Язык цветов

      Холодный пол обжигает хрупкую спину, прижатую к гладким половицам. Рен уже полчаса лежит на полу своей комнаты, положив руки на живот и разглядывая пустой потолок. Пришедшая отдохнуть после утомительного, для интроверта, разговора с остальными учениками, она не нашла варианта лучше, чем лечь на прохладный пол, вместо теплой от лучей солнца постели. Вообще, девушка и раньше так делала – растягивалась в своей крохотной комнатке, немигающим взглядом скользя по потолку, будто там есть что-то интересное, или оно вот-вот появится. Каждый раз, находя внучку в таком положении, Хана громко ругалась, ворчала, ходила вокруг и около, требовала встать и не студить тело, иначе снова ангина. Но Хаджиме не слышала ее, закрывала глаза и продолжала лежать, зная, что бабушка не нагнется к полу, чтобы поднять ее за руки.              Мысли текут густой струей разлитой крови. Идущая сквозь вскрытую собственными грязными руками рану, она словно причиняет боль. Рен не хотела вспоминать свое детство и ранние школьные годы, но ее заставили обстоятельства, и теперь голова похожа на запачканный, рваный мешок с пухом и пылью, которые облепили не замолкающий разум. Хочется все это ободрать, сорвать и выкинуть, со злостью впиваясь в собственный мозг, который не затихает ни на секунду. Как будто ты в сотый раз слышишь раздражающую рекламу на телевизоре, или где-то на улице играет ненавистная музыка, врезающаяся в уши, - например русская группа Тату, ставшая когда-то популярной в Японии и звучащая из каждого утюга, - и это злит, потому что ты не можешь лишить себя подобных страданий в угоду обстоятельств.              Многие подростки не любили школу. Постоянная нагрузка и напряжение, мало свободного времени, какие-то проблемы между одноклассниками, недопонимания и обида по отношению к учителю, который в очередной раз поставил неудовлетворительную отметку. Рен не жаловалась на все это, нет, она никогда не была капризной в детстве, никогда не высказывала свои переживания и недовольства и позже. Однако, любого ребенка, даже самого спокойного и отрешенного, даже маленького гения беспокоит один страх – одиночество. Хаджиме не была гением, не хотела стараться, не хотела выделяться, но она очень не хотела быть одна. И когда она задыхалась, роняя хрипы и ощущая боль в затылке из-за грубой хватки за волосы, ее желание лишь увеличивалось.              В ушах встает шум, и дыхание понемногу спирает из скрученных легких. Рен поворачивается на бок и тяжело дышит, закрывая замутненные поволокой глаза. Вкус грязной воды, попадающей в горло через открытый рот и не зажатый пальцами нос, от которой потом рвало, и мокрые белые волосы липли к лицу, шее и плечам. Мерзкое, такое противное ощущение встает в теле, и девушка садится на полу, закашливаясь из-за раздражающей щекотки в горле. Приятная прохлада пола покидает ее тело, и она ощущает, как теплый летний воздух оборачивает тело горячей пленкой. Хаджиме открывает заслезившиеся от кашля глаза и моргает пару раз, смахивая пальцами влагу с белых ресниц. Если каждый ее сеанс призыва Наны будет сопровождаться подобными воспоминаниями, которые неприятно лезли в мысли, буквально проталкиваясь туда, то девушка найдет способ спокойно прожить и без шаманства.              К сожалению, вместе с мыслями о Нане, возвращались и подобные. Вся проблема была в том, что его присутствие ощущалось лишь тогда, когда Рен было особо грустно или плохо, когда она позволяла себе редко расплакаться, пряча свои покрасневшее от истерики лицо и всхлипы в мягкую, белую подушку. Именно поэтому воспоминания о близнеце приходили так болезненно, именно поэтому становилось так плохо и тошнотворно. Хаджиме даже задумалась – если бы ее детство и ранние школьные годы были более веселыми и чистыми, пришло бы все к тому, что есть сейчас? Но об этом бесполезно думать, ведь прошлое не воротишь и настоящее не изменишь, а сожаления о сделанных ошибках лишь больше вгоняют в печаль. У девушки ее сейчас и так выше крыши – за неделю она потеряла сразу двух людей, и стоит скорбеть по этому поводу, но никак не по другим.              