Соцветие дурмана

Бентам неторопливо вытирает капли воды жестковатым полотенцем, широко улыбаясь своему отражению в маленьком зеркале над раковиной. Отражение игриво подмигивает, демонстративно и с отчетливым удовольствием на лице проводит ладонью по бледной щеке: чистой от песка и щетины, еще румяной от трения. В этом чудится очарование невинной юности, когда тело еще не переступило грань между взрослением и старением, а суровые ветра не покрыли кожу мелкими трещинами. Бентам хлопает ресницами, — и смеется над собой. Увы, он уже не один из цветков Момоиро, рая на земле, где нет места испытаниям и тревогам. Его губы огрубели, кожа утолщилась, а глаза уже не блестят от хмеля и задора юности. Душа Бентама, впрочем… Он грустно улыбается, безотчетно касаясь пальцами дурмана, — душа его, впрочем, тоже ожесточилась. Повязав полотенце на пояс, Бентам отворачивается от отражения, и касается ладонью одежды, висящей на веревке вдоль стены. Ткань все еще немного влажная, а пух оттягивает шорты, потерявшие былую форму. Понадобится еще пара часов, чтобы одежда высохла полностью, и этого достаточно, чтобы вдоволь отдохнуть перед вечерней прогулкой. Бентам несколько секунд стоит, покачиваясь с пятки на носок; думает о том, стоит ли стесняться своего коллеги и накинуть хотя бы на плечи рубашку, или дать деликатной вышивке хорошенько просохнуть, не боясь растянуть ее и деформировать рисунок. В конечном счете, — он снова оглядывается на свое отражение, и глаз цепляется за соцветие на боку, — Бентам решает, что стыдиться ему нечего. В комнате душно и шумно, и песок налипает на ступни, стоит ему покинуть обитель чистоты. Бентам морщится, недовольно смотрит на распахнутое настежь окно, занавешенное белым ситцем, почти не защищающем ни от жарких лучей солнца, ни от порывов ветра, несущего песок, — но все же смиряется и принимает эту необходимость. Он аккуратно встряхивает покрывало со своей кровати, шарахнувшись от облачка пыли как от чумы. Столь лелеемое чувство чистоты постепенно улетучивается, оставляя его наедине с грязной и жаркой реальностью. Вздохнув, Бентам тянется за косметичкой: по крайней мере, он может защитить лицо. Скрип с соседней кровати отрывает его от выбора оттенков; Даз, который, как думал Бентам, уже давно спит, поднялся на ноги, явно намереваясь также заняться гигиеной. — Я там оставил свои вещи, — Бентам тут же суетно подскакивает, — сейчас убе… Даз лениво машет рукой: — Не надо. Его глаза смеряют тело Бентама от пят до кончиков ушей, и от этого холодного взгляда по спине бегут мурашки. Так смотрят не на людей, — на инструменты, оценивая их перед покупкой, взвешивая плюсы и минусы попавшего в руки образца. И Даз, должно быть, своей оценкой остается доволен: он одобрительно хмыкает, когда его глаза задерживаются на мышцах ног, и что-то мелькает во взгляде на пресс. Бентам не успевает среагировать на откровенную бестактность, — дверь в ванную захлопывается за чужой спиной. Он остается стоять посреди комнаты: растерянный, почти что голый, и абсолютно безоружный перед странной смесью из возмущения и взволнованности, что раскаленным клубком ворочается в груди. Бентам встряхивает головой, сердито фыркает и возвращается, стараясь выбросить произошедший эпизод из головы. Капли крема холодят его кожу, и он касается их кончиками пальцев, растирая, массируя лицо, лишь чуть быстрее, чем следовало бы. Сердце опаляет новый виток раздражения, движения рук становятся слишком резкими, — желанное медитативное спокойствие не приходит, и это раздражает его еще больше. Крем летит обратно в косметичку, отскакивает от палетки и почти выпадает снова. Бентам закрывает глаза и глубоко вдыхает, на несколько секунд задерживая дыхание. Сердце тяжело бьется в груди, отдаваясь едва уловимой пульсацией в теле. Слушая его постепенно восстанавливающийся ритм, Бентам как мантру говорит себе: «Все хорошо. Пара дней — и ты никогда не увидишь этого парня снова». Открыв глаза, он неторопливо тянется за тональным кремом, с торжеством отмечая, что жестам вернулась былая плавность. Белая капля блестит на ладони, кисть привычно ложится в правую руку; не спеша, давая крему согреться, Бентам набирает немного на кончик. Мягкий пучок касается лба и гладко скользит по лицу покрывая правую сторону, затем левую, от центра к вискам. Медленно. Стабильно. Бентам выдыхает, чуть прикрывая глаза в наслаждении, пока руки сами проводят знакомый ритуал. Он отпускает разум, позволяет мыслям лениво течь туда, где им будет комфортно, — и позволяет себе переосмыслить ранний эпизод. Бестактная грубость Даза не должна была удивить, ведь он и прежде не стремился быть душой компании. Оценка формы Бентама также уже не выглядит странной: им предстояло работать вместе, пусть и один день, в условиях, близких к опасным. И в многочисленных вариантах возможного неудачного исхода будет уместно понимать, на что они способны. Он криво улыбается пришедшей в голову мысли: а не ответить