Снова

Чхве Хан смотрел на безмятежно-спокойное бледное лицо почти бездумно. Аккуратно лежащие на подушке красные волосы, тихое дыхание, расслабленное ничего не выражающее лицо и совершенная неподвижность — это продолжалось уже больше недели. Снова. При желании Чхве Хан мог бы сосчитать, сколько раз он так же, как сейчас, сидел у кровати, часами не меняя положения и молчаливо ожидая, но такого желания у него не было. А зачем? Лучше от этого не станет, конкретная цифра лишь добавит ситуации реальности и безысходности. Слишком часто повторялся этот избитый болезненный сценарий: сражение выходит из-под контроля и Кэйл-ним выходит на поле боя, за считанные минуты разбираясь с проблемой, пара минут облегчённого спокойствия — они справились..! А потом тихий влажный кашель, кровь на губах, руках, течёт по щекам и пачкает одежду, повсюду кровь-кровь-кровь... И задыхающийся кровавый кашель стихает. Дальше тишина. Тишина, пока они возвращаются домой с бездыханным телом своего лидера и командира, того, кто собрал их всех, стал центром их большой семьи, семьи не по крови, но по выбору. Везде почти болезненно тихо, пока Кэйла переодевают, очищают от крови и устраивают в кровати. Оживлённая обычно вилла будто вымирает, и цветными пятнами вокруг фигуры на кровати ложатся дети — извечные стражи отдыха своего опекуна. Как иронично, что из отдыха у Кэйла только обмороки и комы. Чхве Хан сидит там же, у кровати, и так же, как дети, сторожит. Что сторожит? Зачем? Это не так уж важно, гораздо важнее — дождаться и увидеть тот момент, когда затрепещут длинные ресницы и худая фигура задвижется по кровати, пройдётся грубовато рукой по головам детей, которые мгновенно проснутся от первого его движения. Все эти часы и дни ожидания ради одного момента, ради единственного спокойного взгляда красновато-карих глаз. Чхве Хан от всей души ненавидел эти часы безмолвного ожидания и мёртвой тишины. Каждый раз, когда Кэйл самоотверженно бросался в бой, это оборачивалось одним и тем же сценарием, и это заставляло почти ненавидеть тот факт, что он настолько заботился обо всех вокруг, что совсем забывал заботиться о себе самом. Это было тем, за что его превозносили как молодого мастера Серебряного Щита — его самоотверженность, жертвование собой во имя других, то, как он защищал всех вокруг, не обращая внимания на разницу в расе или происхождении. Его лучшие качества, самые превозносимые и уважаемые. Конечно, Чхве Хан, тот, кто оказался рядом одним из самых первых, знал, что все слухи о великом мастере Серебряном Свете преувеличенные и надуманные, но это не меняло факта, что у всех них было реальное обоснование. Кэйл-ним не был святым и безгрешным, но это не меняло факта, что из всей их огромной команды страдал неизменно только он один, что он заботился обо всех вокруг, даже не пытаясь заботиться о себе. И Чхве Хан это совершенно ненавидел. До тихой ярости, до судорог в сжатой на рукояти меча ладони, до желания уничтожить всё, что могло навредить тому, кто вытащил его из тьмы, кто спас его, дал новую надежду и семью. Как жаль, что, сколько бы он не старался, столько бы не тренировался, оградить Кэйла от всех опасностей он всё ещё не мог. Но может быть, когда-то... А в прочем, какой смысл в этих размышлениях, когда в паре метров лежит его бездвижное тело? Ровным счётом никакого. Чхве Хану оставалось только сидеть у кровати в оглушающей тишине и ждать. Снова.