Поднявшись на ноги, Рен подходит к окну и сонно зевает. Она отодвигает горшки с цветами и открывает окно, высунув нос навстречу еле-еле прохладному дневному ветру. Легкий поток лижет ее лицо с мгновение, а потом, как назло, исчезает, заставляя недовольно хмыкнуть и чуть отодвинуть корпус назад. Зацепившись незаинтересованным взглядом за горшок с вянущей орхидеей, Хаджиме пальцем придвигает его обратно к себе. Она смотрит на цветок, который уже не выглядит таким красивым и свободным. Края его пожухлых лепестков стали сухими, зачерствели и пожелтели, окрашивая нерушимую ранее красоту своими гнилыми красками. Опечаленная состоянием любимого цветка, девушка вздыхает и еще раз смотрит в окно. Она ерошит свои белые волосы и зачесывает челку назад, с некой осторожностью и трепетом подхватывая вазу двумя руками.              — Ладно, дурацкий цветок, идем к Инумаки-сану, – бормочет себе под нос Рен, развернувшись к двери и направившись туда, — Только попробуй завянь, я же все равно докопаюсь, – бубнит она, когда ногой пинает дверь.              Та слишком громко захлопывается за ее спиной, и Хаджиме испуганно, стыдливо дергает плечами. Ее и без того трясущиеся руки подскакивают, но она героически, с титаническим трудом, удерживает цветок в руках. Дорога точно будет сложной, практически невыполнимой, но девушка постарается. Прижав горшок с повязанной на него ленточкой к своей груди, она медленно идет по коридору, тяжело вздыхая перед первым испытанием. Лестница, ненавистная лестница, которая уже умертвила драгоценный телефон студентки, открылась перед той, злобно хихикая где-то в фантазии уставшей, не выспавшейся Рен. Не решившись, как будет лучше – с рукой на перилах и рукой на вазе, или с обеими руками на вазе, она выбирает второй вариант и неспешно спускается вниз, очень странно останавливаясь двумя ногами на каждой ступени.              Преодолев злосчастную лестницу, прозванную в народе (самой Рен) убийцей мобильных, та менее тревожно вздыхает. Казалось бы – просто донеси горшок до определенного места, нет смысла выдумывать опасности на каждом шагу и верить в них. Но Хаджиме с таким утверждением не согласна, нет, нисколько. Учитывая ее «божественную» удачу, та скорее поверит, что на территории техникума появится собака, которая собьет ее с ног и заставит разбить вазу, чем она спокойно дойдет до второгодки и покажет ему повядшую орхидею. Поэтому, медленно плетущаяся, девушка идет туда, где чаще всего встречала Инумаки – к его саду. Даже если его там не окажется, он, наверное, в течение дня заявится посмотреть на свои цветы, ну или полить их, поэтому Рен просто подождет там, на лавочке. И полчаса, и час, и полтора – будет сидеть и ждать, потому что просто так ее труды не должны кануть в небытие.              Солнце снова припекает затылок. Теплая июльская погода выматывает девушку, которая не любит жару и яркий свет. Именно поэтому ее лицо и кожа всегда бледные – получать витамин D она не хотела, а высокая температура раздражала. Никому не нравится потеть и вариться в собственной одежде, тем более Хаджиме, которая больше любила прохладу. Каждый раз она думала, что если зимой ей станет слишком холодно, то она может потеплее одеться, но вот что делать летом, если ты и так уже сидишь нагишом, а тебе все равно жарко? Это невыносимо бесило, хотелось улечься в ванну со льдом, но здоровье не позволяло. Первые года Хана пыталась закалять юное тело, но каждый раз получала лишь болеющую, чихающую и кашляющую внучку, которая ничком валялась в постели с ангиной, шмыгая покрасневшим от температуры носом.              — Конбу, – вдруг раздается за спиной тихий мужской голос.              