Обернусь я чёрным котом

Тишину ночного Бэклунда нарушал лишь слабый шорох дождя, который лениво стекал по оконным стёклам и превращал мир за пределами комнаты в размытое полотно из тусклых огней и серых теней. Дом номер 7 на улице Пинстер уже давно погрузился во мрак — лишь тени, извиваясь на стенах, продолжали своё вечное и неуспокоенное существование. Леонард Митчелл лежал на кровати в неестественно напряжённой позе: его плечи были слегка скованы, а дыхание — неровным. Чёрные локоны прилипли к бледному лбу, а губы, едва заметно подрагивая, шептали невнятные слова. Сны его были местом беспокойства и безумия — таковыми они стали после смерти Клейна Моретти и капитана Данна Смита. Теперь каждый раз, когда он погружался в сон, его разум становился изломанной тропой, петляющей между реальностью и хаосом, перемешанным с его мечтами и кошмарами. Что могло быть хуже пережить смерть двух самых близких для тебя людей у тебя же на глазах? Правильно, переживать их смерть каждый раз, когда закрываешь глаза. Или момент похорон. Или… впрочем, вариантов достаточно много, чтобы не считаться с каждым из них. Окно в комнате было приоткрыто, и через него тихо и незаметно проскользнула тёмная тень — гибкая, мягкая и невесомая, как сгусток ночи. Чёрный кот приземлился на пол беззвучно, словно призрак, и замер, осматриваясь. В его жёлтых глазах плескался свет от далёкого фонаря, а мягкие усы чуть вздрогнули. — Он жив… — что-то болезненно сжалось в груди Клейна, спрятанного в этом теле. Этот человек, казалось бы, всё ещё спал, но в его чертах было нечто тревожное, что заставляло Клейна замереть и вслушиваться в тяжёлое дыхание. Леонард, несмотря на юность, выглядел измождённым, словно его душа не принадлежала полностью ему. И всё же в этом беспокойном сне оставалось нечто трогательное, уязвимое — отблеск человека, который просто не хотел терять себя в темноте. Кот мягко, едва касаясь, запрыгнул на кровать. Он не знал, зачем пришёл сюда, к этому неугомонному поэту. Может, чтобы убедиться, что тот не сойдёт с ума окончательно. А может, чтобы хоть на мгновение ощутить что-то… знакомое. Что-то, напоминающее прошлое, которое теперь казалось таким далёким и болезненным. Прошлое, что также мучало его ночами, когда те выдавались на ужас спокойные. Редкое явление в жизни детектива, хоть и частного. Пушистое чёрное тело уютно устроилось рядом с парнем. Клейн чувствовал, как под его лапами колышется простыня, как рядом — под слоем человеческой плоти — бьётся живое, упрямое сердце. Неутомимо. Больно и тихо. Но бьётся, несмотря на всё, что произошло. Он опустил голову и негромко замурлыкал — этот звук был непривычным даже для него самого. Почему-то он казался Клейну почти успокаивающим. Но стоило мурлыканью рассеять тишину, как мир начал меняться. Воздух вокруг стал вязким и тяжёлым, а пространство… сдвинулось. Чувство тревоги пронзило сознание Клейна, но не успел он понять, что происходит, как тёмная комната исчезла, и его окутала другая реальность. — Что это?.. — мысль Клейна обожгла его разум, как лезвие. Теперь он стоял. В человеческом облике. На промокшей земле, под серым и мрачным небом. Он видел кладбище, покрытое дождём, могилы и кривые надгробия, по которым текли тонкие струйки воды. Где-то вдалеке слышался протяжный вздох ветра, а тишина, несмотря на дождь, была почти невыносимой. Клейн узнал это место сразу. Место, где покоился Данн Смит. Место, где стояла и его собственная могила, к его же счастью, пустая. — Опять… — он едва заметно поморщился, стараясь успокоить колотящееся сердце. На скамейке возле двух надгробий сидел Леонард Митчелл. Он выглядел так же, как и в реальности: его плечи были опущены, а руки безвольно лежали на коленях. Но взгляд… Этот взгляд — уставший, затуманенный, наполненный болью — был направлен прямо перед собой. Клейн сделал шаг вперёд, и звук его ботинок, вдавливающихся в мокрую землю, заставил Леонарда вздрогнуть. Парень поднял голову и замер. — К-Клейн?.. Его голос дрогнул, словно не веря собственным ушам. Клейн попытался сохранить спокойствие, но внутри всё будто оборвалось. Зелёные глаза, что раньше сверкали искрами, сейчас казались столь пустыми и… неживыми, что он отвёл