Что в книгах у Чёрного?

ㅤ ㅤ ㅤ       На улице холодно. Снега совсем уж немного во дворе. Потому что каждым годом его всё меньше. Либо это мы всё больше растём и тянемся вверх. Поэтому кажется, что сугробы мелчают. Но они не изменяются. Лежат как и лежали. Их топчут ботинки с дырками и оторванными пятками. Даже отпечатки на снегу выглядят порванно и стёрто. Узор стирается, теперь это просто огромная лапа. Ни собачья, ни кошачья, а именно людская. Именно домовская. Эти следы ведут к дырам. Проскальзывают между сетчатых ограждений, прутьев, досок. И топчутся вокруг, словно создавая барьер этими нелепыми человеческими шагами.       Чёткая линия вокруг. Колдовская черта. За неё перешагнёшь и серый Дом поменяется и покажется лишь обычным домом, таким как и остальные, если пересечь пустошь. Перейди голое белое поле, ряд гаражей и заборов, и тогда за ними Дома не увидишь. Потому что он сольётся с серым небом в стужу и глаза его вычеркнут из пейзажа. Местные не любят Дом, потому что он возникает внезапно, когда на черту наступает ваша нога. А переступая, Дом искажается и крепчает.       А уходя дальше, Дом тоже слабнет. Пустошь со стаями псов, еолки с гаражами, голуби с городскими муравейниками. Чёрному намного теплее среди камней этих сугробов, нетронутых домовскими колунами и ведьмами. Здесь нет кругов. Сугробы тронуты животными, редкими человеками. Именно “человеками” – больно у них шаг большой. Как у Чёрного, родного с Наружностью. Шаг в шаг. Ступай и дальше, между рядами ржавых машин и таких же гаражей, мимо стай с костями в зубах, мимо таких же людей с котями на зубах и запахом чеснока. Дым сигаретный, дым автомобильный, дым человеческий.       Снег скрипит под ногами Чёрного. Кошки выгибают спины в испуге. Собаки бегут за ним следом словно дети, вынюхивая и клацая зубами у самых лодыжек. Но на них не смотрят голубые глаза. Если посмотришь, им не понравится. Они зарычат. А еды нет, как впрочем и любого лакомства в карманах. Это прерогатива шакалиная, такой плохой привычки у Чёрного не имелось. Собаки идут шаг в шаг как тени, ждут поворота, неправильного движения от вожака. Но такого не делают и те скалясь и поджав хвосты, отходят и скрываются за гаражами, сливаясь с тонкими проходами меж стен.       А дальше сугроб. Самый последний. Высокой с дуб во дворе. Забираясь на него, переходишь в Наружность. Это не ваша Изнанка с неведанным толчков в грудь и капельницей. Тут намного проще. Заберись на холм и осмотрись. Ты попадаешь в серую сказку, в которой иногда пестрят такие же домоские, только наружние. Они носят яркую одежду и делают ирокезы, носят шипы и подвески, красятся в яркий цвет и слушают разные песни, но всегда очень громко. Но даже так они наружние. Они проходят мимо, и Чёрный спотыкается о них глазами, а один из них смотрит так же. Как крыса, только канализационная, подстать улицам.       — Чего вылупился, слепошарый? Иди-иди уж, куда шёл, – нож он не достаёт, улыбается. – Или ты не местная персона?       — Не местная, – соглашается Чёрный, хмуря брови и сдимая лямку рюкзака-мешка.       — О-оо, так идём же к нам. Ты... Как там это слово. Точно! Индивидуум. – радует по-крысиному громко, подходя вплотную и опираясь о громадные плечи. – Мы любим таких. Просто обожаем. С тобой и поговорить, и выпить.       Много цепей и карманов, нос у того как у быка – с кольцом, за которое надо держать и не отпускать. И компания у него разношёрстная, громкая, глазастая. У бара те стоят со стаканами и дают новому знаковому выпивку, без вопросов, лишь с любопытными глазами. А Бычок всё не отлипает. Говорит и даёт тост налево и направо.       — Нам стоит поприветствоваь по-нашему! Взвоем же! – и те воют, хотя больше похожи на выкрики обезьян.       И Чёрный молчит, отпивая пива с высокого стакана, садясь за стол под навесом. А Бык не отлипает глазами, крысиными щёлками, как Чёрный сравнивать не перестаёт. Хитрые, пакостные. Из таких только искры извлекать.       — Так что же ты тут? Просто гульнёй или по-особому? – кольцо шевелится под носом, Чёрный смотрит на это.       — Гульнёй, – кратко говорит он, по привычке не развязывает язык, лишь пьёт.       — Эт же какой! Так не пойдёт, друг. У нас так. Если ты сюда по делу, то это дело не наше, и говорить мы об этом не говорим, а если гульня по плану, то рассказывай же! Не жалей слов, сухарь. Выгоорись, выпей, заведи друзей и подружек. Вот я, например!       А Чёрный-то слушает и кивает, незаметно для себя выпивает пиво. Он дальше слушает и не моргает, внимательно так, словно он так никогда не делал. Наружних людей вокруг них много. Но таких добродушных меньше всего. Их встречаешь редко и упускать такое себе дороже.       — Я прячусь, а ещё пью, хожу и много, очень много ругаюсь, – он говорит, а Бык слушает.       — О, как. У нас тут тоже от родных прячутся, много кто. Так что ты не один, братан, – хлопает тот по плечу и Чёрный хмурится:       — От родных, значит.       — Да, от кого же ещё? – тот смеётся клыками и опирается на плечо друга на вечер. – Многие бы были согласны хоть немного да почувствовать морской бриз, несколько кусочкой лимончика в бакале, вкус ананасов в пицце. Ну ты понял. Полную апогею свободы.       Чёрный понимает. Но не соглашается. Он сводит брови и косится на морду.       — А когда обратно?       — Да фиг его знает, дружище.       И стул скрипит, когда огромный Бык опирается широкой спиной о пластмасовый стул, оглядывая компанию из нескольких человек и незнакомца.       — Мы за временем не следим. Когда придёт оно, поймёшь. Вернёшься.       — А были те, кто не возвращались?       — Конечно! И они тут тоже есть.       — Так значит вы бродяги по жизни.       — Как же красиво звучит. Ты прав, приятель. И бродяги, и музыканты, просто крутые люди.       И глаза смотрят на тех, кто не возвращается. Дурные они, но почему-то уж очень Чёрному они по нраву. Рискованные, открытые и вместе с тем нормальные.       — А тебя никуда не надо подвезти?       — Возможно надо будет.       Чёрный пока не знает.