Осколки твоего сердца

      Ему хотелось бы думать, что всё наладилось. Ему хотелось бы верить,что тиски вековой борьбы и отчаяния, что он испытал наконец спали. Было хорошо вот так вот лежать в постели, ощущая мягкие поглаживания по голове, было хорошо знать, что о тебе заботятся, пусть Джон никогда об этом не признается в слух. Промолчит, запрет всю нежность в сердце, но будет лелеять этот слабо разгорающийся костёр. Но Лололошке казалось бы не нужны были его слова, ему хватало лишь одного только взгляда. Вот же проницательный чертила. —И что же будет дальше? —на следующее утро спрашивает он, бесцельно, наигранно безразлично глядя перед собой, пытаясь не показать страх и напряжение, —красотка, ты же знаешь: двух версий одного человека не может быть в одной реальности. Рано или поздно мне придется уйти. И я сомневаюсь, что сила твоего создателя сможет держать Междумирца в узде и тогда. А значит, всё вернётся назад, —он не успевает сдержать вздох, что тут же замечает двойник медленно и опасливо подходя ближе и кладя руки на его сгорбленный плечи. Джон лишь мимолётно думает о том, что наверное вид у него сейчас жалкий, никчёмный даже. Наставник обязательно посмеялся бы. Но наставника сейчас нет, а значит нет и горьких колючих слов, подстегивающих плетью. —Тебе не придётся возвращаться и он не вернётся никогда,—слова твёрдые, почти жёсткие в своей уверенности и не скрытого гнева. Этот гнев Джон ощущает покалыванием на плечах, в тяжёлом дыхание двойника, в том как воздух вокруг приобретает тяжёлый густой запах гари. Точно так же для него всегда ощущалась ненависть, только и может подумать он, кивая. Ненависть для него тоже была пожаром, жарким, удушающим и пожирающим всё на своём пути. Огонь —это о пылких чувствах, а прах —о последствии этих чувств. Потому что рано или поздно всякое чувство вымирает, оставляя после себя неприятный осадок. Вечное напоминание. Но самое главное, что сейчас шестерёнки в его голове крутятся с ещё большей силой, пытаясь понять и вспомнить закон мироздания. —Мы неодинаковые, —осторожно начинает Джон и скорее физически ощущается как Лололошка радостно кивает. —Это одна из причин. Ты живое существо, создавшее из себя нечто более великое, нежели просто человек. Я же был создан обычным сосудом, просто материей для души и только в последствии обрёл полное сознание и свободу воли, не без стараний создателя конечно. Наши силы и наше существо не равны, а значит вселенной это не может помешать. Мы с Создателем провели свой небольшой эксперимент, поэтому можешь не волноваться эта новая вселенная, как и все остальные точно выдержат двух Лололошек. Но помимо всего, —он на мгновение замолчал, пристально, но всё ещё ласково глядя ему в глаза. Казалось бы, эта нежность не покидала глубину чужих зрачков никогда, таилась там, плескалась тёмными мрачными водами, но страха и всепоглощающего мрака не ощущалось, зато ощущалось тепло. И Джон бы пошутил, что от нежности этой впору и ему расплавиться подобно ледяной статуи. Скривить бы лицо недовольное, но не может. Не сейчас, когда разговор кажется слишком важным и нужным им обоим. —Я ведь помнил всегда о твоём предупреждении, —и Джон выдыхает, потому что знает что последует дальше, это знание расплавляет ему замёрзшее черствое сердце и разум с новой силой.       Ему хочется лелеять эти слова и мысли, запоминать и впитывать. Даже если это противоречит его принципам и выстроенной личности. Но что осталось от его прошлой личности кроме безудержного безумца и боли? Его личность—осколки, это просто факт.       Лололошка продолжил, отводя взгляд к окну и в этот миг подул прохладный ветерок, приподняв лёгкую кружевную тюль и осторожным гостем ворвался в комнату: —Я ждал этого наставника столетиями, пытался найти его сам, Создатель тоже пытался о нём узнать, но всё было без толку. Пока однажды я его всё же не встретил. И я помнил о тебе всегда. Даже тогда, когда по его воле потерял память. Но это было не важно, потому что инстинктивно я знал, что мне нужно что-то сделать, что-то очень важное. Спасти кого-то дорогого для меня. И это держало меня на плаву. Всегда только это, —Лололошка вздохнул, как-то устало и совсем горько, —В те столетия я был потерян не только для мира, для себя, но и для Создателя. А потом произошло отправление и я вновь увидел тебя. Я помню как тогда не мог отвести от тебя взгляда, такого уверенного, нахального и невыносимого. Но не это было важно, а важно лишь то, что мне казалось, что я знал тебя, предугадывал все твои повадки. Например, знал точно, когда ты ухмыльнешься и на какие слова закатишь глаза, когда сделаешь кувырок... И как назовешь меня. Хотя в последнем... Ты ведь никогда меня по имени не звал, —на губах двойника скользит грустная, почти тошнотворно горькая улыбка и Джон давится и дыхание спирает от беспокойства и вины за эту боль, что он смог причинить своему другу. —Но я всегда понимал, что имя для тебя нечто важное. И когда ты рассказал про Междумирца всё встало на свои места. —Но как же ты вспомнил?