взгляд. — Это сон, это просто сон… — шептал он себе, подходя ближе и стараясь выглядеть привычно — так, словно всё это было нормальным. — Леонард, — выдохнул он, как можно мягче, — ты… ты выглядишь ужасно. Леонард снова моргнул, словно пытаясь прогнать видение, но его губы расплылись в слабой, болезненной улыбке. — Я знал, что рано или поздно ты придёшь… моя чёртова надежда на лучшее… Клейн сжал кулаки, заставляя себя не выдать смятения. Этот сон не был его, и он не должен был находиться здесь. Но он не мог сказать Леонарду правду. Не мог напомнить ему о реальности, которая была куда жесточе этого затянувшегося кошмара. — Конечно, — ответил он небрежно, усаживаясь рядом на скамейку, откуда капала вода, — ты же не думал, что я так просто оставлю тебя? И в этот момент Леонард закрыл глаза, а по его щеке скатилась прозрачная капля. Это мог быть дождь. А могла быть и слеза. — Я скучаю по тебе, — тихо прошептал он. Его голос ломался, но слова были такими ясными и резали по сердцу лучше любого скальпеля. Клейн посмотрел на него, и в его груди зашевелилось что-то щемящее, болезненное, невыносимое. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Вместо этого он просто положил руку на плечо Леонарда, позволив тому почувствовать хоть что-то реальное. Хоть тень того, чего уже не вернуть. Тень того, кто никогда не поговорит с ним в реальности. Дождь не прекращался. Он словно пытался смыть следы всех потерь, что оставила судьба на этом пустынном кладбище. Капли падали на каменные надгробия, словно чужие слёзы, а мир вокруг — бесконечно серый и тяжёлый — сливался с печалью в единое, неразделимое целое. Клейн смотрел на Леонарда, который всё так же сидел, опустив плечи и глядя в пустоту. В каждом его движении, в каждом вздохе читалась усталость, которая казалась почти вечной. Его пальцы, сжатые в кулаки, дрожали едва заметно, а губы подрагивали, будто он сдерживал слова, которые уже давно болели внутри. Юноша чуть повернулся к Леонарду, взглядом цепляясь за детали: как капля дождя, скатившаяся по щеке парня, застряла в углу губ, как его волосы, промокшие и тёмные, липли к лицу. В этой картине было что-то болезненно правильное. И в ней было слишком много тишины. — В тебе умер поэт и философ, — вдруг сказал Клейн тихо, его голос прорезал гул дождя, как лезвие по натянутой ткани. Он не знал, зачем сказал это. Просто эти слова сами родились, как горькая правда. Леонард вскинул голову, его глаза блеснули странной искрой, где боль и безумие сливались воедино. На его лице отразилась слабая, искривлённая улыбка, в которой не было ни радости, ни настоящего раздражения. Скорее, в ней звучала усталость человека, которому уже всё равно, каким тоном говорят с ним призраки. — Да во мне много кто сдох, — хрипло ответил он, голос сорвался, и последние слова прозвучали так, будто их выдирали из его груди. — Но лучше сидеть на этом кладбище в тишине, чем слушать хор субличностей своими комментариями, хаотически рвущих одеяло реальности на куски одностороннего восприятия мира. Клейн сжал губы и отвёл взгляд. В его глазах промелькнула тень сочувствия — или, может, это была грусть? Он не мог избавиться от ощущения, что Леонард говорил не только о своих мыслях. В его словах пряталась правда, острая, как нож. Клейн чувствовал, как она цепляет и его самого, как стальные когти безумия пробираются всё глубже. — …А шизофреник вполне живой, я погляжу, — негромко добавил Клейн, стараясь, чтобы его голос звучал легче, чем он чувствовал себя внутри. Он повернул голову к Леонарду, глядя на него пристально, с выражением, в котором пряталось что-то человеческое и слишком болезненно знакомое. Леонард хмыкнул, но этот звук больше походил на сломанный смешок. — Он никогда и не умирал, — тихо пробормотал он, уставившись на надгробия. — Просто спрятался где-то глубоко, выжидая, когда я окончательно оступлюсь. Смешно, правда? У каждого есть свои демоны, а мой решил устроить оркестр прямо у меня в голове. Он замолчал, и воздух между ними снова наполнился дождём. Клейн смотрел на него и чувствовал, как что-то разрывается внутри. Он знал эту боль — одиночество, безумие, бесконечный страх, что ты больше не принадлежишь себе. И