дымил папироской этот дылда чернорожий.              Розье тотчас же громко объявил, что курево воняет, Мальсибер возразил — дескать, воняет маггл. А Эйвери сказал:       — Втащи-ка ему, Сев.              И Северус именно так и сделал.       Он и тогда уже был хорош в боевой магии, мощнее многих, и почти всех быстрей, а этот придурок даже палочку не вынул. Стоял там, как баран на убой, да глазами лупал.              Самое поганое, что Снейп совершенно ничего не почувствовал — ни в этот раз, ни в какой-либо из последовавших за тем. Вокруг него все наслаждались своими выходками, а у него самым сильным переживанием оставалась скука. Жалость, раскаяние, элементарная брезгливость — их не было и следа. Он говорил нужные слова, улыбался через силу, — не оттого, что ему казалось противным улыбаться именно этим людям, а оттого, что тяготился любыми улыбками в целом — и через силу же участвовал в досужих разговорах. Обычно он при этом прокручивал в голове нюансы алхимических реакций или вызвавших в нём любопытство экспериментальных рецептур. Когда же всё заканчивалось — тщательно вытирал руки платком, терпел хлопки по плечу, бездумно упражнялся в сарказме. Его ценили — вначале его зелья, потом и его твёрдую руку и отравленный язык (последний развлекал многих из его новоявленных «друзей»).              Ко дню, когда пьяный до разноцветных пикси Уилкис проболтался, что Лорд присматривается к нему, Северус уже вляпался в дела их «маленького дружеского кружка» по самую макушку. Его будто уносило отбойное течение — вокруг смыкалась глубокая, тёмная, стремительно прибывающая вода. А Лили была привязью, швартовочным канатом — её узкая, хрупкая ладонь держала его крепко, не отпускала целых пять лет.       А затем разжалась. Что значило это маленькое детское предательство в сравнении с его собственным, взрослым и большим! Но в тот момент его сжигало бешенство и желание причинить ответную боль. Оттолкнуть, заставить отшатнуться. И это получилось так легко именно потому, что напряжение исподволь копилось уже давно, и, стоило явиться поводу, прорвалось взрывом, запеклось кровавой раной. Отрезвление пришло быстро, но, как он ни пытался, ничего из сделанного и сказанного уже нельзя было взять назад или отменить. И новая обида, горше прежней, заключалась в том, что Лили, в отличие от него, мириться даже и не пыталась. Напротив, она словно бы вздохнула с облегчением, как путник, сбрасывающий с плеч тяжкий, надоевший груз — освобождённо выпорхнула из рук, умчалась рыжим листиком, танцующим на ветру. Прочь от него, навстречу Джеймсу, навстречу всему, что случилось с ней после.              Он так и не простил её за то, что она его не простила.              Их многолетняя дружба, хрупкая, как перекалённое стекло, разбилась вдребезги. И Северус пошёл ко дну. Там, где маячила прежде перед внутренним взором табличка «Что скажет Лили?», не осталось более ничего. Он погрузился в исследования — не в учёбу, поскольку Слизнорт, как и раньше, не благоволил ему, а именно в собственные опыты, мало связанные с программой. Лето семьдесят седьмого промелькнуло как один долгий, знойный, пыльный день. Потом был выпускной год и экзамены, похожие на затяжную лихорадку. Он получил метку, Лили вышла замуж и, если открыть одобренный Министерством учебник, то можно прочитать, что к этому моменту полным ходом шла война («первая магическая», ну что за прелесть — «первая», не «вторая», будто Гриндельвальда никогда не существовало в природе). Но шла она где-то далеко, в каком-то ином мире — а может быть, и вовсе не было её?              Трудно считать войной разрозненные акции, точечные уколы, преследовавшие, каждый, отдельную маленькую цель — будь то возмездие, угроза непокорным или наказание виноватых. Случались и эксцессы, но на первых порах Лорд осаживал их железною рукой — особенно часто от него выхватывали двое самых отпетых, то есть Барти-младший и Беллатриса, которую уже тогда за глаза дразнили «bad, mad and dangerous to know».              