—голос Джона хрипит, не слушается его, он был больше похож на шелест листвы. Но Лололошка всегда слышит. Он осторожно поглаживает его плечи, вновь смотрит своими тёмными нечеловеческими глазами на него и Джон вновь задыхается от прилива нежности и любви, что читается в этом взгляде. О какой же его двойник невыносимый и тошнотворно ласковый! Совсем невозможный в своей честности и эмоциях! —Твоя теория была верна, сознание Междумирца в другой реальности ослабевает. Тогда-то меня и нашёл Создатель, а там и помог освободиться от чужого влияния. Бывший наставник был в ярости, когда услышал ещё один голос и ощутил присутсвие Создателя, слышал бы ты как он нас материл. Кажется, не на одном языке!       Двойник хихикает и Джон поддаётся этому озорному смешку улыбается краешком губ. —Но теперь все в прошлом, мы справились и нашли тебя, и это главное. А значит теперь наша самая важная цель— излечить тебя полностью! —вновь выходит серьёзно, не без доли заботы. Отчего в этот миг Лололошка напоминал наседку. —Хорошо-хорошо, красотка, я тебя понял. Но знаешь ли, находиться больше в постели я не могу. Это такая смертная мука!       С той поры между ними , казалось бы, изменилось ещё что-то, надломилось и склеились вновь. Хотя, быть может, это началось ещё раньше? Тогда когда жизнь Джона была не более чем побегом от более сильного сознания? Быть может, всему виной мальчишка, что так воодушевлённо рассказывал о том как взорвал очередной мир от скуки? Мальчишка, что рассказывал о своих одиноких похождениях по мёртвым мирам и со страстью говорящего о курятинах, потому что они стали его первыми друзьями и компаньонами? Может быть, он привязался к мальчишке чьи глаза сияли когда он говорил о создателе с тем трепетом и почитанием, с теми эмоциями полного уважения и любви, которые Джон, казалась бы, более никогда не видел...тот кто слушал его затаив дыхание... Мальчишка, что постепенно рос и никогда не переставал его любить своей искренней любовью...       На его веку было лишь двое существ, что так же любили Джона: Саша и Люциус. Но сестра умерла, теперь её тело погребено навечно в сырой земле и в его памяти подобно святому образу на иконах. А Люциус... Люциус был рядом, помогал чем мог, и наверное он был очень опечален когда Джон вдруг ушёл не сказав ему ни слова.       Иногда Джон думал, а помнит ли его теперь старый друг? Или так же как и все вокруг ненавидит? А ненавидеть Джона можно было за многое: за оскорбления, за пренебрежение чужими чувствами и эмоциями, за черствость и холодность, за безумие и ненависть ко всему живому. Его можно ненавидеть за хаос который он приносил в миры и за пустоту которую он дарил чужим сердцам и душам.       Его можно ненавидеть за безумные помутнения, когда тело было не в его контроле, а разум в агонии, ... За успех и ум, за то, что всё ему даётся легко и просто. И многие ненавидели, завидовали ему, но столь же многие восхищались им. Джон знал это, но чужое восхищение было ничем для него. Восхищение безликой толпы— пустой звук на который он не мог обращать внимания.       Ненависть была частью его жизни и теперь постепенно забывать... Ощущать что-то иное было странным, было пугающим и манящим в своей новизне.       Это эксперимент чувств, так решает он, смотря в тёмные глубокие омуты. Это кажется ему забавным, так же забавно как и когда-то объяснять квантовую теорию слишком шебутному, но внимательному ребёнку.       Жизнь должна наладиться, так решает он, глядя на ясное безоблачное небо за окном. —Ну-ка, проводи меня в ту часть сна которую ты так хотел мне показать. Возражения не принимаются, дорогуша. Я устал просиживать штаны в комнате, а ещё больше устал спать. Сколько я вообще спал, неделю, две?       Лололошка вздыхает, всё так же ласково улыбается и подает галантно руку.       Лололошка ведёт его медленно, останавливаясь когда видит, что Джону сложно идти, но не предлагает ему большей помощи.       Потому что паршивец знает его слишком хорошо и знание этого отчего-то греет сердце.

***

      Тело сковывает страх, липкий неосязаемый. Всё деревенеет. Ему хочется бежать, хочется вновь закрыться в своей лаборатории за грудой знаний и старых фолиантов. Но он стоит здесь в полной мгле с ощущением опасности и смерти. Смерть дышит ему в загривок, скалится и щурит оранжевые ядовитые глаза.       Смерть говорит шелестящим       пронизывающим каждую клеточку тела, голосом: —Ты думал тебе от меня сбежать? Признаю, сила Бога велика, сила твоей жалкой копии не более велика, но всё ещё это ничто против силы первых. Мы создали этот мир и только мы можем его погубить. И наше сознание нечто большее нежели человеческая воля и даже воля богов. Мы—начало и только мы можем стать концом.       Джон дёргается, чуть ли не шипит от паники когда ощущает как предплечья сдавливают сильнее, норовя сломать. Наставник встряхивает его, заставляя смотреть в глаза, в глаза, где нет жалости, нет любви и привязанности, нет ничего только яд, агония в чистом виде и презрение ко всему, а самое главное, что можно прочесть в этих глазах —пламенное желание, звериную жадность, отчего становится неприятно. Этот взгляд ощущается липким, скользким... Мерзким, до тошноты.       