Бесценные уроки

      Паудер останавливается у его кабинета и бодро стучит в дверь.       — Ты можешь входить без стука. — Паудер толкает обшарпанную створку и входит в мансарду. — …Я всегда рад тебя видеть, — договаривает Силко, на миг оглянувшись.       Хотя Паудер и проводит здесь немало времени, всякий раз заходя в комнату, она не может избавиться от мысли, что она каким-то чудом переместилась в совсем другой дом. Комната Вандера была единственным местом, которое изменилось с приходом Силко, зато как: с видом заправского дезинсектора, наводящего порядок на кухне, полной тараканов, Силко методично избавился от каждой вещи в этой комнате, а потом обустроил ее заново, превратив в кабинет. Центр комнаты занял тяжеленный письменный стол вдвое больше кровати, на которой Паудер спала с Вай, когда была еще совсем крохой, пол укрыла пара ковров разного размера и цвета; жаровня на ножках, табуреты, кофейный столик, диван, усыпанный подушками, — за пару дней кабинет обрел вид более чем обжитого помещения — не в пример соседней комнате. Паудер все удивлялась поначалу: как это Силко додумался перетащить сюда все свои пожитки, а для спальни оставил один комод и кровать? Осознание пришло к ней, когда Силко приступил к работе: желая ему доброй ночи, она заглядывала к нему в кабинет — там же она находила его поутру, когда просыпалась. О том, что он все же уходил к себе и тратил какое-то время на сон, Паудер могла только догадываться.       Силко стоит к ней спиной перед высоким стеллажем, в руках — несколько увесистых папок. Пробежавшись пальцем вдоль полки на уровне его глаз, он забирает адресную книгу и устремляется к столу. Туда же пружинящей походкой подскакивает и Паудер. Отталкивается носком от подлокотника его кресла и запрыгивает на стол:       — Как ты узнал, что это я?       — Очень просто, — иронично отзывается Силко. — Никто больше ходит ко мне в кабинет вприпрыжку.       Паудер болтает ногами и хрустит добытым с полчаса назад леденцом на палочке. Улыбается — по-лисьи широко и хитро, ее всю распирает от гордости, но она не хочет рассказывать, пока он не спросит.       Силко бросает короткий взгляд вбок, улыбается одними глазами, угадывая ее настрой, и открывает папку:       — Прогулка на рынок удалась?       — Еще бы! — хвастает Паудер. — Смотри!       Она открывает сумку и высыпает перед Силко все добытые сегодня сокровища: тут и пружинки, и болтики разной длины и ширины, и расписанный тремя цветами волчок, полезного применения которому Паудер пока не придумала, зато как же красиво танцует узор на его корпусе, когда он кружится!       Никогда еще она не собирала столько добычи за один раз: да что там, даже Вай столько не удавалось свиснуть! Она вся раскраснелась от волнения, расхаживая меж кривоватых рядов из палаток, сердце рвалось из груди каждый раз, когда она наугад протягивала руку к новой вещице и бросалась наутек. Толпа гудела, смеялась, кричала, и Паудер казалось, будто каждый взгляд направлен на нее, каждая рука протягивается к ней, чтобы схватить, присвоить себе ее добычу. Тем не менее, раз за разом она одерживала победу над своим страхом, окрыляемая восторгом и чувством абсолютной свободы.       Паудер мелко подпрыгивает на месте, не в силах унять себя, внимательно наблюдая за выражением его лица. К ее удивлению, Силко ее восторга не разделяет. Улыбка, едва тронувшая его губы, стремительно меркнет.       — Откуда это у тебя? — медленно спрашивает он, сузив здоровый глаз. И не успевает Паудер ответить, как он добавляет: — Ты это украла?       Последняя его фраза звучит обличительно и резко, как удар наотмашь. Паудер оторопело моргает. Не такой реакции она ожидала. Слова Силко звучат так осуждающе, как будто она и правда сделала что-то плохое. Паудер в смятении сжимает пальцы на ремне сумки. Живот скручивает от острого разочарования.       Может, он просто чего-то не понял?       — Я взяла это, чтобы тебе не пришлось тратиться.       — А кто сказал, что мне это в тягость?..       Паудер молчит пару секунд, пристыженная его недовольством.       — Разве мы не должны экономить? — предпринимает она еще одну попытку образумить его — впрочем, и вдвое не так уверенно, как раньше.       — Мы должны с умом подходить к тратам, — поправляет Силко. — Разные вещи.       — Я не понимаю, — она отворачивается, пряча покрасневшие щеки. Горло саднит от обиды, дыхание сбивается: — У этих торговцев все равно много денег. Пару недостающих шестеренок им погоды не сделают!       — Думаешь, это так просто? — щурится Силко и принимается перечислять: — Допустим, ты вкладываешь свои сбережения в новое дело и рассчитываешь получить вдвое больше. Но внезапно, — он забирает моток проволоки, который Паудер среди прочих вещей уволокла с рынка, — оказывается, что часть товара утонула во время шторма. Другую часть задержали с проверкой на таможне — тарифы возросли, а клиент ушел, не желая больше ждать.       — Эй! — Паудер возмущенно вскрикивает и протягивает руки, пытаясь вернуть запчасти, которые Силко по очереди у нее отнимает.       — …Еще часть осталась нераспроданной на складе, — неумолимо продолжает он, забирая изогнутую металлическую пластину — только увидев ее на прилавке, Паудер сразу поняла, что из нее выйдет отличный спусковой рычаг для гранаты. Силко выразительно округляет здоровый глаз: — И, наконец, часть потерялась из-за воришек, которым нечего есть. И это я молчу о бесконечных налоговых сборах, проверках, выплатах зарплат, сертификации…       — Ладно, ладно! Я поняла, — Паудер поджимает губки и крепче стискивает пальцами цветастый волчок — единственную вещь из добычи, оставшуюся при ней. Стыд и злость огнем жгут ее щеки и уши: никто прежде не винил ее за кражу, скорее напротив — среди ее прежней компании в чести всегда был тот, кто сумел заграбастать наибольший улов. И тут на тебе — стоило ей преуспеть на деле, как она снова оказалась не права. Силко, смягчившись, возвращает ей ее сокровища, но Паудер даже не смотрит в его сторону. Подтянув ноги к груди, она обнимает себя за щиколотки и утыкается подбородком в колени.       Силко никогда ничего не рассказывал ей о своем прошлом. Может, он просто не знает, каково это — голодать, потому и делает такие выводы?       — Если торговля приносит столько проблем, лучше бы все контролировал Совет, -      бурчит она, надеясь уколоть его.       Но Силко лишь беззлобно усмехается.       — Вопреки расхожему мнению, свободная торговля несет куда больше пользы, чем кажется. Взгляни, — он поднимается на ноги, уступая Паудер кресло, и подкатывает его к окну. — Видишь лавку у ткацкой фабрики? Ее владелец — один из наших поставщиков. Прежде Синджед знал его как бродягу, собирающего травы на предгорьях Пилтовера. Теперь у этого бродяги есть кров, жена и работник, который ходит собирать травы вместо него.       Паудер очерчивает пальчиком кружок на стекле — в том самом месте, откуда проглядывают огни далекого угловатого домика старого травника.       — Честное проведение сделки — лучшая помощь, которую ты можешь подарить другим людям. Если кому-то пожертвуют пару шестеренок, у него будут деньги на один ужин, но если ты оплатишь его труд, ему никогда больше не придется ни в чем нуждаться. Я надеюсь, все в Зауне когда-нибудь придут к этому. К свободе и независимости.       — Поэтому, — голос Силко становится бодрее. Он открывает верхний ящик стола, извлекает оттуда небольшой холщовый мешочек и отдает Паудер.       Та от неожиданности чуть не роняет его: мешочек оказывается тяжелее, чем ожидалось, а когда Паудер развязывает шнурок, стягивающий его горлышко, ее сердце подскакивает в груди: мешочек оказывается доверху набит монетами. Паудер никогда еще не видела такое количество денег.       — Верни торговцам то, что причитается, — велит Силко.       Паудер послушно обходит ярмарку еще раз и подсовывает во все палатки, в которых она успела «отовариться», без малого пару монет. На оставшиеся деньги она покупает для Силко нож с увесистой деревянной ручкой и копьеобразным лезвием и вечером приносит ему. Силко удивленно фыркает в ответ и треплет ее по макушке: как оказалось, он на нее совсем не злился, и Паудер мысленно объявляет конфликт исчерпанным, втихаря расстроившись, что вместо ножа не прикупила что-нибудь для себя — многоярусный кремовый торт, например.