И Северус не сумел бы назвать дня или часа, или какого-то определённого события, когда всё покатилось по наклонной плоскости; переменилась, медленно, по капле, сама атмосфера, общее настроение, царившее в их рядах. И эту перемену, в сущности, можно было уместить в три слова: больше, жёстче, чаще.              Больше безнаказанности — она пьянила, как огневиски, её смаковали, как изысканное вино. Больше успехов, что окрыляли, и чудилось — в принципе не существует силы, способной противостоять им (в сущности, ведь так оно и было). Больше случайных жертв — внимание на них перестали обращать давным-давно — и больше жертв преднамеренных, не только магглов, но и полукровок, и чистокровных. Счёт шёл на десятки, пока кто-то ещё брал на себя труд считать.              Жёстче акции — они уже не планировались месяцами, нет, они шли сплошной чередой, из раза в раз причудливее и безумнее. Жёстче наказания для верных псов — их Лорд и прежде склонен был воспитывать подручных скорее кулаком, чем словом, но постепенно боль сама стала частью речи, единственным доступным и понятным всем им языком. И примитивность этого наречия была страшнее его бесчеловечности.              Чаще — пытки без причины, для удовольствия, или просто потому, что кто-то под руку не вовремя попался. Чаще — расправы без указания сверху, от скуки или чтобы пригасить проснувшуюся жажду крови. Всё чаще и чаще — потеря контроля и самоконтроля, покуда любой контроль, кроме «империуса», и вовсе не обернулся иллюзией. А чаще всего — было наплевать, кого, зачем, за что. Лишь бы — не тебя.              И где-то в угаре этих напитанных кровью и болью дней, как раз перед тем, как они впервые услышали об Ордене Феникса, тёмная метка преобразилась. Отныне они потеряли возможность утаивать её от чужих глаз, утаивать и самих себя вместе с ней.       Но им ведь было и не нужно, им и не хотелось прятаться. Скрытность осталась в прошлом. Маски и капюшоны, безликость, неузнаваемость — всё это для рейдов, и только, чтоб разбегающимся без оглядки жертвам было ещё страшней. А в повседневной жизни редко кто отказывал себе в удовольствии ходить с закатанными рукавами. Метки боялись до слёз, до инфарктов, до утраты рассудка, совести и контроля над мочевым пузырём.              Метка служила им стягом, знаменем скорой победы, штандартом власти. Выставленная напоказ, она была пропуском, вызовом, удостоверением и клеймом. Месяца не прошло, а стало казаться диким, что некогда её наличие предпочитали не афишировать. Столько всего накрутилось вокруг небольшого рисунка под кожей — верность, предательство, разочарование, страх за свою жизнь.              Стыд, в случае Северуса. Он и привык, он уже и не мыслил себя иначе. Прикосновение чужой магии — сейчас, после всех этих лет — потрясло его.              Точно он провалился в прошлое, точно проснулся от затянувшегося кошмара. Выздоровел от болезни, вышел из душной комнаты и глотнул допьяна чистый морозный ветер. Как и не было ничего. Словно бы всё вернулось к истокам, к началу; тонкая нить, натянувшаяся тетивой, вибрировала, пела его душе. «Всё хорошо, — шептала она без слов, — я с тобой, я вернулся, я здесь, я тебя не покину». Лорд ничего не сказал им, но этого и не требовалось; они все почувствовали его. Поняли, что он их слышит — слышал всё это время, скорее всего, все шесть месяцев, растянувшихся в агонию затаённого ужаса и надежды. Но даже и это отныне не имело никакого значения. Северус залпом допил всё, что оставалось в бокале. Бутылка была пуста.              С чисто практической точки зрения возможность сокрытия метки имела немного ценности. Разве что новеньким пригодится, ну так для этого новеньких следовало ещё посвятить в их ряды. Но, кроме практического, существовал и иной аспект, и вот его-то воздействие не годилось недооценивать. Снейп сгорбился в кресле, пряча лицо в ладонях. Ему припомнился давний сон.              Будто бы теперь уже мёртвый Квиринус Квиррелл строго спрашивает его: «кому принадлежит ваша верность, Северус?» Верность абстрактным идеям была не для Снейпа. Всю свою жизнь в этом плане он предпочитал конкретных людей.       