он знал, что никто не заслуживал такой судьбы. Особенно тот, кто всё ещё, несмотря ни на что, оставался живым. каждый день борясь сам с собой, лишь бы не дать своим собственным рукам и мыслям зарезать самого себя из-за своей же любви. — Леонард, — тихо начал Клейн, и его голос был почти мягким, почти настоящим. — Ты ведь… — Не надо, — перебил его Леонард, качая головой. Его волосы снова прилипли к мокрому лбу, а глаза, затуманенные, всё ещё светились усталостью. — Не надо слов. Ни сожалений, ни обещаний. Ты ведь… всё равно призрак, верно? Клейн замер. Он не знал, что ответить, и от этого тишина между ними стала почти невыносимой. Леонард снова отвернулся и медленно провёл рукой по мокрому лицу. — Иногда мне кажется, что я вижу вас обоих: тебя, капитана… — его голос сорвался, и он резко сжал кулаки. — А иногда мне кажется, что вас никогда и не было. Что это я придумал вас обоих, чтобы не чувствовать себя таким… пустым. И сейчас… когда вас снова не стало, я наконец-то встретил реальный мир. Реальный и жестокий мир. Где иллюзии смешиваются с реальностью, накладываются друг на друга, уничтожают друг друга и, в конце концов, убивают меня. Убивают и таких как я. Тех, кто не привык видеть мир в его настоящих красках. Я просто… Я не знаю, Клейн. Я не понимаю. Существовал ли ты вообще когда-то? Или это всё просто мой глупый сон, чтобы, хотя бы на мгновение, почувствовать себя счастливым и целым. Слова Леонарда, несмотря на их тяжесть, задели Клейна сильнее, чем он ожидал. Что-то кольнуло в груди, оставив болезненный след. Он сделал глубокий вдох, хотя лёгкие не наполнились воздухом — ведь это был сон, просто сон, чужой и ненастоящий. — Леонард, — наконец прошептал Клейн, а затем, не зная, что ещё сказать, просто поднял руку и положил её на плечо парня. Тёплую, твёрдую — человеческую. Леонард вздрогнул от этого касания и на мгновение замер. Его губы дрогнули, но он не произнёс ни слова. Вместо этого он просто закрыл глаза и сжал плечи, будто боялся, что любое движение разрушит эту иллюзию. И они сидели так — двое уставших людей, один из которых был живым, а другой — всего лишь частью кошмара. Дождь продолжал лить, словно не замечая их. Клейн смотрел на затихшего Леонарда и вдруг понял, что это юноша, каким бы он ни был, по-своему сражался. С безумием, с болью, с тьмой, которая окружала его со всех сторон. Ему было легче представить, что всё его прошлое лишь счастливый сон, в котором он забыл о реальности, но ведь… Нет. Это было бы слишком эгоистично со стороны Клейна. — Просто немного отдохни, — вдруг прошептал он, его голос был почти ласковым, как у старого друга, который понимает всё, но не осмеливается говорить. — Я побуду здесь. Леонард ничего не ответил. Он просто сидел, позволяя дождю смывать с него остатки отчаяния. И впервые за долгое время он чувствовал, что рядом есть кто-то, кто… просто есть. А Клейн смотрел на надгробия и чувствовал, как его собственное сердце сжимается от боли. Даже если это был сон — даже если это была просто иллюзия — он не мог оставить Леонарда одного в этом мире, который рушился по швам. Дождь лил, как будто пытался захлестнуть и утопить их в собственной тишине. Мир, затянувшийся серым, словно сам был забытым сном, казался бесконечно пустым, наполненным лишь шёпотами и каплями, разбивающимися о землю. Силуэты двух мужчин чётко выделялись на фоне двух надгробий. Гравированные имена на мраморе казались почти размытыми — то ли от дождя, то ли от слёз, которые не мог пролить никто из них. Леонард молчал. Его взгляд был пустым, но где-то в глубине зрачков плясали искры, напоминающие о том, что сознание его было натянуто, как струна, готовая в любой момент лопнуть. Он казался спокойным, почти умиротворённым, но это спокойствие было иллюзорным — таким же, как и всё вокруг них. Он говорил правду: в нём «много кто сдох». В нём сломался поэт, затих философ, и лишь шизофреник — как он сам это назвал — всё ещё дышал и продолжал петь свои сумасшедшие песни. — Почему ты молчишь? — вдруг спросил он, его голос был хриплым и тихим, как шорох мёртвых листьев под ногами. — Это ведь твой стиль, да? Улыбка, несколько скупых фраз, как будто ты никогда и не был здесь. Как