***

(спустя пару месяцев)

      Заун, испещренный паутиной мостов и переходов, застилает душное облако смога. На сей день задымления, тянущиеся от заводов, сплетаются с туманом — после прохладной ясной ночи день обещает быть теплым и влажным.       К концу улицы Сейвика равняется с Силко. Их шаги гулом разносятся вдоль череды покосившихся домиков: за яркими вывесками неизменно проглядывается пожранное термитами дерево, да краска, собранная моросью у земли в кучные облачка. Для сегодняшней деловой встречи потребовалось выдернуть всех его подчиненных, но до прибытия на место Силко приказал им разделиться и отправил ехать на Восходящем Реве.       Они же с Сейвикой останавливаются у частного подъемника в ожидании, пока он спустится на Антресольный уровень. Вместе с ними на площадке оказывается еще один человек — молодая женщина с уставшими холодными глазами, одетая в платье с высоким плиссированным воротником, полностью закрывающим шею. Силко не собирается ее прогонять, но его увечный глаз, горящий изнутри ядовитым огнем, не оставляет девчушке выбора. Сейвике остается слегка прищелкнуть языком — и в подъемник они с Силко входят в гордом одиночестве.       Частный подъемник, рассчитанный на восемь человек, обставлен мягкими диванами, но они оба остаются стоять. Силко смыкает руки за спиной, Сейвика угрюмо приваливается плечом к стене напротив. Серому небу Силко не по зубам, но из-за нервозности ему дышится тяжелее обычного. Он мысленно сосчитывает до десяти, прикрывает веки, как будто собирается заснуть, и напускает на себя скучающий вид.       Он замечает — не может не замечать, — как посекундно косится на него Сейвика, но умышленно не произносит ни слова. Ему вдруг приходит в голову, что он уже ловил на себе эти ее взгляды — в баре, в кабинете и даже перед выходом: она уже давно собирается о чем-то с ним поговорить, но почему-то медлит.       Они проезжают где-то пол-яруса, когда Силко выпускает наружу тяжелый вздох:       — Ты сейчас во мне дыру протрешь. Говори уже.       В иное время он бы проигнорировал ее, но сейчас только рад любому предлогу отвлечься.       Сейвика мнет губами полуистлевшую сигарету. Поморщившись, она расцепляет руки, скрещенные на груди, и полностью поворачивается к нему:       — Я знаю, ты здесь за главного, потому что у тебя есть сердце.       — Нет. Я здесь за главного, потому что умею считать, — в тон ей отвечает Силко, мгновенно развеселившись тому, с какой аккуратностью она подбирает каждое слово.       — …Но девчонке здесь не место, — с нажимом заканчивает Сейвика. — В особенности — дочери Вандера. Или ты думаешь, она забыла, как ты одним днем прикончил всех, кто остался от ее семьи?       Силко кривится. О том, что это был не совсем он, Силко благоразумно умалчивает.       — Вандер сам сделал свой выбор, и она это знает.       — Вспомни, как она уничтожила половину лаборатории!       — Она остается.       — Подумай вот о чем, — она шумно вдыхает через нос, как будто ей приходится утихомиривать очень шумного ребенка. — Даже если допустить, что она не пытается нарочно принести неприятности…       — Не пытается.       — …Она остается ребенком. Скоро «Капля» превратится в магнит для отморозков, которые придут по твою душу. И она будет рядом. Все. Время. — Сейвика бьется спиной о стеклянную стенку подъемника и тихо добавляет: — Ты не уберегаешь ее от опасностей. Ты только притягиваешь к ней новые.       Он обнаруживает, что они прибыли на Променад, только когда Сейвика осторожно, но требовательно подталкивает его ладонью в спину. Дверь подъемника распахнута: столпившиеся по сторонам от нее люди, которым он перегородил дорогу, кривят недовольные физиономии, но, встретившись с ним взглядом, вздрагивают и опускают глаза. Низкорослые и высокие, все как один с детскими чертами одутловатых потерянных лиц, не обезображенных ни годами голода, ни душевной болью, ни даже проблеском интеллекта, и обрюзгшими телами, обтянутыми шелком и бархатом.       Силко шествует сквозь расступающуюся толпу вальяжно и медленно, смакуя всеобщий страх, как дорогое вино, и нагло заглядывая каждому в лицо. Скоро он станет намного влиятельнее, чем все они вместе взятые. Грядет новая эпоха — механизм уже запущен, осталось только не облажаться.       Они берут влево от пограничных рынков и движутся узкими проулками, пока к ним стайками по три человека присоединяются свои: у заброшенной мебельной фабрики, у почтового отделения и у качели, сооруженной из колеса дискобега, которая, правда, из-за отсутствия второй опорной балки больше смахивает на виселицу.       