Джон испытывает страх. Он вспоминает те минуты отчаяния, когда был ещё подростком, неподготовленным к испытаниям судьбы в лице Междумирца, к его жестоким тренировкам и таким же жестоким словам. Кровь шумела в ушах, нездоровый жар припадал к щекам , дыхание сбивалось, а боль разливалась по всему телу. Тогда было так же страшно.       И сейчас Джон ощущает себя подростком, тем самым слабым подростком перед лицом наставника, учителя... И кого-то более высшего нежели может понять человеческий разум. —Правильно, дитя моё, бойся меня, ибо твой страх мне люб. Подчинись мне, дитя моё, стань со мной одним целым, моим продолжением и моей волей.       Джон жмурится, перед глазами вдруг вспыхивает яркий образ его свободной копии, тех счастливых дней, что он провёл не слыша и даже не ощущая былого ада. Ему хочется тянуться к этой памяти, хочется вновь ощутить былую лёгкость, вновь прикоснуться к чему-то живому и настоящему и не быть всего лишь хаосом. Но хаос из его существа теперь никуда не денется, то ли потому что так было заложено природой, то ли потому что это Междумирец постарался, всё-таки отравил его тело и разум собой.       Он кривится, сжимает руки и чуть ли не воет. Черт побери, кто он такой если не Джон Дейви Харрис! Джон Дейви Харрис который боролся тысячелетия, который изгонял проклятое отродье всё это время будучи просто человеком. И сейчас он справится тоже. Вырвет свободу из рук ублюдка.       В голове звенит боль с новой силой, Джон хрипит, почти заваливается на стеклянный чёрный пол, в котором успевает увидеть своё бледное полное отчаяние и гнева выражение лица. Но упасть ему не дают, вместо этого поднимают одной рукой за шею, сдавливают, заставляют смотреть в ядовитые янтарные глаза. —Твоя воля всё ещё похвальна. Но моё воскрешение всё ещё дело времени. Так было всегда и так будет дальше.       Джон успевает подумать, почему же, черт возьми , он не может найти себе другой сосуд? Присосался к нему точно клещ. Но ответ ясен как день, его борьба лишь распаляет чужую жажду его тела и существа. Распаляет его сила воли и жажда отвоевать контроль. Это делает его ещё более сильным, значимым, сосудом, что продержится больше чем просто столетия. Эта мысль ему ненавистна и омерзительна.       Он пыхтит, цепляется руками за чужую руку, болтает ногами в воздухе пытаясь пнуть. Из глотки вырываются лишь хрипы вместо проклятий и криков ненависти. Уцепиться за мысли как обычно, сложнее. Почти не получается. В голове раздаётся звон, треск. Горло сжимают сильнее. —Борись до самого конца! Борись до последнего вздоха и последней мысли!       Насмешливый тон, лукавый взгляд. Джону больно, но признать, что его разум окутывает паника сложно. Нет. Не может он поддаться этому.       Лололошка же обещал, что, черт побери, поможет избавиться от проклятья! Что не тронет его Междумирец.       Обида засесть в сердце не успевает. Она тлеет под гнётом ярости. Нет, не бывать всему этому!       Разум пустеет. Хватка слабеет. И мысли утекают прочь из головы, выветриваются. Джон хочет ухватиться хотя бы за одно слово, за один образ. Но не успевает. —Твоё время пришло...       И вместе с этим он слышит знакомый полный паники и ярости голос: —Джон!       Голос разбивает тишину, рушит своды построенного стеклянного купола вокруг. Стекло падает с грохотом, разбиваясь на песчинки.       И Джон открывает глаза....       Он задыхается, пытается глотнуть побольше свежего воздуха и дёргается в сторону от прикосновения холодных рук к щекам. Руки не отстают, напротив, ловят его лицо в крепкую хватку, баюкая и поглаживая большими пальцами кожу. Джон всё ещё пытается дернуться не совсем понимая, что происходит, всё ещё находясь в зеркальной черноте наедине с наставником. —Убирайся прочь! —на этот раз кричать получается, но голос хриплый, почти не слышный.       Его прижимают ближе, одной рукой вплетаются в волосы равномерно и медленно масируя кожу головы. —Всё хорошо, Джон. Всё хорошо. Это просто сон, —этот некто говорит ласково, любяще. Джон выдыхает, моргает, пытаясь прийти в себя.       А после наконец видит своего двойника, что обнимает его крепко, что смотрит прямо в глаза своими чёрными и бездушными. Из-за света Луны лицо Лололошки кажется призрачным, почти мертвенно бледным, но даже так можно разглядеть всю его нежность и волнение, все переживания и боль. ... Боль за Джона. И только за него.       Это знание греет сердце, расслабляет мозг, пусть страх всё ещё не отпускает до конца, но думать становится легче.       Джон обмякает в чужих руках, прижимается лбом к плечу в привычной толстовке, вдыхает аромат травы и моря, запоздало думая о том, что кажется этот придурок спать и не ложился. Наверняка опять создавал что-то или искал чем бы ещё можно было развлечь Джона.       И знание того, насколько копия старается ради него, тоже согревало душу и сердце.       