What Fools These Mortals Be

— Похоже на ловушку, — прошипела Лаэзель за спиной чародейки. Доан осмотрела зал, оценила количество Cтальных стражей и… бэйнитов, которые не скрываясь носили символы и регалии своего культа. Смутное подозрение охватило ее разум, и она оглядела гостей-дворян по обе стороны от себя, их странно-благостные лица. — Они заражены иллитидскими личинками, — мрачно подтвердил ее подозрение Гейл. — Это значит, он контролирует их. Всех. — довершил мысль Астарион. — Что бы ни произошло, марионетки будут кивать кукловоду. Что ж, будто мы и так не знали, что в полном дерьме. — Не спеши нас хоронить, — покачала головой Доан. — Энвер всегда любит начинать с долгих разговоров. Ими же заканчивать. — Энвер? — Гейл кинул на нее вопросительный взгляд. Нахмурился. Она ничего не ответила. Дурное предчувствие, что возникло у нее с момента, как Стальной страж вежливо попросил их подняться в тронный зал, с каждой минутой становилось все сильнее. Но вовсе не из-за бэйнитов или заводных солдатов из адского железа. Доан думала, что надеяться на благоразумие Горташа — скверное дело в ее ситуации. Стоило войти в город незаметно, минуя крепость… но скрываться, как крыса, ей претило тщеславие. — Моя любимая убийца! Неужели глаза меня обманывают? Хозяин торжественной церемонии медленно спустился по ступенькам от трона, словно актер театра, разведя руки и не переставая радостно улыбаться. Доан пристально всматривалась в Избранного Бэйна и едва узнавала его — единственного человека в своей прошлой жизни, которого, пусть и с колебанием, но все же называла другом. — Дорогие лорды и леди, эти чертоги в знаменательный день почтила своим присутствием особенная гостья со своей свитой, — Горташ медленно обвел взглядом публику, делая широкий приглашающий жест в сторону Доан. — Приветствуйте же Избранную и единственную истинную дочь Баала, Лорда Ужаса и Бога Убийств, верховную жрицу его культа во Вратах Балдура! Темные глаза смотрели прямо в душу той, о ком он говорил. Она выдержала взгляд, стараясь понять, что скрывалось за этой маской радушия. — Яростный Кинжал, Убийственная Греза, Багровое Пламя, Темный Соблазн — наш несчастный город знает ее под многими именами. Но только вы удостоились чести узнать истинное! Узрите же Кровавый Рассвет — Создательницу Абсолют! Он поклонился, и зал наполнился овациями от всех дворян, как по указке повернувших к ней радостные лица. Все присутствующие смотрели только на нее, ожидая, что будет дальше. Она свела брови на переносице и, скривившись, прожгла Горташа взглядом — отголоском пылающего внутри ярости и гнева. Проклятый ублюдок. Доан не ожидала, что он превратит все в фарс и издевку, скрывающую основную цель — показать, что она в его власти, что стоит ему только приказать — и каждый в городе будет счастлив отрезать ей голову. — Ложь. Скажи, что он лжет, Доан, — произнесла Лаэзель за ее спиной, и по позвоночнику чародейки прошел липкий холодок. Доспехи гитиянки тихо звякнули, будто она вся напряглась от негодования. Доан сразу стало плевать на город и безмозглых дворян в этом зале. Горташ надеялся посеять конфликт среди тех немногочисленных людей, кому она могла доверять? — Он не лжет, — услышала Доан холодный голос Гейла, чувствуя его взгляд на себе. — А я вот не удивлен, — издал смешок Астарион. — Подозревал, что ты у папы не самый обычный ребенок. Особенный. Доан не обернулась к ним — но устремилась вперед, на ходу неуловимым движением выхватывая кинжал. Она в считанные мгновения преодолела расстояние до Горташа — и приставила лезвие к его горлу. Теперь его лицо было совсем близко — и Доан не могла не поразиться тому, как он изменился: широкие круги под глазами и глубоко залегшие резкие морщины на нездорового цвета коже были свидетельствами бесконечной усталости, бессонных ночей и безмерного количества алкоголя. Она помнила его совсем другим — самоуверенным и красивым молодым человеком с легкой, хитрой усмешкой. Сколько времени прошло? Ведь едва ли больше полугода?.. Энвер же постарел будто лет на двадцать. Только глаза были темные и