Не ломайте птицам крылья

      Колючие ветки впивались в тонкую, аристократично бледную кожу, заставляя прикусывать губы и игнорировать нарастающее жжение. Воскресенье не мог стоять спокойно. Он дёргался, инстинктивно наклоняясь вперёд, ближе к ней. Его глаза были прикрытыми маленькими крыльями и сверху — для надёжности — повязкой. Шарф Безымянной. Её шарф. Вдыхая глубже, Воскресенье понемногу сходил с ума от пьянящей близости и её запаха.       Всё это казалось неправильным. Идущим против любой морали. А Стелла любила пробовать на вкус то, что находила интересным. Воскресенье в частности. Отдающие металлическим привкусом закусанные губы. Соль его слёз на щеках. И ещё…       — Нервничаешь? — Стелла возбуждённо усмехалась. Воскресенье не мог видеть, но читал её тон, и перед глазами стоял лишь один образ. Уверенный взгляд. Губы. Накалённая добела решимость. — Бронзовый Певчий стесняется пойманной им же грешницы? Это приятно.       Растения, сковывающие руки над головой — его собственная техника. Но приказ отдала она. В этом маленьком мире — полусне, полуреальности на задворках Пенаконии — она была единственной Богиней. По крайней мере, для одного падшего ангела.       — Не волнуйся, — её голос раздался над ухом, обжёг дыханием. — Если скажешь, я уйду.       — Пожалуйста, — Воскресенье непроизвольно захотел коснуться её лица, но путы напомнили о себе в ответ на движение, сдавили крепче.— Не уходи.       — Как скажешь, — Стелла отметила свои слова мягким, невесомым поцелуем в шею. Это ложь — носительница Стелларона всегда была стихийным бедствием, и всегда делала то, что хотела.       Она пробовала вытворять разное. Например, играть в нежность. Но с каждым касанием Воскресенье чувствовал, как его сопротивление слабеет, страсть накаляется. Пытка ласковой водой была не менее эффективна, чем прижигание огненным клеймом.       Вдруг, Стелла добавила:       — Будь осторожнее со своими желаниями. Кажется, только самый ленивый не сказал мне этого на Пенаконии. Что, если я никогда не уйду?       — Я умру счастливым.       Звенящая честность в голосе Воскресенья заставила беспокоиться даже её.       — Ну, уж нет, — очередное касание заставило сбиться дыхание уже у самой Стеллы. Заигравшись, она и не заметила, как увлеклась слишком сильно. Осозние пришло резко и бесповоротно. О том, как сладко тянет мышцы изнутри и как стремительно кончается терпение снаружи. — Живи, Ангел. Ты теперь на Звёздном экспрессе. Никуда не от меня денешься.       — Это приказ?       Стелле всегда нравились его волосы и крылья. Особенно — трогать мягкие, серые перья у основания, почти пух. Избавившись от повязки, она развела маленькие крылья руками, чтобы заглянуть в яркие золотые глаза.       — Если захочешь, — кивнула она в ответ.       Воскресенье привык держать мысли и действия в своих руках. Отслеживать всю ситуацию. Но сейчас, рядом с ней… Как же это было приятно — отпустить контроль. Позволить себе — и миру — быть.       Её пальцы частенько были неловкими, грубыми, наивно любопытными. От постоянных сражений подушечки стали шершавыми. Но она была такой — живой, настоящей. Воскресенье ничего не ответил, но Стелла сама прочитала всё, что ей нужно, в его глазах.       Её руки переместились на шею, чувствуя зашкаливающий пульс. Воскресенье сглотнул. Один шаг до точки невозврата, и Стелла решила убедиться последний раз:       — Скажи мне, чего ты хочешь?       — Пожалуйста, — Воскресенье не смел молчать. Внутри него всё тряслось от напряжения.       — Пожалуйста, что?       — Я хочу тебя.       Взмах оружием перерезал путы над головой Воскресенья, даря полную свободу действий:       — Хорошая птичка. Ему ещё только предстояло расправить крылья.