violets on the grave

***

      ледяные грязные капли падают на пол, эхом отражаясь от глухих стен с неоновыми разводами. в голову вместе с едким запахом зелёного дыма пробираются кристальный ужас и душераздирающее одиночество. туннели давным-давно пропитались чужим страхом, ржавым испугом детей, прячущихся от кровожадных монстров под потолком. капли, похожие на горькие слёзы, крики и тиканье несуществующих часов медленно сводили с ума. одинокая пытка временем, тишиной и бессмысленной одержимостью, вытекающей в принужденное уединение. сердце громко стучит, выбивая из лёгких гнилой воздух, пытается перекричать туманные голоса в голове, заглушить треск секундных стрелок, вечно убегающих вперёд и бьющих по и так разодранному сердцу. тягучая вода стекает по ранам, выжигает глаза и перекрывает любую рассудительность гневом, безжалостным кругом мести. убивает здравый смысл, потопив оба города в алчности, жестокости и вечной боли. это было не сражение за безграничную власть, территорию, не попытка доказать, кто лучше, кто умнее. это была война. война с собственным отражением. война с самим собой.       они мечтают о мире, о спокойной жизни без выживания в укромных уголках политической вражды, но сами вновь переступают границу на полуразрушенном мосту с обязательной целью навредить и причинить нечеловеческие страдания. они пытаются спрятать от других свои шрамы, скрывают под бинтами чёрные порезы и заливают кровью дыру под сердцем, лишь бы никто не наполнил пустоту корыстной грязью. перед друг другом любая попытка кажется глупостью — блеск в глазах говорит лучше любых языков, а любая царапина нежно залечивается в мягких прикосновениях.       — мне жаль твою маму.       разбитая маска сильной кейтлин давно лежит у её ног. сломанная улыбка не смогла спрятать сожаление и утрату. уж точно не перед вай, чей голос казался единственным светлым звуком в этих коридорах. в её убийственной печали не было ничего смертельного — только невесомые, смазывающие криво налепленное принятие на лице объятия на опущенных плечах.       — мне жаль, что я не могу вернуть её, но прошу, — вайолет судорожно вдыхает кислый воздух.       она знает, что для других выглядела бы жалко. голос срывается, нежный разбитый тон ломается от каждой фразы, переходя в еле различимый шёпот. перчатки скрывают дрожь её пальцев, тугие бинты так и норовят сползти и неприятно свисать грязной тканью под локтями. брови встают домиком, разбивая эту привычную вулканическую ярость на осколки из надежды и страха. для других, в том числе и для самой себя, вай жалкая, наравне с теми беднягами с самого дна нижнего города, которые молят о новой порции мерцания, но не для кирамман. для пилтоверской аристократки, миротворца голубой крови, вай уязвимая, настоящая, полная честности и желания обрести покой не в двух метрах под токсичной землёй зауна. оголённая душа, что даже не пытается скрыться в резких татуировках шестерёнок и механизмов на спине, а лишь открыто мечтает о безоговорочном принятии, о котором твердят звёзды в псевдонаучных исследованиях, о котором лживо кричат политики пилтовера, о котором умалчивает аркейн. даже не задумываясь, кейт принимает и доказывает теории о родственных душах. потому что ни в одной другой вселенной интеллигентный миротворец не будет любить борца из нижнего города — но не первый ребёнок уважаемого дома, потерявший желание следовать высокородным правилам. не кейтлин.       вай старается сдержать слёзы, накапливающиеся морским блеском в небесной радужке. слова только сильнее вбиваются в горло и неожиданно сильно режут сердце:       — все, кого я знала в моей жизни, изменились, обещай, что ты не изменишься, — и вай прикрывает глаза, не позволяя солёной жидкости пролиться, надеется не увидеть отрицательный ответ в чужих. она не готова узнать его сейчас, но и не будет готова когда-либо — замкнутый круг с двумя концами. вайолет видит просто невероятно огромное количество вариантов дальнейших событий, и результат везде один — кейтлин уходит. потому что не смогла. не смогла пообещать. она видит серое лицо джинкс, смешанное с щенячьим взглядом паудер, с неподходящими по возрасту мешками под глазами и морщинами от постоянной хмурости, сожалеющего вандера после принятия мерцания, по-животному агрессивно нападающего на людей силко, ставшие чужими улицы родных трущоб. всё и все действительно изменились, куда бы не ступила новоиспечённая миротворка. нет ничего, что осталось бы прежним — только кейтлин, на которую вай боится смотреть. не хочет, чтобы в этой какофонии лиц оказалось и её. ведь ничего никогда не остаётся прежним.       