***

             Дверь, вопреки заверениям Гарри, всё же оказалась запертой. Впрочем, вполне вероятно, что на языке высокомерия, которым изъяснялись чистокровные, «не заперта» обозначало лишь отсутствие блокирующей вход магии — простой засов никто и не рассматривал в качестве помехи. Она повела палочкой, накладывая чары взлома, дождалась еле слышного щелчка и дёрнула за ручку, просачиваясь в щель между приоткрывшейся створкой и косяком. Остановилась, чутко прислушиваясь — но всё было тихо. Гермиона огляделась.              Маленькая, лишённая окон комнатка прямо над кабинетом директора, представшая её глазам, имела крайне лаконичный интерьер. Посреди помещения, словно Евангелие на аналое, на укрытом длинной бархатной скатертью столе возлежала Книга. А больше тут и не было ничего, кроме подсвечников на стенах — не считать же деталью обстановки паутину в углу потолка, пыльную и явно заброшенную своим владельцем.              Гермиона завозилась под мантией-невидимкой, выуживая из кармана блокнот и карандаш. Было неудобно жонглировать ими, не выпуская волшебной палочки, да ещё так, чтобы ничего не торчало из-под мантии наружу; но в конце концов она справилась. Равно готовая записывать и запоминать наизусть, она коснулась обложки — магией, не руками, как и было заранее оговорено. Вновь тревожно вскинула голову — нет, никого и ничего. Что ж, тем лучше.              Книга открывалась записями за тысяча девятисотый — тысяча девятьсот первый учебный год. Любопытно. Означало ли это, что где-то существуют ещё несколько томов, или Книга автоматически обновлялась, когда чистые листы заканчивались? Быстрый взгляд на последние страницы дал понять — наиболее вероятно, что первая гипотеза верна. Впрочем, хотя этот факт и представлялся занятным, в первую очередь её интересовало иное. Гермиона вернулась к началу и принялась за поиски.              Вот что действительно не могло не радовать, так это то, что записи от копирования никак не были защищены. Они с Гарри этого опасались не на шутку, и просто отлично, что понапрасну. Не то чтобы Гермиона жаловалась на память, но всё же довольно трудно придумывать мнемоники к именам. А ещё неактуальные строчки могли просто исчезать, стираться без следа — но и этот страх, к счастью, оказался беспочвенным. Перечёркнутое «Виккерс, Роселин» поджидало Гермиону, стоило лишь ей перевернуть первый из множества листов. Зажав волшебную палочку в зубах, она деловито застрочила в своём блокноте.              Так называемые взрослые прибегали к услугам платных специалистов только тогда, когда им уже сам Годрик бессилен был помочь (в иных случаях, не прибегали и после того, предпочитая смерть позору). Но Гарри их дурному примеру не собирался следовать, что было просто отлично; трудно и вообразить, каково бы им двоим пришлось, вздумай они сами разыскивать информацию о судьбах всех этих людей. Нет, частное сыскное агентство справится с такой работой и лучше, и куда быстрее. Но и профессионалам чересчур легко не будет — здесь ведь даже дат рождения не было! Их, разумеется, можно прикинуть с точностью до года, да и адреса должны были помочь — но всё же задача явно не из тривиальных.              И кстати об адресах — у Гермионы мурашки по спине пробегали от некоторых из них.              «Школа мисс Минчин для благородных девиц, Блумсбери-стрит, 14, Кэмден, Лондон. Чердак, направо от входа».              «Гостиница «Край Света», Скиптон-роуд, Харрогейт, Северный Йоркшир. Подвал для угля».              «Ислингтон-сквер, 3, Солфорд, Ланкашир. Собачья будка».              