ли взаимностью? Он тоже имеет право знать, с кем работает. Имеет право оценить, взвесить, измерить своего временного спутника — так, как это сделали с ним. Приняв решение, Бентам чувствует, как ослабевает тяжесть недовольства в груди, и понимает, что выбрал верный путь. Он заканчивает нанесение тонального крема аккурат к моменту, когда затихает шум воды в соседней комнате. Почти демонстративно неторопливо Бентам очищает кисть, достает пудру и румяна, — и все время вполглаза косится на дверь, выжидая подходящий момент для своей маленькой мести. Даз, в отличие от него, не утруждает себя стиркой, и возвращается из душа полностью одетым. Но Бентам не успевает разочароваться, ведь, в отличие от него же, Даз не потрудился даже обтереться, щеголяя крупными каплями воды, с каждым движением перетекающими между впадинами мышц. И одежда — одежда впитала в себя влагу, отяжелела, облепила кожу; плащ не пострадал, почти не прилегая к телу, но… Широкополые тонкие штаны потемнели, вернее, стали немного прозрачнее, и плотно прильнули к бедрам и икрам, не оставляя места воображению. И Даз действительно предстает во всей красе. Всего пару секунд, три шага до кровати, Бентам видит все. В том числе то, что даже не задумывался увидеть. Он резко отворачивается, дрожащими пальцами вцепившись в пудру, как в спасательный круг. Сердце бухает где-то в горле, а жар, охвативший лицо, уши и шею настолько силен, что ощущается даже в этой прогретой чертовым пустынным солнцем комнате. Слепо глядя на свое отражение, Бентам небрежно зачерпывает пудру на вершину кисти и обмахивает себя ею, даже не вдумываясь в создающийся узор. Его пальцы подрагивают от напряжения, движения резкие и рваные, — не удивительно, что очередной взмах летит мимо, ударяя прямо по носу, забивая дыхание невесомой пылью. Бентам чихает. Он слишком отвлечен, слишком занят борьбой с самим собой, чтобы заметить и вовремя предотвратить худшие последствия, — и он смотрит на свое отражение с широко распахнутыми шальными глазами в окружении плотного белого облака, медленно оседающего на его лицо, волосы, плечи… С соседней кровати слышится смешок. Бентам роняет опустевшую палетку на кровать и прячет лицо в ладонях, силясь то ли не засмеяться, то ли не закричать от нелепости ситуации. Его плечи подрагивают, в животе скручивается узел невнятных эмоций, но главное — он почти физически ощущает направленный на себя взгляд. Мурашки бегут по спине, заставляя его вздрогнуть, и, будто отрезвленный этим чувством, Бентам поднимается на ноги, и торопливо возвращается в ванную. Он отбрасывает полотенце, и, влетев в кабинку, включает воду на полную мощность, не заботясь о том, чтобы предварительно ее нагреть. Холодная вода бьет прямо в лицо — должно быть, Даз настроил высоту лейки под себя, — но, вопреки не самым приятным ощущениям, Бентам даже рад этому. Несколько секунд он просто стоит под струями, остывая. Восстанавливая контроль. Он начинает приводить себя в порядок только после того, как холодная дрожь пробегает по телу, отрывая его от неосмысленной, лихорадочно-горячей пустоты, что заменяет собой эмоции и мысли. Покинув кабину, Бентам небрежно проводит полотенцем по лицу и, опершись о тумбу, нависает над раковиной. Отражение смотрит на него пустым взглядом. Нет смысла думать лишнего. Чувствовать — тоже. «Ведь,» — говорит он себе, — «пара дней — и ты никогда не увидишь этого парня снова». Что-то протестует внутри, сказывается одиночество последних лет, — жажда близости упорно цепляется за жизнь, невозможно болезненная от тех слов, которыми он старается ее приглушить. Бентам набирает полные ладони воды и прячет в них лицо. Отфыркивается, растирает кожу с силой, пытаясь физическими ощущениями заглушить бурлящее в душе безумие. Он не животное, бросающееся на случку только от того, что гормоны требуют секса — никогда не был им, и не планирует меняться. Бросив короткий взгляд на счетчик воды, безжалостно отсчитывающий последние десять литров, Бентам вздыхает и покидает ванную. Даз расслабленно лежит в своей постели, закрыв глаза предплечьем, и размеренно дышит. Он не реагирует на возвращение Бентама, и тот надеется, что его коллега все же уснул, утомленный походом и отсутствием сна накануне. Стараясь ступать как можно тише, он направляется к своей кровати. Аккуратно свернув покрывало, Бентам высовывается в окно и вытряхивает его — белая пыль летит вдоль улицы, поблескивая на свету. Короткое мгновение он любуется ею, но палящее солнце быстро загоняет его в безопасность стен. Несколько салфеток помогают убрать белесый слой с пола и протереть косметичку; старая, уже ненужная, но так и не выброшенная кисточка — очистить флаконы и палетки. Закончив с уборкой, Бентам без сил падает в кровать. Он поджимает свисающие с короткой постели ноги, утыкается носом в подушку, лежит без движения до тех пор, пока жара и усталость его не усыпляют. В конце концов, сон — прекрасное лекарство от любых эмоций.