Он вновь выдыхает более судорожно, жмётся ближе, и руки обнимают его, оплетают точно лозами и медленно раскачивают из стороны в сторону. —Вот так, Джон, всё хорошо. Ты молодец. Ты справился.       Он лишь кивает, смотря на горящий ночник в виде слоника неподалёку. Закрывать глаза сейчас страшно, липкий ужас всё ещё ползает под кожей мушками, бьётся о ткани, щекоча. Но щекотку Джон никогда не любил, мерзкое ощущение. —Почему он вернулся?— ему кажется, что произнес слова лишь в мыслях.       Но Лололошка отвечает, замирая на мгновение, прежде чем вновь начать его покачивать в объятьях. Ха, он что ему ребёнок что-ли? —Такого больше не повторится. Даю тебе слово.       Джон кивает опять. Думать не хочется совсем , но словно бы нужно. Нужно вернуться в тот одержимый режим, меньше спать, больше что-то делать. Сон всё портит. Несомненно. Он тут же останавливает себя от этих мыслей. А есть ли у него повод не доверять своей копии?       Этот вопрос поставил его в тупик.       Но подумает об этом он позже. Сейчас тело всё ещё мелко дрожит, голова становится тяжёлой. Руки Лололошки осторожно проходятся по спине, оглаживая бока, поднимаясь к шее и вновь спускаясь к пояснице. Тепло и уютно. —Ты опять не спал, а меня заставляешь. Не думаешь ли, что это подлость? —Джон хрипит, чуть поворачивая голову набок и поглядывая искоса на лицо Лололошки.       Копия вновь замирает, после переводит на него взгляд и несмело как-то робко улыбается, почти что смущённо. Джон же фыркает, и это то самое существо гроза всех богов и маленький террорист которого он знал? Что за нежные слащавые выражения! Что за смущение! Бога ради, этот двойник совсем невозможен, потому что понять его ещё сложнее и в тоже время проще чем всех остальных людей вместе взятых. —Знаешь ли, красотка, о моём здоровье ты волнуешься, а о себе нет? Не думаешь ли это неправильно?       Лололошка вновь улыбается... Даже не так, расплывается в довольной ласковой улыбке, точно кот полакомившийся сметаной. —О, Дейви, ты волнуешься за меня. Как это мило! —Что? Нет же! Не волнуюсь я о тебе. Просто если ты вдруг подохнешь, как я выберусь из этого пространства? Нет, ну конечно, я что-нибудь придумаю...       Но копия всё так же улыбается и прижимается щекой к его щеке. —О, я не умру. Не волнуйся. Просто на время отключусь.       Действительно. Всего-то на время отключится. Джон почти вздыхает, понимая, что кажется придётся проводить лекции о пользе сна и режиме дня. Он всё же врач. Знает чем это опасно... А ещё знает на опыте, что на третий бессонный день разум начинает хорошенько так тормозить... А про галлюцинации и говорить не стоит. Но тогда, что галлюцинации, что Междумирец в голове ощущались одинаково, даже так сразу и не отличишь одно от другого.       Джон резко вздыхает, успевая удивлённо раскрыть рот, когда его вновь опрокидывают на мягкую кровать. Он возмущённо выдыхает, когда чужие ноги переплетаются с его ногами, а одну и вовсе закинул поверх! Что за наглость! Наигранно повозмущаться не дают, прижимают ближе, заставляя вновь уткнуться в плечо. —Мне нечем дышать, бестолочь! —ворчит Джон, на что получает лёгкий мягкий смех. Но хватку расслабляют и на том спасибо. —Джонни, давай спать. Тебе нужно отдохнуть.       Ему хочется возразить, сказать, что сегодня он точно больше не уснёт. Но молчит, то ли потому что был замученный кошмаром и страхом, то ли слишком расслабленный от чужих нежных касаний.       Не уснёт—так думает он.       Только вот ошибается, потому что совсем скоро погружается в глубокий сон без сновидений.

***

      Мысли текут медленно в голове.       "Постоянно в теле человека находится 2,5 триллиона кровяных красных клеток. Для сохранения этого числа, костный мозг ежесекундно производит около 2,5 миллиона новых."       Джон поджимает под себя ноги, невидящим, скучающим взглядом смотря на аккуратную белоснежную скатерть.       "Алмаз не растворяется в кислоте, единственное, что может его разрушить — очень большая температура. "       Воздух наполняет приятный запах выпечки, но Джон на это не обращает внимание, вновь погружаясь в мысли больше по привычки... Хотя стоит признать, что привычка немного исжила себя за последние пару дней. Возможно потому что большую часть дней он просто спал. Верно, только по этому.       "Вода может кипеть и замерзать одновременно. Это состояние воды называется «тройная точка», когда температура и давление как раз подходят для трёх фаз:газа, жидкости и твёрдого вещества которые сосуществуют в термодинамическом равновесии. "       А потому он точно не слышит взволнованный голос под боком, зовущий его. Ровно до того момента пока к его плечу не прикоснуться. —Джон, ты в порядке? —Свет распространяется по воздуху с очень высокой скоростью благодаря его малой плотности, но в воде скорость света снижается из-за количества энергии, необходимой для прохождения. —Джон замирает, пару раз медленно моргает, прежде чем перевести взгляд на двойника. И только после до него доходит суть чужих слов, —А, да. Я в порядке. Просто задумался.       