Нет, Гермиона не была ни глупой, ни наивной. Подобной картины, в целом, следовало ожидать. Тяжёлое положение рабочего класса, особенно в начале века, никогда не являлось для неё тайной. И вместе с тем — ведь речь шла об одарённых детях, о детях вроде неё самой. И это было… самую малость чересчур; одно дело — абстрактные сведения из книг, и совершенно другое — вот эти конкретные, очень вещественные имена. За каждым из них стояла чья-то судьба, чья-то жизнь — и что за жизнь должна была вести, к примеру, «Джоффрис, Ребекка» в месте под названием «судомойня»?              Но даже если оставить в стороне совсем уж доисторические времена, приоткрывавшаяся картина всё равно оставалась неприглядной. Редкий год обходился без вымаранных строк. Спустя час Гермиона добралась уже до середины шестидесятых, и общая тенденция сделалась окончательно ясна. Допустим, определённая доля перечёркнутых имён принадлежала детям, покинувшим Магическую Британию или переведённым в другие школы («Дане-Фовель, Ирэн Жозефин» и «О’Коннелл, Патрик» почти наверняка принадлежали к таковым). Что же произошло с остальными?              «Я бы хотел ошибиться, — сказал Гарри. — Докажи мне, что я неправ». Но он, похоже, вовсе не ошибся, какими бы дикими не выглядели его предположения поначалу.              Однако работу следовало закончить, и как можно скорее. Гермиона размяла пальцы и сызнова взялась за волшебную палочку. Потом — за карандаш. И опять, и ещё раз.              За праздничным столом она в тот вечер не просидела и получаса. Выждала благоприятный момент, заранее приготовилась к возможным вопросам («живот заболел» — расплывчатая формулировка, позволявшая отлучиться весьма надолго). Но, предсказуемо, никто не обратил на её уход внимания; никто и головы не повернул, за исключением бдительного в силу занимаемой должности Перси — но тот сидел далеко и только проводил её пристальным взглядом. Сосед по столу слева — Рон — продолжил самозабвенно набивать защёчные пространства едой (всё-таки, Гарри и Драко совершенно ужасно на неё влияли — Гермионе уже не в первый раз приходило на ум сравнение с хомяком, и тянуло ехидно уточнить: «тебя что, дома совсем не кормят?»). Соседа справа не было — место Гермионы находилось с краю; так повелось ещё с Распределения, и это устраивало её вполне (она не была большим фанатом застольных бесед, поскольку вечно не могла придумать подходящей темы). Сидевшие напротив Лаванда и Парвати казались полностью поглощёнными друг другом (как и в девяноста процентах любых других ситуаций, причём их безостановочная болтовня тянула на настоящее психотронное оружие). Вот так и получилось, что, кроме префекта, никто и не заметил, как Гермиона потихоньку ушла. Но это ещё не значило, что её не хватятся позже; и уж точно ей следовало явиться в дортуар до отбоя.              Ещё без малого сорок минут потребовалось, чтобы добраться до текущего, девяносто первого — девяносто второго учебного года. Полюбовавшись на собственную запись, — «Грейнджер, Гермиона. Крайстчёрч Хилл, 35, Хэмпстед, Лондон. Маленькая спальня на втором этаже» — она скользнула взглядом по строчкам, ища зачёркнутые, и втайне порадовалась, когда не нашла их. Но тут глаз зацепился за знакомое имя, она вчиталась — и обомлела. Это не укладывалось в голове, этого быть в принципе не могло — а, между тем, оно было, прямо здесь, перед ней.              Недоверие, негодование, обида на обман — все эти чувства огненным штормом пронеслись внутри неё, оставив за собой осознание, напоминающее по вкусу пепел. Следовало сразу догадаться, что кто-то вроде Гарри не станет радеть о чужом благополучии из чистого альтруизма. И вообще не станет, если это не затрагивает напрямую его собственных интересов.              