но темнота в конечном итоге рассеивается вместе с неприятными воспоминаниями о непостоянном прошлом. почувствовав на щеке холодные от винтовки пальцы, вай распахивает глаза и наблюдает кирамман слишком близко — в менее, чем шаговой доступности перед собой. недоумённый взгляд бегает по расслабленному, но чувственному лицу кейт, часто заостряясь на тонких губах. она видит, как девушка рвано выдыхает, как приближается всё ближе, и теряется. потому что кейтлин нисколько не сомневается, уверенно, хоть и меланхолично растягивает удовольствие от близости и гармонирует с хаосом внутри вай. между ними сокращается и так небольшое расстояние, стесняя кричащее сердце с другим, таким же смущающе громким и красноречивым. противный запах вентиляции больше не раздражает, его заменяет незаметный аромат фиалок — кейт никак не отмоется от синеватых похоронных цветов. чернота за спиной перестаёт скрывать графитные галлюцинации из кошмаров, а лишь сильнее подчёркивает разбитое желание в глазах. когда обе наконец делают последний шаг, переступая начерченную вечной войной зауна и пилтовера границу, делятся теплом тела сквозь синюю форму, вай осознаёт, что не все миротворцы верхнего города — живой ужас. у некоторых мягкие губы и холодные дыхание. кейтлин сжимается, хочет поместить всю себя в чистой любви и быстро оборвавшемся поцелуе, запускает пальцы в розовые пряди и целует вновь. мокрый звук рассеивается в громкой тишине. они безнадёжно пытаются ухватиться за неозвученное «навсегда», спрятав его в поцелуе и оставив дикой руной на губах.       отстранение ощущается как вынужденный глоток воздуха под плотной гущей воды. так же холодно, так же одиноко, так же неправильно. вай вглядывается в чужую душу, пытается раскусить сложную загадку в сердце и отпечатать в памяти не кирамман, а скорее сам момент. это первый поцелуй, в котором вай по своему собственному желанию приписывает романтичный сюжет из книжек паудер. первый поцелуй, в котором похоть и напряжение не причина, в котором нет эмоциональной разрядки, так нужной вайолет все семь лет тюремного заключения. первый поцелуй, в котором любовь ощущается даже вне их тела, за границей их тёмного мира и понимания запретной магии. это её первый поцелуй с кейтлин. первый поцелуй с любовью.       в голове хаотичный бардак из мыслей, воспоминаний и чувств. форма миротворца в миг становится слишком тяжёлой и неприятно сдавливает грудь, лишая любой возможности вздохнуть, а тот капающий на мозг звук туннелей вдруг перестаёт существовать. ей приходится читать по губам, нежели слышать, что ей отвечают:       — не изменюсь, — всё так же задыхаясь, уверяет кейтлин, неуверенно выискивая баланс между противоречащими чувствами в сердце. бывшая заключённая впервые ощущает это: заботливую надежду, граничащую с влюбленным безумством, глупую веру, что не все хотят зайти в её камеру на «переговоры». вай находит её в лазурном глянце, в дрожащих от напряжения зрачках. всё детство вандер ей говорил, что нужно доверять людям, пока они сами доказывали обратное. но вай верит вандеру. вайолет верит кейтлин.       перчатки с пыльным грохотом поочерёдно падают на пол, рисуя еле заметные хэкстековские трещины на сыром камне. девушки оставляют свой свет даже вне своих сердец, там, где никогда не вырастет цветочная любовь, но они смогут наблюдать сверкающую паутину под ногами — их вечное наследие. любые стоп краны срываются, границ больше не существует, а фантомная пропасть больше не преграда. вай, резко вцепившись в тонкую талию, жадно целует, словно пытается распробовать на вкус что-то новое, неизведанное, но такое притягательное. кирамман поддаётся волне жажды, голода, затихшего когда-то давно после подростковой влюблённости с взрослым желанием. чувствовать эту любовь каждой клеточкой тела, ощущать грязный хаос под слоями одежды, вдыхать воздух из чужих лёгких, сплетать шершавые языки и сталкиваться губами — поистине редкая роскошь. вай из нижнего города, где бедность в порядке вещей и даже самые влиятельные химбароны существуют в нищете, подбирая объедки с роскошного стола. кейтлин из пилтовера, из элегантной семьи советницы, выросшей в сверкающем доме и чрезмерном богатстве. но здесь, в данную секунду, прижавшись к чужому сердцу в поиске тепла, они были поровну богатыми. потому что вместе, потому что друг у друга, потому что по-настоящему любят.