Рен вздрагивает, и ваза в ее руках подпрыгивает. Она испуганно наклоняется вперед, чтобы не уронить цветок, из-за чего прикусывает собственный язык, даже не в силах пискнуть. Ее хватают, будто котенка, за шиворот, тянут назад и сухими пальцами обвивают тонкое запястье. Хаджиме, как неваляшка, тут же клонится назад, делает несколько неуклюжих маленьких шагов, снова пошатнувшись, и упирается спиной в чужое теплое плечо. Ее руку с цветком удерживает юношеская рука, а о затылок ударяется что-то металлическое и прохладное, вроде застежки на молнии. Замерев на месте и выпрямившись, девушка наконец громко выдыхает, напуганная произошедшим. У нее бьется сердце где-то в горле от страха разбить вазу, и приходится моргнуть несколько раз, чтобы от сумасшедшего пульса не темнело в глазах.              — Такана? – раздается над ухом обеспокоенный голос.              Еще раз глубоко вздохнув, Рен кивает пару раз.              — Порядок, – выдавливает она, явно не спеша отодвинуться от второкурсника.              Инумаки сам отпускает женскую руку и отходит, еще осторожно придерживая спину студентки.              — Лосось? – пытается удостовериться он, когда девушка поворачивается к нему лицом.              — Лосось, – вторит та, и тут же растерянно дергает бровью, — Ох, я имею в виду… да, – исправляется Хаджиме, взглянув на Тоге из-под светлых ресниц.              Обычно равнодушное и спокойное лицо того чуть меняется на удивленное, судя по бровям и морщинкам возле глаз.              — Извини, я не хотела дразнить тебя, – тут же оправдывается Рен, часто моргая и виновато размахивая свободной рукой.              — Сяке, – мотает головой Инумаки.              Поджав губы, девушка долго молча смотрит в глаза того.              — Не поняла, – все-таки сдается она, сокрушаясь и вздыхая.              — Ментайко… – вздыхает Тоге, почесав затылок.              Этим он вводит Хаджиме в ступор еще сильнее, и та щурит серые глаза, вглядываясь в открытую половину лица сэмпая, не спрятанную в темный высокий воротник его специальной формы. Тот рыщет в карманах пару секунд, перебирая пальцами под тканью, и выуживает полу ободранный блокнот с ручкой, быстро щелкнув которой, наспех выводит немного кривые иероглифы на бумаге. Оторвав листок, парень протягивает его студентке, и она принимает его, бегло читая написанный текст.              «Все в порядке. Не волнуйся, такое случается.» – Рен неуверенно поднимает взгляд и кивает Инумаки.              — Вот оно как… – бормочет она.              — Лосось, – кивает парень.              Повисает неловкая тишина. Хаджиме не знает, что должна сказать, а словарный запас Тоге крайне ограничен. Они стоят в полуметре друг от друга, пока легкие порывы ветра обдувают тела. Пожухлый цветок орхидеи качается на них, а его хозяйка опускает взгляд на темную землю в горшке. Пальцы продолжают дрожать, побелевшие от силы хватки за сосуд растения. Девушка обхватывает вазу второй рукой и поднимает голову, делая пару нерешительных шагов навстречу к юноше, которому тут же протягивает орхидею и молча смотрит в фиолетовые глаза. Инумаки медленно переводит взгляд с бледного лица Рен на белый бутон, вынимая руки из карманов и принимая горшок. Он осторожно вертит его, крутит, разглядывает и снова смотрит на студентку, которая с неловкостью во взгляде перебирает собственные пальцы.              На самом деле, Тоге каждый раз удивляется, когда видит Хаджиме. Низкорослая и тонкая, как спичка, с трясущимися руками, вся белая-белая, как фарфор – того гляди, разобьется. Стоит и смотрит на него с любопытством, часто уставшая, и оттого поникшая. Даже если ее серые глаза сияют проблесками интереса и счастья, темные от недосыпа круги под глазами придают тяжести взгляду. И ее приятный голос, отчего-то постоянно осипший, скользит по ушам, будто она выкурила целую пачку сигарет на пару с Секо-сан перед разговором. Привыкший молчать и просто слушать, Инумаки подмечал в людях многое, например привычки, запоминал, кивал своим одиноким мыслям. Но эта первогодка вечно заставляла его участвовать в разговоре, неосознанно вытягивала практически клещами ответы, не давала долго думать и отвлекаться, а иногда резко замолкала и сама ни слова в воздух.              — Так что с ней? – протянув руки к вазе, чтобы взять ее, все-таки спрашивает Рен.              Тоге отдает вазу и достает блокнот.              «Вянет.» – коротко пишет он.              Вскинув бровь, Хаджиме приоткрывает рот.              — Это я вижу… – кивает она, прищурившись.              Парень тихо усмехается и опускает взгляд, снова что-то выписывая на листке.              «Пересади ее в новый горшок с новой землей.» – добавляет он.              Рен прикусывает губу и отводит взгляд, задумываясь.              — У меня нет новой земли, – вздыхает она.              Инумаки убирает блокнот и ручку, осторожно забирая горшок у Хаджиме, руки которой ходят ходуном. Его немного интересует, почему ее ладони всегда дрожат, но сейчас об этом совсем не спросить. Рен следует за парнем, положив руку на свое плечо и громко вздыхая. На самом деле, сзади Тоге выглядел немного забавно. Его аккуратно подстриженные платиновые волосы на макушке пушились, возможно, из-за подушки, а высокий воротник пиджака касался волос на затылке, из-за чего ерошил их. Может быть, девушку черт дернул, когда она вытянула свою ладонь, чтобы поправить чужие волосы. Она так и не коснулась платиновых прядей, дернув своими пальцами и прижав руку к груди. Сама Хаджиме не придавала обычным прикосновениям никакого смысла, для нее многое было обыденным, но трогать волосы взрослого парня без его разрешения – невежливо для нее.              — Инумаки, куда мы идем? – наконец спрашивает она.              Тоге, не оборачиваясь, показывает пальцем в сторону своего сада. Рен просто мычит и равняется в шаге с ним, иногда кидая взгляды на профиль его лица. Бледная кожа, длинные светлые ресницы, фиолетовые спокойные глаза, нос без горбинки. Второгодка был симпатичным, не эффектным, как Годжо, но явно необычным. Взять хотя бы необычный цвет глаз – красивый, как дорогой самоцвет, аметистовый. Хаджиме и ее пустые серые глаза даже рядом не стояли, хоть зависти у нее и не было. Быть честной, она любила разглядывать других людей. Хаджиме часто замечала чужую красоту, подмечала, смелела и говорила комплименты, вежливо улыбалась и могла поправить выпавшие пряди волос у своих одноклассниц. Такая молчаливая девушка, как она, была способна лишь на редкие проявления каких-то социальных действий, однако каждый раз старалась делать их благоприятными для других.              Сказать комплимент парню своего возраста для нее не было чем-то странным, но зачастую мальчики на это очень ярко реагировали. Если вспомнить то, как один из них начал прилюдно смеяться и спрашивать Рен, влюблена ли она в него, то бросает в дрожь и холод. Даже сейчас она дергает своими плечами и ежится, закатив глаза на пару секунд к затылку. Инумаки, похоже, это видит, но ничего не говорит. С ним было очень спокойно и удобно, если можно так сказать про человека в хорошем смысле. Хаджиме не любила много разговаривать, зачастую даже боялась, выматывалась и начинала уходить в спокойное место, чтобы побыть одной. Тоге, большую часть времени проводящий молча, заставлял ее ощущать себя комфортно. Он не осудит, даже если ты просто сидишь рядом и молчишь, разглядывая собственные кроссовки. И все-таки, иногда так хочется с ним поговорить и вытянуть несколько забавных слов, что в груди щекотно трепещет.              Рен залезает на скамью и встает на нее коленями, когда Инумаки что-то делает с землей в горшке. Он надевает свои садовые перчатки и ковыряется в корнях, кладет какие-то удобрения в землю для вазы. Девушка увлеченно за этим смотрит и почти не моргает, из-за чего Тоге иногда кидает на нее нечитаемые взгляды своих красивых глаз. Хаджиме почти скрипит зубами, когда он в очередной раз смотрит на нее, на ее языке вертится комплимент, а сразу за ним, на всякий случай, вежливые объяснения его причины. Она молчит, держится, крепится, знает – Инумаки все равно не скажет ничего плохого, просто не сможет, даже если захочет, но сердце все-таки беспощадно ухает и падает куда-то в пятки от волнения и страха перед неловкой ситуацией. Рен наклоняется и перевешивает руки через забор, когда цветок уже начинают пересаживать полностью.              — Инумаки, – несдержанно зовет она, проклиная себя.              Парень поднимает на нее взгляд и запястьем смахивает челку с глаз.              — У тебя красивые глаза, – выпаливает Хаджиме, и ее зубы щелкают, когда она стискивает челюсть до гуляющих желваков на щеках.              Тоге непонятно щурит глаза, его губ не видно, и неясно, улыбается ли он.              — Лосось, – его голос добрый, мягкий, и юноша склоняет голову набок.              Рен понимает, что он совсем не раздражен ее словами, лишь слегка смущен и благодарен. Она неумело кривит улыбку, неловко, до безобразия глупо, из-за чего ее собеседник тихо смеется себе под нос и продолжает копаться в горшке цветка. Девушка медленно оседает на скамью и складывается в три погибели, поджимая свои губы. На ее памяти это первый раз, когда ее ровесник ответил ей спокойно на комплимент в его сторону. Инумаки сначала казался ей нелюдимым, немного застенчивым, но на деле он достаточно коммуникабельный и, можно сказать, современный. Замечая второгодку при общении с более близкими его друзьями, можно увидеть частые модные жесты, вроде поднятой ладони с двумя пальцами в знаке «peace». А недавно Тоге и вовсе поздоровался с проходящим мимо Фушигуро жестом «шака».              Наклонив голову и уперевшись лбом в заборчик, Хаджиме закрывает свои глаза. Ее белые волосы щекочут щеки и шею, раздуваемые редким, но таким приятным ветерком. От жары, как обычно, хочется спать и чего-то холодного, но, как назло, ни того, ни другого у нее не найдется. Рен вздрагивает, когда на ее затылок шлепается что-то тканевое, прикрывающее затылок от тепла солнца. Она прижимает предмет к волосам, чтобы не уронить, и медленно поднимает голову, замечая перед собой лицо Инумаки. Тот смотрит на нее, любопытно, почти неприлично пристально, и девушка моргает пару раз, хлопнув белыми ресницами. Тоге положил на ее макушку чистую перчатку и теперь, видимо, чего-то молчаливо ожидал.              — Мне нужно чем-то помочь? – спрашивает она, стягивая перчатку с головы и приготавливаясь надеть ее на руку.              — Окака, – мотает головой Инумаки, и поднимает вторую перчатку, протягивая ее девушке.              Рен ничего не понимает, но берет перчатку и складывает ее к первой, после чего смотрит за тем, как юноша поднимает горшок с ее орхидеей и протягивает ей. Прикусив свою нижнюю губу, она склоняет голову к плечу и трет шею ладонью. Хаджиме кладет перчатки на скамью возле своих колен, слезая с нее на землю и заглядывая в глаза Тоге. Тот продолжает смотреть на нее, не понимающий, почему первогодка не забирает свой драгоценный цветок, который так бережно несла от общежития. Инумаки видел ее волнение на лице, когда она несла горшок, крепко обхватив глиняный сосуд пальцами и дрожащими ладонями. В этот момент Рен выглядела так, будто вся ее жизнь, все ее существование сосредоточено в этом хрупком растении, еле выживающем в неподобающих для него условиях.              — Оставь себе, Инумаки, – вдруг просит она, упираясь взглядом в белую орхидею.              Увидев удивленный взгляд широко раскрытых глаз, Хаджиме вздыхает и прикусывает свою щеку изнутри.              — Можешь вылечить ее полностью? Я не смогу этого сделать, это не мои цветы, – мотает головой она, — А у тебя целый сад, и… не знаю, мне кажется, со мной орхидея умрет, а твои такие красивые… – оправдывается девушка, шаркая обувью по земле.              Инумаки склоняет голову к плечу и вскидывает бровь.              — Мне будет очень жаль, если я загублю этот цветок, – добавляет Рен, уже гораздо тише и нерешительнее.              Поставив горшок на землю, Тоге достает из кармана блокнот и ручку.              «Он многое значит?» – протянув записку первогодке, как бы спрашивает он.              