Единственный исход призыва – смерть

       Я думала, что глядя на себя в зеркало, сойду с ума. Или это глаза глядели на меня? Красные. Кричащие. Я чувствовала, как дрожала. Это сразу ловило отражение. Губы сжаты. Отражение смотрит. Так, будто мир обрушился. Мир и правда обрушился. На секунду отнялись конечности. Я перестала ощущать руки, ноги. Онемела. И девушка по ту сторону онемела. Смотрим друг на друга, как два разных существа.        Всё точно ненастоящее. Картинка сыплется, размазывается. Сколько не моргай, лучше не станет. Зрачки, сливаясь с радужками, затягивают воронкой. Хочется отвлечься на холод, но ладони, ошпаренные кипятком, будто чужие. Как хочется проснуться. Чтобы всё было сном. Проснуться. Увидеть маму. Увидеть Руслана, свою комнату. Хочу домой. Хочу домой, к маме. К папе. Это нереально. Это ложь. Хочу увидеть Каллисто.        Это желание на мгновение стало больше меня.        «Я не разрешал уходить», — в голове звенел щелчок замка. — «Ты не маленькая девочка. Ты наверняка понимаешь, что шалавить на трассе и обслуживать всякий сброд хуже, чем иметь один стабильный доход».        Казалось, что лапы до сих пор стискивают плечи, так, что не вырваться, что за спиной гладкая поверхность двери, и я всё так же беспомощно сглатываю, потому что нет ни одного острого предмета под рукой.        «Вы сошли с ума, вы хотите спать с предательницей? Вы патриот только на словах?» — бормотание отдавалось эхом в уме, как и ответ, как и скрип, с которым мужчина подступил вплотную, обдавая мерзким зловонием перегара, почти рвотным запахом ацетона и чем-то ещё.        «Я-то? Ты должна быть благодарна за то, что я захотел подсобить по доброй воле. А, или ты ждёшь своего япошку?» — на вопрос «что будет, если откажусь?» он свел брови к переносице, вальяжно причмокивая: — «Ну, в списке сдавших можешь себя не искать. Исключительно по моей просьбе за тобой приглядывают. По моей же завалят, если захочу. Думаешь, я не рискую держать урельскую оторву?»        Меня продолжает колотить в бреду.        «Скоро один ваш говор станет билетом в камеру, а тебе подавно дорога раздвигать ноги до конца жизни или драить сортиры на автостанциях», — пятерня всё ещё ощущается на груди. Меня колотит. Колотит. Колотит. Колотит. Я клацаю зубами, не понимая, почему. Почему, как маленькая девочка, избегала зловещего взгляда, а коленки тряслись, тряслись, тряслись, как не тряслись от вида падающей бомбы.        Всю жизнь верив, что можно сбежать от любой опасности, любой невзгоды, любого урода, в клетке с тигром я укололась пониманием: прошло два месяца. Всё может быть напрасно. Слепая вера – ложью. Меня может никто не ждать. За «клеткой» его может не быть. А я уже смертельно устала. — «Я не плохой, знаешь ли, девочек не обижаю! И тебя не обижу. Будешь хорошо себя вести – будешь получать солидные чаевые... О-о, я тебе скажу, хоро-оший расклад, в том случае, если повеселишь меня».        Я склонилась над туалетом, вырывая завтраком. Слюна на лице перемещалась со слезами, потом и кровавыми пятнами. Как кусок льда с быстро бьющимся сердцем, я была на грани между тем, чтобы потерять сознание, и тем, чтобы закончить боль одним ударом.        Ты уже убивала людей. Ты переступала через трупы. Ты видела, как они разлетаются на ошметки, как их увозят, собирают по костям или просто сваливают в одну яму, чтобы скорее закопать. Сейчас ты трясешься, как неженка? Кто дал тебе право реветь? Кто разрешал нервам сдаваться? У тебя нет самоуважения? Истерически захлебнувшись, я сжалась в комок.        Если волшба есть, может, есть и девять кругов по Данте? Смешно. И на том свете не отоспишься.        Подушки пальцев сморщены от воды. Дозатор опустел, но я ощущала кровь. Вязкую, горячую, пролитую с пугающей охотой. Самозащита. Остальные? Самозащита. А незнакомцы, которым лишь предстоит смерть? Самозащита? Эгоизм. Благими намерениями дорога в Ад, поэтому спасённый не должен узнать цену.        Беспокойство разметает сомнения, парадоксально усугубляя их. Я не жалею и никогда не пожалею, класть, сгори всё до радиоактивного пепла, всё равно! Но почему? Я такая же чокнутая, потому что убеждена, что ты бы поступил так же? Или я хочу, чтобы ты ел, дышал, радовался или расстраивался... потому что хочу найти оправдание в этом?