***

      им требуется ещё четверть часа, чтобы пройти токсичный лабиринт из колючего страха и спустится на самое дно. густые клубы серого неба оседают под полом, вьются снежной бурей в вентиляциях и выцарапывают глаза даже под маской. это хуже отравы, опаснее любого яда, больнее смертельных пыток — долгая, жаждущая мучений смерть, выискивающая ещё одну жертву. того, кого можно с лёгкостью потянуть за ниточки и отправить сгорать до чёрного пепла в камин. «тот, кто ищет, всегда найдёт, что искал», — гласит старческая мудрость. а мудрецы, как правило, никогда не врут.       слащавые переглядки не спасают от нарастающего интуитивного чувства провала. с каждый шагом у вай сердце разрывается от предстоящего поединка даже не из-за младшей сестры, её безумного оппонента, которой она посвятила всю свою никчёмную жизнь в клятвах о её защите. даже не из-за того, что обещание вай так и не сдержала, став той самой опасностью, от которой и должна была оберегать. не из-за сбитого компаса, не из-за уничтоженной морали, не из-за возможности безвозвратно ошибиться. она боится. так по-детски и глупо, но боится. она знала, что это будет бой не до первой крови или ради власти, бой не на жизнь, а именно на чью-то неистовую удачу и желание жить. естественный отбор, в котором выживает сильнейший.       вайолет надеется, что шестое чувство её нагло обманывает, что это лишь равносильная схватка без жертв и разбитых о камни судеб. но стоит вай увидеть разукрашенные мелками руины с самыми страшными картинками из куда более ужасающей реальности, полуразрушенные колонны, сотканные из холода и заунской грубости, и вырезанную напротив скульптуру их божества, как у неё сводит лёгкие и ноги перестают слушаться. как лопнувший шарик с рассыпанной по полу ватой, она больше не верит в положительный исход, больше не уверена в своих силах и в меткости кейт. вай вообще больше ни в чём не уверена. в голове бежит яркая строка: «мы проиграем, мы проиграем, мы, чёрт возьми, проиграем…»       она тормозит, останавливаясь в проходе между тёмным туннелем и их своеобразным рингом, надеясь хоть на минуту остановить предначертанный им ужасный финал. тревожный ком в животе пугает вай лишь сильнее — ей страшно переступать эту черту, страшно встретиться лицом к лицу со смертью. почему именно сейчас? почему даже в тюрьме, когда казалось, что сердце после очередного разговора остановилось, ей не было так страшно, как сейчас? почему дыхание сбивается и рисунки становятся кровожаднее? где экко с его пацифистскими взглядами и полным неподчинением судьбе? где её жажда бунтовать против даже всевышней системы, которая сейчас как никогда пригодилась бы? почему она просто не может взять и убежать? почему, почему, почему так много вопросов и ни одного ответа?       кейтлин изучающе, даже обеспокоенно осматривает дрожащие ресницы, дёргано поднимающуюся грудь и напряжённые плечи, в любой момент готовые нанести оборонительный удар. вай прячется в оживленном безумии, старается закрыться от опасностей, но не может и сдвинуться с места. бей, беги, замри — три реакции на страх, и вайолет никогда не выбирала третий вариант. сейчас же ей не дают выбор. она лишь пытается игнорировать резко потемневшую люминесцентную картинку в глазах. вай в ступоре наблюдает за бешено крутящимся циферблатом, подсказывающем о мимолетном счастье.       — вай?       она резко оборачивается, ощутив еле заметный вес ладони на себе. кирамман по-родному очерчивает её взглядом, пытаясь понять, что не так, не замечая давно задохнувшихся бабочек. она впервые видит вай напуганную — в паническом кошмаре, закатывающую страх в рукавах. тревожность легко падает и на спину кейт, пыльным плащом скрывая силуэт и внутренний стержень в тени. кончики ушей горят в ожидании, поцелованные адреналином щёки краснеют от настоявшегося в решётках кислорода, и лишь пульс ей удаётся удержать в норме. игра без правил. с очевидной ничьёй.       — всё в порядке?       последнее слово съедается рваным поцелуем, переживания заглушаются в мятых прикосновениях сухих губ, а сладкий вкус рассеивает любые морозы на языке. на них потом останутся ало-синеватые разводы синяков — их чувственный танец слишком жестокий для нежной бледной кожи. отчаяние, страх, предвкушение и мёртвая надежда — всё стекает по грубой хватке, по сжимающим рукам вайолет на талии кейтлин, по увлечённой попытке запомнить каждый изгиб, каждую неровность и каждый сантиметр чужого тела. миротворке приходится насильно отстраниться, чтобы напомнить об их главной причине лишь глупых поцелуев, а не чего-то большего. о причине, почему вай так отчаянно тянется за теплом. о чёртовой войне.       — целуешься, как в последний раз.       но в ответ на дурацкую шутку кейт видит лишь разбитые стёкла в чужих глазах и молится, чтобы те не порезали слезами старые ссадины.       — этот может стать последним, — нехотя отходит вайолет, наконец переступая границу между страхом и обречённостью. кейтлин, ничего не ответив, следует за ней. она впервые обращается ко всем знакомым ей богам, высшим силам, хекстеку и мерцанию в одном флаконе — пусть это будет лишь паранойя. пусть вай будет снова неправа. пожалуйста, пусть снова будет неправа.       и это точка невозврата. эффект бабочки, ставший прямым путём в могилу.

***

      севика мучается от кусающихся сбоев магии, от синих кристаллов, отравивших её радужной аномалией. слышно, как она мычит, стонет от безуспешной попытки встать, не соглашаясь с поражением хромающей кейтлин. переливающиеся всей цветной палитрой молнии покрывают ломаными искрами женское тело, закрывая её невыносимым грузом боли, как в бездушной клетке. кирамман, оставив свою низкую победу за спиной, шатается в сторону сестринской драки, хватается за ближайшие столбы — пока целые — теряя равновесие из-за ватных после падений ног. грязные хаотичные пинки по лицу и в живот от джинкс, не поспевающие за скоростью мерцания удары по воздуху от вай, иногда успевающей схватить младшую за косы и выиграть пару мгновений на апперкот. разные, противоположные чувства в чужом сердце становятся слабостью — старшая быстро выдыхается, не успевает правильно оценить позицию противника и пропускает очередной удар, позволив сестре схватить её за шею. вай будто открывает обзор на джинкс, не мешкается перед прицелом, становясь при этом возможной мишенью, лишь терпит очередной синяк от костлявой руки на спине и затылке. кейтлин пользуется возможностью, прислушивается к горькому совету, проскользнувшему в поцелуй за несколько минут до этого, и стреляет.       джинкс тушуется и переключается с татуировки на щеке на свою ладонь. она разбито смотрит на обрубок своего пальца — вместо крови там блестят синие всполохи и по запястью мелькают сверкающие лучи — и болезненно осознаёт произошедшее. физически — ерунда, мерцание притупляет сознание и не позволяет ему так просто отключиться, но морально потеря такой мелочи её убивает. будто только сейчас до джинкс доходят последствия её необдуманного сумасшествия, дурной грубости и жестокости. но быстро опомниться ей не дают, вай стремительно набрасывается на неё, поваливая на пьедестал и продолжая поединок — раунд не закончен.       наблюдая за очевидным преимуществом старшей сестры, кирамман опускает ствол с девушек и остаётся начеку, готовясь к очередной красочной выходке. пара ударов по лицу — и сумасшедшая паудер в позорном проигрыше. вайолет сжимает металлические пальцы у её шеи, сдавливает ожерельем из обречённости и долгожданного блаженства от конца этой не имеющей финала истории, не позволяя как-то рыпаться или уворачиваться от запрятанного в пудрово-голубых глазах подводного мира. последний рывок. вай необходимо одно движение — и она выиграет. один удар — и верхний город одержит победу над главным злом из адской тирании.       