Happily ever after

***

      Из всех времён года Донмин любил зиму больше всех. Было в этом холодном и таинственном времени, когда вся природа словно замирала, прячась под снежным одеялом, что-то такое, что заставляло Хана испытывать почти восторг.       Он любил первый снег, красиво оседающий на ветвях деревьев, а ещё холод, кусающий за щеки и нос, оставляющий на них красные следы. Ему нравилось лепить снеговиков и смотреть на младшеклассников, радостно катающихся с горы у школы, используя в качестве ледянок картонки. Он обожал кататься на коньках, рассекая замёрзшую резную гладь катка, а потом, валясь с ног, забегать в какой-нибудь круглосуточный магазин и заказывать себе какао. Все эти вещи стали чем-то вроде его зависимостей за последние несколько лет, и избавиться от них Хан уже не мог, как бы не старался.       В прочем, он не очень то и горел желанием это делать. Да, иногда конечности, укутанные в насквозь мокрую от снега одежду, замерзали, и двигаться становилось чуть более проблематично. Но зима всё ещё до безумия нравилась Донмину, и даже промерзший до костей он умудрялся любоваться тем, как красиво по вечерам сверкает снег, отражающий фонарный свет.       — Ты снова не слушаешь, что я говорю, — Донхён, опускающийся на стул одной из одноклассниц, сидящих спереди, с недовольством хлопает старшего по плечу, привлекая к себе внимание.       Донмин нехотя отводит взгляд от окна. Снаружи уже начинает темнеть, а это значит, что до включения уличных фонарей остаётся совсем чуть-чуть. Люди, торопливо снующие под школьными окнами, закутанные в шарфы и натягивающие шапки до ушей, чтобы не простудиться, выглядят комично.       Хан никогда так не делает. Да, потом это стоит ему недели с температурой под тридцать девять и горы горьких таблеток, у каждой из которых свой собственный график принятия, что не запутаться становится просто невозможным. Но, как минимум, он счастлив в моменте, зная что на фотографии, которые так любит делать младший, у него не будет видно лезущей в глаза шапки или покрытого корочкой инея от жаркого дыхания шарфа.       — Тебе не кажется странным, что когда мы идём учиться ещё темно, а когда выходим из школы, то уже темно? — спрашивает задумавшийся Хан и Донхён хмурится, пожимая плечами.       — Тебе ведь, вроде, нравится темнота, — младший делает глоток своего любимого молока, купленного на прошлой перемене в автомате с напитками, и довольно мычит.       Сегодня в столовой давали его нелюбимую рыбу, так что он, наверняка, рад даже тому, что получилось выцепить последнюю упаковку молока. Девушка, стоящая за ним так расстроилась, что будь Донхён сытым, с радостью отдал бы напиток ей, но в сложившейся ситуации он даже не рассматривал этот вариант.       — Нравится, — кивает Хан, поднимая взгляд на доску. Когда учитель поднимается со стула, принимаясь вырисовывать на ней странные фигуры, Донмин уже знает, что следующим уроком его ждёт его нелюбимая математика. — Просто мы, получается, как вампиры.       Донхён прыскает, выпуская замученную зубами трубочку изо рта. Старшему всегда было интересно, откуда взялась эта его привычка — грызть пластиковый наконечник до тех пор, пока выпить напиток через трубочку не станет слишком проблематичным.       — Почему вампиры? — с улыбкой спрашивает младший, переваливаясь через спинку стула, чтобы сложить руки на парте между ним и Донмином.       — Потому что избегаем солнечного света, — отвечает Хан, недовольно фыркая, когда рядом с ними разносится шум, а затем и звук удара. Чей-то пенал ударяется прямо о шкафчики за спиной Донмина, пролетая в сантиметрах от его лица.       Владелица летающего предмета находится быстро. Подбегает, сначала поднимая свою вещь, а потом и прося у старшего прощения. Хан только сдержанно кивает, пока одноклассница без остановки извиняется. Стоит только ей скрыться из виду, как разговор продолжается.       — Ну да, ты на бедную Ханбëль сейчас так посмотрел, что Эдвард с его голодными взглядами в сторону Беллы даже рядом не стоит, — с усмешкой замечает младший, вдруг хлопая в ладоши. Он явно что-то задумал и его в миг становящееся таинственным лицо только подтверждает это. — Ты невероятно быстр и силён, у тебя бледная ледяная кожа, а твои глаза меняют свет, — начинает перечислять Ким, и Хан может только фыркнуть. Он эту часть сумерек уже наизусть выучил, младший ведь так сильно по ней тащится.       — О Боже, — только и успевает сказать старший, прежде чем Донхён шипит.       — Имей уважение, я тут как бы в роль вхожу.       И Донмин может только поднять руки, признавая поражение. Окей, останавливать этого парня всё равно бессмысленно. Да и Хан никогда не умел этого делать. Он слишком слаб и слишком дорожит каждой улыбкой на лице Кима, чтобы что-то ему запрещать.       Донхён же, не заметив больше возмущения, продолжает:       — И иногда ты говоришь так, будто ты из другого времени. Ты никогда не пьешь и не ешь, ты избегаешь солнца… Сколько тебе лет?       