Лололошка вздыхает как-то совсем тоскливо, в его глазах плещется боль наверное несоизмеримая, пугающая в своей глубине. И Джон даже сперва не понимает в чем причина такого поведения. Он теряется, неспособный ничего сказать и сделать. И лишь спустя долгие минуты, до него доходит. Ах, он наверное вновь говорил в слух.       Но оправдаться не успевает. —Подожди немного. Блинчики скоро будут готовы. С чем ты хочешь со сметаной или с джемом? —Лололошка ласково заправлякт прядь его волос за ухо, а после проводит кончиками пальцев по скуле. По коже тут же прошлось приятно чувство тепла и лёгкости. Касание было похоже на касание пера. —Ну что за нежности, милашка. Фу. Какой ужас! Я могу оглупеть из-за такой ванильной чуши! —Джон прижимает руку к голове, театрально, пытаясь больше разбавить обстановку, что получается. Потому что Лололошка хихикает, пусть беспокойство и ещё какое-то тёмное мрачное чувство так и не уходило никуда из глубины глаз. Эти чувства таяться там, прячутся за искрами нежности и веселья. Эти чувства казались великими и вечными, вжившимися в чужую душу, как вечная боль к которой сам Джон давно привык.       Джон знает это, так же как и знает, что он не более чем просто сломанный человек. Люди говорят,что он сумасшедший и это правда. Он сумасшедший и сломанный.       Джон вновь качает головой под внимательный взгляд тёмных глаз. —Пожалуй, с джемом.       Лололошка кивает, вновь улыбается и мигом ставит тарелку с ароматно пахнущими блинчиками и банкой свежего клубничного джема перед Джоном. А после присаживается и сам.       Они едят в тишине. Джон обдумывает произошедшее, не без горечи и гнева на себя же, понимая, что тот страх был отвратен, так несвойственен ему. Страх напоминал о прошлом, о том, что кого бы он не строил из себя и каким бы уверенным и умным не казался, прошлое всё ещё его часть, его суть...Нет, подождите. Что за чушь! Он гений, это несоизмериммый факт. Выстроенная личность пусть и не более чем попытка сбежать от надоедливого угнетающего влияния, всё ещё была его родной. Стала подобной. Даже несмотря на то, что эта личность в действительности построена на осколках.       Он вздыхает, когда руки касается нечто холодное и сжимает его ладонь. —Джон, тебе нужно отдохнуть.       Джон качает головой и откидывается на спинку стула. Его лицо становится нахальным, невозмутимым в своей язвительности и горделивости. —Ай, красавчик. Я скоро плесенью покроюсь если только и буду что спать сутками! Я уже давно иду на поправку. И ты вообще в курсе, что терапия включает в себя не только прием лекарств, сон и правильное питание? Это , конечно, всё тоже очень важно для правильного выздоровления организма. Но между тем прогулки тоже положительно влияют на организм и на мозг в частности! Признайся, ты меня просто решил запереть как принцессу в башне?! Ну-ну, дорогуша, не этого я от тебя ожидал!       Он закрывает глаза рукой, хмыкает, а сам сдерживает рвущийся наружу смех. Пусть этот смех и был бы более истеричным.       Лололошка же серьёзно кивает, в его тёмных глазах вновь плещется вина и понимание. Но все эти чувства исчезают тут же, стоило их взглядом пересечься. Теперь в глазах копии читалось лишь нескрытое веселье. —Как пожелаете, моя принцесса! Будет вам прогулка на свежем воздухе! —он задорно подмигивает, мимолётно оглаживая кисть Джона.       Сам Джон вздыхает, но руку в ответ не сжимает, всё ещё не может найти в себе силы на ответное проявление чувств.       Он лишь улыбается, когда его тут же тянут наверх, заставляя подняться. А после и вовсе выводят из дома, прямо так в тапочках и в домашней одежде. Но это не важно. Всё не важно. Потому что на улице его встречает бескрайнее голубое небо, ласковое, нежное. Трепетный прохладный ветерок, пышные деревья, шелестящие точно переговаривающиеся между собой, а вдали виднелся золотой пляж, с голубой, почти прозрачной водой, сияющей на солнце.       Джон вздыхает, ощущая свободу. Это то чего так ему не хватало все столетия мук и борьбы.       Да, всё это время не выветрится из его головы никогда. Останется, отпечатком мрачного прошлого, нерадивой кляксой на Чистых, исписанных аккуратным почерком страницах жизни. Он точно ещё долгое время будет привыкать к новой жизни и новому себе. Но он же Джон Дейви Харрис, а значит всё ему по плечу. Ничего нет чего бы он не смог преодолеть. Верно же?       Копия тянет его ближе к воде,       уверенным быстрым шагом. Они чуть ли не бегут и Джон успевает фыркнуть с этой воодушевленности. —Погоди! —его крик тонет в ярком смехе и плеске воды, когда они вдовем оказываются по колено в бескрайнем море. —Красотка!       Лололошка нагло усмехается, вновь обхватывает его за талию и кружит на манер танца. —Водные процедуры —тоже основы терапии! Такой великий гений как Джон Дейви Харрис должен это знать!       Вот же паршивец! Джон усмехается, больно щипает за чужую щеку, за что тут же получает брызг воды, что окатывает его с ног до головы. Одежда прилипает к телу, холодит кожу, но эти ощущения напротив придают лишь бодрости. —Ну же, балбесина, держись у меня!       И новая волна брызг летит в смеющегося Лололошку.

