переплетая, запоминая

– я иногда думаю о ней, – говорит ахерон как-то, скрестя ноги над пропастью между высоток. клинок лежит у неё за спиной, ножны отблёскивают серебряным в мягком свете пенаконийского неба. – это парадоксально, наверное. чёрный лебедь знает и молчит. звёзды падают над головой, оставляя сияющие хвосты – бесконечный дождь из звёзд, золотые осколки грёз – и гаснут у самого горизонта, рассыпаясь в синеве. грёзы – та же память, любит думать лебедь, пусть и не в первозданном её виде: спутанные линии, вихрящийся танец мемории, они хрупки и нестабильны, как тонкий узор инея, нарастающий под утро на стекле. разрушить их так же легко, как растопить льдинку в руках. что снится тем, кого коснулось небытие? – я пытаюсь удержать её, – продолжает ахерон, – несмотря на всё. но даже здесь... она вздыхает и дёргает краем рта, крепче стискивая пальцами край бетонного барьера. лебедь кладёт голову ей на плечо. волосы ахерон жёсткие и колят щёку, но она всё равно придвигается ближе и закрывает глаза, прислушиваясь к прохладе её кожи. обычно, чтобы проникнуть в сознание человека, ей нужно коснуться лба, ввести в состояние транса – только тогда получится что-то извлечь – но ахерон впускает её легко и беспрепятственно, как будто вдыхает, вырвавшись на поверхность из-под воды. – как её звали? – спрашивает лебедь тихо, касаясь мутных нитей памяти, осторожно впутываясь в них. – я могу помочь тебе. ахерон молчит немного, и лебедь чувствует, как размеренно поднимается и опадает её грудь. воспоминания начинают мерцать перед глазами – размытые, нечёткие, оборванные по краям, как повреждённая огнём плёнка – дождь и молнии, пылающий алым клинок, широкая улыбка женщины, смазанная чем-то, похожим на... ахерон сглатывает, прежде чем ответить: – её звали... фребас. лебедь останавливает картинку, зацепляет её, поворачивает осторожно, чтобы не повредить. тусклое стекло водолазного шлема, наспех протёртое от пыли, слабые блики бледного света. в этом мире не было солнца, видит она, ловя багровую снежинку и отпуская её по ветру, к небу вверх. – оркрон... – говорит она медленно, разглядывая силуэт, замерший на берегу среди тёмных сугробов, подёрнутых помехами. – любопытно. я никогда не слышала о нём. – это всё, что я помню, – ахерон ведёт плечом, и лебедь поднимает голову, глядя, как падающая звезда вспыхивает в её глазах и гаснет, рассыпавшись искрами. – больше ничего нет. лебедь молча смотрит, как застывший вечер укладывает тень на её высоких скулах. ветер играет в выцветших волосах, бросая пряди в лицо. волосы – тоже воспоминания: не мемория и не грёзы, но что-то более древнее, более осязаемое; она помнит, как с каждым днём голова её матери становилась всё белее по мере того, как ускользало её сознание. это бесконечная борьба между теми, кто ткёт историю, и теми, кто распускает петли. небытие подступает из темноты, как ночь, клубящаяся в углах комнаты; стоит погасить свет – и она хлынет со всех сторон. вот почему память для них – теплящаяся в сумраке свеча. лебедь осторожно берёт ахерон за подбородок и разворачивает её лицо к себе, закладывает седую прядь ей за ухо. – мы можем сохранить то, что осталось, если ты позволишь, – предлагает она, склонив голову, – мэй. ахерон замирает на мгновение, и её глаза расширяются. потом она сглатывает и дёргано кивает. – хорошо. лебедь улыбается, подаваясь вперёд и прислоняясь к её прохладному лбу. зыбкое пенаконийское небо медленно гаснет вокруг – сон во сне, ледяная толща воды, что-то, что лежит глубже подсознания – и растворяется в мелком дыхании ахерон на её губах. она видит тяжёлые комья багровых туч, нависшие над лесом. женщина ведёт её за руку к морю, смеётся, оглядываясь, и смех звучит совсем близко в застывшем плотном воздухе. лебедь обводит пальцами края воспоминания, смахивает с него липкую пыль, вплетает разорванные нити обратно в полотно; под её руками там, где тучи расходятся над горизонтом, зияет страшная чёрная пустота, коронованная тихим светом догорающей звезды. вот что случилось с оркроном. незаметная, неслышная смерть – умирало ли когда-нибудь то, чего больше не существует? – неудивительно, что фули не успел её зафиксировать. лебедь смотрит, как свет, краснеющий по краям, утягивает в червоточину по спирали – и запоминает его. женщина – фребас, слышит она шёпот со всех сторон – замирает на берегу рядом с ней – одна из тех немногих, кто пережил взрыв сверхновой. «красиво», шелестит её голос сквозь шум раскатывающегося вдали грома. «я никогда раньше такого не видела». снежинка путается в её волосах, и лебедь, даже смахивая её, не может сказать, какого они цвета и длины. «ты готова?» «конечно», и та смеётся, поворачиваясь. её лицо вымарано этой чернотой, изъедено помехами – лебедь чувствует, как оно рассыпается осколками между пальцев, как бы она ни старалась его собрать. потом фребас снова смотрит за море, туда, где свет меркнет, погружаясь под воду, как прежде уходило на закат оркронское солнце. «мы пройдём дальше, чем когда-либо заходил сам акивили, верно?» и лебедь запоминает её. возможно ли вернуть то, что пересекло горизонт событий? когда объект перестаёт влиять на реальность по ту сторону, можно ли сказать, что он всё ещё существует? чёрный лебедь не знает, но любит думать: память и сознание – та же материя, пусть и не осязаемая. она отстраняется от ахерон и держит её бледное лицо в ладонях, позволяя ей прийти в себя. пенакония, мерцающая далеко внизу, возвращается своими вечно летними шумом и звоном, россыпью звёзд над головой; и ахерон здесь, в её руках, живая и настоящая, помнящая каждого, кого отговорила погружаться в черноту и кого самостоятельно проводила в неё. ахерон открывает глаза. сон цепляется за ресницы, и она смаргивает его – и смотрит на лебедь, ищет что-то в её лице. потом отводит взгляд. – спасибо, – говорит она коротко через какое-то время и отворачивается, снова спуская ноги с края высотки. – правда, спасибо. лебедь молча проводит пальцами сквозь её волосы. они не стали темнее – никогда не станут – но, возможно, это и не та цель, которую стоило бы преследовать. что-то всегда будет разрушено: как прибой смывает следы на песке и как вселенная стремится к максимальной энтропии – всему положен свой конец; но задача памяти не воскрешать – воссоздавать, нести дальше, через многие-многие янтарные эры вперёд. и поэтому лебедь, хоть и не говорит об этом ахерон, но запоминает и её тоже.