Ее лицо немного кривится, нос морщится от мыслей.              — Слишком многое, – кивает Хаджиме, вздохнув.              — Саке, – пожимает плечами Инумаки, поднимая горшок с цветком и выходя из своего садика.              Он выглядит согласным с предложением Рен, потому что спокойно ставит вазу на скамью и поправляет пожухлые лепестки своими пальцами.              — Большое тебе спасибо, – слегка улыбается девушка, потерев свою шею пальцами.              — Кацуобуси. Тунец-тунец? – повернув голову к той, говорит Тоге.              — Нет, извини… тренировка вечером, да? – уточняет Хаджиме, — Хочу выспаться перед издевательствами и страданиями, – бормочет она, удрученно вздохнув.              Сейчас ее обуревает усталость, дикая и всеобъемлющая.              — Такана? – спрашивает Инумаки, подходя ближе и чуть наклоняя голову, чтобы заглянуть в серые глаза.              — Жить буду, – она хочет зевнуть, но сдерживается, — Просто… кажется, вымотана всем произошедшим. У меня же вроде одногруппник умер… да и с проклятой энергией еще дела плохи, – делится Рен, смахивая выступившую от сдержанного зевка слезу.              — Лосось… ментайко, – согласно кивает юноша, состроив задумчивое выражение лица.              От такого вида девушка чуть улыбается, по-доброму щурит глаза и скрещивает руки на груди.              — Спасибо тебе, Инумаки, – снова благодарит она, опустив взгляд на носки своей обуви.              — Окака, – качает головой Тоге, показывая перестать благодарить.              Рен замолкает, отводя взгляд в сторону и разглядывая свою орхидею позади второгодки.              — Все равно спасибо. До встречи на тренировке, – вздыхает девушка, махнув ладонью на прощание.              — Лосось-лосось, – сэмпай машет в ответ, разворачиваясь и уходя к горшку с цветком.              Наверное, он и сам понял, как много растение значит для недавно поступившей студентки. Возможно, посчитал памятной вещью – не прогадал, но все равно оказался не так близок к истине. Для слабой и увядшей сейчас Хаджиме, эта орхидея до сих пор остается символом свободы и собственного равновесия. Она, сломленная произошедшим, происходящим и будущим, переселилась на новую землю и только-только начала пускать свежие корни. Рен надеется раскрыть чистые и светлые лепестки, которые не затронут время и неожиданные бедствия. Ей хочется, чтобы эту орхидею, бедную и израненную, кто-то пожалел, кто-то опытный и заботливый. Ей хочется, чтобы ее кто-то пожалел. Ее, саму Рен, еще недавно живущую обычной своей жизнью.              Остановившись посреди дороги, она оборачивается и смотрит на Тоге.              — Инумаки! – зовет Хаджиме, махнув вытянутой вверх рукой, — Колокольчики, колокольчики! – выкрикивает она, приложив все свои силы.              Голос у нее всегда тихий, тише остальных, поэтому крик выходит не таким уж громким.              Однако, Инумаки слышит ее, поворачивается и пару секунд думает, после чего моргает пару раз.              — Лосось! – восклицает парень в ответ, чуть оттянув воротник указательным пальцем вниз, чтобы ткань не заглушила его голос.              Рен кивает и быстро разворачивается, чтобы уйти в общежитие. Язык жестов - это, конечно, здорово. Словарный запас, состоящий из рецепта онигири – тоже неплохо. Но учитывая их связь, созданную цветком орхидеи, было бы справедливо сказать что-то на языке цветов - ханакотобе. И, кажется, Инумаки ее прекрасно понял, раз ответил согласием. Девушка ощущает себя странно, как-то по-особенному радостно. Будто это отличает ее от других его друзей и знакомых. Пристыженная собственными мыслями о незнании истинного ухода за цветами, она пообещала себе узнать об этом больше, чтобы самой в последующем ухаживать за комнатными растениями умершей бабули. Так будет справедливее, так будет правильнее. И может быть, еще раз связав свою жизнь с каким-то цветком, Хаджиме сама сможет его вылечить от поражающего недуга.