***

       С ноги открыв двери общаги, я мгновенно наткнулась на рюкзак. Не припомню, чтобы отодвигала вещи так близко к порогу.        — Чья работа? — девушки, валявшиеся на койке, игнорировали меня. Всего двухместных кроватей, расположенных друг напротив друга, было две, так что почему занята именно моя – загадка Жака Фреско. Пять секунд на размышления.        Усевшаяся жопой на подушку шалава излучала садистское удовольствие, скинув с моего топа по зловредности мадамку. От комков грязи на белоснежном белье передёрнуло. Закинула свои сраные кирпичи ботфортовские и думаешь, что победила? Видимо, вас не пугают несчастные случаи. Что-ж, почему нет.        — Да мы тут отдыхали, ты ж не против? — елейно пропела девка, вроде бы, Натка, закидывая ногу на ногу. Змеюки как ни в чем не бывало разливали по комнатуле смех, обмениваясь прикольчиками из Тиктока. Судя по чистому прускому выговору, плохо понятному мне, это стопроцентная диверсия. Фу, а чем несёт? Аж в нос врезается, как остро... Это парфюм?.. Окна бы хоть открыли... Тьфу... Щас сдохну.        — Будь добра, встань и уйди, — курицы должны сидеть в курятнике, а не лезть под горячую руку. А то могу и общипать.        — Неа.        — Хорошо, — кивнула я, вытягивая из уха серьгу (на самом деле это цыганская игла). — В честь переезда покажу фокус.        Натка-мадам-сижу, скривилась, напоминая типичную содержанку из сайта знакомств. С такими губищами тебе бы уйти на заочку и заказывать еду на дом, чтобы ни дай Господь не спровоцировать массовые харакири.        — Хах, ну давай... — надменно бросила вторая, белобрысая, цветная, как попугай Кеша, и с длиннющими ноготками. — Удиви...        — У вас есть три секунды, чтобы закрыть ебло, поднять жопу и съебать нахуй отсюда, — продолжая улыбаться, я поставила условия формальности ради. Стандартные фразочки умиляли, но на «завались, сверидка тупая» терпение иссякло. — Три. Два.        Хоть бы не заляпать одеяла...        — Один, — мрачно произнесла я, врезая иглу под кожу.        Маленькой точкой кровь выступила на пальце и скатилась по ладони. Выражение моих распахнутых глаз произвел неизгладимое впечатление, ещё до того, как «удачно сошлись звёзды»: скопившаяся слюна заскочила им в горла.        Улыбки отклеились от лиц. Глазища навыкат, волна кашля –и вот они уже корчатся. Бьются, как листья на ветру, хватаются за шеи, заходятся в хрипе, не в силах банально проскулить о помощи. И этот глухой кашель растет. Интервалы между передышками сокращаются и краски зимнего солнечного дня тускнеют.        Натка сгибается пополам:        — Что ты... сделала..?        В суженных зрачках клубился ужас. Их наверняка захлестывало осознание смертности. Это читалось в движениях рук, так беспомощно мазавших воздух, угадывалось по тому, как одна не выдержала – расплакалась от буйства припадка. То, как они краснели, а теперь и бледнели, будто балансируя на грани, напоминало раков, метавшихся по дну кипящей кастрюли.        А я, как зажегший огонь, молча увеличиваю мощность.        Слежу за тем, как сожительницы сползают с постели, с облегчением: неплохая экономия времени.        Присаживаюсь возле Мадам-Сижу на корточки, гляжу на мокрые щеки скорее презрительно, чем сострадательно. Твоя душонка стоит дешевле, чем удача на тесте. Узнала б об этом – умоляла бы подарить верёвку. Ваша обожаемая Библия утверждала, что жизни равноценны, но, видно, кто-то поигрался с редактурой. А в действительности интересно, скольких прусов боженька оценил в полторы копейки?        — Сверидка... я тебя... блядина... блядина... — долго-долго откашливаясь, она не сразу смогла приподнять голову. Конечно, это занимало, как подопытный – учёного. Разглядывая лихорадочные судороги, я размышляла, почему. Планета вокруг меня не завращалась. Ощущения собственной важности не прибавилось, мессией себя не возомнила: воду в вино не обратила бы при любом раскладе. И почему Вселенная стала потакать прихотям какой-то там Сверидовой?        — Тронете меня или мои шмотки, — окатом ледяной воды прозвучал мой голос. Склонившись к уху, я опалила Натку дыханием. — Следующий раз станет последним.        Металлический привкус оседает на языке. Мать её, рукав.. Повезло – свитер черный. А что тут за нитка?.. Хийка меня за ногу, дыра. Второй раз. Ебись налево, направо и натрое, всё, распродам последние плакаты Насте и куплю нормальный шмот. Чхать, из чего он будет сделан, хоть из кожи младенцев, латку на заднице едва прикрываю, а вдруг кто увидит – дерьмово получится. На мне и так заострили внимание. Не зря препод истории просит различать повод и причину войны: не всегда они взаимосвязаны. Можно быть серийным маньяком, а сесть за нарушение правил дорожного движения. К тому же, если подумать, используя проклятие в открытую, я уже здорово рискую.        Хладнокровно переступив через тела, я стянула со спинки стула пуховик. Тела тяжело дышали. Задержав на них взгляд, я перевела его на одеяло. М-да. Подарок Анчиной мамы.        — Кх-кх... Это... кха-кха-кха!.. какой-то газ?..        — Или яд?.. кха-кха...        Чем же эту блевотню отмывать?..        — Кх-х..! Сов-... кх!.. -падение..? — «галой» какой-нибудь?.. или содой?..        — А смерть директора... тоже совпадение?.. — пятно выведется, вот только время жалко... — Это всё она... кх... уверена... это она, кх-кх... она же там была...        — Думаешь?..        — Кха-а-а!.. эй... блядина урельская... ты грохнула Адамика?..        О. Знаю!        — На, — я швырнула белье Мадам-Сижу в рожу. Грязная сторона ей не понравилась. — Простирни.        — Да ты охуела?!! — завизжала губастая. Едва я двинулась вперёд, как она сразу отпрянула. Боишься до всрачки, да? — Чё вылупилась?!! Кх... Мы это так просто не оставим!!!        Я блеснула иглой.        — Ты правда хочешь узнать, кто убийца? — я поднесла его к другому пальцу. — Ты точно к этому готова?        Ну что за чихуахуа. Трясетесь, как осиновые листочки, и продолжаете нарываться.        — Ты... ты совсем из ума вышла?.. — белобрысая наконец-то заикнулась.        — Мы... мы всем расскажем... — наверно, больно быстро свернулись их страдания. Недожала.        — Вперёд, — я провела по подушечкам иглой. Люди неотрывно следят за предметом, от которого зависит их жизнь: так работают инстинкты. «Чихуахуа», ведомые исключительно ими, следили за рукой, как за дулом пистолета. — Удачи.        Подвязать меня к преступлению реально, разве что сфабриковав доказательства. Как минимум потому, что это идентичный с Каллисто случай. Каллисто отравился после того, как поел, с промежутком во времени. А тот подонок... видно, выпил яду с чашечкой чая.        Подхватывая пакет с рулонами, я не особо задумывалась о дальнейшем. Ну, порвут постельное или выбросят – хрен с ним. Не пойдут по струночке – получат веселую кому. Хотя после пронесшейся жизни перед глазами вряд ли захочется испытывать судьбу... Даже если придется поломать им ноги, максимум отката – день через жопу, а-ля заваленные сдачи и четыре пролитой кружки кофе. Об уничтожении поддельных доказательств и говорить не стоит, пустяк.        