Feeling blue

      Даже после того, как было объявлено о расформировании команд и прекращении огня, сложно было просто переключиться. Даже поверить было сложно, если на чистоту.       Медик BLU многие годы провёл на этой войне, где каждый день был похож на предыдущий, а тяжесть рюкзака медигана стала настолько привычной, что без неё ему казалось, словно он что-то забыл. И он чувствовал себя опустошенным, как, наверно, и остальные члены его команды — так тихо на их базе не было никогда.       Жизни каждого здесь вращались вокруг постоянных сражений и друг друга, а теперь им просто заявили, что всё кончено и они свободны. Свободны, давно оставив позади нормальную жизнь, семьи и прошлое.       Большинство из этих теперь «свободных», Медик был уверен, ощущали себя так, словно их, как надоевших хозяевам щенят, выбрасывают на улицу — в мир, который забыли они и который забыл о них.       В этом мире больше никогда не будет сражений, в которых было место и злости, и веселью. В этом мире больше никогда не будет и привычных всем ежедневных ритуалов, частью которых они все за это время стали друг для друга: утренних побудок; матерящихся на ранний подъём сокомандников; бесконечных препираний Солдата и Разведчика; случайного пожара, устроенного Пироманом; толкотни на маленькой общей кухне; партий в покер по вечерам; блинов от Пулемётчика по воскресеньям — и так до бесконечности.       Подрывник долго растерянно смотрел на свой липучкомет, ставший ему словно продолжение руки. Пиро долго не мог понять, почему все такие грустные и не идут «веселиться» со своими друзьями из команды RED, и лишь через полчаса кропотливых объяснений Инженеру удалось донести до него, что происходит и что веселья «с друзьями» больше не будет, после чего Поджигатель громко заплакал. Снайпер, который больше всех любил ворчать о том, что ему осточертело торчать на одном месте, сидел мрачнее тучи, не спеша забираться в фургон и «наконец-то валить из этой дыры». Солдат курил и молча смотрел вдаль, свободной рукой прижимая к себе, — будто обнимая, — ракетомет, который теперь придётся сдать. Шпион держал в руке заполненный до краев бокал с вином, за прошедший час не сделав и глотка. Один Пулемётчик, наверно, по-своему радовался: он наконец-то сможет вернуться домой, к красавице-жене.

***

      Красные, они знали, праздновали. Они пригласили и их, но никто так и не пошёл на прощальную вечеринку. RED были… Ну, для них всегда многое было по-другому. Легче.