глубокие, все те же, и взгляд все тот же — цепкий и жесткий. Краем глаза Доан заметила, как неуверенно дернулись его охранники-бэйниты — но Горташ, не переставая улыбаться, лишь подал им осторожный знак рукой — не вмешиваться. — Радуйся, что я не испепелила тебя на месте, — шелково произнесла она. — Назови мне хотя бы одну причину, почему я должна позволить тебе жить. — Орин, — он наклонился, опасно прижимаясь шеей к стали кинжала, сократив расстояние между ними до почти интимной близости. — Уверен, ты хочешь ее смерти не меньше меня. Я помогу тебе. А еще клянусь, что никто из моих стражей и людей тебя не тронет. — Орин… — повторила Доан имя, морщась, словно от дурного привкуса на языке. Соскользнула в приятные мысли о кровавой мести, даже на секунду забыв, где находится. — Моя сладкая, дорогая, любимая сестра… О, что ее ждет, когда я доберусь до нее. Каждый раз, засыпая, я придумываю, как буду пытать ее, как буду сдирать с этой шлюхи белесую кожу, резать и поджаривать ее внутренности, до тех пор, пока ее крики не станут лишь влажными хрипами… — Это ты, мой алый олеандр, — тихо произнес Горташ. — Это в самом деле ты. Он почти коснулся нее. Знал ведь, чем усыпить ее бдительность. Слишком хорошо знал. Убей его. Рассеки плоть, вскрой кровавый поток, сотри алым самодовольство с его лица. Узри ужас в его глазах. В последний миг, когда Доан, дернувшись, почти рассекла кинжалом его горло, благоразумие взяло вверх над Соблазном, и она сделала резкий шаг назад — оставив лишь легкий порез на его шее. — Растерял последние мозги за это время? — нервно воскликнула Доан. — Ты жив только чудом — и моей безумной и слабой надеждой, что не замешан в заговоре против меня. Ее это раздражало — свое неожиданное милосердие, которое Горташ не заслуживал. Она совершает невероятно огромную ошибку. Надо было убить его, пока он самонадеянно думал, что все контролирует. Превратиться в Убийцу, растерзать всех в округе, вскрыть его Стальных стражей, посмотреть — выдержит ли их металл против ее когтей. Но это было бы глупо, ей бы не удалось прожить и десяти минут — несмотря на магию и божественные силы. Это трусость, мой Рассвет. Доан еле заметно вздрогнула. — Ты всегда была благоразумной и расчетливой. В отличие от своей сестры. За это я тебя и люблю. — Я не хочу убивать тебя, — она указала на Горташа острием кинжала. — Но лишу тебя руки, если посмеешь тронуть еще раз. Языка — если еще раз так меня назовешь. Алый олеандр. Доан скривила губы. Она позволяла ему называть себя так раньше. Очередное прозвище — самое тайное из всех. Энвер тронул рукой порез на шее, словно след от поцелуя. Посмотрел на кровь на своих пальцах. Слишком довольно улыбнулся, встретившись с ней взглядом. — Я никогда не вмешивался в дела Баала и его дочерей, Доан. Никогда. Но между тобой и Орин я всегда выберу тебя. Она неуправляема, непредсказуема, скорее раздражающая помеха, чем реальная сила. Ты — совершенно иная, любимая дочь Баала. Тебя он создал, чтобы ты повелевала и правила. Сладкие слова лести, словно отравленные иглы, против воли заползали под кожу, и Доан вспоминала сквозь все еще окутывающий память туман. Культ, свою почти безграничную власть… страх, что наводила на этот город, стоило кому-то упомянуть одно из ее имен. Кровь лилась рекой по грязным улицам, но Баалу все было мало. Пока Горташ не предложил ей что-то новое, и Доан не придумала, чем порадовать любимого Отца. — Что ты предлагаешь? — небрежно бросила она Энверу. — То же что и раньше, Доан: править вместе. Нам нужно восстановить контроль над мозгом — как видишь, после твоего исчезновения все пошло из рук вон плохо. Ты забрала камень у Кетерика — и я не против, чтобы он оставался у тебя. Тебе нужно только вернуть свой собственный, тот, что отняла у тебя Орин. — Иными словами, ты хочешь избавиться от нее моими руками. Удобно, Энви. — Из нас двоих только ты знаешь где находится храм Баала. Когда-то ты говорила, что он спрятан надежно ото всех — и я признаю твою правоту: за все время моим людям так и не удалось обнаружить убежище баалитов. Доан с гордостью