Младший одним лишь взглядом умоляет его подыграть ему. И кто Донмин вообще такой, чтобы ему отказать?       — Семнадцать.       — И давно тебе семнадцать?       Хан выдерживает паузу. Должно быть, наблюдай их одноклассники за этой сценой, уже подумали бы, что пора вызывать неотложку. Но все они заняты своими делами и старший, если честно, только рад, что даже в полном людей помещении они с Кимом умудряются находиться в каком-то своём, отдельном мире.       И этот мир ему очень уж нравится.       — Уже да.       Звонкий смех Донхёна, довольно подскакивающего на стуле, означает лишь одно: младший счастлив. А когда счастлив он, то и Донмин тоже. Так уж работает их дружба.       Хитрое сплетение судеб, которое привело их друг к другу, наверняка знало, что по прошествии восьми лет они всё так же будут сидеть и смеяться над глупыми фразами из фильмов, как делали это в первый день совместной ночёвки. Или в тот вечер, когда впервые пошли в кино вместе. Или, когда Донхён в первый раз позвал его на свой день рождения, хотя раньше всегда праздновал исключительно в кругу семьи.       Донмин помнил каждый из этих дней и дорожил ими, пряча эти тёплые воспоминания о времени, проведённом вместе с Донхёном, глубоко в своём сердце. Они грели его душу даже тогда, когда казалось, что ещё немного, и Хан просто не выдержит. И Донмин был благодарен. Так чертовски сильно был благодарен, что судьба подарила ему шанс обрести такого друга, как Ким, что был готов бесконечно благодарить вселенную за то, что он повёл себя как придурок в тот день в кино и случайно съел чужой попкорн, вместо своего.       — Ты неисправим, — вздыхает Донмин за секунду до звонка на урок. Любовь Донхёна к «сумеркам» можно сравнить разве что с любовью Хана к «Гарри Поттеру».       — Тем не менее, ты всё ещё со мной общаешься, значит, не так уж я и плох, — Ким подмигивает весело, пока освобождает место вернувшейся с перерыва однокласснице, и уходит за свою парту с довольной ухмылкой.       Донмин вздыхает. Будь у него выбор: дальше слушать вампирские бредни младшего или сидеть на уроке математики, он наверняка выбрал бы первое. Улыбка младшего же становится только шире, когда он замечает, что старший не протестует, как любит это делать обычно.       В последние дни тот, кажется, окончательно смирился с тем, что Ким очень любит в абсолютно случайные моменты времени напоминать, что Хан бубнит, как бабка старая, но всё равно продолжает цепляться за младшего, как за что-то очень дорогое. И это действительно было так.       Донмин мастерски делал вид, что гулянки после школы вместе с Донхёном, совместные походы в кино и в кафе, когда им обоим удавалось накопить карманных денег, и даже ночёвки, ставшие скорее закономерностью, чем редким исключением, в их дружбе были обыденной вещью. Однако Ким так не считал. У него было несколько человек, которых он звал своими друзьями, но таких, как Хан, больше не было.       Донмин был особенным. На первый взгляд он показался Донхëну холодным и неразговорчивым. Сидел, весь такой недовольный, смотрел в окно и игнорировал каждого, кто пытался с ним заговорить. Старший не гнался за тем, чтобы всем нравится, а у младшего это получалось само собой, поэтому едва ли кто-то из их общих знакомых мог подумать, насколько они на самом деле были близки.       Донмин не любил шумных, но голос Донхёна был готов слушать сколько угодно на любых децибелах. Он ненавидел делать уроки и готовиться к контрольным работам, но когда младший предлагал провести вечер за учёбой, старший никогда не отказывался, а послушно садился за стол и утыкался в учебник. Было ли это эффективно, Донхён не знал, ведь даже его любимая математика для Хана была невозможной. Она залетала Донмину в одно ухо и вылетала в другое, оставляя после себя только пустоту. Старший не любил мороженое, но частенько забегал в ларёк у дома младшего, пока ждал его на улице, и покупал донхëново любимое — шоколадное.       И ещё много таких вещей, которые, казалось бы, стали нормой за те годы, что они дружили, но многие знакомые Донхёна удивлялись, когда узнавали, что парню достаточно просто предложить, и Донмин уже будет готов сделать для него что угодно. Кто-то даже обронил однажды: «должно быть, он очень сильно тебя любит», и Ким посмеялся тогда, но запомнил эту фразу. Если Хан Донмин и правда любил его, то это было приятно.       Донхён любил его тоже.       — Эй, — когда старший оборачивается на шёпот младшего, заставший его за решением очередной тяжёлой задачи, Донхён по-прежнему смотрит на него с этой хитрой ухмылкой на лице.       — Что? — шепчет Хан в ответ, косясь на спину учителя, не имея никакого желания выслушивать от мужчины очередную лекцию о том, что он никогда не научится решать задания, если на уроках будет занят разговорами.       — Пойдём играть в снежки после уроков?