О, теперь всё обретало смысл — и речи о «парадоксе выжившего», и независимое расследование, и даже спасение её жизни (она-то по глупости решила, что то было лишь счастливое для неё совпадение; но нет, если бы тролля не случилось, его пришлось бы изобрести — Гарри требовалась карманная магглорождённая, и выбор тут был невелик: она, да Джастин Финч-Флетчли, вот, собственно, и всё). Пред внутренним взором Гермионы развернулась вся схема — долгоиграющий план, в коем ей отводилась роль инструмента в руках Мальчика-который-всё-таки-дожил-до-Хогвартса.              И Гермиона поняла, что не возражает. Какими бы ужасными не были обстоятельства, заставившие Гарри двинуться к своей цели — это была достойная, хорошая цель. А кроме того, в отличие от семейного проклятия Малфоев, тайна Гарри Поттера, похоже, была известна удивительно узкому кругу лиц. Для шантажа она вполне подходила.              Да, дружба со слизеринцами определённо оказывала на Гермиону самое дурное влияние. Она мрачно и предвкушающе улыбнулась, аккуратно закрыла Книгу Хогвартса и, крадучись, вышла за дверь.       

***

             Праздничный ужин Гарри дался с трудом. Он вертелся, как на иголках. Впрочем, не он один — старшие курсы только и ждали, когда же начнётся йольский бал. Многие пятикурсники и пятикурсницы оглашали на этом мероприятии свои помолвки, что заставляло их волноваться втрое сильнее. Джемма была из таких, и Гарри впервые видел префекта пятого курса в растрёпанных чувствах; она то теребила рукава нарядной мантии с серебряной оторочкой, то крутила на безымянном пальце новенькое кольцо.              В чём-то Гарри мог понять Гермиону, обозвавшую порядки волшебного мира «пережитками феодализма». Странно было и думать, что спутника жизни можно выбрать в пятнадцать лет. Некоторые, правда, откладывали эту задачу аж на год или два, но к седьмому курсу помолвка настигала и самых нерасторопных. Ранние браки и у полукровок не были редкостью. Гарри пока не понимал, чем объясняется этот факт.              С равным успехом это могло быть окостеневшей в веках традицией, попыткой поднять рождаемость или диктатом примитивного полового инстинкта. Всем этим вместе, возможно. Гарри вяло поковырялся в тарелке и отпил из кубка глоток пряного пунша. Стол, как всегда, ломился от угощений, но всё внутри него жаждало действий и информации, а не еды.              Первым, что Гарри заметил, покинув Большой зал после томительного застолья, была нарисованная мелом на каменном полу разлапистая снежинка. Он с облегчением выдохнул — условный знак был на месте, значит — миссия успешно завершена. Список — у Гермионы, и она теперь в курсе, что он воспитывался у магглов. Гарри отчаянно не хотелось срывать покров со своей тайны, но он понимал, что не выйдет вечно о ней молчать. Ну, а коль скоро шило должно было вылезти из мешка, следовало воспользоваться этим по максимуму. И в результате они с Томом встроили это в План.              Вытрясти из Гермионы требуемые эмоции не составляло труда. Собственно, в отношении Тома всё уже получилось — жалостливую, в духе святочных рассказов, повесть о бедном сиротке она заглотила вместе с крючком. Выслушает теперь вторую такую, о Гарри — проникнется сочувствием и к нему. Дальше останется только задать ей верное направление, навести на цель, убрать руки и отойти в тень.              С гордой добытчицей они пересеклись только в поезде — раньше этого встретиться не получилось бы. Утром субботы все факультеты объяла деятельная суета.              