усмехнулась. — Еще бы. Я об этом хорошо позаботилась. Горташ с напускным весельем развел руки в стороны. — Значит, мне невероятно повезло, что ты все же вернулась — несмотря на все трудности, чему я безмерно счастлив. Так же, как и моя Стальная стража — позволь мне оказать этот жест признательности: они будут твоими союзниками, не опасайся их даже в случае… — Энвер задумался на секунду, пытаясь подыскать нужную фразу-эвфемизм, — даже если ты не захочешь скрывать своих излюбленных пристрастий на улицах, сколь бы мне, как правителю города, не хотелось тебя от этого предостеречь. Огненные кулаки тоже более не будут препятствовать тебе и твоим делам в городе. Все, как и раньше, Доан. — Как щедро с твоей стороны! Ты знаешь, что моя схватка с Орин неизбежна. Думаешь, для тебя все складывается удачно, достаточно только подождать, пока мы будем резать друг друга? Что же, это мне тоже удобно — пока ты не будешь вмешиваться. Но не обольщайся: когда я заберу свой кинжал с камнем из сломанных и окровавленных пальцев сестрицы, то вернусь — и мы пересмотрим наш «договор», мой дорогой друг. Баалова дочь сказала последние слова с ядовитой желчью, на которую, как казалось, Горташ совсем не обратил внимания, он будто просто отмахнулся от повисшей в воздухе угрозы рукой и вежливо продолжил как ни в чем ни бывало: — С нетерпением буду ждать этого момента. Но сейчас, Доан, прошу, окажи мне честь и останься на коронацию. Я рад, что ты пришла именно сегодня. Даже сказал бы, что это божественный знак свыше — от наших покровителей. Она громко рассмеялась — но смех вышел холодным и злым. Картинно взмахнула кинжалом. — Посмотреть на твою коронацию? В самом деле, Энви? Как ты смотрел на мои мучения в подземельях Лунных Башен, как я умирала, но не могла умереть? — Мы обсудим все позже, если захочешь. В его голосе словно бы правда было сожаление. Доан скривилась и вздернула нос. А потом обернулась на своих спутников, которые все это время были невольными свидетелями воссоединения «старых друзей». С легкой паникой поняла, что увлеклась прошлым и совсем забыла про настоящее. Астарион все так же многозначительно ухмылялся, словно с его губ вот-вот сорвется очередная остроумная и язвительная шутка. Они точно посмеются над всем после, и ей станет легче — от того, что есть единственная душа в этом проклятом мире, кто не осуждает и понимает ее. Он точно не предаст. Скорее встанет рядом. Лаэзель зло хмурилась — но сколько раз за последние месяцы она видела это выражение на ее лице, сколько раз думала, что ее меч вот-вот снесет ее голову. Исход был один: гитиянка всегда сменяла гнев на милость, надо бы лишь ее убедить, правильно подобрать слова. Они всегда нравились друг другу, Доан даже надеялась, что смогла заслужить ее уважение. Лаэзель разумна, не станет рисковать сейчас. Осталось лишь уговорить после. Гейл… Она встретилась с ним взглядом и не выдержала, тут же отвела глаза — ее словно бы разрядом молнии пронзило. Именно этого Доан и боялась — совсем не знала, чего ждать. Он заслуживал правды от нее, а не вот так, между делом и чуть ли не случайно. Но она все равно бы сама не рассказала — не знала, как. Доан потеряет его. Или Гейл убьет ее. Одно из двух. Но лучше не думать об этом. Подумать после. Сосредоточиться на текущем. — Думаю, будет нехорошо отказывать хозяину в такой малости, — сказала она и развела руками с фальшивым весельем. «Делайте, как она говорит, — раздался голос Императора в их головах. — Нет смысла устраивать самоубийственную бойню». Он не стал уточнять с кем. Артефакт был у самой Доан. Лаэзель с Гейлом мрачно переглянулись, Астарион небрежно пожал плечами, но никто не стал возражать — и все вслед за Доан в тишине заняли свободные места на креслах для зрителей. Она думала, что слова излишни. Оправдываться? Сейчас? В чем? В собственном существовании? Заговорить же с ней никто не пытался, поэтому ее разум, предоставленный самому себе, начал блуждать в воспоминаниях. Раньше у Доан совсем не было людей, кому она могла доверять, кто точно вряд ли бы попытался убить ее, так или