***

      В гробовой тишине, нарушаемой теперь не разговорами, громким телевизором или лязгом оружия, а всего лишь его собственной тихой поступью, Медик спустился в санчасть. Он оглядел идеальный порядок в погруженной в полумрак операционной и ощутил предательский ком в горле.       Однажды он потерял лицензию врача по собственной глупости и наивности, но появилась Манн Ко и дала ему возможность вести практику и без подтверждающих документов. А теперь он снова стал никем. Ещё задолго до заключения контракта, смыслом его жизни было заботиться о ком-то, помогать, облегчать страдания — больше он никому не сможет помочь, а белый халат придётся оставить здесь, как и свою любовь к медицине. Как и последнюю оставшуюся цель.       Но хуже всего было то, что оставить, наверно, придётся не только это. — Йо.       Он вздрогнул. Разведчик привычно сидел на стуле «верхом», поигрывая бейсбольным мячом. Свет не был включён, и слабое «дежурное освещение» не захватывало то место, где он находился. — А я уже испугался, что ты свалил. Но потом в шкаф заглянул, а шмотки твои ещё там. — Я думал, ты сам уже уехал, — сказал Медик, стараясь, чтобы голос не звучал так, словно он едва держится. — Тебя не было с остальными.              Медик всмотрелся в силуэт и понял, что Разведчик тоже ещё не переоделся. Из-за этого картина получалась настолько знакомой, что на секунду ему показалось, словно ничего вообще не изменилось, а Разведчик просто в очередной раз пришёл к нему в конце дня. Снова останется с ним до утра, и снова они вместе будут пытаться выйти из санчасти порознь, подгадывая момент и выжидая — чтобы никто ничего не заподозрил. И в груди заныло ещё сильнее от осознания — этого тоже уже никогда больше не будет. — Да я сразу сюда пошёл тебя искать, когда узнал, — Разведчик посмотрел на него, навалившись на спинку стула. — Ты как, уже решил, куда поедем? Только не проси в Германию, мужик, это полный отстой, и только не к этому русскому, потому что знаешь, там… ну там вообще мрак. Я думал насчёт Норвегии. Никогда там не был, но видел пару открыток — красиво, природа и всё такое… — Ты не возвращаешься домой? — перебил его Медик. — О чем ты? — удивился Разведчик, но тут же посерьёзнел. Он слез со стула и подошёл к врачу, заглядывая тому в лицо. — Я просто думал, что когда мы здесь закончим, то… Нет, если ты хочешь, то давай в Германию! — засуетился он. — Всё нормально, нет проблем, это же я так сказал, просто… Медик отрицательно мотнул головой и поднял на него потухший взгляд: — Это конец, — выдохнул он, — Для всех нас всё кончено. И ты теперь тоже свободен. Ты ничем мне не обязан и можешь двигаться дальше. Я не стану тебя преследовать. — Док, ты что говоришь… — опешил Разведчик. — Не называй меня так. Я больше не врач. — Что… Нет! Нет, ты — врач! Первоклассный! Намного лучше любого! Особенно того Красного придурка! Из вас двоих ты, блин, единственный, кто вообще умеет лечить! Он просто халат на себя напялил, а ты, ты, блин, единственный, кто достоин его носить! — Теперь это уже не имеет значения, — произнёс Медик, с тоской глядя на операционный стол, с расстеленной на нём ещё утром чистой пелëнкой; руководство считало это лишними расходами — он считал это уважением к пациенту. Он никому никогда не пытался вредить. К сожалению, в его стране закон не щадил таких, как он, и теперь его последний шанс продолжать практику был похоронен здесь — единственном месте, где решение суда о лишении медицинской лицензии по Параграфу 175 никого не волновало.       Разведчик взял его лицо в свои руки и заставил посмотреть на себя. — Док… чел, не надо. Ну же. Не надо.       Медик молчал. Он смотрел на усыпанное веснушками лицо перед собой, в ставшие родными голубые глаза и чувствовал, как его мир разлетается на крошечные осколки.       Медик схватил лежавшую на его скуле ладонь Разведчика, а потом, словно ему это было запрещено, порывисто и жадно приник к все ещё увитому бинтами запястью губами. Разведчик вздрогнул и спросил: — Почему тогда ты говоришь так, будто хочешь, чтобы я ушёл без тебя? — Ты самое ценное, что у меня осталось. Поэтому я хочу, чтобы у тебя была хорошая жизнь. Не как у меня. — Я тебя тогда не понимаю вообще! — воскликнул Разведчик. — Мне ведь с тобой хорошо!       Немец отпустил его ладонь, пересек комнату, сел — рухнул — на стул и обхватил ладонями голову, чувствуя, что теряет контроль. Разведчик тут же подошел и опустился на колени перед ним, заглядывая ему в лицо, стараясь поймать его взгляд. — Эй, эй, ну же, давай, не раскисай так, ладно? — но Медик только произнёс севшим голосом, словно не слыша его: — Как они могут так с нами поступать…       Разведчик уронил голову мужчине на колени, обнимая его за ноги, и Медик, не сразу, но отнял руки от головы и медленно опустил их на голову Разведчика, принявшись привычно перебирать пальцами короткие пшеничные прядки, успокаиваясь.       Какое-то время они сидели в молчании. Возникшую тишину нарушало разве что мерное тиканье настенных часов, отмерявших время до наступления следующего утра, когда им нужно будет навсегда покинуть свой дом. — Док, — тихо заговорил бывший Разведчик, согревая дыханием бедро Медика сквозь ткань брюк, — я ведь тоже не хочу, чтобы это заканчивалось. Всё это. Даже вещи не хочу собирать, знаешь? Но похоже, что это и правда конец. А я, как и ты, ничего другого не хочу, — он попытался глубже зарыться носом в колени Медика. Естественно, ничего не вышло, только голос теперь звучал совсем глухо. — Я бы просто хотел остаться здесь навсегда. С тобой. Со всеми. Жить всегда такой жизнью. Я бы… я бы давно сидел, наверно, если бы не эта работа, ты знаешь? Мне кажется, ма даже радовалась тому, что я здесь. Что не попаду на электрический стул. Иметь возможность каждый день просто снести кому-то башку. Серьезно. Я правда не хочу жить дальше без этого, знаешь, Док? — Я знаю, Liebling. — И я имею в виду, я же почти что тут вырос. В смысле, я ведь ничего кроме своего города и этой войны в жизни не видел, знаешь, Док? Ничего. Приехал из дома сюда, встретил всех вас и… тебя. И был так счастлив здесь, Док, в каком бы дерьме мы не оказывались — всё равно впервые в жизни был счастлив. Всё, что происходило каждый день — это было так классно. Я чувствовал себя живым. И мне тоже больно. И я тоже не знаю, как дальше. Но я знаю, что я хочу, чтобы ты был со мной. Всегда. Потому что, ну, я люблю тебя, и когда я думаю о том, что у меня останешься ты, то я могу хотя бы попытаться начать думать о том, чтобы попытаться двигаться дальше. Но вместе.       Медик подтянул Разведчика выше, вынуждая сесть себе на колени. Впервые в этой позе для них не было ничего сексуального.       Он посмотрел ему в глаза, видя в них свою единственную надежду. — Ты тоже нужен мне, — сказал он наконец. — Останься со мной.       Разведчик порывисто обнял его и широко улыбнулся в чужое плечо. — Значит, вместе до конца? — Вместе до конца, — выдохнул немец в его висок. — С Рождеством, Чейз. — С Рождеством, Родерих.