Солнечный мальчик, дай мне ответ

– Чего грустишь? Обижают? Валера поспешно закрыл и спрятал в карман блокнот с записями. Только что вычеркнул крест из списка оружия против вампиров. Ему нужно было как следует обдумать следующий пункт про святую воду… Не вовремя подсела вожатая пятого отряда. – Нет, в футбол играть не люблю, – он кивнул на бегающих по полю ребят и, столкнувшись взглядом с Хлоповым, отвернулся. – Девочки, на скакалках надо прыгать, а не размахивать ими, – около трибун на манер лассо крутили над головами скакалки подопечные вожатой. – Сейчас на лепку назад пойдёте, будете своих человечков из шишек мастерить, –голос её был громче визгов малявок, несмотря на то, что она даже не повышала тона. – Кошмар с ними какой-то... А ты найди занятие по душе – смена длинная, – Ольга Сергеевна сняла с шеи платок и стала им обмахиваться. Лагунов покорно и согласно угукнул. Только бы не начала поучать. Но вожатая, видимо, и без него устала от нотаций. Она, уперевшись локтями в заднюю скамейку и закрыв глаза, загорала под лучами послеобеденного солнца. – Мне тут хорошо, не то что в других пионерлагерях, в которых я в детстве была. Здесь никто особо не лезет с наставлениями, а процесс воспитания, как Свистуха говорит, идёт, – Валера сдержанно улыбнулся. Это были слова вынужденно строгого человека. Если Ирина с ними, с двенадцатилетними, жестила, то насколько непоколебимым нужно быть человеку, возящемуся с третьеклассниками. – Брат мой ездит сюда три года, и вот, наконец, шило в одном месте ему прекратило колоть. Не узнать даже. Галстук носит, причёсывается, – последнее она произнесла чуть громче, будто хотела быть услышанной кем-то, и засмеялась. – А кто ваш брат? – Валера насторожился. Наверняка Оля не знала причин, но неужели резкие перемены её не удивили. Сейчас он узнает имя ещё одного вампира. Сердце от предвкушения зашлось в волнении – Лёва Хлопов, – она легонько пихнула Валерку в бок. – Ты чего так удивился? Мы сводные просто, потому и разные совсем. Мама сюда отправила за ним приглядеть, а то, говорит, в школе дрался, как бы тут не начал. А я ему нянька? Вместо того, чтобы в архиве практику проходить или на раскопках, я смотрю, чтобы мелкие себя не задушили... Да, Доронина? Шагом марш в кружок, скакалки это на твоё. Я отсюда прослежу, тут по прямой. *** –Хлопов! Подойди... Ребята одновременно обернулись на голос вожатой, но она не смотрела на них – детские лица, обезображенные ожогами теперь будут сниться ей в кошмарах. Оля умывалась у соседней раковины, когда Леночка из третьего отряда с криком согнулась над кранами, закрыв лицо руками. Сквозь её пальцы шёл дым, кожа на ладонях разъедалась красными пятами, уродливо бугрилась. За воротник рубашки оттащила девочку от умывальников Несветова. Лена билась в её руках с нечеловеческой силой и визжала от боли. Дети вокруг загомонили. Удивлённые, растерянные лица... Сонные непонимающие взгляды, разинутые рты, испуганные голоса... И ещё два пионера, корчащиеся в агонии. Среди которых… – Лëва! – Оля поскользнулась на мокрой траве и упала на колени около брата. Она пыталась поднять его, развернуть к себе. – Посмотри на меня! Ну! – но мальчик будто не слышал. Он лежал на земле, подтянув колени к подбородку, плакал и выл. И Оле только оставалось наблюдать, как на круглой щеке Лёвы от уголка губ расползался кровавой полосой ожог, как слезала кожа с пальцев. Она, смаргивая слёзы, просила его встать, тянула за плечи. Ей казалось, что она кричит, как все вокруг, но из-за сжавшегося в спазме горла получалось только шептать. Руки у Оли дрожали, когда она вела Лёву до медпункта. И слыша тихие всхлипы над ухом, чувствовала, как сердце её бьётся с дикой неуёмной скоростью и нещадно колет в груди. Кусая щёки изнутри, впиваясь ногтями в бёдра сквозь юбку, она сидела в кабинете у Носатова, пока тот проводил осмотр в палате. И только услышав, что жизни