***

      Дни проходят более живо. Утром они вместе готовят. Ну как вместе. Обычно Лололошка управляется с готовкой, а Джон сидит неподалёку на стуле и вслух читает одну из научных книг, которую копия притащила из другого мира. Этих книг у них теперь много. На всякий цвет и вкус, и Джон с упоением читает каждую, (лишь сопливые романы всё ещё обходит стороной) заполняет свой мозг новой информацией по привычке , но сейчас это не кажется таким болезненным и невыносимым процессом. Сейчас от чтения он ощущает лишь удовлетворение и азарт. —Нет, ну что за глупость. Минералиты вообще не просто кристаллы содержащие солнечную энергию, это в первую очередь ещё и угасающая жизнь. Как можно было упустить такой важный факт, что эти кристаллы появляются в тех местах, где были трупы? Они своего рода остаток души умершего...представляешь, в этой статье на полном серьёзе говорят, что их можно использовать вместо светильников! Какое неуважение к мёртвым! А если учесть, что со временем эти кристаллы отравляют пространсво, подобно трупному яду идея эта сомнительная.       Чтож... Джон очень любил время от время прерываться и озвучивать свои мысли вслух. Но не то чтобы двойник вообще был против. Казалось бы, ему только в радость послушать его голос и рассуждения.       Так же постепенно приём лекарств стал уменьшаться, пока и вовсе не сошёл на нет. Джон соврет если скажет, что он был полностью спокоен и совсем не ожидал, когда наставник вновь завладеет его разумом с новой силой. Ожидал подсознательно, а потому напряжение первые несколько дней никуда не уходило, таилось в мышцах , отчего он частенько делал кувырки, стучал ногой по полу или ногтями по столу. Так же он часто танцевал, хотя возможно танец теперь не просто посттравматический симптом, а нечто большее. Нечто большее чем просто привычка и просто способ сбросить напряжение. В этих случаях чаще всего Лололошка тоже присоединялся к нему, подхватывал за талию, кружил по дому или улице и звонко смеялся. Изредко же он просто наблюдал издалека. Как единственный верный зритель и поклонник. И Джона забавляли эти мысли. Он красовался, поглядывал из под ресниц на копию и ухмылялся так задорно, обольстительно и всё для его единственного зрителя. Пусть наслаждается пока может, пусть смотрит и внимает каждому его движению, Джон не против.       Но бывало время, когда он запирался в комнате. Чертил схемы и вырешивал уравнения. Просто потому что в такие моменты начинало казаться, что он перестаёт быть собой— гениальным Джоном Дейви Харрисом. Перестаёт быть кем-то великим и значимым. Но такие минуты безумия проходили быстро, стоило только копии заскребстись за дверью точно кот, которого не пускает хозяин в комнату.       Только вот, что будет дальше? Что будет дальше, когда он вылечится? Сидеть в этом мире он точно больше не сможет. Ему бы на волю, в другие миры, изучать флору и фауну, да всё до чего коснётся его рука. И Джон знал, изъяви он такое желание Лололошка его отпустит. Обязательно отпустит, потому что держать рядом не сможет, как бы ему не хотелось этого.       Но дело в том, что и Джону не хотелось бы далеко уходить. Быть бы где-нибудь рядом, совсем близко. Наблюдать бы так же за тем как копия работает в поле, как счастливо и озорно улыбается когда он позволяет присутствовать на экспериментах и просто заботится о нём, как может только Лололошка. Забавно, что и сам Джон пал под чужими тёплыми лучами, так же как многие другие люди. Что ж, теперь он в полной мере понимает, почему к нему тянулись и люди, и нелюди, почему считали его добродушным и ласковым, всегда другом и мало когда врагом. Лишь, пожалуй, Джон и творец его копии знали, насколько это бывает не правда. Потому что Лололошка не меньший хаос нежели сам Джон.       Он привязался—простой факт, который принять тяжело. Ведь это так граничит с его столетиями одиночества, безумной бойни. И он боится, что не сможет смириться с мирной жизнью, такой долгожданной, но такой привычной, подведет и себя, и Лололошку. Не сможет привыкнуть к тому как находится рядом с кем-то кто тебе дорог, а если и сможет ...рано или поздно характер Джона испортит всё... Как было всегда.       Он думает об этих мыслях горьких, на самом деле нерациональных. Логичнее было бы всё обговорить, принять наконец решение, но почему-то всякий такой раз в голове становится пусто. Как объяснить свой страх? Как показать, что копия тоже ему дорога? Да, возможно это не любовь. Не та светла и нежная, что испытывает Ло. Но это привязанность крепкая, умопомрочительная... И наверняка уже давно болезненная. Ведь по-другому с Джоном не возможно. Он переломанный и навсегда таким останется, ровно как и все его чувства.       В один из дней он хочет озвучить эти сомнения, наконец хочет решиться... Да и кто он такой что бы трусить по мелочам? Как давно он вообще испытывал подобный страх и робость перед разговорами? Ах, точно размяк!       "Что же ты со мной сделал, Лололошка"—вертелось в голове.       Лололошка его исцелял, собирал по кусочкам, по пылинке, боясь пропустить маленький осколок.       Лололошка его оберегал, помогал с ночными кошмарами, отпаивал успокаивающим ромашковым чаем, или просто был неподалёку. Хотя наверное они почти всегда были вместе. Лололошка копался в огороде, Джон читал книгу на качелях. Лололошка готовил, он рассказывал ему о прошлом, о том как жил после исчезновения из сонного измерения. И это было всё так по-домашнему, по-семейному, что можно было поверить, что у сердца его есть надежда на спасение. Что этот чёрствый кусок гнили ещё можно оживить.       Лололошка спас его. И Джон сперва не знал, как реагировать на эту новость. Сперва ему было обидно, что сам спасти себя не смог, после привык к этой мысли. И даже начал шутить про себя, как о принцессе которую спас бравый рыцарь. Впрочем, эту шутку копия тоже быстро подхватила. А потому и прижилось как-то.       