лишь один удар.       вай замахивается, рычит от усталости и пытается скрыть дрожь непослушных конечностей. один миг, в который джинкс успевает сказать:       — давай! я готова.       голос хрипит от сильной хватки, слова с трудом вырываются из грудной клетки, приходится выкашливать ядовитые буквы с острой суицидальной мечтой. кожа сливается с каменным полом, молнии из глаз разрываются душераздирающим громом, а сердце наконец перестаёт выть. лучше от вай, чем от высокомерных миротворцев. лучше с честью, чем как все.       — я рада, что это ты.       ярко-розовая радужка заметно тускнеет. джинкс не готовится бить в ответ, не продумывает план, как выбраться из железной хватки и лап смерти. она отматывает время назад и наблюдает за тяжёлым, но любимым детством. смотрит на пролетающую перед глазами жизнь с гнусными воспоминаниями о жалком горе и помешательстве на сопливом кредо «жизнь за жизнь». она наконец ощущает вкус птичьей свободы, наконец узнаёт, что эта предвкушающая сладость на вкус как жирные кексы из верхнего города, а по ощущениям — как трепания по голове от той же руки, что удерживает её шею. джинкс принимает своё поражение и ждёт секундной боли. ждёт долгожданной тишины — без голосов в голове и боли в сердце.       — так и должно быть.       джинкс обожала сюрпризы и всегда расстраивалась, когда родные не старались и она с лёгкостью отгадывала приготовленное ей развлечение. она любила это шипучее чувство, которое будоражит каждую клетку тела, словно пузырьки из газировки. но сейчас, спустя множество разгаданных ребусов, наблюдая за своим мёртвым именем в глазах старшей сестры, джинкс отчётливо видит своё будущее и радуется. она снова испортила сюрприз, вырвала интригу с корнем, так и не успев насладиться предвкушением. впервые сила разрушения пошла ей на пользу, дав возможность умять пряный вкус ожидания внутри. она впервые закрыла глаза, пряча в ресницах пыль благодарности и толику отчаяния. это облегчает ношу вай, пряча под веками те самые сомнения из её головы. той больше не придётся корить себя за принесённые младшей конфетные проблемы и кровавые травмы. той больше не придётся страдать из-за джинкс, она наконец сможет без угрызений совести прятать румяное смущение в поцелуе с их когда-то врагом. она наконец сможет жить.       вай не хочет думать, не хочет слышать крики внутреннего голоса и осуждающие вздохи вандера. её разрывает изнутри, а пластыри с надписью «не паудер, а проклятие» не выдерживают и рвутся на подкожных ранах. хочется сломать рёбра, чтобы они не мешали дышать, вырвать сердце, чтобы оно не оставляло синяки на душе своим выдающимся ритмом, закричать от безысходности. вай потеряна на перекрёстке без знаков и звёзд. ей приходится делать шаг в никуда, на неизведанную тропу без клацающих металлических челюстей, но с щелчком снайперской винтовки.       кулак остаётся висеть в воздухе, подрагивая от напряжённой неожиданности. перед лицом вай оказалось дуло пистолета. пистолета джинкс, сильно трясущегося в руках… ребёнка? в руках маленькой девочки, чьё имя выкрикивает джинкс, умоляя маленькую уйти и ничего не делать. смазливый взгляд, полный доверия, душераздирающего страха и храбрости на грани с безрассудством. джинкс пытается её спихнуть, нервно наблюдая за поднятым прицелом кирамман. иша готова жертвовать собой, готова на празднование её первого убийства, лишь бы чокнутая девчонка с длинными голубыми косами была рядом.       вай будто просыпается от замыленного кошмара. её резко переклинивает, и та сразу забывает, закидывает причину их неприятной встречи далеко-далеко в подсознание. она видит в джинкс себя. в своей младшенькой она увидела покрашенные лаком нотки своей заботы, увидела переплетённые грязным прошлым дорожки, вдалеке украшенные живыми цветами и ребячеством. вай увидела действительно красивое продолжение разбитых стрелок, даже не подозревая о его существовании. вайолет вдруг смотрит на кейтлин с жалостью, начиная продумывать глупую речь, почему их нельзя убивать.       но всё бессмысленно. даже охотничьи рефлексы пропустили громкий выстрел прямо на мушке. этот полный нежности и извинений взгляд расценили как жизненную опасность. этот недолгий взгляд стоил долгой тяжёлой жизни. иша нажала на курок.       — вай…