брата ничего не угрожает, приняв лошадиную дозу корвалола, ушла по настойчивому увещеванию Свистуновой. В вожатской Оля упала на кровать и разрыдалась. Перед глазами стояло изъеденное ожогами лицо Лёвы, кожа по краям плавилась и расходилась, будто по швам, обнажая сочащееся кровью мясо. В ушах стоял ревущий крик брата. И это было самым страшным, что Оля слышала в своей жизни. – Да, Ольга Сергеевна, – он стоял перед ней на ступеньках лазарета. Смотрел совершенно равнодушно и покорно. В жуткой улыбке от губ тянулись стянутые, едва зарубцевавшиеся шрамы. «Сумасшедшая регенерация», – скользнуло в мыслях девушки. «У Лены глаз зажил, у него на руках почти всё прошло... Как отвратительно понимать, что Корзухин и Лагунов правы...». – Отойдём на пару слов, – она кивнула головой в коридор медпункта и зло зыркнула на усмешку курившего рядом доктора. В палате по белым простыням и подушкам гулял солнечный свет, форточка тонко скрипела расшатанными петлями. Душный, пропитанный запахом кровавых бинтов и жжёной кожи воздух ещё не выветрился до конца. Лёва поморщился – ему было неприятно сюда возвращаться сразу же после выписки – но он покорно сел на кровать, на которой провёл бессонную ночь. Рядом села Оля. Она не знала, как начать. У неё, уверенной, но неопытной в обращении с детьми, не хватало духа и слов, чтобы начать разговор с братом. Казалось, он имел теперь какое-то превосходство над ней. Он мог, знал и понимал многое, что сестре было совершенно недоступно. Что-то такое глубинное, древнее, тёмное. То, от чего люди защищались огнём и меловыми кругами, молитвой и святой водой. – Прошу тебя, отстань от Лагунова, – выпалила на одном дыхании Оля, комкая в ладонях края юбки. – Он, он действительно не в себе и не известно, что он ещё придумает... против вас. Сначала огонь. Что ты хмыкаешь? Думаешь, теперь я не понимаю? – она с ударением произнесла «теперь», показывая, что ей известно всё. – И эта святая вода. Надо было раньше догадаться, что они до этого додумаются. Про речку ещё на первом курсе в архивах находили записи, – Оля опустила голову, начала растирать виски руками. Совсем некстати молоточки тугой боли застучали в затылке. Тяжёлый внимательный взгляд брата она ощущала спиной. И всё пыталась понять, как работает эта вампирская сущность: она поглотила Лёву полностью, она не отделима от него, перекроила его сознание на совсем или, по аналогии с безумием, на время поглощает настоящего Лёву, и он где-то внутри своего сознания борется с ней и пробирается к контролю над разумом. – Если тебе так нужно, кусай меня, – повернулась к нему резко, всем телом, задирая рукав блузки. Сердце снова мчалось наперегонки со светом, в животе он волнения заныло, горло пересохло. Ставший насмешливым, даже снисходительным, острый взгляд и натянутая полуулыбка заставили Олю почувствовать себя маленькой девочкой. Испуганной и растерянной. Лёва смотрел на неё, как старший брат, на нашкодившую глупую малютку-сестрёнку. А она снова видела искажённое в крике лицо брата. В тишине палаты будто бы опять слышались рыдания. Вчера Лёва был настоящим. Беззащитным ребёнком, с которым жестоко обошлись. Сейчас он, казалось, не моргнув, сам бы смог так поступить. Холодность и расчётливость, интерес пришедшего в азарт зверька – вот что исходило от него. А ещё безумное желание быть первым. Оля положила руку ему на плечо. Накрахмаленная ткань принесённой ею утром рубашки приятной шершавостью щекотала ладонь. Кожа под ней была едва тёплой. Девушке показалось, что она попала в свою любимую сказку про Снежную королеву. Её маленького брата заколдовали, заморозили, и ей нужно развеять чары – всего на всего растопить его сердце своими слезами и объятиями. Но если бы это было так просто, как в книжке. Если бы только Оля знала, как запустить сердце Лёвы. Не задумываясь, сделала бы всё, что потребовалось. Хоть самой вампиром стать, хоть ожоги