Сад твоего имени

Когда падает Солнце

В ладонь горизонта

Когда мир наш укроет тьма

Я хочу быть с тобой

      Обычно, когда просыпаешься летом, особенно в июле, от изнуряющей жары начинаешь задыхаться. Гию терпеть не мог такие дни. Ворочаешься в постели, елозишь то на одну, то на другую сторону, ткань юкаты липнет к телу от пота. Влажно и грязно. Но полежать подольше, растянуть сон на ещё минутку, очень хочется. Не получается. От злости вскакиваешь с кровати, капля дремоты рассеивается в неуютной раздражительности. И день уже не задался, получается. Проклинать успеваешь только солнце за его «восхитительную душность».       С Кёдзюро не так.       Гию пояснит. Кёдзюро обнимает крепко, даже во сне. Его тело вечно горячее, как раскалённая в кузнице печь.       Объединяя два факта, получаем результат — в объятьях Ренгоку чувствуешь, будто оказался в центре кузнечного горна.       Томиока теперь каждое утро узник этой печки, под названием Ренгоку Кёджуро. В реальной перспективе Гию должен умирать от тесного контакта, ещё и в июльскую жару. Он должен ворчать больше, вставать раньше, желать выползти из объятий пламени, чтобы ополоснуться ледяной водой.       С Кёдзюро не так.       Да, ткань юкаты продолжает липнуть к телу, волосы на затылке намокли. Солнечные зайчики из окна падают на лицо, и греют-греют-греют-жгут. Всё ещё влажно. Минусов много, но у Гию есть один большой, весомый плюс.       Этот плюс лежит рядышком, обвивает ногами, руками, широкими ладонями оглаживает бока, пальцами перебирает швы на одежде. Он тычется острым носом в макушку и что-то сквозь сон мычит под нос, иногда улыбается, и эта улыбка прячется у Томиоки в волосах, однако кожей головы он чувствует её. Ушами слышит мягкое, нежное фырканье.       И все раздражающие факторы перестают почему-то волновать. Гию вообще не хочется вставать, а только греться-греться, но уже о Ренгоку. Словно змейка на камне. Послушно принимать всё, что Кёджуро готов ему отдать. Позволять прикасаться, сколько душе захочет, и как захочет, даже если он пожелает съесть Томиоку на обед. Он не будет против. На краю сознания Гию даже думает, что ему это понравится.       Ещё Гию лежать хочется… До обеда. Или до полдника. А, может, и целый день. Хорошая перспектива…       Пусть все демоны Японии их подождут. Даже сам Мудзан пусть застынет в своём логове, ожидая, когда они соизволят всё-таки встать, наконец-то обратив на него внимание. И только потом Кеджуро спалит всех демонов своим ярким огнём, как проклятое для Кибудсуджи Солнце. А сейчас, будьте добры, но подождите, пока Томиока Гию не насладится своим сокровищем.       И правда. Для Томиоки Гию Кёдзюро – настоящее сокровище.       Гию чувствует себя вором, заполучив это сокровище себе. Хотя, он ведь для этого даже ничего не сделал. Ренгоку сам прыгнул ему в руки, взял в охапку и завалил своим вниманием, но всё равно Гию чувствует себя так, будто пользуется чужими деньгами без разрешения.       — Я не заслуживаю тебя.       — Думаю, ты преувеличиваешь. — широкая ладонь падает ему на голову, ерошит чернильные волосы. От Кёдзюро чувствуется веселье – словам Томиоки он нисколько ни верит.       Гию глумится, утыкаясь носом в загорелую шею, а Ренгоку обнимает теснее, с головой накрывая их одеялом. Ренгоку пахнет специями, наверняка из-за вчерашней съеденной за ужином похлёбки. Кёджуро любит поесть, но ещё больше он любит добавить в еду столько пряности, что Гию думать об этом страшно.       А ещё он пахнет потом. И нежностью.       Кёджуро нежный, как тёплое молоко. Сладкий на вкус. И сентиментальный, слишком романтично-прямолинейный для Гию.       По нему и не скажешь. Всегда думается, что такому мужчине, как Столп Пламени, чужда романтика. А ведь Ренгоку любит говорить много, обнимать и целовать долго, вкладывая больше заботы, ежели настоящей страсти. Трепетно относится к важным датам в календаре, и через чур переживает, когда Гию мало ест и плохо спит. Томиока всё ещё не привык, что его так любят. Лелеют, как котёнка. Ещё чуть-чуть, и Ренгоку, наверное, затискает его.       