Дверь скрипнула. Я инстинктивно обернулась. Кто-то следил за нами?        Посмотрим.        Внезапный толчок. Бах! Дверь распахнулась, сшибая кого-то с ног. От увиденного стало дурно.        — Етить Хийку за все места! Ты не ушиблась?!! — я вспорхнула к подруге, помогая подняться. Потирая ушибленное место, Анча торопливо отряхивалась и поправляла очки, съехавшие благодаря удару. Чёрт, почему она так сжимает плечо? Я невольно пропотела от мысли, что ей пришлось поцеловаться с дверью из-за моей прихоти проучить пару сучек. — Ты чё не вошла-то?..        Не говоря ни слова, подруга замерла у порога. Лампочка, зудевшая над головой, не горела. Лишь пролитая из комнаты полоса выделяла её глаза, блестевшие от страха.        От длины тамбура голос, предательски дрогнувший, отзывался эхом:        — Анча... — застывая с приоткрытым ртом, я вытянула руку. Как назло с неё стекала кровь. Я чертыхнулась, вытираясь о штаны, и Анча, замечая это, отпрянула. Пришлось коснуться мочки уха. Воспалённое место, откликнувшись болью, засвербело, вернуло к реальности. — Ты всё видела?        — Видела. Я следующая?        — ...Что? — потрясённо переспросила я. Повисла тишина.        — Сразу после директора? Я знаю, что ты там была.        Чёрт.        — Анча, это... просто смешно.        — А ещё знаю, что вы с ним о чем-то говорили. Вдруг он тоже что-то знал? — наконец выдавила Анча.        — Хах... А я и не думала, что ты способна на такие догадки, — на плечи неожиданным накатом обвалилась усталость. — Что мне даст твоя смерть?        — Моя-..? Что с тобой происходит?        — О чём речь? — апатично осведомилась я, доставая сигарету прямо в коридоре.        — Перестань прикидываться, — встревоженно крикнула она. — Ты думаешь, кто-то в здравом уме на мой вопрос ответил бы так, как ты только что?!        — Чем тебе не нравится мой ответ?        — Ты ничего не отрицаешь!        Хлопок дверью. Ключ вре́зался в ладонь. Сдержись. Сдержись, не наделай глупостей. Этого следовало ожидать.        — То есть... — продолжила Анча, — если бы я была на другой стороне, ты бы меня убила?        — Нет, — подумав немного, честно призналась я. — Если это всё, прощай.        Я развернулась к выходу.        — Рина... — окликнула одногруппница, не сдвинувшаяся с места. — Перед тем, как потерять сознание... я увидела, как ты прокалывала палец... я тогда не обратила внимания, но... сейчас поняла, как это было в тот момент не к месту...        — И?        — Ты меня спасла?        Нельзя отвечать.        — Из-за тебя полгруппы полегло?        Нельзя.        — Сказала бы «спасибо» и не строила странных теорий. Ты же знаешь, я атеистка.        — Я видела ту пентаграмму, — выпалила Волхва. — У нас во дворе.        Прилив сил – брелок скомкало как кусок пластилина. Бля, ну пизда...        — Чтобы переломы и сотрясения зажили, ты укололась... Просто укололась. А в ту ночь... ты развернула целый сатанинский обряд. Почему?        Пизда дабл килл. У Анчи варит котелок. Это потому, что она верующая? Ей легче поверить в бредятину и найти связь в бессвязных, на первый взгляд, вещах... А хотя, нет. Всё проще. Она смотрит аниме.        — Ты убила мужчину, у которого двое детей и беременная жена. Ты покалечила больше двадцати человек. Кто-то сломал себе ноги, кто-то уехал из-за короны к ИВЛ-у... Но Рина, откуда тебе знать, кто из них виноват по-настоящему? Ты правда уверена, что получили по заслугам абсолютно все? Или всё-таки кто-то сломал шею ни за что? Так, попал случайно под раздачу, потому что прус, а раз прус, значит урод?        Возможно...        — Отвечая злом на зло, ты перестаешь быть жертвой.        от этой духоты щас стошнит.        — Слушай, какого хера ты читаешь мне нотации? — я изумлённо подняла брови, проводя рукой по волосам. А-ля ангел, сошедший с небес, подруга соизволила унять звуки лир, фанфар и божьих заповедей, чем проняла до слёз. — Ты ни черта обо мне не знаешь. Кто я, почему это делаю, почему плевала с высоты на всех вместе взятых, не тебе меня судить-..!        Крик перебил:        — А тебе, значит, судить положено?!! — сжимая кулаки, одногруппница оскалилась. Маленькая и нежная Анча, напоминающая зайчика, наконец показала клычки. — Ты сломала чью-то жизнь! Взяла и растоптала! Хоть одну, но жизнь! Разве ты не говорила, что все жизни заслуживают уважения? Разве тебе не было больно, когда твою жизнь ломали какие-то ублюдки?!!        Я сухо рассмеялась. Слушая её, сложно не видеть себя монстром.        — Никто не будет смотреть на причины, и в случае с дноклами это не работает! Рина, они даже не осознают, что их за что-то наказывают! Ты просто мучаешь людей, ничего им не объясняя!        — Они получили предупреждение, — туманно отрезала я. — Все, кто виновен, будут наказаны, вне зависимости от того, буду я рядом или нет.        — О чём ты?        — Ну а по поводу отрицания, — будто не слыша, я отвернулась: — в этом нет смысла. Шаришь за клише, в котором злодеи распинаются о своём плане всем кому ни лень, а потом удивляются, почему им вечно мешают? Это настоящий мир, так что, что бы ты ни сделала, ни подумала, ни сказала, это не имеет значения, Анча. Ничто не имеет значения, на самом деле. Я – тоже.        — Почему... почему ты так говоришь... как, как...        — Как кто? Давай, договаривай.        — Как будто поставила на себе крест, — ожидавшая чего-то более матерного, я моргнула. — Ты случайно не собираешься свести счёты с жизнью?        — Вряд ли, — как бы там ни работало проклятие, всё решено. — Держи.        Вынув из рюкзака пачку, увесистую, обернутую целлофаном, я насунула её Волхве.        — Если случится что-то плохое, используй это. Содержимое должно быть всегда с тобой. В любое время дня и ночи. Уяснила? — ошарашенная Анча забормотала «о боже», перебирая перетянутые резинкой купюры.        — Я, я, я не могу... о боже, откуда у тебя такая сумма?.. Я точно не могу взять... А это..? — На донышке пакета валялась куча браслетов. Волхва вынула главный подарок – обереги. Каждому, кто был добр ко мне. Один отличался камнем – кошачьим глазом цвета застывшей смолы. Ей, как ни странно, предназначался самый сильный. — Рина... Рина, боже... Ты сама себе противоречишь...        Стараясь не показывать эмоции, я молча прижала плачущую подругу к себе.        — Ш-ш-ш.        Поглаживания по спине успокаивали бедную, потерянную девочку, на чью долю выпало много несчастий по моей вине. Прости, что тебе нельзя быть рядом. Имей нормальных подруг, а не тех, кто подвергают опасности. Ты – то, чем я не могу заплатить. Ты слишком хорошая. Ты заслуживаешь счастья, а не вечной борьбы. Найди маяк, не плыви за тонущим балластом, у которого на повестке дня – не пойти ко дну.