эти сносить, гореть в огне, кровь чужую пить. Лишь бы он снова стал простым советским мальчишкой, который больше всего на свете мечтал играть в футбол. Улыбался и громко смеялся, носил разноцветные спортивные майки, а не до фанатизма отглаженные рубашки, ерошил отдающие рыжиной волосы, ходил вечно всклоченный, а не прилизанный гребешком. Лишь бы сердце его билось. – Ты готова жертвовать собой? Меня защитить? Интересно. – и голос был его кукольный, слишком высокий и тонкий. – Ты мой брат, и не важно, какой ты и что с тобой случилось. *** Слёзы неоново фиолетовые, крупные жгли царапину на правой щеке, скатывались к подбородку, на губы, мочили сигаретный фильтр. Плотный и душный ночной воздух разрезал горький дым, вдыхаемый вместе со всхлипами. Разве могло так совпасть, что именно в этот год, в эту смену, в пятом отряде пропадёт ребёнок? И как получилось, что руководила этим отрядом именно Оля? Она не знала – это было глупым стечением обстоятельств, волей судьбы или делом рук вампиров, про которых, не унимаясь, ей твердили Игорь и Валерка... К текущему первому часу ночи поиски закончили. Но как она, Оля, могла спокойно лечь в кровать (пусть её измотали окончательно дети, не желающие укладываться спать), если в голове крутились мысли одна страшнее другой. Вдруг Юра Тонких потерялся в лесу или, бегая по обрывам и пригоркам во время Зарницы, упал, сломал, вывихнул себе что-то, вдруг он пролежал без сознания весь вечер и не смог отозваться на голоса взрослых, а теперь где-то оказался совсем один обессилевший и испуганный, в темноте и с дикой болью в теле. Маленький мальчик, за которого она несла ответственность и которого не уберегла. Пускай никто открыто не винил вожатую, но Оля сама себя ругала нещадно. Она хотела бы также, как её совожатый Гриша, напиться с горя украденного в медпункте спирта и заснуть беспробудно. Утром решение непременно найдётся, утром всё станет ясно и понятно. Окажется, может быть, совсем смешно: к примеру, что Юра заблудился в трёх соснах и заснул, а его не заметили. Ведь утро вечера мудренее, верно? Утром всё станет хорошо? Утром они поймут, где его искать Оля сама не заметила как, сидя на скамейке, начала раскачиваться вперёд-назад в полудрёме. Опухшие от слёз глаза зудели воспалённой краснотой, мелко покалывала рассечённая веткой щека. После второй сигареты перестали наконец дрожать руки. И во всём теле, после нахлынувших рыданий, чувствовалась опустошённость. Мыслями хотелось сорваться, побежать в лес и в одиночку искать Юру, но на деле не хватало сил, чтобы дойти до корпуса. До изнеможения довёл страх. Измучила в конец одна назойливая догадка – кто-то мог знать точно, что случилось с Тонких. – Лучше не оставаться на улице в такое время, – настойчивый голос с отзвуком улыбки. Фальшивый голос, раздающий советы. Лёва подошёл неслышно, будто из воздуха возник. – Тебе полагается в кровати находиться, правила решил нарушить? – Оля непроизвольно отодвинулась к краю скамьи, когда брат сел рядом. Снова потянуло закурить. Подсознательно казалось, что табачный запах сможет как-то отпугнуть вампира. Им же нужна чистая, здоровая кровь. Поэтому же Лёва не стал кусать её, когда она сама предложила? – Иногда верно не то, что в уставе написано. Сама знаешь, – видимо, он спал, прежде чем выйти на охоту (Валера говорил, что это всегда определённое время): волосы его были растрёпаны, взгляд заспанным. И в тапочках, майке и шортах Лёва казался совсем-совсем обыкновенным. Иногда, в каникулы, сбив режим сна, младший сидел по ночам с Олей на кухне или у неё в комнате. Сестра писала конспекты, доклады, билеты к экзаменам, а он рассказывал обо всём подряд или рисовал на черновых листах химическим карандашом – у него прекрасно получался футболист с медалью на груди – или играл сам с собой в крестики-нолики, виселицу и морской бой... «– Мама сказала, что ты в школе кого-то с лестницы