***

С наступлением вечера, солнце клонится к закату, и шум, затихший после полудня, вновь возвращается на улицы города. Бентам просыпается от веселых криков зазывал-торговцев с рынка неподалеку и приветствует Даза сонной, но широкой улыбкой. Тот приподнимает бровь и, после короткого обмена взглядами, опускает глаза на книгу в своих руках. Бентам укутывается в покрывало, все еще обнаженный под ним, и бредет в ванную. Полчаса спустя он, свежий и бодрый, наносит последние штрихи макияжа. Легкомысленная песенка без особого текста рвется из груди мягким напевом и, слегка покачиваясь в такт, Бентам собирается на запланированную прогулку. Даз, все также сидящий на кровати с книгой в руках, не удостаивает его ни единым взглядом все это время, — и Бентам даже самому себе не может ответить, почему он уделяет этому такое пристальное внимание. Нависнув над расслабленным коллегой, он пытается рассмотреть, что же так увлекло Даза, но не успевает, — как только тень падает на страницы, тот закрывает книгу, заложив место остановки кончиком пальца. — Что? Бентам широко улыбается и наклоняется ближе: — Не хочешь составить мне компанию? Он спрашивает для проформы, абсолютно уверенный в отрицательном ответе, и больше внимания уделяет обложке заинтересовавшей книги. Вопреки его надеждам, та не раскрывает своих секретов: на черной коже нет надписей, только вытесненный странной формы меч украшает корешок. Бентам замечает, как Даз пожимает плечами: — Хорошо. Несколько секунд Бентам просто моргает, равно удивленный и недоверчивый. Даз смотрит на него без иронии, даже с каким-то выжидательным выражением, будто намекая, что ему нужно пространство, чтобы встать — и сопроводить Бентама в его ознакомительной прогулке. — Серьезно? — Бентам быстро выпрямляется и хлопает в ладони, когда запоздалая радость ярко разгорается в груди. — Прекрасно! Ты бывал здесь прежде? Даз убирает книгу за пазуху во внутренний карман плаща, и неторопливо встает, коротко кивая. — Тогда покажешь мне здесь все, — говорит Бентам, пританцовывая от предвкушения. Эмоции пузырьками шампанского щекочут его изнутри, подстегивая хватать удачу за хвост. — Я хочу посмотреть на ассортимент духов. И нам не помешает перекусить. А потом можно и просто погулять по местным улочкам — мне кажется, этот город должен быть красивым. А что насчет тебя? Есть планы? Знаешь какие-нибудь интересные местечки? Злачные заведения, которые работают ночью? Клубы? Бары? Даз встречает его торопливую тираду с удивительным спокойствием, но отвечает, только удостоверившись, что Бентам замолчал. — Рынок неподалеку. Ресторан в городе один, мимо не пройдем. У меня планов нет. Бентам бездумно тянется по старой и, как ему казалось, давно забытой привычке схватить его под локоть, но, опомнившись останавливает себя. Он коротко хлопает ладонью по руке Даза, завершая движение и, развернувшись на пятках, следует к выходу из комнаты, бросив через плечо: — Прекрасно, тогда план ясен! Духи, еда, прогулка, — он почти подпрыгивает на каждом шаге, отчего голос то и дело срывается на высокие ноты. — А дальше по ситуации. За спиной он слышит лишь шаги — удивительно тихие для такого большого мужчины как Даз. Девушка со стойки регистрации скучающе листает журнал и, проходя мимо, Бентам привлекает ее внимание, кладя на стол несколько купюр: — Еще бак воды нашему номеру, пожалуйста. — Конечно, — девушка одаряет его профессиональной улыбкой и оценивающим взглядом, забирая деньги. — Очаровательный мэйкап. Бентам радостно улыбается: — О, спасибо. Город встречает их громким гомоном людей, толпами снующих по узким улочкам, и приятным теплом заходящего солнца. Песок под ногами успел остыть за последние пару часов достаточно, чтобы тонкая подошва балеток не перегревалась, а ветер почти успокоился, больше не бросаясь в лицо пригоршнями пыли. Идеальный вечер для прекрасной прогулки. Бентам оборачивается на Даза, нетерпеливо притопывая, и задирает брови, копируя