Если повезёт измениться – клянусь, что не оставлю тебя первой.

***

       Стены квартиры давили на нервы. Они были холоднее дворцовых, пропускавших собачий мороз и изредка обраставших инием. Это отчаяние, звенящее в бетонной коробке, было в тысячу раз хуже лязга мечей или крика мечущихся в агонии соратников. Его охватывала паника. И он не мог её логически обосновать. Его сжимало и швыряло из стороны в сторону, точно побитую шавку, околачивавшуюся у порога, и ключ, сжатый в руке, готов переломиться пополам.        — Мисс!        Зов раскатом пронесся по комнатам. Каллисто ждал. Врос в пол, хоть знал, что сколько не зови – никто не появится. Мертвую тишину прерывало лишь его дыхание. И он, как идиот, замер в ожидании фигуры, обычно выплывающей из проёма с весёлым «хэйо». Ждал блеска болотно-зелёного, уже выдумывал подходящее оскорбление для бессердечной стервы, бросившей Каллисто подыхать на сырой земле. Ждал, не понимая, почему чертовски напуган. До дрожи в пальцах. До кома в горле. Её отсутствие не означало смерть. Но кронпринца поглощала мысль, что всё его естество повисло на волоске.        Он будто очнулся ото сна, в котором подле маячил кто-то второй. Всегда. Буквально всегда. Гораздо больше, чем просто «подле». Этот человек стихийным бедствием овладел им. Оккупировал ум, поселился в голове, нагло сместил центр сформированного мира, который теперь смыл с себя оттенки. Стал таким же, как и до этого. Пустым, как коридор, сквозящий по ногам. Бессмысленным, как дорога, в которой один путь и ни одной развилки. Настолько смехотворным, что Каллисто не смог сдержать ухмылки.        Ему хватило пары часов, проведенных в подвешенном состоянии, чтобы осознать, как был слеп.        Регулус автоматом клал руку, стягивая кружку чая со стола. Ожидая привычной черноты до краев, поднес к губам. Удивлённо отметил: кружка, которая всегда была полна, когда не зайди, сегодня пустует. У него впервые мелькнул вопрос: какого черта сорт почти ничем не отличался от того, что он самолично заказывал в Инк? Ответ напрашивался сам: Рин покупала похожий исключительно для него. Как она узнала, что ему нравилось это кресло, раз при своем пристрастии к бедламу поддерживала его в чистоте, хотя он и словом об этом не обмолвился? Чёрт побери, эта поехавшая легко воспринимала речь, когда дегенеративные куски дерьма со стройки ныли «já nerozumím» сутки напролет! Она выбирала одежду, которая наиболее импонировала ему по здешней моде, а в первые дни избавилась от лилий с подоконника. Как оказалось, неслучайно. Ей наверняка было известно, что на эти гребаные сорняки у принца аллергия.        Каким образом человеку из другого мира удалось выведать засекреченную информацию, касающуюся члена правящей семьи и известную только секретарю? Если бы Рин просто прошлась по книжонке, она бы не запомнила даже трети общедоступных слухов. Это доказывает, что осведомленность далеко не поверхностна, и что при таком интересе он должен был проснуться от громких проклятий или трясок за плечо. Ударов, на крайний случай, всхлипов. Слёз. Чего угодно. Что угодно было бы в её стиле. В стиле той, кто натравила на будущего императора автобус, хотя чрезмерно пеклась о его безопасности.        Иногда ставила её выше собственного комфорта, чем доводила Каллисто, и так ощущавшего себя ничтожным, до бешенства. И чтобы вдруг не сдержала слово? Вдруг пропала? Испарилась невесть куда. В той же одежде и с теми же вещами? Не запрятала перед уходом салаты, над которыми батрачилась пол вечера, не выключила перед уходом свет, не оставила ни записки, ни аромата кофе?

Растаяла, словно последние лучи сумерек.

       Пот скользнул между лопаток –        и вот он уже бежит. Не смотрит на то, что с трудом волочил ноги, что раны саднили: это казалось таким жалким пустяком, что вскоре боль притупилась и забылась, как будто не появлялась вовсе.        Бежит, пролетая квартал за кварталом, сбивает людей, остервенело впиваясь глазами в лица, выцеживает из общей массы отдаленно напоминающие силуэты, покупается на проблеск надежды, подлетает и, видя незнакомку, начинает порочный круг заново.        Бежит, нет, несётся в калейдоскопе похожих друг на друга улиц, как ненормальный, будто за спиной вьется тысяча чертей.        Не теряет ни секунды. Чувствует, как лишается рассудка, гоняясь за призраком.

Час, третий, пятый.

       Как, цепляясь за воздух, остаётся непреклонным.

День. Утро. Ночь.

       Отказывается верить...

Сутки.

Третьи.

Рассвет.

       — Если это был план, как меня извести, у тебя получилось... Пора вернуться за трофеем...        Телефон, разбитый в щепки, молчал. Вокруг Каллисто, кажется, молчало всё. Или он в какой-то момент оглох. Возможно, слегка утомился наматывать километры. Совсем чуть-чуть подустал. Потому-то и рухнул на лавку. Потому-то тяжело дышал.        Отвратительно. Он даже не знает, где найти морг, чтобы увидеть тело. Хотя бы мельком. Хотя бы коснуться кожи, обожжённой морозом. Коснуться, а потом найти обратный путь и собрать магов, вернувших бы её к жизни, чхать, каким способом. Да хоть империю скатает до ровной площадки, какая, к херам, разница?        — Я не должен был это так оставлять... Надо было привязать тебя к стулу... — кронпринц бормотал под нос, в надежде, что ведьма вездесуща и рано или поздно ветер донесет ей проклятия. Она наверняка стала бы нести какую-то извращенскую чушь, но так, чтобы Каллисто ни черта не понял. И наверняка бы вернулась.

Но она не возвращается.