Лололошка стал правда его дорогим человеком. Как же это забавно всё же. И как же весело вспоминать теперь слова людей, о том, что единственным другом Джона может быть только он сам. Как же все эти люди были чертовски правы.       Но утром их уютный дом в сонном измерении и встретил Джона непривычной тишиной. Не было ни звона посуды, не было не мелетешащих беспокойных шагов и вечной суеты, которой производил обычно Лололошка. Дом был мертвенно одинок.       Ровно до той поры, пока Джон не забрёл на кухню и не замер, увидев человека спокойно сидящего за столом.       Человек этот был почему-то знаком. Нет, не внешне, хотя на самом деле не без этого. Аура у человека была успокаивающей, мягкой. Но между тем ощущалась в ней сила странная, чарующая и пугающая одновременно. А когда незнакомец обернулся, Джон лишь кивнул своим мыслям.       Да, должно быть это он и есть.       У человека были пушистые волнистые русые волосы, носил он чудные розовы штаны и белую футболку, а ещё глаза его были такими голубыми и добрыми, что сомнений и правда больше не было.       "А ведь так его и описывал Ло"—думает Джон, делая шаг вперёд. —Рад наконец с тобой встретится, о великий создатель Ло. Он многое о тебе рассказывал,—насмешливо тянет Джон, не боясь, что за слова и небрежность на него обрушится гнев Бога. Когда вообще он боялся этих богов в последний раз? Не тогда ли когда разрушил один божественный мир? Ах, точно не тогда. Единственного кого он боялся, хотя тут уж больше подходит ненавидел—Междумиреца.       Роман улыбается так же озорно и ласково. Указывает взмахом руки на стул напротив и Джон без слов подчиняется чужой просьбе. Интересно же о чем поведает ему этот странный слишком добрый бог... Конечно, если не вспоминать слова маленького Лололошки о том, сколько в юности они разрушили миров. Хотя, в прочем, какая разница? —Я тоже рад с тобой наконец познакомиться лично, Дейви. Ло очень многое рассказывал о тебе, —Джон лишь ухмыляется когда на столе появляются две чашки с ромашковым чаем и печенье. Но улыбка тут же бледнеет, становится натянутой от неожиданности и скованности, когда Бог продолжает говорить, —он тобой очень дорожит. И был очень опечален первое время, после возращения памяти, от того что смог забыть о тебе. Я могу больше сказать, он ненавидел тот факт, что ему потребовалось так много времени, чтобы наконец найти тебя и освободить.       Джон глотнул чаю, не беспокоясь о том, что напиток тут же обжёг ему горло и неба. Но кажется Роман заметил, потому что обескоенно покачал головой. Нда и даже взгляды эти ласково-обеспокоенные у них с Ло одинаковые! —Вы мне решили рассказать о чувствах Ло? Я о них знаю всё.       Бог улыбнулся, в его глазах вспыхнули искорками смешинки. —Верно. Но в своих ты всё ещё сомневаешься. Точнее не знаешь как в полной мере их озвучить и принять.       На это Джону ответить было нечего. Он лишь и смог насмешливо фыркнуть: —Теперь понятно в кого нынешний Ло такой альтруист.       Роман тоже хихикнул, но вскоре вновь стал серьёзным: —Ты уже знаешь, что я поделился частью своей силы с тобой. Эта сила не только позволяет изгнать ... Заразу, но и... Как бы тебе сказать. Оно перестраивает твою душу и структуру в нечто большее. —Простыми словами я не человек. —Верно. Теперь точно не человек. Если раньше от тебя оставалось что-то человеческое, то сейчас нет. Ничего кроме эмоций, памяти и чувств. —Роман вздохнул, —это было не правильно с моей стороны делать то, что я сделал. Но иного выхода у нас не было. Просто я хочу сказать, что теперь ты, Дейви, будешь жить так же долго как живёт и Ло.       Джон кивнул, шестерёнки в его голове закрутились с новой силой, обрабатывая информацию. Но то, что он узнал, его на самом деле не пугало. Не в той мере как должно было пугать. Да и чего там бояться, вот правда. Ну будет жить он долго, ну и дальше? Ведь это столько возможностей изучить множество миров! Увидеть так много нового, а главное ещё больше создать! Всяко лучше чем гнить заживо, существуя и одновременно не существуя под влиянием Междумирца. Вот то существоване—ад, вечная смерть и вечная мука, которую можно только сравнить с гниением как душевным так и физическим. Потому что каким бы хорошим и крепким сосудом он не был, человеческая составляющая все равно взяла бы своё. Недаром же Междумирец всё время искал себе новую плоть. Старый некрофил. Фу! —Вижу тебя это не пугает, —мягко произнёс бог, вырывая Джона из мыслей.       Джон кивнул, закинул ногу на ногу и выпрямился, без страха смотря в чужие глаза: —Думаю, вы уже достаточно знаете мою натуру, чтобы понять, что подобного рода вещи меня не пугают. Не теперь. Я сознаю, что у долгой жизни, если не вечной, будут свои минусы. Но с другой стороны я раз и навсегда учёный. А миры всё ещё бесконечны. Это ли не азарт и цель жизни?       Роман кивнул: — В детстве Ло было очень одиноко. Я понимаю, в частности это моя вина. Я создал мир, но не создал ему друга. Тогда не было во мне столько знаний и столько сил. Я слишком сосредотачивался на пространствах, забывая, что есть в мирах что-то больше нежели бесконечные локации. И забывал, что живому существу, кем в скорее и стал Ло нужен был друг. Ло было одиноко, я каждый день жалел о том, что не могу навещать его так часто как получается. Но в какой-то момент он начал говорить о новом друге, который постоянно навещает его во снах. И я был счастлив, что чья-то душа забрела в его сон. Время шло, но ты всё так же появлялся во снах. На самом деле удивительная вещь —измерение снов. И ты был прав, говоря, что душа человека не может попадать в один сон так часто. Это было удивительно и настораживающе одновременно. Но мы с Ло решили понаблюдать дальше. А после я понял, что он слишком к тебе привязался. —И вы нашли эту связь? Ну, почему я всё время возвращался в тот сон? Признаться честно, то я просто думал, что это более логично, что две версии одного человека связаны, а потому инстинктивно я возвращаюсь назад. Но после того как я побывал во снах других своих версий... Ничего подобного не произошло.. —Да, думаю объяснение этого феномена довольно просто. Ты прав и думаю сам давно это понял. Вы были оба одиноки. А потому неосознанно тянулись друг к другу.       