***

      кейтлин не замечает, как остаётся одна. она не слышит их перебегающие по туннелю шаги, не смотрит, как джинкс, сама задыхаясь в предательской утрате, выплёвывает искренние извинения, не чувствует, как искрятся под коленями древние руны, не ощущает руку стэба на плече. между синим входом в ад и кромешной темнотой мелькают отдаляющийся храм, сокомандники, которым приходится волочить обессиленное шокирующем горем тело прочь от скульптуры ветра, и розовая дымка, покрытая кровавыми каплями. лорис склоняется в сожалении над телом в алых разводах, в уважении преклоняет колено над героической смертью, находя лепестки фиалок в розовых волосах. доверчивый страх юного зауна в стенах пополнился новыми криками, громким рёвом о мёртвой любви и наивной вере, оставаясь не только в туннелях, но и эхом в воспоминаниях. они потеряли больше, чем дурацкую победу и гордость. они потеряли вай.              кирамман встречает пустой дом. миротворец увёл девушку подальше от хаотичных взысканий и допросов, прочь от лицемерного совета и нерациональных законов — в особняк с её фамилией и чёртовыми воспоминаниями. когда за спиной закрываются высокие ворота, а каблуки высоких сапог эхом заглушаются в просторном доме, она не выдерживает. кейтлин срывается, оставшись наедине с красными пятнами на ладонях, почувствовав удушающее одиночество от блеклой пустоты. ружье разлетается на мелкие детали, разбивая хрупкие вазы и картинные рамы. мебель в комнате терпит неоднозначную перестановку от грубых толчков и ударов, а зеркала с отражением мягких поцелуев и доверчивых переглядок разбиваются о неконтролируемое истощение. выпавшая из шкафа красная куртка мешается в ногах, оставляя ещё больше пустоты в груди, заставляет упасть на колени и упираться в ледяной пол грязными руками. засохшая кровь бордово-красным пеплом оседает на поверхностях, навсегда запечатавшись в этих стенах вместе с их историей и ценными моментами любимого смеха. у их повести такой же несправедливый конец, как и в любом другом религиозном рассказе о высшем человеческом чувстве. слишком просто, слишком скучно, слишком больно. хотелось спрятаться, вернуться назад на самое дно и увидеть, что с ней всё в порядке, что они просто глупо пошутили над её диктаторской решительностью и сейчас прибегут извиняться, но кейтлин знала — это не так. после такого ранения не выживают, после выстрела в голову нельзя проснуться и засмеяться. вай больше не проснётся и не поделится улыбкой в очередном поцелуе. она не вернётся. никогда.       джейс, даже не заходя в дом, видит тоскливую серость, накрывшую резиденцию кирамман непроглядным туманом. фиолетовые лепестки прилипли к окнам, в нескольких из которых стекло покрылось тонкой паутиной — острыми трещинами, оставляющими мелкие осколки в запястьях. переступив порог, он очерчивает гостиную порывистым взглядом, замерев от картины разбросанного мелкими частями ружья кейтлин. оружие — её душа, словно наследственное проклятие, присущее каждому поколению матриархального семейства. если её винтовка разломана на части в навечно нерабочем состоянии с потухшим блеском синеватого свечения, то что тогда происходит с кейт, с её амбициозным сиянием?       