***

      Когда они выходят из здания школы, на улице уже по-настоящему темно. Ким глубоко вдыхает холодный воздух, испытывая облегчение от того, что больше не нужно находиться в душном помещении, и торопливо натягивает на руки перчатки.       — Ну ты прям утепляешься, как на серверный полюс, — хмыкает за его спиной старший.       Его пальто пусть и выглядит очень эстетично на фоне медленно падающего снега и ярких огней от фонарей, но всё равно не кажется таким уж тёплым. Ни о шарфике, ни о, тем более, варежках, Ким уже даже говорить не хочет.       — Это не я утепляюсь, а тебе просто нравится с температурой в кровати валяться, — парирует Донхён, недовольно фыркая, когда его взгляд цепляется за открытое горло старшего. Ну вот кто, скажите, в таком виде зимой по улицам расхаживает? — В начале учебного семестра заболеть же самое оно.       И пусть младший возмущается, но на его саркастичный тон старший только улыбается.       — Кажется, ты меня раскрыл, — Донмин разводит руками. — Что ж, раз уж ты всё понял, может, тогда, перестанешь смотреть на меня, как на придурка?       — Увы и ах, но на тебя по-другому и не посмотришь, — строго отзывается Донхён и его даже передёргивает, когда он видит, как снег залетает Хану под воротник. Такой холод, а ему хоть бы хны…! — Ты мне лучше вот что скажи, мороз тебе окончательно мозги отшиб?       — Как грубо, — старший показательно закатывает глаза, пока младший принимается рыться в своих вещах. — Я расскажу твоей маме, как ты со мной разговариваешь, она то найдёт на тебя управу.       — Смотри, как бы я твоей не рассказал, — вырывается изо рта Донхёна раньше, чем он успевает понять, что собирается сказать.       Разговоры об отношениях Донмина с матерью в их дружбе были табуированы. Хан любил обсуждать разные темы, начиная правилами развода домашних муравьёв и заканчивая теориями заговора, но про маму никогда не рассказывал.       Донхён хорошо помнил эту женщину. Она была красивой, стройной брюнеткой, и всегда с радостью встречала его, когда они с Ханом, ещё маленькие, забегали к старшему домой, чтобы напиться воды и снова убежать гулять на очередную пару часов. И старший любил её, просто в одну осень все изменилось.       Ким не помнил точно, когда это случилось, но в какой-то момент Донмин перестал звать его к себе, а он и не настаивал. С его мамой Донхён в последний раз виделся, наверное, три года назад, и младший никогда не заводил разговоров о ней первый. Лишь однажды. Донхён спросил тогда, кажется, не хочет ли мама старшего присоединиться к его родителям, что должны были сопровождать детей на экскурсии, и Донмин нехотя буркнул, что поругался с ней.       Тогда Ким не придал значения. Но вот прошло три года, а Хан по-прежнему не говорил о ней, и Донхён знал, что какой бы не была причина, она точно была серьёзной. И от того, как некрасиво прозвучала собственная фраза, почему-то стало стыдно.       — Прости, — начинает младший совсем тихо. — Я не хотел так говорить.       И Ким уже готовится мысленно к тому, что вот сейчас Донмин просто развернётся и уйдёт, оставит его наедине с собственным косяком, но старший только вздыхает, небрежно поправляя свою чёлку.       — Не надо, — говорит Хан. — Ты не сказал ничего такого, за что стоило бы извиниться.       — Но ты…       — Нет, — снова повторяет Донмин, смотря уже младшему в глаза. — Я не злюсь и уж точно не обижаюсь, если тебя это волнует.       — Тогда что с лицом?       — Жду, пока ты наденешь на меня шарф, — старший пожимает плечами. — Или ты не для этого его достал?       И Донхён только сейчас понимает, что действительно держит в руках мягкий, махровый шарф. Он всегда носит второй на случай, если станет слишком уж холодно. Кажется, заметив оголённое горло младшего, его мозг автоматически дал рукам сигнал достать единственную тёплую вещь из рюкзака.       Ким вздыхает, пока переводит взгляд с шарфа снова на старшего. «Действительно ли с ним всё хорошо?» — обеспокоенно интересуется сердце и Хан, заметив чужое замешательство, тянет младшего на себя.       — Просто надевай уже, что это за лицо такое? — Донмин снова бубнит, подставляя свою голую шею под умелые руки младшего. Тот, кажется, упоминал как-то, что умеет завязывать шарфы пятью разными способами. Хану бы хотя бы одним научиться. — Ты похож на Добби, когда расстраиваешься, тебе говорили когда-нибудь?       И только когда на лице Донхёна появляется уже знакомая гримаса «ну и что за бред ты опять несёшь» Донмин улыбается, окончательно растапливая эту неловкую обстановку между ними.       — О чем думаешь? — вдруг интересуется Хан, пока опускает подбородок, ощущая им мягкую ткань шарфа. Что ж, может, всё не так уж и плохо. Как минимум, желания стянуть с себя шерстяную вещь пока не возникает.       — О том, как было бы здорово задушить тебя прямо сейчас, — фыркает Донхён, продолжая закручивать концы шарфа какими-то непонятными узорами. Даже если бы Донмин и хотел запомнить, то уже запутался бы.       Хан фыркает тоже, послушно позволяя младшему залезть руками себе под пальто. Ким разглаживает концы ткани, чтобы не мешались, и довольно хлопает Донмина по груди, под слегка удивлённый хмык заключая:       — Готово.       — Ты мне, кажется, пару костей сломал только что.       — Брось, не так уж и сильно я ударил.       — Так всё-таки ты меня ударил? Ну теперь ты точно нарвался на то, чтобы я пошёл жаловаться твоей маме, Ким Донхён.       Когда сзади прямо в поясницу с глухим звуком прилетает удар, Донмин сначала озадаченно замолкает, так и не закончив свою угрозу, а потом медленно оборачивается, чувствуя, как от движения с одежды мелкими кусочками отваливается снег.       Донхён где-то рядом хихикает, явно довольный, пока Хан опускается взглядом всё ниже и ниже, замечая недалеко от них младшеклассника, стоящего с поднятой рукой. Мальчик высоко задирает нос, отчего его глаза почти полностью теряются в большом капюшоне его куртки, и важно так произносит:       — Вас мамы не учили что ли, что в общественных местах шуметь — моветон?       Донмин потерянно хлопает глазами, пока ребёнок явно ждёт от него хотя бы какой-то реакции, и может только поражённо раскрыть рот.       Его сейчас отчитал маленький школьник? Вот так просто? И Хан не находит варианта лучше, чем просто кивнуть, отряхивая одежду, по которой уже начинает расползаться мокрый след. Ну не ругаться же ему с ребёнком, верно?       — Больше не будем, — обещает Донмин и младшеклассник только тогда кивает, довольный полученным ответом.       — То то же, а то хуже маленьких детей себя ведёте.       Силы повернуться обратно Хан находит только тогда, когда мальчик скрывается за поворотом. Однако Донхёна, что ещё минутой ранее стоял на этом самом месте, он не находит. Перед ним пусто, и всё, что осталось от друга — следы его ботинок на снегу. Но их так много, что понять, куда мог пойти младший — невозможно.       — …Донхён? — тихо спрашивает у пустоты Хан, оглядываясь, однако кроме толпы учеников младших классов, только что вышедшей из школы, наверное, с каких-то элективных кружков, кругом никого.       И Донмин понимает прекрасно, что младший не мог уйти вот так просто. Тем более, что тёплый шарф, который, Хан знал, мама Донхёна связала единственному сыну в подарок на прошедшее Рождество, до сих пор грел его шею.       Ким не ушёл бы не попрощавшись, старший знал это так же хорошо, как таблицу умножения — единственную часть математики, которая отскакивала у Хана от зубов.       И стоит только Донмину оглянуться, как следующий снежок летит ему уже в лицо. Ударяет, конечно, не сильно, скорее задевая свисающую на глаза чёлку, но Хан всё равно щурится, ощущая, как снег, оставшийся на коже, мгновенно начинает таять.       И будь на месте Кима кто-то другой, старший бы уже разозлился, но смотря на то, как весёлый Донхён с хохотом выпрыгивает из-за сугроба, быстрым шагом приближаясь к нему, Донмин совсем не чувствует злости. Вернее, что-то определённо чувствует. Но на злость не похоже.       — Сильно? — только и спрашивает Ким, когда замечает, что удар пришёлся чуть выше, чем он планировал. Руки младшего сами по себе поднимаются и тянутся к лицу старшего, смахивая с его лба остатки снега.       — Я в порядке, — хрипло отзывается Хан, позволяя ладони Донхёна хозяйничать в своих волосах так, как только тот того захочет. И Донмин обычно не любит, когда кто-то прикасается к нему, но сейчас это не кажется противным.       — Я целился ниже, — оправдывается Ким, с улыбкой осматривая свою работу на голове старшего. Хана же будто переклинивает. Донхён всегда был таким красивым, или на самом деле снежок просто ударил его по лицу сильнее, чем Донмин думает?       — Всё нормально, — снова повторяет он, невольно заглядываясь Киму в глаза. Такие большие и блестящие, что можно утонуть… Нет, ему точно прилетело сильнее, чем показалось на первый взгляд.       — Уверен? — уточняет младший и Донмин не успевает заметить угрозы в его хитрой усмешке, прежде чем кивает в ответ.       — Да.       И уже в следующую секунду Хан чувствует, как его ноги подкашиваются под весом навалившегося сбоку младшего, а ещё секундой после он падает прямиком в сугроб, неосознанно вытягивая руки, чтобы падающий следом Ким не ударился.       Снег холодный. Оно и понятно, это ведь снег, но такое чувство, словно Донмину мгновенно становится наплевать даже на холод, потому что младший в его объятиях горячий, как та самая порция какао в круглосуточном магазине зимним вечером.       Донхён смеётся над его недоумевающим выражением лица, когда отнимает свою голову от груди Хана, в которую упёрся ещё в момент падения, и довольно перекатывается в сторону, откидываясь на сугроб рядом. Рука Донмина так и остаётся лежать под ним, становясь импровизированной подушкой, но старший совсем не против. Его сердце колотится так быстро, будто он только что пробежал пару километров без подготовки.       И Хан дышит тяжело, пытаясь прийти в себя после неожиданного падения в холодный снег. Даже его дыхание напоминает дыхание человека, сходившего на кардио-тренировку. Ким рядом продолжает смеяться тихо, прикрывая рот рукой, чтобы не наглотаться холодного воздуха, и Донмин поворачивает голову в его сторону, по-прежнему потрясëнный неожиданным открытием — Донхён заставляет его сердце биться чаще, чем когда-либо и с кем-либо.       — Не боишься, что заболеем? — только и спрашивает старший.       Они лежат в большом сугробе, на голове Хана по-прежнему нет и намёка на шапку и Ким отдал ему единственную свою тёплую вещь, которую можно использовать как сменную, в случае, если он намочит остальные свои вещи. Для Донхёна это беспредел, но сейчас младший совсем не выглядит обеспокоенным этом фактом.       — А ты боишься? — спрашивает в ответ Ким, тоже поворачивая голову в сторону Донмина. Пар, появляющийся в воздухе от его горячего дыхания, долетает до носа старшего.       — Нет, — отрицательно качает головой Хан. Он, если честно, боится сейчас совсем другого. Например, того, что сердце его берёт такой бешеный ритм, что вероятность прямо сейчас угодить в больницу с острой аритмией с каждой секундой лишь возрастает.       — Тогда и я не боюсь, — младший снова улыбается. — Но могу дать тебе одну перчатку, если это может как-то помочь.       И пусть Хан отказывается, но уже через пару секунд чужая перчатка всё равно каким-то образом оказывается у него в руках. Он не шутил, когда говорил, что для Донхёна его «нет» звучит как «да». И младший всё равно делает так, как пожелает, так что он смиренно натягивает чужую вещь на руку.       — Она мне мала.       — Что? — Ким удивлённо хлопает глазами, пока Донмин протягивает ему руку, на которой, действительно, перчатка выглядит так, будто ей не хватает пары рядов шерсти в области запястья. — Хочешь сказать, что твои пальцы длиннее моих?       — Ну, судя по твоей перчатке…       — Да быть не может, — перебивает Донхён, хватая старшего за голую руку.       Та покраснела от длительного контакта со снегом, но Хан не чувствует холода совсем. Быть может, только чуть-чуть, когда младший касается его пальцев своими, пытаясь сравнить размеры их рук. Руки Донхёна тёплые даже в такой мороз, это так странно.       Когда Донмин явно видит, как фаланги его пальцев выпирают на фоне пальцев Кима, это почему-то кажется ему милым. И Хан в который раз за последние несколько минут ловит себя на том, что его тело странно реагирует на Донхёна. Ким же только разочарованно хмыкает, снова опускаясь на уже налëженное место на снегу.       — Твоя рука и правда больше.       Донмин кивает.       — Точно.       — Почему мы не додумались сравнить их раньше? — вдруг спрашивает Донхён. — Я имею в виду, мы так часто делаем что-то странное, что удивительно, что мы никогда не думали о том, чтобы сравнить наши руки.       Хан кивает снова, согласно мыча, пока сам может думать лишь о том, что додумайся они сделать это раньше — его сердце точно не выдержало бы. Всё же ему казалось, что он держался лишь благодаря холодному снегу, в котором они буквально утопали, продолжая смотреть в небо.       Донхён же медленно уводит разговор в другое русло. Говорит что-то про родителей, про свою собаку, потом резко про фильм, который смотрел на выходных, затем в очередной раз за день жалуется на еду в их столовой. И вроде бы всё, как и всегда. Ким разговаривает, а Хан просто слушает, но что-то всё же становится другим.       Почему он раньше не замечал, как красиво Донхён улыбается? Почему раньше не видел, как ярко светятся глаза младшего, когда тот смеётся? Почему так долго игнорировал тот факт, что только от его прикосновений ему не хотелось убежать? Донмин не знал ответа на эти вопросы, но, кажется, знал на другие.       Почему его сердце сбивалось с ритма прямо сейчас, пока он продолжал слушать спокойный голос младшего и придерживать его голову своей рукой, чтобы тот не лежал на холодном? Почему заботился о нём сильнее, чем о себе? Почему не мог спрятать ответной улыбки каждый раз, когда натыкался на улицу Кима, адресованную ему?       Потому что он чертовски сильно был влюблён. Влюблён в своего лучшего друга, что продолжал рассказывать о чём-то, смысл чего Донмин потерял ещё в начале повествования.       И как только Хан принял этот факт, согревая его в душе, там же, где он хранит все их хорошие воспоминания вдвоём, сердце вдруг больно кольнуло в последний раз и успокоилось.       Осознать, что он влюблён в Ким Донхёна, оказалось легче, чем прийти к этому осознанию.       — Ты снова меня не слушаешь, — голос младшего звучит точно так же, как звучал перед последним уроком. Так же, как и всё разы до этого, когда он понимал, что старшего снова нужно доставать из его мыслей. Но слушая этот голос Донмин понимал только то, что как раньше уже не будет.       Он и правда не слушал, потому что в ушах стоял медленный стук собственного сердца. Сердца, что только что перестало принадлежать Хану и со спокойной душой нашло себе нового хозяина в лице Донхёна. В этот момент Донмин понял, что у него, кажется, совсем не осталось чего-то своего.       Ким же только вздыхает, медленно поднимаясь на ноги, прежде чем протянуть руку старшему, поднимая того из сугроба.       — Пойдём, — Донхён отряхивается, быстро смахивая с шарфа на груди старшего снег, и снисходительно улыбается.       — Куда? — только и успевает спросить Хан, пока его бесцеремонно тянут к воротам.       — Ко мне, — Ким пожимает плечами, будто это очевидно. — Мама говорила, что будет готовить сегодня какао. Угощаем.       Останавливается Донхён только у ворот, оборачиваясь, чтобы спросить:       — Или ты не хочешь?       Донмин ни секунды не размышляет, прежде чем выпаливает:       — Хочу.       У них ведь всё стабильно: Ким говорит, а Хан исполняет. И это, наверное, уже не изменить, ведь Донмин, кажется, не может Донхёна не любить.