Хлопали дверцы шкафов и крышки сундуков, порхали по спальням шарфы и мантии, перекладывались из стопки в стопку конспекты и книги, бегали, путаясь под ногами, низлы, ухали совы и гомонили радостно-возбуждённые детские голоса. Хогвартс готовился к отбытию учеников на каникулы. В школе оставались лишь те, кто готовился к сдаче экзаменов, да отдельные неудачники, вроде младшего из семейства Уизли. Чем он там прогневил родителей, было неясно; Драко выдвинул версию, что те хотят сэкономить — слишком уж им накладно его кормить (зная рыжего Хомяка, в это верилось). Перси остался тоже, но в этом, как раз, не было ничего удивительного — тот даже за едой не выпускал из рук учебника: в этом году ему предстояли O.W.L.              Сплетни о том, кто уезжает, а кто остаётся, традиционно приправили завтрак — последний перед отъездом приём пищи в стенах Хогвартса. Из первокурсников дома Слизерин один лишь Забини не собирался на поезд — его международным порт-ключом забирала мать. Вытерпев эмоциональное прощание от Блейза, они вшестером потащились к подземной пристани. Гарри не находил себе места, переживая о Сундуке. Дневник Тома, охраняемый Нагом, лежал внутри.              Наг на увеличение при помощи магии своих габаритов отреагировал с неожиданным воодушевлением — Гарри пришлось пообещать ему по приезду целого кролика (и он намеревался сдержать слово — не хватало только, чтоб тот попытался слопать Кричера или Хоул).              Ещё Гарри всё время иррационально тянуло потрогать предплечье, хотя метка на ощупь совсем не чувствовалась. Да и смотрелось бы это очень странно и подозрительно, так что он сдерживал себя.              Круглые лодочки вновь приняли пассажиров на борт и, как и прежде, под предводительством Хагрида, маленькая флотилия потянулась через подземный тоннель и расселины скал в сторону открытой воды. Чёрное озеро встретило их неласково — мелкая зыбь качала ледяное крошево, а сверху сыпалась помесь дождя и снега («сыпалась», впрочем, было не вполне подходящим словом, следовало бы сказать — «лилась»). Гарри как никогда радовался согревающим чарам, наложенным ещё в ателье на все его зимние мантии. Драко, выглядывая из глубины капюшона, точно хорёк из норы, фыркнул:       — Мерзость, а не погода! — и натянул шарф по самый нос.              — Ты же потомок викингов, — поддел его Винс. Плотная фигура, облепленная сверху белой крупой, делала его похожим на скульптуру, грубо изваянную из сахара. Гойл походил на него будто брат-близнец, разве что снеговика напоминал даже больше, поскольку сидел, совершенно не двигаясь, и молчал.              — Норманнов, а не викингов, неуч, — не остался в долгу Малфой. — И они ходили в набеги исключительно летом именно из-за подобного безобразия!              Так, под шутливое переругивание, они плыли сквозь мутную белёсую пелену, скрывавшую очертания бе́рега, пока из неё им навстречу не выступил вдруг пустынный обледеневший пирс.              Станция «Хогсмид» при свете дня выглядела совсем маленькой и какой-то полузаброшенной. Вывеску по краям тронула ржавчина, ведущая на перрон деревянная лесенка покосилась, краска облезла с перил. Гарри припомнилось, как он, озираясь по сторонам, сошёл с поезда не таким уж далёким сентябрьским вечером (даже не верилось, что всего-то неполных четыре месяца минуло с тех пор). Груда ученических сундуков, похожая на заснеженный зиккурат, занимала добрую четверть платформы. У её подножия мёрз, уныло свесив длинные мягкие уши, домовый эльф.              Но Гарри услуги домовика не требовались — Сундук нарезал круги поблизости и сам подбежал, чуя приближение хозяина, только что хвостом, за отсутствием такового, не повилял. Гарри хлопнул Малфоя по плечу:       — Пойду, займу нам купе.              