Suncatcher | Ловец Солнца

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• ×

Особенность Йена Галлагера в том, что, несмотря на затыки в деле с воришкой, он хорош в своей работе. Микки знает это. Чёрт, да парень единственный, кто понял, что во все эти дома забирался один и тот же человек. Копам было насрать, и они не увидели связи. Только Йен увидел. Он хороший частный детектив, и если достаточно постарается, то сможет узнать о Микки всё, что он никогда не хотел, чтобы тот знал. И во вторник, две недели назад, именно это Йен и сделал. Он воспользовался поисковой системой для частных расследований и узнал полное имя Микки. Прочитал о его пребывании в колонии для несовершеннолетних и тех шести месяцах, что Микки провёл в тюрьме за проникновение со взломом. Он знает, что Микки владеет баром, а живёт в квартире наверху. Он знает о каждом преступлении, за которое когда-либо был пойман Микки или члены его семьи. Знает, что Терри умер в тюрьме от лёгочной недостаточности три года назад и что мама Микки сейчас во Флориде. Что у него есть три машины, и все они хранятся на складе в центре города. Что он был в больнице ровно дважды, по причинам, не представляющим угрозы для жизни. Он знает, что Микки вор. Он не знает о квартире Микки через дорогу от бара, где он ночевал с тех пор, как видел Йена в последний раз. Не знает, что он попросил Игги и Сэнди подменить его в баре в дни, предшествовавшие последней краже, потому что всё это было спланировано. Не знает о камере наблюдения, которую Микки установил в его квартире. Теперь Микки проводит свои дни и ночи, сидя на дерьмовом диване в дерьмовой квартире и напиваясь. Он пьёт и смотрит, как Йен расхаживает взад-вперёд по своей квартире, или тупо смотрит телик, или работает на ноутбуке. Пробковая доска на месте, но он ни разу к ней не подходил. Проходит две недели. Две недели попойки на диване днём и наблюдения за Йеном через камеру, о которой тот понятия не имеет. Две недели попойки на шатком балконе по ночам, когда он пытается мельком увидеть рыжего, входящего в его бар. Две недели заливания алкоголем своей вины. Две недели без контакта с Йеном. Микки чертовски скучает по нему. Это пустая боль внутри: пространство, куда кто-то забрался и вырвал из него кусок, растоптал зияющую дыру, поджег её, а затем растоптал снова просто забавы ради. И он практически уверен, что человек, сделавший это, — он сам. Он закуривает очередную сигарету, руки дрожат. Каждый раз, когда он видит, как кто-то входит в бар, это может быть Йен — кто-то с рыжими волосами в свете фонаря на столбе, кто-то с такой же дерзкой походкой или с такими же широкими плечами, — он надеется про себя, что этот человек поднимет глаза. Увидит тлеющий кончик сигареты и поймёт, что это он. Он жалок. Телефон звонит, когда он делает глоток Джека. Новый телефон. Старого, с номером, который был у Йена, давно нет. — Да? — Какой-то мудак утверждает, что ты наливаешь ему каждую пятую порцию бесплатно, хотя я знаю, что это абсолютная чушь собачья, и мне приходится напрячь все свои силы, чтобы не вышвырнуть его отсюда, потому что он может быть одним из твоих постоянных клиентов, но он ходит по грёбаному тонкому льду, Микки. Он закидывает ноги на шаткие перила и слушает, как Сэнди орёт на какого-то парня, которому, похоже, не нравится то, что она рассказывает Микки. Он ждёт минуту, прежде чем вмешаться, а пока сосредотачивается, выбрасывая все мысли о Йене из головы. — Сука, ты же знаешь, что никто не пьёт бесплатно в моем баре, — не совсем правда. — Если у него не наша фамилия, пусть платит по полной. А если станет вести себя как мудила из-за этого, возьми с него вдвойне. — Слышал, козлина? Ага, и тебя туда же, маленькая сучка, — раздаётся щелчок, когда она отключает громкую связь, прежде чем заговорить снова: — Не знаю, то ли потому, что нет владельца, то ли потому, что я тёлка, но эти ублюдки испытывают моё терпение, Мик. — А ты ожидала другого? Ты видела клиентуру бара, всем им далеко до джентльменов. — Фу, — слышен долгий вздох. — Когда ты возвращаешься? Меня тошнит от этого дерьма. — Сука, не гони. Тебе нравится это дерьмо. — Возможно, — она фыркает. — И нравилось бы ещё больше, если бы мне не приходилось звонить тебе каждый раз, когда какой-нибудь придурок выводит меня из себя. — Так не звони. — Сука, не гони, — передразнивает она. — Ты бы наорал на меня, как пить дать, если бы я осмелилась принять хоть одно решение относительно этого места. И, просто чтобы ты знал, руки у меня так и чешутся. Над этой свалкой не мешало бы немного поработать. — Тогда валяй. — Что? — кажется, она смущена, но для Микки это не новая идея. — Делай с баром всё, что, блядь, захочешь. Он твой. Она на секунду замолкает, слышен только разговор пары парней на заднем плане.  — Ты пьян? — Возможно. Ещё одна пауза.  — Ты был пьян все последние две недели? — Возможно. — Он прижимает большой и указательный пальцы к глазам и продолжает: — Тебе нужно это место или нет? — В чём подвох? Его нет. Микки покончил с баром. Он ему больше не нужен. Он больше не хочет им владеть. У него возникает искушение подписать документы о передачи права собственности без лишних вопросов и не взяв денег, но он знает, что Сэнди это не понравится. Она не возьмёт его бесплатно, не чувствуя себя обязанной Микки. Она Милкович. — Возьми меня в долю в том хакерском дерьме, которым занимаешься. Он почти слышит, как она задумчиво жуёт кольцо в губе.  — Сколько? — Пятьдесят процентов. — Пошёл ты. Он смеётся; звучит пусто и непривычно.  — Сколько предлагаешь? — За твой дерьмовый бар и дерьмовую квартиру над ним, в которую я точно больше никогда не ступлю ногой? Ничего, ублюдок. — Ничего? За легальный бизнес, с которым ты можешь оставить свои временные подработки? Солидный бар, в котором ты можешь делать всё, что тебе заблагорассудится? — Пять. — Двадцать, сука. — Отлично, — она сдаётся слишком легко, и Микки задаётся вопросом, как долго она хотела наложить лапы на его бар. — Но сделка вступает в силу прямо сейчас. Теперь это место моё. — Целиком и полностью. — И я могу делать всё, что захочу? Он докуривает сигарету и начинает сворачивать косяк.  — Всё, что твоей душе угодно. — Могу сдать квартиру наверху? — Конечно. — Могу выгнать тех, кто мне не нравится? — Не знаю, как ты тогда собираешься зарабатывать деньги, но не сдерживайся. — И если заходит клиент, смотрит на меня глупыми глазами, задаёт сомнительные вопросы о членах моей сомнительной семьи, мне можно вытулить его, чтобы никогда больше не видеть? Он молчит, сердце уходит в пятки. — Когда? Сэнди издевается.  — Каждый чёртов вечер, мудак. — Ты уверена? — даже спрашивая, Микки выглядывает с балкона, как будто есть шанс, что Йен может быть там именно в этот момент. — Уверена ли я? Да, я, бля, уверена. Не только вечером, днём тоже. Приходит, задаёт вопросы, уходит на работу. — На работу? — Я так и сказала. — Что за работа? — Не знаю. Микки закатывает глаза.  — Ты, блядь, не подумала спросить? — Нет. На кой хер мне это надо? — Сэнди… — Отвали, — перебивает она. — Галлагер — это твоё дело, не моё. Если две недели спустя он всё ещё одержим твоей задницей, это его проблемы. А, может, твои. Я, блядь, не знаю, что между вами двумя происходит. Всё, что я знаю, это то, что он заходит сюда, спрашивает, где ты, иногда задаёт парочку других вопросов, а затем уходит. Не заказывает выпить, даже не присаживается. Просто задаёт мне вопросы, снова получает разбитое сердце, когда я отвечаю, что ничего не знаю, а затем уходит. Блядь. — Блядь. Чувство вины разъедает его каждую минуту каждого дня, и Микки не сопротивляется. Он заслуживает чувствовать себя полным дерьмом за всё, через что заставил пройти Йена, поэтому он позволяет этим мучениям захлёстывать себя, пока не начинает ненавидеть себя ещё немного больше. К концу каждого дня он думает, что хуже уже быть не может, что чувство вины никак не может стать сильнее, а вместе с этим возрастает и его отвращение к самому себе. И каждый день он ошибается. Выпивка и травка никак не успокаивают этот огонь, но он и рад. Он не хочет чувствовать себя лучше. — Неважно. А я предупреждала, что это тебе аукнется, — говорит Сэнди, и он смотрит в чёрное небо. — Ничего подобного. — Мне ему что-то передать от тебя, когда я увижу его в следующий раз? Имей в виду, что после этого я запрещу ему приходить, так что это твой последний шанс. У него есть вопросы. Сотни. Но Микки держит их при себе. Он хочет знать, где Йен работает, как он себя чувствует, насколько сильно он зол на него. Но он ничего не говорит. Он думает о истории поиска Йена в Google, которую не просматривал больше недели, потому что не видел для этого причин, и решает, что может получить любую необходимую информацию оттуда. — Наслаждайся моим баром, сучка. — Я собираюсь купить бильярдные столы. Он закатывает глаза, делая затяжку.  — Как угодно. — Тогда добавлю светодиодную подсветку и удвою количество вечеров караоке. — Я тебя пиздец как ненавижу.

