Сказки пустыни

***

      Эпистат записывает её в шлюхи до несправедливого быстро. Но лучше в них, чем в шезму: за торговлю телом хотя бы не казнят. Должно быть, именно поэтому Эва в этот раз отбивается словами слабо, будто и не она оправдываться привыкла с детских лет. Пронырливо искать пути отступления, а если не получится — зубы скалить.Ей в этом равных нет: в пору мастерству обучать маленьких шезму, если повезёт самой стать достаточно взрослой.       И в этот раз она ограничивается взглядом острым, как бритва. У Эвы так выражается искренность: смотрит на охотника, как на врага, уже заранее. Это из-за него, явившегося в город, её славный план нести свою голову на плечах лет хотя бы до тридцати теперь под острой, тяжелой угрозой. Сколько там весит меч, которым он снёс бы ей голову? План сужается, меняется на ходу: сейчас вырваться хотя бы из темноты переулка, выскользнуть из охотничьих сетей.       Кобра замирает, держа голову высоко над землёй, защищаться готовится. Самой неведомо как, но за жизнь свою бы она поборолась, успела бы нанести смертельную рану хоть бы одному, прежде чем её саму удавят. Но верховный охотник останавливается.       Её страх Амена не будоражит и взглядом насмотренным он касается её без всякого. Будто и не человек перед ним, а продолжение стены. Охотник таких безымянных девчонок повидал за годы службы немало на улицах Египта. Перепуганных до смерти и скрывающих это с отчаянием. Только бы не растерзали. Неизменно сменяющих друг друга, неизменно обреченных. Улиц Мемфиса не хватило бы, чтоб выставить их всех по над стенами домов — выставленных на продажу юных тел. С этим вот взглядом затравленным, как смотрят обиженные дети с разбитыми коленями. Потом под хлёсткими ударами останется только уродливая пустота—она прокрадётся в глазницы, растянется на губах плутливой улыбкой. Так щерят зубы мертвецы. И Амену почему-то перед ними всеми стыдно.       Может потому он заговаривает с ней без презрения. Длань фараона взглядом из под золота смотрит без грязи. Без этой удушливой, омерзительной похоти. Не на неё он охоту ведёт. И до её оправданий ему дела нет.       Эпистат еще не знает, что впервые чутьё и опыт его подводят. Не знает, что кончилась под его ногами каменистая дорога и вышел он на зыбкие пески.       Девчонка не соврала, что учится.       Не ошибся и он: услуги она и правда предлагает, пусть и совсем другие.

***

      Эва торопливо царапает на папирусе за словами эпистата и не поспевает. Она могла бы заставить мертвеца поведать ей все секреты, но подчинить кривые линии чернил не в её силах. Охотник на это вздыхает тяжело и пораженно следит за ошибками в ее письме. Его за глупца держат?...       —Ты даже в писари не годишься,— приговаривает мужчина, не желая скрыть подозрения. Высматривая в ней страх. А неферут на это лишь краснеет, то ли от стыда, то ли от злости.       –Сам ведь за собой потащил. Я только начала свое обучение,—тянет она и смотрит открыто, ресницами играя. Осмелела или одурела в край и не напоминает больше ту тень испуганную из переулка. Будто и не было её никогда. Очередной мираж?       Эта Эва играет с ним с дерзостью кошки, глядя в упор глазами, что в лучах солнца—мёд. Улыбается игриво, когда видит его таким. Не злым, а впервые за долгое время растерянным. Держится на расстоянии вытянутой руки и двигается с грацией танцовщицы. Дурачит его и не скрывает.       За эту дерзость он мог бы ее языка лишить. И был бы прав. Но все, что он делает, так это рвано выдыхает с раздражением и отступает от нее на шаг, призывая к порядку. Эпистат в эти её игры не верит, конечно, но отчего-то прерывать их не намерен. Только говорить стал медленнее и следить искоса за тем, как хмурит она брови в попытках отыскать в памяти нужный иероглиф.

***

      Она приходит к его дверям по приказу и прячет страх поглубже, обдумывая тщательно, где ошибку совершила. Что именно он узнал? Где проходили хрупкие границы его всезнания и как работало его хваленое на весь Египет чутье? Эва вдруг отчётливо почувствовала себя погрязшей в зыбучих, раскаленных песках Как сдавливают они её грудь и затягивают всё глубже, да так, что не хватало воздуха от этого ужаса. Ещё и Реммао сверху допекает, будто ей своих проблем не хватает.       Эва проникает к его жилищу, прикрывая за собой тихо дверь, и взгляд стыдливой воровки быстро касается окна, через которое пару ночей назад она сюда залезала. В горле мигом пересохло. От её непокорства ничего не остается.       Амен произведенным эффектом более чем доволен. Сам себя убеждает, что она не та девчонка, напуганная им, а щенок, воспитываемый черномагом. Даст ей окрепнуть, и не далек будет тот момент, когда она ему в глотку вцепиться. Но отчего так первая их встреча в голове засела? Взгляд тот обиженный… Эпистат противоречивостей не любит. Он удовольствие получает от погони, азарта охоты, от того, как зверь в панике мечется. Как ищет пути назад и не находит. Это было куда слаще пыток и демонстративных казней, но и охота без этого смысла не имела. Амен привык уже все дела доводить до конца самостоятельно, и за щенков Реммао взялся именно он и останавливаться не собирался. Отчего тошно тогда так? Почему понять не может, где настоящая она, а где играется?       Он отвлекается от масел с едва слышным недовольством и к гостье поворачивается лицом к лицу. Грудь её вздымается слишком часто, поверхностно. Излишне громко в тишине комнаты. Правда боится или притворяется?       Амен на это внезапно просит её помочь.       Эва внезапно соглашается.       Обвинения и оправдания остаются пока при них, откладываются на какое-то неограниченное после.       Охотник вкладывает ей в руку стеклянный флакон (у Эвтиды кружится голова, то ли от страха, то ли от аромата граната), и она растирает его в своих ладонях, не дыша. Кожа Амена не годится для жизни под злым солнцем Египта. Шезму касается его испещренной шрамами спине, и кажется, словно от самих ее ладоней должны оставаться ожоги. Она ведь пропитана этим солнцем с лихвой.       —Не расскажешь, куда ходила ночью? Он ответ знает, но хочет слышать его от неё. Изучить то, как выскальзывает она из его рук змеёй. Выхватить ложь в её голосе.       —К учителю, Господин. Ошибки исправлять.       Амен лишь понятливо хмычет в ответ на очередную ложь и замолкает, теряясь в ощущениях её ладоней по его телу. Амену жарко.