       Поэтому Каллисто, практически нищий после расплаты за проезд, бахнул рукой по домофону. Игра стоила свеч. Интуиция подсказывала, что сегодня подходящий день. Ему было хорошо известно, что из-за каникул какая-то знакомая рожа могла ошиваться в центре. Перекресток, разветвляющий дорогу к ТЦ, увёл вглубь жилых улочек. Нетрудно догадаться, что раз книжонка выпала извне, то шанс найти развязанный язык оттуда же крайне велик. Где разыскать очкастую, которая затеяла всю эту чертовщину, чтобы вытрясти из неё информацию своими, военными методами, Регулус не знал. Зато, путем сложных вычислений и переговоров, выяснил местоположение кое-кого другого.        — Кdo to je? — прохрипела железка, впаянная в дверь, женским голоском.        — Кал-... — мужчина вовремя осекся. — Хикару.        — Wow, Hikaru! — любезный щебет Каллисто прохлопал ушами. — Co potřebuješ?        «Отпирай, пока не выбил силой!» — пекло рявкнуть кронпринцу, но придержал язык за зубами. Не время для этого. Не поймет ни черта, только оборвет последнюю ниточку, ведущую к Рин.        Проглатывая остатки достоинства, Каллисто скрежетнул зубами:        — Pomoс.        — Окay, — пикающий звук – и дверь поддалась. Дохнуло прохладой. Быстро взбежав по лестнице, он увидел две разных кнопки. Не зная, на какую жать, ударил наобум и получил громкое "КDO?". На это мужчина не обратил внимания, потому что у квартиры слева нарисовалась леди: — Ahoj?        Блондинка в чёрной кофте вытаращилась на него, как на сошедшего с небес Господа Бога. Для начала неплохо.        — Nazdár, — легко обронил наследник престола. — Kde Rin?        — Rin? — От потока невнятного дребезжания, похожего на скрип ногтей по стеклу, просыпалось желание убивать. Увидев, насколько собеседник помрачнел, леди вытащила телефон.        «Вы живёте вместе, нет? Я теперь учусь в новом колледже, мы давно не связывались. Я не знаю, где она»...        — Zavolat. Potřebuju zavolát Rin.        — Nemam jí telefonů...        — Napsat, — начиная раздражаться, кронпринц нетерпеливо прошел в дом.        — Ona se zavřela svůj profil ve Instagramu... nemůžu...        — Блять, — грязно выругался он. Скидывая туфли, девушка заперла двери и поплыла прямо по коридору. В просторной кухне кипятился чайник.        «Телефон сломан. Мы разминулись. Я ищу её неделю».        — Oh... celý týden... — подкорректировав историю, Каллисто вкратце объяснил, что остался без денег, а квартира перестала открываться. Переночевать у подъезда плевое дело, но, как выражалась мисс, «загреметь в каталажку» – билет в один конец.        «Я поживу здесь», — в падении блеснули золотые эполеты, медали и шевроны. — «За оплату не беспокойся».