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• × 

По воскресеньям он ходит на семейные ужины. Работает сверхурочно по делу одного пропавшего человека. Устраивается на вторую работу из-за последнего письма с предупреждением об отключении электричества. Пишет Липу по крайней мере раз в два дня, берёт на новой работе столько сверхурочных часов, сколько может, и возвращается к почти привычному распорядку дня. Он принимает лекарства. Он хорошо питается. Он спит не менее восьми часов, даже если ложится поздно. Три-четыре раза в неделю он ходит на пробежку. Выбирается на кофе с Тами, когда она предлагает. Помогает Лиаму с домашкой, когда тот звонит. Раза три он сидел с Фрэнни и каждый раз соглашался остаться на ужин. Он улыбается Фионе, затевает дружескую потасовку с Карлом, уверяет Липа, что тот хороший отец. Он делает всё, что от него требуется. Он не смотрит на свою пробковую доску. После первых двух с половиной недель и того, как Сэнди пригрозила приставить нож к его яйцам, он больше не заходит в бар. Он закрывает все свои открытые вкладки, относящиеся к Микки, и переворачивает пробковую доску, чтобы не видеть всего этого. Но он думает о Микки — о его глазах, его ухмылке, его грёбаных татуировках — постоянно. Он ненавидит себя за это. Ненавидит Микки. Но думает о нём всё грёбаное время. Он думает о приятных словах Микки, об их планах на свидание, о явной связи, которая была между ними, и задаётся вопросом, было ли всё это только в его голове. Микки просто демонстрировал исключительное обслуживание клиентов? Или он был искренен? Он чувствует, как подкрадывается паранойя, и подумывает позвонить врачу. Не похоже, что у него мания или депрессия, но чувствует много чего другого и отказывается позволить Микки наебать ему жизнь ещё больше, чем тот уже наебал. И Микки наебал его. Его ещё никогда так не наёбывали, он в полном раздрае и не уверен, что это значит. Он знает только, что внутри него пустота, ширящаяся каждый раз, когда он думает о Микки, каждый раз, когда он идёт в бар, а Микки там нет, каждый раз, когда он звонит на телефон Микки, а голос на другом конце провода сообщает ему, что номер отключён. Тони звонит через неделю, чтобы обсудить, насколько странно, что кражи прекратились, и он соглашается. Пустота не уходит, и он не думает, что она исчезнет в ближайшее время.