ворвавшись в когда-то украшенную картами пилтовера и зауна, натянутыми доказательствами и эфемерными догадками комнату, таллис чувствует, как мышцы сводит жгучим сожалением. он не может сдвинуться с места. кейт, ослабленно свалившаяся в углу комнаты, давится своими слезами, смешанными с кровью от порванной кожи, и песочной пылью, трясётся от холодного напряжения в чужой одежде и терпит терпкий вкус грязи на языке. разбитая, сломленная, потерявшая себя в глубинах нижних слоёв их городов. джейс присаживается рядом, выдерживает пустой, мокрый взгляд прямо в душу и сжимает в широких объятиях в миг истончившееся до хрупкого хруста тело. он проводит ладонью по спине, чувствует, как внутри кейт всё подрагивает от мучительного разочарования на пару с физической усталостью. он пытается ей помочь, но не знает как. кейтлин обрывисто шепчет: «вай умерла», повторяет ядовитые слова снова и снова, пока не закончится кислород в лёгких. скорбь чёрной пеной стекает по венам, застревает в горле комом оборванных нервов, отравляя абсолютно каждого без исключений. «я могла выстрелить, она была на прицеле, но я этого не сделала». вина стала её тенью. сколько бы джейс не твердил обратное, объяснял, что по-другому и не могло быть, кейтлин каждый раз отвечает «я могла её спасти» и плачет. плачет беспрерывно, надеясь избавиться от назойливой медлительной мысли. но никогда не сможет. вина связала их вместе и больше не отпустит. вина сильнее.

***

      кейтлин впервые видит экко после прощания на мосту, взрывов бабочек и первого выбора вай в её пользу. он выглядит неважно — огромные синяки под глазами, серая от недосыпа кожа, красные белки и отсутствие желания даже дышать. кейт знала, что выглядит только хуже. такие одинаковые, но такие разные. поджигатель и миротворка, погрязшие в жертвах и соблазне утонуть в токсичных водах, с одной целью и разными методами, с мечтами о свободе и мире. экко, на удивление, обнимает её первым. он сломлен не меньше. запах машинного масла в самых тёплых объятиях — он так давно не заполонял лёгкие только ради того, чтобы у экко снова забрали самое ценное. у него снова забрали его семью, оставив маленького мальчика в одиночестве в ошмётках намеченного умиротворения. кейт не позволяет ему упасть, держась за мужские плечи, как за спасательный круг. слёзы стирают белую краску на носу, ведь в фиалковых волосах затерялся её запах. и они оба одиноки. но не одни. они есть друг у друга, чтобы разделить невыносимую боль на двоих. продержатся ещё один день. ради себя. ради друг друга. ради вайолет.       когда экко отводит кейт к дереву, показывая на новый портрет на стене, она уже не плачет. на портрете была её вай. живая, с глупой ухмылкой и приключениями на носу. задорный взгляд, вздёрнутый шрам на брови и бьющееся сердце под слоем краски из баллончика. но настоящей вай, которую можно было поцеловать, которая на кокетливое «вайолет» наигранно возмущалась, которая смущалась от похвалы, больше нет. эта улыбка — последнее, что вай смогла оставить близким. тот взгляд — последнее, что она подарила кейтлин. вайолет больше не будет участвовать в поисках джинкс, больше не сломает никому нос на очередном мордобое, больше не будет возмущаться на пилтоверских защитников, больше не попросит не уходить. кейт никогда не узнает, каково это — проснуться утром в одной постели и сразу же тянуться за ленивым поцелуем, не узнает больше историй из тёмного детства вай, не узнает, какой же была их с паудер мать, не узнает, насколько же прекрасны свидания на крыше. она не почувствует разбитые костяшки под бинтами, не увидит себя в чужих глазах, не почувствует тот трепет. больше ничего. одно лишь «не» и «никогда». кирамман не заслужила понять отца так рано. вай не заслуживала смерти.       — я не могу похоронить её наверху, — вдруг говорит девушка, наблюдая за налаженной жизнью спрятанной ото всех общины. она с большим трудом выговаривает даже простые предложения — голос ломается, если она даже попытается сказать больше. — ей там не место.       — здесь тоже.       экко старается оставаться сильным, старается игнорировать косые обеспокоенные взгляды его людей и профессора, прячущегося с детьми в ветвях дерева. экко знает, что он не в порядке. он знает, что нужно думать о себе — слышит это от каждого спасенного в этом укрытии от корней силко в линиях. но экко обязан позаботиться о вай, должен оплатить ей за все их совместные года. даже если это значит разобраться с её трупом телом.       — ей нигде нет места. ни здесь, ни в линиях, ни в верхнем городе. она была другой, значит, и хоронить нужно по-другому, — он тяжело вздыхает, пытаясь откопать в себе ещё хоть крупицу сил на ещё один разговор.       — и что ты предлагаешь?       кейт устала. она слишком очевидно оставляет попытки смазать с лица вселенскую тяжесть и горе. отец каждый вечер напоминает, что «бродяжка» должна вернуться в грязь, туда, откуда пришла. совет с амбессой во главе требуют от неё незамедлительных и крайне жестоких действий в сторону нижнего города, пытаясь подпитать её агрессию. каждую ночь кирамман видит жалостливый блеск в глазах и вскакивает с криком после выстрела. она хочет, чтобы всё оказалось выдумкой, чтобы сейчас вай обняла её со спины, защищая от любых кошмаров. но этого не происходит. всё было лишь воспоминанием, преследующим кейтлин в каждом сне. она кричит — долго и громко — стоит ей хоть на минутку остаться наедине. она устала. кейт давно похоронила вайолет под сердцем, раз ей нигде не было места, но для физической оболочки этого мало. так же, как и для совести.       — знаешь красивое одинокое место, где ей могло бы понравиться?       кейт задумчиво кивает, вспоминая их с мамой укрытие. тихая музыка ветра в звоне колоколов, земля, укрытая лиловыми лепестками, отражение чистого голубого неба на прозрачной водной глади. вай бы неприлично часто уходила туда от верхнего хаоса в надежде укрыться. там бесшумно, спокойно, отчуждённо. маленький рай среди адских развалин, настоящий оазис посреди жаркой пустыни, где спасаются все нуждающиеся.       но вай не успела насладиться красотой и гармонией этого места при жизни, не смогла почувствовать аромат цветов и еле слышимый плеск воды.       кирамман выбивает из головы отчаянную картину их возможного ребячества в опавших цветах и прохладе, потому что отчаянные мечты всегда режут больнее по самому сокровенному. на место вай рассчитывают много претендентов, но они не смогут заменить её, не смогут хотя бы немного заполнить опустошённость внутри, не смогут убедить миротворку в том, что она заслуживает жить дальше. на ней клеймо убийцы, видимое лишь в отражении.       кейтлин приходится держать урну с крупным пеплом, раньше являющимся полноценным воплощением человека, и притворяться, что ей легче. экко знал, что она врёт. редкие слёзы всё-таки попали на раскиданный по пруду серебряный веер и сдали её.       — что ты собираешься делать? — перебивает тишину экко, вглядываясь в тёмные силуэты мелких рыбок в воде. он многое знал, многое слышал, многое видел. он знал, что чувствует кейтлин — экко точно так же сидел на крышах и скорбел по рано ушедшим из его жизни близким. он слышал, что говорили страшные маски верхних, что шептали кейтлин на ухо лицемерные тени, поджигая тлеющий уголёк ярости. и экко уже видел точно такой же взгляд. взгляд, полный жажды возмездия, лишь бы заглушить гнилое чувство в сердце. взгляд кровавой мести, всадника апокалипсиса, погрязшего в войнах и алой жидкости. знал, что даже если захочет, то не сможет её остановить. но он не хотел. ведь ту же самую злость он видел в зеркале.       — я найду её, чего бы мне это не стоило. она забрала слишком много, и я не позволю ей уйти безнаказанно. джинкс заплатит за это.

***