Наконец их маленькая процессия пребывает на оговоренное место — к старому зданию пилтоверской школы. Впрочем, во времена, когда школа еще была открыта, она называлась «заунской» — с тех пор кирпичные стены покрылись белыми разводами известковых пятен, плоская крыша прохудилась и обзавелась течью. Поперек бетонных ступенек, ведущих на крыльцо, расползлись длинные трещины.       Силко ведет плечами, стряхивая дрожь, прошившую позвоночник, и берет себя в руки.       — О, и тут детские цацки, — в голосе Сейвики отчетливо звучит веселье — ей явно не терпится испытать принятое мерцание в деле.       Силко оборачивается к своему маленькому эскадрону:       — Стойте смирно и держите рот на замке. Это переговоры, а не уличная свара. Видаль не нарушает своих обещаний… если его не злить.       — Да, не стоит переживать о том, что уже сделано, — хмыкает Сейвика.       Они переглядываются. Дверь скрипит несмазанными петлями и с неохотой поддается.       В крошечном холле пахнет сыростью. Внутри здания бродят сумерки, хотя за узкими окнами четко проглядывается свет солнца, стоящего в зените. Вдоль стен рядком, соединенные металлической основой, выстроены стулья. Кто-из шедших позади Силко парней шумно сглатывает, обнаружив торчащий из-под мягкой обивки на сидении штырь.       Сейвика проходит к коридору, соединявшему два крохотных крыла школы, и, прислушавшись, кивает влево. Из-под одной из прикрытых дверей по полу тянется мягкий свет. Ручка кряхтит и проваливается под ладонью Сейвики, ругаясь забитым пылью механизмом.       — Добро пожаловать! — Видаль распахивает руки, словно собирается обнять их.       Имя Видаля знают все — но мало кто знает его в лицо. Силко к этим счастливчикам не относится — и уже сам по себе этот факт означает, что, по крайней мере, до этого момента он обходил стороной целый ряд проблем. Поговаривали, что Видаль происходил из пилтоверской семьи, но в юные годы не снискал известности среди высшего света Пилтовера и ушел в низовья Зауна, прихватив с собой значительную часть семейных сбережений. Долгое время он держал бордель на Антресолях, но, когда лояльные ему зауниты заполонили и Променад, занялся тем, что в Нижнем городе называли «охранным бизнесом» — по сути, не давал другим обогащаться без его согласия. Его люди контролировали все торговые артерии Зауна, переговоры, сделки, бунты — все так или иначе сходилось в одной точке, и это точкой и был он.       Силко знал, что стоит его компании немного окрепнуть, и он без труда сможет сместить Видаля. К сожалению, тот прознал о его бизнесе прежде, чем это случилось. На той неделе несколько пособников Видаля напали на посыльного Силко, доставлявшего товар. Тело парнишки, искромсанное почти в ничто, доставили прямиком к крыльцу «Последней капли». На его лице застыла маска агонии — после всех мучений бедняге даже не потрудились закрыть глаза. На груди из-под разорванной ткани майки торчала выскобленная скальпелем надпись с суммой, адресом и временем встречи — судя по обилию крови вокруг порезов, чертили ее, когда он еще был жив. Проделав заново его маршрут, выяснили, что колбы не украли — осколки от склянок вперемешку с разлившимся мерцанием, втоптанные в грязь, обнаружились на дороге у закусочной на окраине Антресолей.       Силко проходит вперед и садится за стол напротив Видаля. По стеночке позади него на одноместных партах мостятся его подчиненные — все под завязку снаряженные огнестрельным оружием, будто после их встречи собрались захватывать соседнее государство. Сразу несколько ружий беззастенчиво вперивают взгляд в Силко, остальные нацеливаются на его команду. После того, как Видаль, точно паук, покрыл своей паутиной весь Заун, обосновавшись в самом ее центре, он начал дергать за ниточки. Вскоре он стал единственным торговцем оружием в Линиях — и никому не позволял даже приблизиться к владению тем арсеналом, которым располагал он сам.       Видаль вскидывает брови — здороваясь, он обращался к Сейвике, первой вошедшей в комнату, — но вежливую улыбку с лица не убирает. Его круглое лицо так и лучится радушием: на вид ему не дашь и сорока, и только седина, затесавшаяся в светлые волосы, тщательно уложенные и зачесанные назад, выдает в нем человека старшего, чем Силко. На Видале меха и ботинки из настоящей кожи, отделяющие его от почти любого заунита суммой, какую он никогда бы не заработал за целую жизнь. (Силко заставляет себя не думать, что на его фоне он, одетый в рабочую одежду и старую жилетку, выглядит настоящим оборванцем.)       