И, оставив Драко с его подпевалами разбираться с багажом, он направился к старомодному поезду, разводившему пары на кончавшихся тупиком путях.              С дневником всё было в порядке. С Нагом тоже, если не считать его паршивого настроения. Гарри ждал, что Том появится, как только они переплывут озеро, но этого не произошло. Зато появилась Грейнджер. Она ввалилась в купе без стука, задвинула створку двери и состроила грозную физиономию.              — Чулан под лестницей, — молвила она, не тратя времени на банальности вроде приветствия. — Объясниться не хочешь? — она свела брови к переносице и обвинительно ткнула его указательным пальцем в грудь.              — Поклянись никому не рассказывать без моего согласия, — Гарри принял вид кающегося злодея, чьи козни раскрыты добродетельной героиней. Внутри себя он гнуснейшим образом хохотал.              Скороговоркой, глотая окончания слов, Гермиона поклялась своей жизнью и магией.              — Меня спихнули к дальней родне. Они — магглы, и самые отвратительные, каких ты только можешь вообразить, — ввиду дефицита времени, Гарри был лаконичен до крайности. — Тёмный Лорд вытащил меня оттуда, и за одно это я ему буду благодарен до конца своих дней. Отпусти дверь, Миона, там, по-моему, уже кто-то ломится. Поговорим на каникулах. Ты же приедешь меня навестить хоть разок?              — А можно? — изумилась Грейнджер так искренне, что Гарри уставился на неё, чувствуя ответное смущение.              — Тебе не разрешат, что ли? — переспросил он.              — Я думала, тебе не разрешат! — нервно пригладила свои кудри она.              — Мне? — поразился Гарри. — Кто?              — Действительно, мой лорд, — с сарказмом пробормотала девочка.              В итоге, дружественный визит назначили на четверг. Драко, скучавший под дверью, зашёл, держа руки в карманах и гордо вскинув белобрысую голову. Винс и Грег пыхтели сзади, левитируя вдвоём три сундука.              — Секретничаете? — недовольно пропел Малфой. Гарри невозмутимо поправил очки.              — Подслушиваешь?              — Хорошенького ты обо мне мнения, — демонстративно оскорбился тот.              — Я заглушающее наложила, — скромным тоном отличницы вставила Гермиона. Драко передёрнул плечами и закатил глаза.              — И тебе большое спасибо. Приятно знать, что вы ни капельки не сомневаетесь во мне!              Крэбб тоненько захихикал себе под нос, Гойл молча пихнул его в бок кулаком. Грейнджер покосилась на них и внезапно сделала шаг вперёд в тесном пространстве купе.              — Гарри, — услышал он возле самого уха, и лёгкое щекочущее облако вьющихся волос заслонило от него лица попутчиков, — береги себя, ладно?              И она отступила, и твёрдая, тёплая хватка её маленьких рук превратилось в воспоминание. Гарри моргнул.              — Надо идти, а то все нормальные места разберут. Не хочу ехать с Лавандой, — как ни в чём не бывало изрекла юная ведьма. — Пока, Малфой.              — Женщины, — тоном искушённого жизнью повесы прокомментировал её уход Драко. — По-моему, ты ей нравишься.              — Нет, что ты, она на тебя запала, — рассеянно отозвался Гарри, украдкой поглаживая предплечье. Его мысли в эту минуту целиком занимал Том.              Винс пискнул, Грег выдал звук, напоминающий о низле, подавившемся комком шерсти, а Драко разинул рот самым плебейским образом.              — Что, прости? — недоверчиво уточнил он.              — Что — что?              Паровоз вдруг издал оглушительный гудок. Громыхнули вагонные сцепки, состав дёрнулся. Медленно поехала вбок картинка за окном — «Хогвартс-Экспресс», плавно набирая скорость, покатился по рельсам сквозь усиливающийся мокрый снег.