любишь

— Что опять случилось, Литвинова? Хожу из угла в угол, пытаясь не оставлять на своей ладони вмятины, когда сжимаю руки в кулаки. Побаливает хорошо так. Она лишь мотает головой и всхлипывает, сидя на этом грязном диванчике. Полутьма нагнетает ещё больше. Закуриваю и выпускаю пар между зубов: — Вырвала с репетиции… финальной, прошу заметить, — тут же тушу сигарету и вдавливаю её в стеклянное дно пепельницы, — чтобы что? Помолчать? Присаживаюсь напротив на корточки и кладу руки на её колени. Почти что театрально отводит голову в сторону и поджимает губы. Ненавижу вот это. Глажу по кромке юбки и чуть сжимаю коленки: — Ну что ты, а? — пытаюсь поймать взгляд. — Что такое? Рената сталкивает мои руки и обнимает себя за плечи. На меня по-прежнему не смотрит. Ясно. — Тогда поговорим дома, — резко поднимаюсь и вышагиваю к выходу из гримёрки. — Стой. Шабаркаю туфлёй и останавливаюсь — последний шаг до дверной ручки. В этом вся одна: на последнем слове, на последнем шаге, на последней секунде. Оборачиваюсь. Она неуверенно встаёт и плывёт до меня на своих неизменных каблуках. Ковёр мягко глушит такое яркое и бездушное цоканье. Останавливается рядом, но не напротив. В плохом свете не вижу её глаз. Ловлю себя на мысли, что даже не хочу подойти ближе. — Зе… — Ага… Ре. Вздыхает. Молчит. Ну актриса. — Что не так? Поднимаю брови: — Это ты меня спрашиваешь? Она опять качает головой и всё же подходит ближе. Заглядывает мне в глаза. Даже не щурится наигранно, ого. Решаю, что пацаны подождут. Беру за руку — на этот раз принимает — и веду к диванчику. Сажусь и укладываю её голову себе на колени. Два глухих удара о ковёр — скинула каблуки и поджала под себя ноги. Вплетаю пальцы в белые-белые волосы. От их нежности колет в сердце, и я откидываюсь на спинку. — Зе… — шёпотом, — ты ещё любишь меня? Смешок чуть не срывается с губ, и вместо этого я широко-широко улыбаюсь в потолок. О боже, понятно. Очередной вечер сомнений. Склоняюсь над ней, провожу пальцем по контуру губ и заправляю прядку за ухо. — Литвинова, люблю. Всегда. При любых обстоятельствах. В любое время и в любом месте. Во всех вселенных. В любом состоянии и настроении. До гроба люблю. Рената сопит и утыкается лицом мне куда-то в живот. Теребит пряжку моего ремня и быстро целует в рубашку. — А вдруг будет кто-нибудь… лучше? — замирает и поворачивается ко мне лицом. — Ну, в смысле моложе… В немом охуевании поднимаю брови: — Поразительно, Ре… Люди моложе меня и тебя существуют, это правда, — склоняюсь и сухо целую в губы. — А ты тут причём? — Ну… — Вот тебе и ну. Она дрыгает ногой и замолкает. В тишине перебираю волосы. Чувствую, как она напряжена, и начинаю гладить по плечам. Тихо и медленно выдыхает. — Правда любишь? Всё же не сдерживаюсь и тихо смеюсь. Она небольно кусает меня за руку. Опять склоняюсь и всматриваюсь в лицо напротив: подрагивающие ресницы, слегка покрасневший нос и щёки. Ей холодно? Нежно касаюсь губами скул, съезжаю к щекам, мажу по уголку губ и возвращаюсь обратно. Дышит затруднённо. — Такой ответ тебя устроит? Огонёк в глазах вспыхивает и тут же гаснет. — Нет. Ох, Литвинова, зря. Толкаю руку между поясом её юбки и животом, сразу ныряя под бельё. Она выдыхает через рот и совершенно бесстыже выгибается на моих коленях, разводя ноги шире. Чёртова вымогательница. С такими сценами я уже теряю грань того, где кончаются её реальные загоны и начинается кокетство ради очередного приступа собственничества с моей стороны. Тянет меня за шею и жадно толкается языком. А ведь ей крышу от подобного сносит. Сама чуть не рычу оттого, насколько она мокрая. Проезжаюсь по влажному и круговыми движениями довожу её до крупной дрожи за пару минут. Больно впивается ногтями в мои волосы на затылке, и я прикусываю распухшую губу. Вскидывает бёдра, пока я всё ещё её поглаживаю. Вынимаю ладонь и широко прохожусь языком между пальцев, вдыхая любимый аромат. Целую в последний раз и отстраняюсь. Волосы сбиты, юбка наперекос, помада — съедена с концами. И это ей тоже нравится. — Любишь… — Люблю.