спустил... – Ещё чего! Я совсем что ли? Портфелем огрел пару раз по спине. За дело! Пусть он наших ребят из секции не трогает! – У тебя корабли неправильно расположены, защитник. – Я знаю, так надо!». Но на этом их братско-сестринские отношения заканчивались. Из-за школы у Оли не оставалось ни времени, ни желания нянчиться с братом. Лёве была не интересна старшая сестра-заучка, слишком серьёзная, отсутствующая большую часть дня дома или живущая какой-то своей тайной девчачьей жизнью за дверью комнаты. Но в бессонные ночи для него отпирался и этот замóк, охраняющий мир освещённый жёлтым светом настольной лампы: высокий шкаф с разноцветными корешками книг у самой двери, другой – пузатый с одеждой и узким зеркалом, в котором отражался зелёный ковёр и широкая кровать со скрипучими пружинами, вечно прохладной простыней и самой мягкой на свете подушкой. В комнате Оли пахло Красной Москвой, но как-то неуловимо тонко, от этого не хотелось чихать, как это бывало обычно. Наполовину полный пузырёк стоял на письменном столе, где всегда лежало столько интересного: стопки толстых исписанных косым почерком тетрадей, газетные вырезки, карты изрисованные стрелками и фотографий древностей. Лёва тыкал пальцем в каждую, желая узнать, что это и откуда, наизусть успел выучить порядок книг на полках, проследил взглядом сотню раз узор на ковре. Но о своей сестре он ничего в сущности не знал, кроме того, что ей было двадцать лет и что училась она на преподавателя истории. Оля перестала обращать внимания на брата, когда ему исполнилось четыре: его отдали в детсад, вместе с тем исчезла потребность в её помощи. К тому же младший научился с гораздо большей скоростью и стремлением портить всё вокруг себя, кусать и бить маленькими кулачками всех, кто придётся ему не по душе. Одиннадцатилетняя Оля стала воспринимать его как зверька, чуть более крупного и надоедливого, чем собака. Приходя домой после уроков, кружков, за домашними заданиями она забывала про существование Лёвы вовсе, пока не обнаруживала где-нибудь разбросанные или испорченные вещи (особенно обидно было за чехословацкую хрустальную вазу). И только когда брат пошёл в школу, Оля увидела в нём не бесполезное существо, а человека страстно увлечённого футболом и книжками про путешествия. Неусидчивый, с шилом в одном месте, шумный, натянутый, как струна, кипучий, живущий взахлёб, как все дети – таким увиделся Лёва в её глазах заново. Но и это, занятую учёбой Олю, мало устроило. Слишком велика была разница в возрасте. Пока младший рвал новые штаны на перемене с другими третьими классами, она готовясь к выпускным экзаменам в библиотеке, беседовала с мальчиками, а вечером, смеясь, бежала на танцы или в кино. Однако, Оля считала за правило защищать Лёву перед матерью, «Да пусть играет в свой футбол, раз ему нравится. Подтянет учёбу ещё», и иногда разрешала побыть с ней, поболтать немного. После таких монологов (обычно говорил именно брат) о школе, о друзьях, учителях, о шутках и книгах, Оля в очередной раз осознавала, что младший всё больше становился человеком, что он взрослел, хотя раньше это казалось невозможным. И, в иные минуты, ей хотелось стать ему настоящим другом, но время было упущено – так Оля считала (они выросли с привычкой быть на расстоянии друг от друга). Она держалась с ним на людях строго и холодно, и обращалась коротко – Лев Хлопов. – Правильнее сейчас не спать, а быть со своим близким человеком, когда ему плохо, – Оля закашлялась сигаретным дымом, сделав слишком быструю затяжку. Чьи это были слова? Её повзрослевшего брата или сущности в нём? – Не ожидала от тебя такое услышать, – Оля не знала, как говорить с ним. С одной стороны её уже ничего не удивляло и не пугало, от усталости наверное, а с другой – старалась быть осторожной. – Спасибо что ли, – курила, не глядя на брата. Сейчас с ней действительно Лёва или его вампирская сторона? – Можем