Томиока хочет убежать от Ренкогу.       Томиока жаждет никогда не уходить.       — Знаешь, ты как бабочка!       — Бабочка?       — Да. Бабочка живёт, но не понимает, насколько она прекрасна. – Гию кусает его за шею. Кёджуро хохочет над ухом.       — Или как драгоценный камень. Сапфир, например… — Он кусает ещё раз, сильнее, и Кёджуро фыркает, щипает Гию беззлобно за бедро.       Глупый и болтливый…       — Что тебе не нравится? Канючишь, словно ребёнок. На правду обижаться нельзя, ты ведь правда красивый…       Тупой, неотёсанный болван!       Рука тянется к краю юкаты, проскальзывает под неё. Этот кусок ткани непозволительно мал для Ренгоку, открывает нехороший вид на грудь. Так и манит притронуться. Гию влажно целует мочку уха. А потом опять кусает, оттягивает мягкую кожу на себя зубами.       Кеджуро больше не смеется.       Томиока тоже может отдавать. Много и сразу, долго и жадно. Нужно просто вскипятить воду до нужной температуры. И тогда обожжёт кожу, сточное озеро забурлит, затянет человека на глубину. Утопит в собственной жадности.       Пальцы под юкатой считают выступающие рёбра. Все на месте, не сломаны. И слава богу, что миссия пару дней назад не была сложной. Слава богу, что раны на коже у Ренгоку не свежие. Лишь рубцы, да огрубевшие шрамы.       «Как же хорошо, что мы с тобой ещё живы» — что-то горькое Томиока чувствует на языке от возникшей мысли. Он отметает её далеко к охладевшим воспоминаниям.       А вот сердце у Ренгоку бьётся быстрее обычного. Гию замечает, что и дышит он неровно. Сбился с полной концентрации. Кто сказал, что Столпы всегда способны её поддерживать? Гию умеет доказывать обратное.       — Ты дрожишь. Тебе бы к врачу. – невозможная ирония, Томиока всегда шутит редко, но колко. Кёджуро под ним только успевает что-то промычать в ответ. А в душе всё переворачивается.       Доказанное работает и в его сторону. Гию предательски понимает, что сам дрожит, сам вдыхает кислород тяжело через нос, и губы сушит каждый раз, когда он целует чужую гибкую шею. Лицо у Томиоки наверняка пунцовое. Хорошо вот, что Кёджуро этого не видит, и Гию может мстить ему за глупые слова без пререканий совести.       Ренгоку не выдерживает пытки, тянет на себя Гию за затылок, мажет по обветренным губам своими. Смакуя, как яблоко на морозе. Как каплю воды в маленьком оазисе пустыни.       Душно. Влажно и грязно. Но уже не от погоды за окном.       Гию с Кёдзюро так до безобразия хорошо.       ***              Гию спит, спрятав лицо в изгибе плеча Ренгоку. Сжав Кёдзюро в руках подозрительно сильно. Будто он убежит от Томиоки, чуть что и ускользнёт, у порога дома больше не появится.       Наступает утро. Солнце медленно возвращается к зениту, чтобы в обед снова нагреть всю землю светом. Сейчас ведь лето. Июль. Ненавистный для Гию июль.       Солнечные зайчики запрыгивают в окно, бегают по лицу и макушке. И греют-греют-греют-жгут. Опять влага ошпаривает кожу, юката неприятно липнет к телу. Гию морщится, елозит, обнимает и ластится к Ренгоку усерднее.       Кёджуро не обнимает в ответ. Почему-то не веет от него больше жаром и пряностями.       Духота медленно окутывает тело, лезет прямо под кожу. Гию хочет от неё спрятаться. Из привычки он ищет руку мужчины, чтобы переплести пальцы. Томиока с тревожностью понимает, что широкую, жилистую ладонь на футоне он так и не находит.       Гию разлепляет опухшие глаза. С трудом осознаёт, что вокруг пусто. В согнутых руках лежит плотно набитая периной подушка.       Хотелось бы верить, что Ренгоку Кёдзюро был плодом его воображения. Сном под сорок градусов во время болезни. Ошибкой. Как Сабито, Цутако – да вообще все, кто соизволил быть рядом с Гию, залезть к нему в душу, и никогда оттуда не выходить.       Гию вылезает из под одеяла, не думая о том, как больно почему-то жжёт глаза. Просто погода сегодня раздражающая.       А без Ренгоку Кёджуро всё всегда было не так.       

Забери меня

Отведи домой

Позволь мне забыть всё

Позволь мне забыться

Рядом с тобой