Холиварочная Муза

***

      — Отец… — сын смотрел как-то странно. Знакомо, но странно. — Прости, отец…       «Прости» — это за сломанную дверь в мастерскую или за то, что побеспокоил? Феанор решил не уточнять. Нашарив ногой табурет, он сел. Болело всё — голова, плечи, руки, спина, а хуже всего — глаза, уставшие от света. И Нельо, который смотрел так странно и так знакомо — не опуская взгляда и почти не моргая. Где же он это видел…       — Отец, ты должен... — Нельо осекся. — Давай выйдем во двор? Вместе? Там сейчас Лаурелин зацветает, красиво. И ты поешь. А то ведь уже пять дней — ни крошки хлеба, ни глотка воды…       Сын говорил ещё что-то, а Феанор вспомнил. Так Оромэ учил подходить к хищному зверю, если в руках ни копья, ни ножа. Не опуская взгляда, маленькими шажками. Лучше всего, конечно, получалось у Туркафинвэ… Рассердиться, что ли? К отцу как к зверю…       — А я новое слово придумал, — поделился Феанор. Усталость была тяжёлой, как набитый лошадиным волосом матрас. А под ним — жар творения, пережжённый в пепел, гордость, выплавленная из гордыни… В самом низу, под пыльным ворохом, негромко пела радость. Феанор собрался с силами. — Совсем новое. «Стахановец».       И он обвел коротким усталым жестом мастерскую. Всю, от потолочных балок и до пола набитую Сильмариллами.       — Всем же хватит, как думаешь?