будто… Чёрт, Клейн, даже в моём сне ты не можешь со мной поговорить, и остаёшься собой. Он не закончил. Слова утонули в шуме дождя. Клейн посмотрел на него боковым взглядом. На секунду ему показалось, что Леонард дрожит — не от холода, а от чего-то внутреннего, выедающего его изнутри. — Хотя…Да, ты ведь умер, — продолжил Леонард ещё тише. — Я знаю это. Я видел твою могилу. Я приходил сюда, читал тебе стихи, как идиот, будто ты мог их услышать. Хотел, чтобы ты встал и сказал: «Ну, Леонард, ты совсем рехнулся». Клейн молчал. — Иногда я думаю, что всё это — наказание. За что? Не знаю. Может, за то, что остался жив, когда вы… когда вы оба… — Леонард замолчал и снова сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев. — Я так долго хотел спросить тебя: как ты мог уйти? Оставить нас? Меня? Я ведь даже не успел тебе… ничего сказать. Он вдруг сорвался на хриплый смешок, который болезненно отдавался в воздухе. В этом смехе не было радости — только пустота и сумасшедшая тоска. Он провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть с себя следы чего-то неосязаемого. — Я хотел увидеть тебя, Клейн. Просто чтобы… поговорить. Хоть раз. Хоть сейчас. Я знаю, что ты — это всего лишь сон. Иллюзия. Тебя не существует. Но это уже не имеет значения, правда? В этом мире реальность давно потеряла смысл. Клейн смотрел на него и молчал. Что он мог сказать? Это был сон, чужой, не его — и в то же время такой же болезненно-реальный, как сам Леонард. Он видел, как тот балансирует на грани, видел это безумие, которое рвалось наружу, и чувствовал, как боль Леонарда отзывается в его собственной душе. Он протянул руку и снова положил её на плечо Леонарда — неуклюже, нерешительно, но по-настоящему. — Леонард, — наконец произнёс он, голос его был хриплым и мягким, как далёкий эхо. — Я не знаю, что сказать. Я не знаю, как тебя успокоить. Но… Леонард поднял голову, его глаза были красными, но пустыми — в них горело что-то, что могло сломать кого угодно. — Мы ещё встретимся? — его голос был едва слышен, будто он боялся задать этот вопрос. Словно от ответа зависело больше, чем мог выдержать этот сон. Клейн на мгновение замер, а затем, немного улыбнувшись, посмотрел вдаль, туда, где небо серым саваном накрыло мир. — Мы можем ещё встретиться, — тихо пробормотал он. — Встретимся… когда пойдёт снег. Леонард вздрогнул, его глаза снова наполнились той тоской, что была так знакома Клейну. — В глубине души я хочу, чтобы снег шёл вечно… — прошептал он, закрывая глаза, словно мечтая спрятаться в этом сне навсегда. И всё вокруг вдруг стало ещё тише. Дождь замедлился, звуки притихли, а мир начал тускнеть, будто кто-то гасил свет. Клейн смотрел на Леонарда, который почти слился с этим кладбищем, став его частью — живой и мёртвой одновременно. — Спи, Леонард, — прошептал Клейн, чувствуя, как сон начинает его самого вытягивать обратно, в реальность. — Просто спи… Когда Леонард проснулся, комната была тихой. Ночной дождь давно утих, но воздух оставался холодным и свежим, проникая через открытое настежь окно. Леонард резко сел на кровати, его сердце бешено колотилось в груди, а мысли ещё плутали в лабиринтах сна. Он провёл рукой по лицу и замер, глядя на пустое место рядом с собой. Там, где недавно лежал чёрный кот — или Клейн? — ткань была ещё тёплой. Леонард провёл пальцами по этому пятну, словно не веря собственным ощущениям. На светлой простыне остались несколько чёрных кошачьих волос, такие мягкие и почти невесомые, как ночной шёпот. Он медленно повернул голову к окну. Занавеска лениво колыхалась от лёгкого сквозняка, а за окном уже начинало светать. Город просыпался, но Леонард чувствовал себя так, будто весь мир замер. — …Когда пойдёт снег, — прошептал он, всматриваясь в предрассветное небо, пустое и безоблачное. В глубине души ему казалось, что он снова увидит этот сон. Или Клейна. Может быть, когда зима окрасит город белым саваном, и первые снежинки лягут на холодные надгробия. «Я хочу, чтобы снег шёл вечно…» — повторил он снова. А в его груди что-то сжалось — так сильно и больно, что на глаза вновь навернулись слёзы. Но он не плакал. Просто лёг обратно на кровать, глядя в потолок, где уже таяли последние тени сна.