иначе. Кроме Горташа. Он был исключением, во многих смыслах. Энвер восхищался ей, обожал, даже любил, наверное. Доан казалось, что чем больше она смеялась над ним в ответ — тем сильнее становились его чувства. Она могла в качестве своеобразного трофея кинуть ему на стол с важными бумагами голову своего последнего любовника, между смешками рассказывая, как тот умолял ее сбежать вместе с ним и клялся ей в любви, — даже тогда, когда она насчитала пятнадцать ударов в его грудную клетку. Хрипел и продолжал клясться в любви, смешной человек. Ничего Горташа не смущало, ни ее кровавые выходки, ни рассказы в подробностях о ритуальных жертвоприношениях, ни ее насмешки. На грани допустимого, разумеется. Она только дерзко подшучивала, словно раздражающая младшая сестра, одинаково над его неудачами и успехами. Своей собственной сестре, Орин, Доан запретила и близко к нему подходить. За одно упоминание могла наградить ее парой сломанных костей — ничего страшного для меняющей форму, зато боль всегда была настоящей и поучительной. Орин была уверена в том, что ее горячо любимая сестра и Горташ — любовники. Доан не разубеждала, слушая ее сладкие крики, только посмеивалась. Но наедине с собой размышляла. Все ее мысли всегда сходились в одном — Энви был слишком славный парень, чтобы его убивать. Тревожное чувство ледяной сколопендрой взбиралось по позвоночнику, рассекало кровь в ее венах неприятной судорогой, когда она все же позволяла себе непозволительные мысли. Труп Энвера Горташа красиво бы смотрелся на алтаре в ее храме. Она бы сама убила его — с большой и искренней любовью. Но ей не хотелось. Не время. В самом конце — в конце всех-всех времен, думала Доан, может быть… Амбициозный изобретатель, в чьей голове было столько грандиозных планов, и чьих глазах горел властный огонь. Находясь много времени спустя в тронном зале, Доан думала, что если она и могла влюбиться, по-настоящему, то только в такого человека. Сильного, властного… ранимого, сломанного: того, кто отчаянно хотел быть исцеленным — ею. Для этого потребовалось свершиться невозможному: практически умереть, потерять себя, чтобы собирать заново по крупицам. Влюбилась ведь, все же. Вот только в совершенно другого. Энвер окружал себя механизмами, не магией — бесконечно мастерил, создавал и придумывал. Наверное, только это увлечение показывало его настоящего, живого, не разбитого глубоко внутри тирана, который будто бы изначально знал, что обречен на неудачу. Дивные, изящные механические цветы, каждый раз новые, певчие искусственные птицы, хитроумные шкатулки-головоломки… Доан помнила, как сбилась со счета его подарков. Были и незначительные — украшения, изящные кинжалы, экзотические яды, которых не найти нигде в городе. Алый олеандр принимала их все, насмешливо улыбаясь, иногда выдавая дежурную шутку, иногда — редкая, непозволительная роскошь — позволяя дотронуться до себя. До руки, плеча. Один раз она расщедрилась и позволила себя обнять — недолго и не слишком сильно. Когда с предательским трепетом внизу живота успела заметить краем в отражении зеркала, как Энвер почти коснулся ее виска губами. А когда им пришлось прятаться в какой-то дыре посреди лабиринта Мефистофельских владений? Холод адских льдов Кании — и горячее дыхание на своей шее, теплые мужские руки на ее талии, неожиданно твердые ножны кинжала, упирающееся ей чуть ниже поясницы. Как ее осенило, что не было у него кинжала на поясе, только меч, с другой стороны. Неужели ничего и не было? Быть может, она просто не помнила?.. Нет, точно бы запомнила — хотя бы крупица воспоминания осталась. А Энвер был бы мертв — как и все остальные. Все те, кого она когда-либо любила. Его подарки Доан небрежно скидывала Скелеритасу, не заботясь, куда верный дворецкий, ворчащий что-то о дураках-бэйнитах, уносил их. Иногда он позволял себе бестактный и прямой вопрос, за который дочери Баала бы следовало его замучить до смерти, но она только весело и зло смеялась в ответ. Глаза дворецкого словно цеплялись за самое ее существо, стремясь найти правду — Доан знала, что в такие моменты