Джон фыркнул от слащавости сказанного. Но не согласится с этим не смог. Всё же психика вещь тонкая. Недаром людям во снах видится пережитое, их страхи и отголоски прошлого. То, что человека волнует в данный момент или о чем он мечтает. И да, Джон тоже просто желал понимания и помощи, даже если он всё время отрицал такой простой факт, привыкнув к тому, что помочь ему никто не в силах: ни боги, ни дьявольские существа, ни тем более люди. —Когда ты исчез с концами Ло очень тосковал, —Роман грустно вздохнул, проводя большим пальцем по кружке и вновь посмотрел на Джона, —на самом деле он был почти в отчаянии. Всё ждал тебя и ждал. Но тебя не было день, два, месяца, а после и года. На самом деле волновался не только он. Но и я. В каком-то степени и мне стало не хватать рассказов о Дейви, что помогал строить реактор, рассказывал о науке и учил моё создание танцевать, а так же играть в шахматы. Ло, всегда строил такое забавное горестное лицо когда говорил о шахматах, но упорно пытался научиться играть, чтобы однажды превзойти своего учителя, —бог подмигнул и Джон лишь смог усмехнуться этому. О, да у красотки были все шансы, если бы он был чуть более сосредоточенным и не норовил подскочить с места всякий раз. Но со временем и эта проблема тоже исчезла. А потому, пару раз было такое, что его копия всё таки его обыгрывала к великому удовлетворению самого Джона, которому постоянно побеждать было тоже довольно скучно. —Я рад, что мы смогли найти тебя. И рад, что смогли помочь. С этого момента только тебе решать, куда отравиться и что делать. О появлении парадоксов можешь не волноваться, своего рода ты уже давно не парадокс, а часть вселенной. Да и признаться честно, парадоксы вещь субъективная, скорее надуманная людскими разумами, —Роман, поставил чашку, вновь оглядел кухоньку и вздохнул, —я надеюсь когда-нибудь смогу послушать твои рассказы о науке. То о чем мне говорил Ло было весьма интересным. Но боюсь мне всё ещё нужно уладить пару дел.       Роман не прощается, лишь улыбается так же мягко, неожиданно ласково треплет его по волосам, отчего Джон дёргается и исчезает в ярких голубых искорках, оставляя его один на один со своими мыслями и чувствами.       Джон вздыхает и прикрывает глаза.       Ощущение присутвия Бога всё ещё витает в пространстве, приятно холодит кожу и разум.

***

      Солнце поднимается за горизонт, окрашивая небо и воду сперва в оранжевый, после в красный. Море покачивается в такт беззвучной песни, так похожей на колыбельную, а ветер ласково треплет его волосы и оглаживает кожу.       Джон стоит босой в воде, смотрит вдаль, сцепив за спиной руки и ждёт.       Но ждать приходиться не так долго, потому что совсем скоро позади слышится шорох песка и удар чего-то тяжёлого, должно быть меча. Лололошка совсем скоро оказывается рядом. Запыхавшийся, отчего-то взволнованный. Наверняка уже успел оглядеть его обычный белый костюм с халатом и лакированную обувь, стоящую на берегу. —Ты уходишь, —Лололошка говорит это спокойно. Почти безразлично уверенно, если бы Джон не знал его лучше и не умел слышать лёгкие вздохи и видеть то, как чужие руки сжимаются в кулаки. —Да, мне до ужаса осточертело находиться во сне, красотка. Это такая смертная тоска, —Джон вздыхает упорно отводя взгляд от копии на блестящую воду под ногами и своё разплывчатое отражение. —Твой создатель сказал, что я могу делать то, что мне по душе. И стоит сказать, я давно ждал когда смогу наконец выбраться в реальный мир. Знаешь ли, за книги, конечно , тебе спасибо, но книги это не то же самое, нежели самостоятельное изучение!       Лололошка вздыхает громче, кивает и выпрямляется. На его лице скользит спокойная понимающая улыбка. Это всё Джон видит в отражение воды. —И когда ты уходишь? —Желательно как можно скорее.       Копия вновь кивает, прикусывает губу и порывается что-то сказать, но Джон успевает его перебить. —Поэтому, право выбора нашего первого мира я предоставляю тебе, Ло. А потому пользуйся моментом пока я тебе позволяю, ибо у меня тоже есть свои планы на этот счёт.       Лололошка глупо моргает. Резко поворачивается в его сторону и боковым зрением Джон видит привычную нахальную улыбку: —Ты только что назвал меня по имени!       Джона хватают в охапку, кружат над водой отчего в стороны летят брызги. —Эй, тебя что, только это волнует!? —сам Джон наигранно дуется, закатывая глаза.       Но Лололшка ничего не говорит, лишь смеётся громко и заливисто, обхватывает его ладонь своей ладонью.       В душе Джона тоже разливается родное тепло. Всё ещё не любовь, но нечто более сокровенное.       С этого момента всё будет хорошо—читает он в чужих глазах.       С этого момента одиноко никогда не будет никому из них.       Но что ж, его копия всё ещё предсказуема. Думает Джон в первом же путешествии, когда видит знакомые синие волосы и халат. Райя Абер встречает их с понимающей улыбкой, обещанием никому не говорить об их возвращении и тарелкой печеньев, приготовленной ей же по новому идеально выведенному рецепту. На этот раз Джон беспрекословно берёт угощение, не стараясь задеть и оскорбить. На этот раз он слушает разговоры внимательно, переодически вставляя слова и получая ласковые и понимающие улыбки.       Его слушают и понимают, и в сердце вновь разгорается тепло, но уже привычное и родное.       Лололошка обхватывает его руку, переплетая пальцы и Джон сжимает руку в ответ.       "Я рядом"—молчаливое обещание.       " Я здесь"—читается в глазах.       И впервые в жизни путь исцеления не кажется таким мучительным и невозможным. Исцеление— это тогда, когда есть понимающие люди рядом.