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• ×

Игги его жалеет. В течение месяца после всего случившегося он приходит каждый четверг после караоке и делится с Микки травкой. Они сидят на дерьмовом балконе, дрожат от прохладного мартовского воздуха, курят травку и пьют пиво. И Игги несёт всякую чепуху. Он всегда был мастером потрепаться, и так приятно сидеть и слушать его, не чувствуя себя обязанным отвечать. Игги рассказывает о том, что Колин предложил ему работу у себя, о том, как Сэнди справляется в баре, и о другом баре на Северной стороне, где его хотят нанять для караоке по пятницам. — Тогда мне придётся отказаться от одного из моих самых давних постоянных клиентов или купить другую установку и нанять кого-нибудь. Я не знаю. Это пиздец шикарный бар, и по деньгам они предложили гораздо больше, чем в большинстве других мест, так что я не хочу отказываться, понимаешь? Но у меня дерьмовая установка. Было бы чертовски круто купить новую для такого места, и я реально мог бы... Отвечать не обязательно. Накуриваться с Игги — лучшая часть недели Микки. Он может сидеть и думать ни о чём, а может сидеть и думать обо всём. В любом случае, какое-то время ничего не болит, и это хорошо. Нет ни чувства вины, ни душевной боли, ни тоски. Йен может не быть, а может быть, но в любом случае, всё хорошо. Боли нет. — ...но плевать на то, что говорит Сэнди, она мне, блядь, не начальник. Помнишь то время, когда она была? Грёбаный фургон с едой. Я до конца своей чёртовой жизни не стану работать в сфере обслуживания и гостиничного бизнеса, и не только потому, что Сэнди была главной и вела себя, как бешеная стерва. В любом случае, на хуй Сэнди, если я хочу рассказать тебе о Галлагере, то я расскажу тебе о Галлагере... — Подожди, что? Игги повторяет, не обижаясь, что он не слушал.  — Галлагер. Он работает в этом баре. — В каком баре? — На Северной стороне. Я несколько раз заходил поговорить с владельцем, и Галлагер почти каждый вечер стоит за баром. По-видимому, он новенький. За стойкой бара. Он всегда говорил, что это случится, что однажды они поменяются местами и он будет угощать Микки модными коктейлями, вкуснее любых, что Микки когда-либо готовил, а теперь... Теперь он готовит коктейли, а у Микки никогда не будет шанса их попробовать. Он не может пойти в бар Йена и попросить его обслужить себя. Или может? — Какой бар? — спрашивает он снова, и, когда Игги говорит название, Микки запоминает его. — Там круто, — продолжает брат, — действительно классные вайбы. — С каких пор «вайбы» затесались в твоём лексиконе? — С тех пор, как я начал зависать в элитных барах, которым интересен мой бизнес. Микки фыркает и ничего не говорит. Игги продолжает болтать, а он не обязан отвечать, что хорошо, потому что всё, о чем он может думать, это Йен, и он не хочет, чтобы Игги это знал. Если он узнает, как сильно на Микки повлияло упоминание о Йене, тогда он может начать соглашаться с Сэнди и всем тем дерьмом, которое она наговорила насчёт того, чтобы не рассказывать ему. Поэтому он держит свои мысли и дрожащие руки при себе и старается унять бешено колотящееся сердце. Он делает размеренные вдохи и выдохи, медленно моргает, пытаясь привести свои проклятые мысли в порядок, но это невозможно. В ушах голос Игги, в голове травка, а в сердце — Йен, поэтому Микки закуривает ещё одну сигарету, делает большой глоток пива и закрывает глаза. Вскоре Игги уходит, а он продолжает сидеть на балконе, курить и пить. Он не смотрит вниз на бар и не пытается мельком увидеть Йена. Он курит, пьёт и размышляет, позволяя травке взять верх. Позволяет себе забыть о самоненависти и вине и позволяет себе скучать по Йену. Так не должно было случиться. Он не должен был что-то чувствовать к нему. Предполагалось, что это будет немного весело, немного рискованно, чтобы снова получать удовольствие от краж. Но потом… Все эти улыбки Йена, все его жадные взгляды на татуировки Микки, все глупости, что он говорил… Всё, что делало Йена Йеном, и Микки ничего не мог с собой поделать. Он влюбился в него. Влюбился так сильно. Но он уже так далеко зашёл, и теперь всё в таком грёбаном беспорядке, и, господи блядский боже, он действительно скучает по этому парню.