поговорить, если тебе станет легче, – нет, натянутая улыбка, наигранная доброжелательность в голосе никуда не делись И Оля чуть не закричала. Вздрогнула всем телом и выронила сигарету. Дёрнулась, как от огня, закрывая ладонями шею – Лёва обнял её за плечи и тут же отстранился с удивлением: – Ты чего? – прозвучало издевательски. Он улыбался, глядя как на лице сестры испуг переходит в растерянность. Смирно, сложив руки на коленях, сидел рядом, понимая – Оля не причинит ему вреда, даже если бы у неё оказалась бутылка со святой водой. – Лёва... – она его боялась. Всем своим существом, до глубины сознания, до тех инстинктивных низов, дрожащих перед тёмным и неизведанным, опасным и смертоносным. – Скажи мне... Существовавшая тысячи лет в миллионах обличий, сверхъестественная сила смотрела на Олю озлобленным колючим взглядом маленького мальчика. Мальчика, который наизусть знал карту звёздного неба и мог по ней ориентироваться, для которого самыми дорогими сокровищами был старый компас и потрёпанный футбольный мяч. Мальчик, который стал заводилой в классе и дворе, другом для всех. Младший брат, незаметный и ненужный сестре, что никогда не любила его, а теперь боялась и рвалась защитить, когда это уже не было нужно. Они оба понимали – Лёва великодушно пожалел сестру. Он мог бы, также как остальными, управлять ей. Но было гораздо приятнее и правильнее оставить человека наедине со страхом, с чувством вины и растерянностью, довести его до полной капитуляции, до опущенных рук. Через наказание направить на верный путь – так диктовала Лёвина сила, так поучал Хозяин. – Скажи, – побеждённая, безмолвно принявшая превосходство младшего брата, она сидела на самом краю скамейки, сминая подол сарафана в ладонях. – По вашей вине пропал Юра? – наверное, получи она положительный ответ, выдохнула бы с облегчением – хоть какая-то определённость А дальше... Дальше она поможет Валерке и Корзухину спасти детей. Спасти Лёву. Оля чувствовала прорывающееся через животный страх желание уберечь брата. Наверное, это рос в ней тот самый материнский инстинкт, о котором заикались иногда на лекциях. Но больше в этом было желания победы над противником. Оля хотела вытравить, уничтожить вампирскую сущность, которая контролировала младшего. Неделю назад, извиваясь от пузырящихся ожогов, рыдая и хватаясь за сестру в приступе особо сильной боли, Лёва был самим собой. В медпункте перебинтованной рукой он держался за её запястье и лежал на койке не шевелясь, тихо всхлипывал. Тогда у Оли переживаниями остро закололо сердце. Не за возможные для неё последствия, а за Лёву. Впервые за всю их жизнь никого не было рядом с ними, никто больше не мог помочь. Они становились друг для друга близкими экстренно, через несчастье. Промокая ему губы бинтом, смоченным обыкновенной (не из речки) водой, Оля другой рукой гладила Лёву по голове, легко взъерошивала ему волосы. Если бы что-то похожее произошло дома, то она, скорее всего, просто ушла бы по своим делам, оставив брата с матерью. Для неё были из ряда вон выходящим осторожность, готовность быть рядом и «нянчиться», как бы она сказала раньше, сколько будет нужно. Но сейчас Оля не хотела оставлять брата ни на минуту. Лёва взглядом прослеживал трещины на побелённом потолке, жмурился, когда Оля касалась холодной рукой его лба – горячего, как при самой высокой температуре. И, когда её позвала Свистунова в коридор, тихо попросил, как однажды, когда во втором классе болел ангиной: – Побудь потом ещё немного со мной. И пусть сейчас она боялась, понимала, что максимально беззащитна перед Лёвой-вампиром и уязвима. Вопреки этому Оля, переборов себя, придвинулась ближе к брату и осторожно взяла его за руку, желая подать сигнал тому, настоящему Лёве, – она рядом, она поможет ему. Брат тихо засмеялся, с задорным интересом посмотрел на Олю, качая головой, сжал крепче её ладонь: – Завтра, всё узнаешь завтра.