***

       Каллисто плохо помнил, как жил последние месяцы. Чем питался, где был, сколько спал. Вместо него по улицам бродило приведение, и единственное, что помогало силуэту загораться – желание заработать столько, сколько бы вне зависимости от того, вернётся она или нет, хватило бы на пузырёк с ядом.        Но, видимо, мисс наглоталась отравы ещё до него.        Каллисто думал об этом, глядя на белое лицо. Белое, словно снег. На синяки, расползавшиеся кругами, как перемазанные углём. Кто посмел довести её до истощения? Кому вырвать руки и засунуть в задницу? Почему за всё время она не издала ни одного смешка, только стояла и глотала слёзы, будто кронпринц в чем-то невыносимо провинился? Ненадолго он остолбенел, растерянно наблюдая, как слёзы переливались. А потом поднялся, подходя ближе и утирая их ребром ладони.        Шелест – пакет с рулонами упал, но Каллисто был слишком занят, заправляя выбившиеся пряди за ухо. Что за чертовски неловкий прилив нежности? Он и сам не понимал, но мисс выглядела настолько глупо, что невозможно было поступить иначе.        «Ты постриглась?» — спросил он невпопад. — «Тебе идёт».        Выражение, изможденное неведомыми переживаниями, исказилось в кривой улыбке:        «Вы правда так думаете?»        «Нет, решил пошутить», — изучая её взглядом вдоль и поперек, произнес Каллисто. — «Что мне сделать, чтобы ты перестала плакать? Мы не на похоронах, или я что-то упустил?»        Вместе с ароматом кофе, краски и табака лёгкие наполняла жизнь. Вряд ли дело в том, что кронпринц утомительно много говорил только с теми, кто хлебал чаи, но кофе в сигаретном дыме – никогда. Вряд ли.        «Я ждала битой посуды, но вы ведёте себя странно», — вдруг заговорила Рин, позволяя пальцам поправлять чёлку. — «Как это воспринимать?»        «Как хочешь», — не убирая руки, пожал Каллисто плечами. — «Ты правда переживала, что та неповоротливая железка меня прикончила?»        Он говорил беззлобно, вкрадчиво шепча.        «Или в памяти всплыл водитель, которому повезло чуть меньше, и тебя одолевает приступ сострадания?» — смех Рин был непривычно приглушённым. — «Не знал, что у тебя такое огромное сердце».        «Я не поэтому плачу».        «Почему тогда?»        Она смотрела с особой, чем-то несвойственной пристальностью. Тихо. И он спустил с рук эту тишину. Просто был благодарен за то, что мог слушать дыхание, касаясь костяшками пальцев щеки. Столько шероховатостей. Губы прокусаны до кровавых корок. Слегка покачивается – от недосыпа. Будто бы подрагивает, как мираж посреди пустынь.        Как подступиться к тебе? Кажется, одно неосторожное слово – и ты расстаешь.        Он остро нуждается в том, чтобы ухватиться за неё покрепче, удостовериться, что она из плоти и крови и не сумеет сбежать.        «Не хочешь говорить – молчи, — спустя паузу шепнул Каллисто. — Согласен, слова ни к черту».        «И без них всё понятно».        «Мне не понятно...» — пряча взгляд, не закончила она.        «Что? Почему я трогаю тебя?» — кронпринц развеселился. — «Обычно тебе это нравится, разве нет?»        Каллисто хотел расхохотаться, и даже набрал побольше воздуха, как ответ пролился первыми каплями дождя:        «Теперь вы можете сопротивляться».        «Теперь? Значит, с порталом покончено?»        «Да. Вы свободны, а мне это уже не нравится», — отвев руку, Рин попыталась отступить назад, но кронпринц тут же сделал шаг навстречу:        «Да ну? Не похоже, чтобы тебя рвало от отвращения».        «Отойдите на пионерское расстояние!» — через серьезный тон просачивалась паника. Ужасно забавная. Почти милая.        «Не знаю, о чем ты бормочешь, но я с места не сдвинусь», — подойдя чуть ли не вплотную, он загородил вид на комнату, душную от тесноты.        «Кого ты пытаешься обмануть, мисс?» — Регулус понизил голос. — «Меня? Идея провальная с самого начала».        «Зачем вы всё усложняете?» — подражая его тону, заговорила она. — «Мы оба понимаем, что вам нужно домой».        «Что за бред? Наследному принцу никто не указ», — её выражение медленно менялось, от чего Регулус как можно небрежнее прибавил: — «Мне необязательно возвращаться прямо сейчас».        «А когда?» — с надрывом спросила Рин, резко взмахнув руками. Волосы, взъерошенные в порыве, сверкнули бирюзой. — «Когда?! Когда я уже не захочу вас возвращать?! А если завтра я умру, что с вами будет? А если все умрут завтра, и вы вместе со всеми?»        «В таком случае, умереть рядом с тобой будет не самим худшим раскладом».        «Вы... Вы шутите?» — не обнаружив в мимике Регулуса и тени сарказма, мисс передёрнула плечами: — «А как же ваши привилегии? Ваша власть, слава, богатство? Ваша нормальная жизнь?! Да вы сам не свой! Просто скажите прямо, почему так не хотите уйти! Хватит сбивать меня с толку!»        «Сам не свой». Пробирает до улыбки. Кто-нибудь смог бы углядеть настолько тонкую разницу?        «Остаться самому очевидно проще, чем звать в Инк тебя».        Рёв обрывает напряжённую паузу, заставляя обернуться на панораму вечернего города. Дребезжание стёкол бьёт по перепонкам, а от кроваво-красных оттенков, таких же, что у сиявшей над головами луны, сердце подкатывает к глотке.        Оставляя размашистые хвосты, черноту ночи разрезали ракеты.