Силко последовательно и кратко отвечает на несколько его вопросов о размерах поставок и количестве клиентов — где-то преуменьшая, где-то умалчивая настоящие цифры. Ложь, повязанная тонким бантиком правды, заранее отрепетированная, льется из его рта складной ядовитой песней. О происшествии с посыльным он не говорит ни слова — как и о причинах, почему они не просили покровительства Видаля раньше.       Видаль ощупывает его внимательным взглядом, но, видно, не найдя для себя ничего интересного, переключается на остальных его подчиненных.       — Раз вы добрались до Пилтовера, значит, товар стоит того, — наконец произносит Видаль низким, тягучим голосом. Он вдруг сует руку во внутренний карман кафтана и достает то, что Силко ожидает увидеть меньше всего. Колба с мерцанием наполняет комнату загадочными фиолетовыми отсветами. Видаль обращает на Силко прямой взгляд: — Для чего, говоришь, твое лекарство?       Силко спиной чувствует вмиг возросшее напряжение позади себя. Сейвика, стоящая по левое плечо от него, сжимает в предвкушении кулаки.       — Препарат используют для экстренного снижения давления, — лицо Силко остается таким же бесстрастным, как и минуту назад. — В Зауне клиентов найти тяжеловато… А вот в Пилтовере врачей, которые не гнушаются экспериментальной медициной, хоть отбавляй. Все ради помощи людям, конечно. — Видаль недоверчиво морщит лоб, и Силко поспешно добавляет: — Так мы договорились?       Видаль молчит пару секунд, но потом расплывается в беспечной улыбке, похожей на галочку:       — Само собой.       Колба в его руках медленно перемещается в центр стола, откуда Силко беспрепятственно ее забирает и меняет на пачку хрустящих купюр. Пока Видаль отворачивается, чтобы жестом приказать своим подчиненным убрать их новых партнеров с мушки, Силко на миг прикрывает здоровый глаз. Глубокий вдох они с Сейвикой делят один на двоих: Силко — облегченный, Сейвика — разочарованный.       — Нам всегда нужны новые клиенты, но сейчас, — Видаль морщится и закуривает длинную папиросу, — сейчас наступает новая эра. Эра Хекстека. Производства Верхнего города забиты под завязку, а пилтошки?.. Им больше не нужны наши игрушки — они вкладываются в свои.       Силко ерзает на своем месте и чуть не теряет равновесие, забыв, что у стула, на котором он сидит, нет подлокотников. Он улавливает тонкий намек на скорое поднятие цены за их безопасное перемещение по улицам Променада, но это его не колеблет — зато от одного упоминания о изобретении Пилтовера у него сводит челюсть.       Хекстек… Изобретение, явившееся на свет одновременно с мерцанием, порушило план, который Силко вынашивал долгие годы, еще до своего изгнания. Независимый, гордый, свободный Заун… После провозглашения эры Хекстека, на последнем этапе почти свершившейся мечты ему пришлось перекраивать все намеченные и тщательно выверенные шаги и вступать в новый бой — на этот раз явивший собой экономическую гонку.       — Босс, здесь сотни не хватает, — вдруг говорит парень с ружьем, возвращая Видалю деньги.       Тот и бровью не ведет:       — Пересчитай еще раз.       — Пересчитал, трижды.       На Силко обращаются вопросительные взгляды. Тот молчит несколько секунд, а потом усмехается юнцу:       — Дай-ка я сам пересчитаю.       Джинкс тянет за ручку верхнего ящика — внутри, среди бумаг и канцелярских принадлежностей, лежит свернутая трубочкой пачка зеленых купюр; на том же самом месте, откуда Силко доставал для нее деньги пару месяцев назад. Джинкс закусывает губу. Стоило бы, конечно, спросить, но Силко ушел по делам до вечера, а ей срочно нужно купить все запчасти для его подарка. Да и даже если он вернется раньше — это явно не последние его деньги. И вообще — он ведь сам не сказал о своем Дне рождения. Значит, и вина тоже его.       Сжигаемый нехорошим предчувствием, Силко перекладывает купюры из одной руки в другую. Он знает, что в пачке ровно полторы тысячи: он лично пересчитывал их без малого раз пять перед выходом и все время держал при себе. Но что-то не так. Может ли это быть подстроенной фикцией для начала перестрелки?       Ладно, обещает себе Джинкс, крепко зажмурившись и наморщив нос. Если Силко не войдет в этот кабинет в течение пяти… Четырех… трех… двух… Выждав пять секунд, Джинкс хватает несколько купюр из свернутой в трубочку пачки и бежит прочь.       Так даже лучше. Пускай будет сюрприз.       — Говоришь, умеешь считать? — шипит Сейвика ему в ухо, но Силко едва слышит ее.       Когда он доходит до последней купюры в пачке, мир вокруг него резко сужается до размеров тех контейнеров, в которых они отгружают мерцание. Силко замирает, пережидая удушающий приступ клаустрофобии.       В пачке не достает ровно четырех купюр.