любимое выражение лица его коллеги: — Указывай путь, о моя путеводная звезда. Даз хмыкает и ведет подбородком в сторону одного из перекрестков, откуда гомон толпы доносится особенно разнообразным: — Рынок там. И Бентам идет — стараясь, впрочем, держаться в темпе Даза. Шаги того широки, но неторопливы, и периодически приходится сдерживать себя, отчего бьющая ключом энергия заставляет его пританцовывать, крутиться вокруг Даза, осматривать окрестности — все одновременно, стараясь лишь не наткнуться на идущих навстречу. Увлекшись разглядыванием особо красочного дома с разноцветной крышей, в какой-то момент Бентам чувствует крепкую хватку на своей талии, и секунду спустя его уже вжимают в твердый торс. Рядом с тем местом, где он стоял мгновение назад, с громким топотом пробегает запряженная в какую-то птицу телега. — Не теряй бдительности, — говорит Даз, отпуская его талию. Бентам растерянно моргает. — Д-да… спасибо. Горячий рельефный пресс под ладонями так и манит оставить руки там, куда они прилипли в поисках равновесия, но Бентам справляется с собой достаточно быстро, чтобы заминка не стала слишком очевидной. Смутно порадовавшись толстому слою косметики, что скрывает за собой его горящее лицо, он делает шаг в сторону и возобновляет путь. Концентрации Бентама не хватает надолго, и Дазу приходится еще пару раз спасать его от неловких ситуаций, — но, на удивление, недовольство этим он не выказывает. Уже на подходах к рынку, аромат становится по-настоящему одуряющим. Острые, сладкие, горькие — запахи смешиваются между собой, создавая какофонию: дисгармоничную и меняющуюся с каждым порывом ветра. Холодное и теплое, влажное и сухое — смешавшись вместе, они творят неповторимый, невозможный и абсолютно нестабильный в своем хаосе дух чистокровного базара. Здесь не было стен и закрытых магазинов, только ряды торговых палаток и стоек, вокруг которых и ходили люди. Бентам, подхваченный этой атмосферой, отправляется в центральный ряд, где на развалах зазывно поблескивает стекло флаконов. — Подходи, дорогой, ай, какой красивый мальчик! — старик с добрым смехом и лукавыми глазами машет Бентаму рукой, — лучшие духи для лучших клиентов: женские, мужские, уни-секс! Последнее слово он проговаривает с отчетливым смаком, будто наслаждаясь самим фактом существования таких ароматов. Бентам смеется и действительно подходит, склоняясь над заставленным прилавком. — Все, что видишь, дорогой, — свое, местное. — Старик продолжает нахваливать товар, обводя флаконы широким жестом. — С таким парфюмом хоть к королю, хоть на свидание — везде будешь как родной. Запах стойкий, качественный, на кактусовом масле замешан — и для здоровья полезно, и раскроется мигом! Краем глаза Бентам видит, как морщатся от взгляда на него соседние торговцы, далеко не такие радушные к его внешнему виду. Он наблюдает за ними, делая вид, что читает описания, и с мазохистским удовольствием впитывает все неприятие и раздражение, что они выплескивают в его сторону. Для этих людей даже любовь к деньгам не может затмить ненависть, которой живет мир за пределами Рая. Ненависть к нему. Темная фигура встает рядом с ним, и Бентам встречается взглядом с непроницаемыми глазами Даза — намеренно или нет, но тот ограждает его от самых яростных ненавистников, что уже перешептываются между собой, произнося слова, за которые некоторые сестрички не постеснялись бы отрезать им язык. Бентам смущенно отводит взгляд, застигнутый врасплох. — Ну что, красавец, присмотрелся? Ты не стесняйся, спрашивай, на любые вопросы отвечу! Бентам выпрямляется и окидывает прилавок уже осмысленным взглядом: — Парфюмеры тоже местные? — Ну разумеется! — восклицает старик, но отсекается на мгновение, а потом с заговорщическим видом манит его наклониться. — Но не все. Видишь во-он те флаконы, с розовым бантиком? Вашего брата работа. Ну, или сестры — тут не мне решать. Бентам с интересом косится на линейку ароматов с особо поэтическими