вовсе не безобидный слуга смотрел на нее темно-алыми безднами. — Вы слишком прекрасны, миледи, — произносил скрипучий голос, и когтистые пальцы мимолетно и слегка касались ее алых волос, — слишком уникальны и неповторимы, чтобы размениваться на пустые, недостойные вас чувства. В Ривингтоне Орин в последнее свое появление подловила Доан одну — чтобы в красках рассказать, как она соблазнила Горташа, обернувшись ею. — Пока личинка пожирала то, что осталось от твоего мозга, дорогая сестричка, я забрала у тебя последнее. Ничего у тебя не осталось, ничего! Лордишка даже не почувствовал подмены — почти до самого конца. С каким наслаждением я рассказывала ему потом, во что превратила тебя! Захотел ли миленький любовничек вмешаться и спасти тебя? Нет! Не такая уж ты всеми любимая принцесса, как тебе казалось, правда? — Порченый плод нашей безумной семьи, — почти сплюнула ядом Доан в ответ. — Не знаешь, как мстить, как захватить власть, как правильно надо убивать. Не понимала никогда ни меня, ни Саревока, ни Баала. Только Горташ оказался тебе по зубам. Забирай теперь себе этот трофей, вы отличная пара. — О нет, сестричка, теперь я буду играть только с тобой. Как раньше, когда ты только и могла пускать кровавые слюни. Но, может, сначала я заберу кого-нибудь из твоих новых игрушек. Мне они так нравятся, — Орин перешла на томный шепот, — сразу хочется отнять. С рук чародейки сорвался огонь — только чтобы заставить сестрицу замолчать, но Орин исчезла так же мгновенно, как и появилась. Доан чувствовала досаду. Неужели Энвер в самом деле оказался так прост, а она зачем-то думала о нем слишком хорошо? Неужели ему было достаточно трахнуть ее — пусть и не ее, но Орин (неужели ему было достаточно даже Орин?..) — и тут же забыть о ней? Почему он ничего не сделал? Доан не требовала спасения, конечно, она не верила в сказки… Но разве не заслужила милосердия? Милосердную легкую смерть, не бесконечные пытки и страдания, изысканные, от дорогой сестры. Нет, Энвер Горташ предпочел забыть о ней. — Ты все же добился, чего хотел, маленький тиран, — еле слышно произнесла она и скривила губы, наблюдая за тем, как, принеся клятвы, новоиспеченный эрцгерцог встает с колен. Пародия и карикатура на настоящую власть. Как и Орин была скверной копией той, кого он так желал. Было ли в его жизни хоть что-то настоящее? Лаэзель за ее спиной все же услышала ее слова и прошипела: — Что теперь? Будем надеяться на милость самозванца? Или на твою, Доан? — Горташ сдержит слово. — С чего ты так уверена? — Я его хорошо знаю. — Чудно! Дай мне хотя бы одну причину, почему я не должна срубить голову и тебе. Быть может, не сейчас. Но когда мы выберемся отсюда. Я жалею, что не сделала этого, когда ты убила ту девчонку-барда. Доан поджала губы. Слушать это от Лаэзель было скверно. Но она понимала ее. — Я буду полезнее тебе живой… — Полезность! Ц-ква! Будто все ей измеряется! — Я верно расслышала, Лаэзель? — сказала чародейка, чуть повернув к ней голову. — Ты мне это говоришь? — Как мало ты меня знаешь и как ты слепа сама, Доан. Не знаю, могу ли я сильнее разочароваться в тебе. — Лаэзель, — голос Астариона прозвучал необычайно вкрадчиво и мягко. — Лучше не горячиться и решать на спокойную голову. Мы зашли слишком далеко, чтобы просто поубивать друг друга. — Чк! Как будто я сомневалась, что ты будешь защищать ее. Гейл! Скажи ты, что думаешь. У Доан мурашки прошли по коже. За все время она взглянула на волшебника всего раз и не смогла прочитать эмоции на его мрачном лице. Не смогла или… боялась. Что он ощущал сейчас? Презрение? Ненависть? Гнев?.. Чувствовала его взгляд, но не решалась обернуться. — Следует дождаться конца этого фарса. Для начала. Лаэзель фыркнула в ответ, но ничего не сказала. Между спутниками повисла напряженная тишина. Доан начала нервно дергать одну из застежек своей походной мантии. Следовало убить Горташа — сразу и не задумываясь. Это бы решило множество проблем. Этой смерти желал Темный Отец — она чувствовала, как его нетерпение и негодование все нарастающим зудом разливаются внутри по ее крови. Рано