***

      Священная река забирает того, кто успел за все эти года ей братом стать. И с этой потерей Эва смириться не может. Это затмение посреди жаркого дня, и шезму впервые в дрожь бросает от присутствия смерти. Руки тонкие к телу тянет, не в силах даже вдохнуть. Что-то от неё уходит к Исману под воду, падает с грохотом и от боли саму ко дну тянет.       Амен перехватывает неферут, только бы не утопла вслед за юношей. Уносит подальше от толпы, дверь открывает плечом и укладывает неживую в постель. Пустота уже прокралась в глаза медовые, и смерть чужая на её лице тенью застывает.       Охотник поит её, следит за ней, как за тяжело больной самой страшной хворью, и смерть от неё отогнать пытается. Без надзора не оставляет: стража под её дверями сменяется днём и ночью. Сам себе в этом не признаётся, но уже всё для себя давно решил: Эву он сбережет . На каждую из её ошибок по сто оправданий найдёт. Отыщет поводы для того, чтобы жила подле него. Из под земли достанет виновников в смерти юного лекаря, только бы смысл ей подарить, хоть бы и в мести.       Амен просто не знает, что никогда Эва не была одна, и спасать её не было нужды. Её то Бог любит её. Пески пустыни нашептывают ей сказки, убаюкивая, засыпают рану страшную, где раньше сердце было…

***

      —Я могу доверять тебе?---спрашивает эпистат, и Эва закрывает ему глаза ладонями, укладывая голову на широкое плечо, грудью касается его спины. Дышит ему в унисон.       —Как я доверяю тебе свою жизнь, Господин, — ласково шепчет в ответ. И Амен приучает себя верить. Пусть не ей, но хотя бы в иллюзию счастья, построенную им же.       Ему хватает пары рассветов, которые она встречает с ним, и он начинает верить в то, что так будет до тех пор, пока он того желает. Сам тянется к ее губам, жадно деля с ней воздух. Сам прикладывает ее руку себе на щеку и прикрывает глаза, находя в ней покой. Он засыпает на ее коленях, как доверчивое дитя, распахивая перед ней разум.       Эва прячется в его же снах. Толкает его глубже в кошмары. Но Амену слишком сладко.

***

      У Эвы с глаз сходит пелена не без чужой помощи, и вместе с ней уходит и страх. Чувство непривычное: за всю свою жизнь ей впервые не было до тошнотворного страшно. Маленькой шезму нет больше нужды прятаться от эпистата. Она становится его тенью, прокрадывается между рёбер и сжимает его сердце двумя руками.       И с этого угла она видит яснее прежнего, как охотнику власть дана над её жизнью лживым богом. Амен служит ему глазами и руками, готовыми свершать казни. Исполняет волю царя, что избалованное дитя, и сам увлекается играми.       Теперь она сама склоняется над охотником, вслушиваясь в его глубокое дыхание.       —Неужели думал, что я казнь Дии забуду? Забуду, как пытками меня пугал, господин?—тихо вопрошает Эва, гладя эпистата по белому пока хлопку волос.       Грозный охотник оказался глупым мальчишкой.       Сет все верно нашептывал ей на ухо.

***

      Ресницы его трепещут. Кажется, это её волосы привычно щекочут ему шею, но слишком он во сне потерялся. Не сразу выпутывается из его чар.       Амен распахивает глаза слишком поздно, рефлекторно. Так судорога пронзает тело перед гибелью.       Эва успокаивающе шикает на мужчину, обвитого ее руками тонкими, как лозы. Тяжёлая голова покоится на ее коленях и шезму раскачивается вперёд и назад, укачивая. В пугающий зев вспоротой глотки она заглядывать боится. Вдруг увидит что? Будто она вернулась в детство и точно знает, там, в темноте, кто-то смотрит на неё в ответ… Горячая кровь вырывает из странного видения и обжигает ее бедра, одежды пачкает.       Амен тает в её руках, как воск.       Солнце выжигает светлые радужки глаз и кровь охотника пропитывает белые пески Египта. Окрашивает губы Бога хаоса, когда тот поднимает Эву и берет её руки в свои, целуя их. Благословляя.       Сет нагонит бурю, чтобы замести её следы и заберёт с собой, проведя через безжалостную пустыню. Проведет ее по оазисам и по узким улочкам городов Египта, по шумным рынкам с запахом фруктов, по дворцам и храмам. По следам каждого, кто силы ему вернуть мешает.       А пока…сказками ушедших лет развлекает и чудесам обучает. Не слугу свою, а воплощение.