Я без тебя с ума сойду

Девушка прижималась щекой к холодной стене сырой отдельной камеры. Там, за слоем, с десяток сантиметров, бетона точно так же сидел человек. Тот, в чьей жизни она оставила мерзкий, отвратительный отпечаток. На чьём лице оставила шрамы, которые будут напоминать об ужасных событиях двухгодичной давности всю оставшуюся жизнь. Там сидела Маша Терехова, — плакса — что только что простила её. Подарила надежду, пообещала вытащить Кристину из этого ужасного места, воняющего гнилью и сыростью, проберающего холодом до костей, раздражающего отвратительным писком мелких грызунов. Места, в котором Кристина, совершенно точно, заслужила оказаться. Она и сама это отлично понимала. Сердце сжималось от отвращения к собственным поступкам. — Маш, — Голос, надломленный, заплаканный, болезненный раздался из за бетонной стены, — Маш, — Вторила сама себе девушка, — Ты ведь не бросишь меня здесь? — Вопрос был таким глупым, по мнению Кристины, таким жалким. Противный писк раздался акурат в унисон её голосу и Козлова отметила, как же похожи были сейчас эти звуки. — Не брошу, Крис, — Ответ Маши же звучал уверенно, внушал надежду. Был подобен музыке, которую девушка так давно не слышала. Ей были нужны эти слова. Терехова и сама едва сдерживала слёзы. Ей было обидно и больно от несправедливости, что свалилась на неё. — Я вытащу тебя отсюда, слышишь? — Маша коснулась нежной ладонью шершавой поверхности стены. Она уверена, Кристина сейчас тоже это сделала. Где-то внутри Козловой, в том месте, что, кажется, никогда не чувствовало ничего, кроме боли и отвращения, разлилось приятное тепло с привкусом горечи на языке. Знаете, как та микстура от кашля, которой нас всех поила мама в детстве, сладкая, но с горьким послевкусием. Крис шмыгнула носом, несумев подавить этот позыв. — Маш, я же с ума тут сойду без тебя, — Девушка утёрла длинным, грязным рукавом робы слёзы, застилающие глаза, оставив на щеке солоноватые разводы, перешанные с пылью. Неприятный запах ударил в нос. Когда-то, нечто подобное тому, что и сейчас, она чувствовала по отношению к одному парню, чьё имя она и вспоминать не хочет. Но Крис в этом не признаётся. Не себе, не кому бы то ни было ещё. — Не сойдёшь, я буду с тобой, — Отвечала Маша, пытаясь подбодрить новоиспечённую подружку. А их теперь точно можно было так назвать. И Крис верила. Искренне, по-детски. Ей больше ничего не оставалось. Снова писк, рушащий трогательность момента своей отвратительностью. Девушки крыс не боялись. Они боялись остаться здесь совсем одни. За тот короткий промежуток времени, что эти двоя провели здесь вместе, девочки и правда стали друг другу родными. Они говорили ещё долго. Обо всём: о прошлом — Кристина постоянно за это извинялась; о будущем — Девочки строили планы и даже набросали песню; о настоящем — и это было сложнее всего. Они много раз подходили к окошку, каждая в своей камере, потрягивали друг к другу руки, соприкасались пальчиками. У Маши прикосновения были уверенными, успокаивающими, руки тёплыми, мягкими. У Крис напротив — нервные, робкие, боящиеся отпускать. И руки холодные, в мозолях все. Время шло незаметно, пока Терехову не забрали. Чувство было, будто у Козловой кусочек сердца вырвали, незабыв безжалостно исцарапать грязными когтями внутренности. Она снова ревела, стараясь подавить отчаянные всхлипы. Ну и кто из них плакса? Но Маша, на удивление, быстро вернулась. Успокоила, поддержала, подарила тепло и заботу. Подарила смысл. Сделала всё то, что так хорошо умела, хоть и не осознавала. Девочек, через пару дней, снова перевели в общую камеру. Они держались рядом, спать ложились только в одну кровать, твёрдую маленькую для них двоих, но им жизненно необходимо было находиться рядом, на неудобство можно было закрыть глаза. Внутри Крис всё трепетало каждый раз, когда Маша лежала рядом, рассказывая очередную глупую, смешную историю. Взгляд невозможно было оторвать от этих карих глаз, этой оливковой кожи, от трепета ресниц на особенно чувственных моментах. Но Крис ведь не влюбилась. Совершенно точно нет. Она не может. Правда же? Так пролетела неделя и Маша, делясь радостью с подругой, собирала вещи. Её выпускали. На душе у Козловой кошки скребут, впиваются острыми когтями в мягкую плоть. Отпускать девушку не хотелось, как бы эгоистично это не было. Девушки стоят на улице, перед высоким заборам, оплетённым по верху колючей проволокой "для надёжность". Они держались за руки, смотрели в глаза друг другу. Прощались, надеясь, что не надолго. И больно было не только Крис. Не только ей хотелось разреветься, прижаться к подруге, сказать как ей страшно и плохо. Но она просто убрала руки в карманы, не позволяя себе излишней эмоциональности. Здесь такое не любят, ещё подумают лишнего. Свежий прохладный воздух, после сырой камеры, казался чудом, чем-то невероятным и волшебным. — Крис, ну ты только держись, ладно? — Голос Тереховой дрогнул. Да, она была рада, что наконец выходит, но смотреть на подругу, которую она не может забрать с собой прямо сейчас, не оставлять её в этом грязном, мерзком месте не на секунду, было невыносимо сложно. Она чуть взбодрилась, получив одобрительный кивок от девушки. — я тебя отсюда вытащу, — Продолжала Маша. И Кристина ей верила, так как никому прежде , так как только ребёнок может верить только родной матери. И она вытащила. За это время на теле Крис, конечно, прибавилось пару тройку синяков, спасибо милым соседкам по камере, но это не затмевало радости. Радости, что они разделили вместе. Девочки сидели на крыше какого-то старого домика, что насчитывал всего около пяти этажей. Маша нежно поглаживала подругу по спине, пока та уложила голову на её плечо. Они молчали, наслаждались свободой и этим коротким мгновением спокойствия. Запах сирени резко контрастировал с затхлостью тюремной камеры. Заполнял собой пространство, мешался со сладкими карамельными духами Маши. Девушкам не нужны были лишние слова, хватало только того, что они вместе. Тогда Кристина смогла впервые признаться самой себе, что то тепло внутри, которое разливалось, мягко укутывая собой грудную клетку, возможно, не просто дружеская привязанность. Но появилось ли оно только когда их руки соприкоснулись там, в сыром карцере? Сейчас она уже не могла точно ответить на этот вопрос