или поздно придется выбрать другую жертву — чтобы унять его. Убийство — всегда самое простое решение, самое верное. Что толку ей от этого союза, если ее спутники… если ее друзья… К дьяволам, Доан, не обманывай себя. Если Гейл окончательно решит, что она безумна и опасна, а еще придет к тому же выводу, что и ее проклятая сестра когда-то. Ей нужно было убить Горташа, пока была возможность. Закрыть глаза, отдаться Соблазну. «Ты приняла правильное решение, не совершай необдуманных поступков сейчас». Доан чуть не выругалась вслух, услышав в своей голове голос Императора. В ней и без него было достаточно голосов. «Если ты читаешь мои мысли, о каком доверии между нами может идти речь, иллитид?» «Мне достаточно знать, на что способен твой отец и ты сама. Я подозревал, но не был уверен до конца, что это именно ты вместе с Горташем подчинила Старший мозг. Теперь я понимаю твои мысли, о чем ты думаешь, и о чем к тебе взывает твой отец. Хочу напомнить, чем все закончилось в прошлый раз. Если тебе недостаточно понимания — куда ведет путь Темного Соблазна» «Я могу его контролировать». «Разумеется, Доан, но задумайся, почему ты вообще можешь его контролировать. Удавалось ли тебе это раньше». Конечно, почти мысленно фыркнула она. Нет, ударило осознанием вновь собранной по кусочкам тумана памяти. Раньше Доан старалась предугадывать все мысли и желания Отца заранее — а если ее голову окутывал кровавый туман самых темных мыслей, из которого уже не было выхода, значит, она ошибалась и все делала неправильно. Темный Соблазн был идеалом, к которому она стремилась. Из страха. И любви — которой был достоин только Отец. «Мои силы защищают тебя не только от приказов Абсолют. Твой разум до сих пор не во власти Баала только благодаря мне. Помни об этом». Значит, Доан только зря обманывала себя? Дело было не в ее возросшей силе воли и не в том, что Отец с чего-то решил «позволять» ей слишком многое. Дело всего лишь было в личинке и иллитиде, паразитирующем на древнем гите из адской коробки, что она носит с собой. Ничего не изменилось — лишь голоса в голове стали тише, а кровавый туман стал не таким густым, превратился в легкую дымку. Без иллитида и личинки вся ее «свободная воля» и бунтарство закончатся, едва начавшись. Ее блуждающий по залу в размышлениях взгляд встретился с темными глазами Горташа: он улыбнулся — и Доан дернула застежку так сильно, что оторвала ее. — Подышу воздухом, — произнесла она, вставая. Ей стоило обдумать, что делать дальше. В одиночестве. Ни на кого не взглянув и не дождавшись ответа, Доан отправилась к выходу. — Что ж, мы все знаем, кому придется идти следом, чтобы эта крепость не заполнилась трупами доверху слишком преждевременно. — усмехнулся Астарион, но без особой радости. — Мы тем временем сообщим вести Уиллу. Уверен, он страшно обрадуется. Лаэзель многозначительно посмотрела на архимага — тот ответил ей тем же задумчивым взглядом. Покачал головой. — Прекратите. Сейчас же, — раздраженно бросил Астарион, переводя взгляд то на одного, то на другую. — Гейл, серьезно? Серьезно, именно ты? Неужели я в тебе настолько ошибаюсь, и ты способен на нечто подобное? — Способен на что? — мрачно произнес тот, бросив на вампира взгляд исподлобья. — Откуда тебе вообще знать, на что я способен? Последние слова были произнесены холодным и низким тоном, который едва ли часто можно было услышать от Гейла — гитиянка бросила на него растерянный взгляд, а Астарион даже обнажил клыки в угрожающем оскале. — Она мой друг. А ты рискуешь стать моим врагом. Тебе это не понравится. — Довольно, — вмешалась Лаэзель, пресекая возможность Гейлу ответить. Если Астарион был для нее предсказуем, и она знала, чего от него ждать, то волшебник неожиданно сбросил личину приветливо-милой доброжелательности… и Лаэзель поняла, что ей это совсем не нравилось. — Нам следует покинуть это место. Не хочу доставлять этому шкакет удовольствие от нашего спора. Гитиянка угрожающе свела брови, посмотрев на Горташа, который все это время не спускал с них внимательного взгляда, а с его лица не сходила усмешка.