названиями, и понимающе усмехается. Много талантливых людей, артистов в самом широком смысле, покидали Момоиро в поисках вдохновения и новой публики; идя, вопреки всему, путем своих призваний — и как же невыносимо приятно найти такие маленькие, но важные следы одного из таких путешествий. Бентам берет одну из упаковок, рассматривает ее в поисках имени, но, к сожалению, не узнает его. Продавец с молчаливым пониманием протягивает ему крохотный, с фалангу пальца, флакон с рукописной надписью: «Одиночество холодной пустыни». Бентам раскатывает металлический шарик по своему запястью. Он ждет пару минут, рассматривая другие варианты и описания, слушая щебет торговца, живо рассказывающего истории о парфюмерах Алабасты. Даз без интереса оглядывает прилавок, но стоит рядом, так близко, что в остывающем воздухе приближающейся ночи, Бентам отчетливо чувствует жар его тела. Мысли разбегаются, теряя фокус. Бентам подносит запястье к лицу и прикрывает глаза. Он чувствует холод и горечь, тонкую остринку пряностей и тяжесть мускуса, — воображение воскрешает сцены прошлой ночи: шершавый песок под пальцами и широкая черная спина, почти сливающаяся с ночным небом. Мечтательная улыбка сама собой искривляет губы, а в душе поселяется какое-то томительное спокойствие. Как ожидание — чего-то неизвестного, но неизбежно приятного, возможно, того самого счастья, в поисках которого люди проводят свою жизнь. Открыв глаза, Бентам возвращается в реальность, где торговец так и продолжает свой рассказ, а черные глаза с винными прожилками со слабым интересом изучают его лицо. Бентам встречается взглядами с Дазом и бездумно тянет руку к его лицу, предлагая оценить композицию. Крылья узкого носа раздуваются, когда тот вдыхает — не разрывая зрительного контакта, отчего сердце начинает биться где-то в горле, а живот скручивает от волнения перед вердиктом. Бентам не думает о том, когда чужое мнение стало ему так важно. — Тебе идет. Негромкий низкий голос, — слова, им сказанные, — опаляет внутренности жаром, и Бентам отводит взгляд, смутившись такого прямолинейного ответа. Он смотрит на ценники, думает о содержимом своего кошелька, и мысленно машет рукой: после завтрашней операции его счет пополнится круглой суммой, так что нет смысла отказывать себе в удовольствии. Он ловит взгляд продавца и улыбается: — По одному флакону всей линейки, — он кивает на упаковки, украшенные розовым бантом. — И три «одиночества». Старик замолкает, его глаза округляются и теряют фокус — подсчитывает, должно быть, свою прибыль, а после, встряхнувшись, энергично кивает: — Все будет в лучшем виде, дорогой! Куда доставить? Пока Бентам расплачивается со стариком, диктуя адрес отеля, Даз исчезает из его поля зрения. Завистливые и ненавидящие взгляды возвращаются, но уже не ощущаются так остро. Защищает ли Бентама окруживший его аромат, или вид коробочек с розовым бантом на чужих прилавках, но широкая улыбка сама выползает на лицо, лишь немного более глумливая, чем хочется показать. Попрощавшись с продавцом, Бентам отходит от прилавка и оглядывается по сторонам в поисках знакомой фигуры. Даз обнаруживается в противоположной стороне, возвышающийся над скромным прилавком с оружием. Бентам идет к нему. Он подходит аккурат к моменту, когда Даз забирает с прилавка бутылку с маслом для полировки металла. Бентам притормаживает, не дойдя пары шагов. Он невольно вспоминает особенность фрукта Даза — и ему становится мучительно любопытно, как именно тот ухаживает за своим совершенным телом. Предназначается ли масло ему, или он не нуждается в таких вещах вовсе? Бентам прикусывает губу, не давая вертящемся на языке вопросам сорваться, и ждет, наблюдая за коллегой сквозь ресницы. Тот отдает деньги и оглядывается: его взгляд безошибочно падает на Бентама поверх людских голов, и, слегка кивнув в сторону, Даз идет к выходу из рядов, рассекая человеческий поток. Бентаму не остается ничего, кроме как следовать за ним.