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• × 

«Оса» находится между небоскрёбом и дорогим маникюрным салоном и идеально соответствует своему названию. Длинное помещение с чёрно-золотыми акцентами и ценами, которые болезненно жалят. Даже униформа: чёрный костюм с золотым жилетом и галстуком, душный и неудобный, но это лучше, чем обтягивающие золотые шорты, едва прикрывающие зад. И, честно говоря, он был настолько близок к тому, чтобы вернуться к тесным золотым шортам, когда всё развалилось — когда он не мог больше оплачивать счета, когда Микки исчез, когда его семья продолжала спрашивать о его потонувшей карьере частного детектива, — что, когда старый клиент предложил ему работу, он согласился без раздумий. Это неплохая работа. Чёрт, это хорошая работа — подходящее расписание, приличная зарплата, отличные чаевые — но он знает, что получил её только потому, что знал менеджера, и тот посодействовал. Иначе он ни за что не получил бы шикарную работу в Северной части города. Всё дело в том, кого он знает. Он знает Игги. Игги, который постоянно заходит поговорить с менеджером. Игги, который при этом даже не смотрит на него. Игги, который наверняка знает всё, потому что он брат Микки. Игги, которого он всегда ожидает увидеть с Микки, потому что ни разу не видел его без Микки. Первый вечер караоке Игги в «Осе» пользуется успехом у постоянных клиентов и новых посетителей, которые никогда раньше там не были. Клиенты, которые обычно никогда не пошли бы пить в «Осу» и приходят только ради караоке или ради Игги. И вот тогда это происходит, на него обрушивается всё, и он, наконец, ломается. Потому что он видит Микки. У него тёмные волосы и татуировка на шее, которую он замечает краем глаза, и он ох-так-уверен и ох-так-ошибается одновременно, что не может дышать, не может думать, и просто не может. Проходит пять секунд, прежде чем тёмные волосы становятся каштановыми, татуировка на шее превращается в сердечко, его глаза фокусируются на переполненном баре. Проходит пять секунд, и с него хватит. Он перестаёт притворяться, он перестаёт пытаться, он перестаёт делать то, что должен. Всё болит, глаза горят, руки трясутся, и каждая частичка его хочет, чтобы он был прав, чтобы это был Микки. Он рано возвращается домой, забирается в постель и наконец позволяет себе чувствовать.

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• × 

Микки не видит его два дня подряд. Как-то вечером Йен приходит домой со своей новой работы, проходит прямо мимо камеры в — по догадкам Микки — спальню, и всё. Больше он не выходит. Или, чёрт, может, и выходит, а он просто пропускает это. Несмотря на то, что в его жизни буквально ничего больше не происходит, он не может сидеть сложа руки и наблюдать за квартирой Йена через камеру двадцать четыре часа в сутки. Даже если бы Микки не нужно было спать, у него есть дурная привычка напиваться до пьяного ступора, когда невозможно оставаться в сознании. Он, должно быть, вышел. Должно быть, проснулся и ушёл из квартиры, пока Микки ходил отлить, а затем он вернуться, пока Микки спал, потому что как Йен мог не покидать свою спальню целых два дня? Только в два часа ночи он, наконец, замечает движение. Он не пил ничего, кроме кофе, за последние пять часов именно по этой причине. Ему нужно было его увидеть. Дело даже не в том, чтобы увидеть, как он возвращается домой, или как выходит из своей спальни через два дня... Микки просто нужно было увидеть его. Тень мелькает в гостиной в свете лампы, и Микки садится немного прямее. Тень медленная, неуклюжая, и глаза Микки прикованы к экрану ноутбука, как будто это может быть самый важный момент в его жизни. Это ощущается как самый важный момент в его жизни. А потом, когда Йен, одетый в боксеры и майку, проходит мимо камеры, мимо экрана, Микки впервые за несколько дней вздыхает спокойно. Даже недель. Возможно, это как-то связано с уменьшением количества алкоголя и травки в его организме, но он списывает это на то, что увидел Йена. Потому что он красивый. Спотыкаясь, он идёт через гостиную, и его лицо искажается, когда он падает на диван с бутылкой воды, но он там. Истощение сочится из каждой его поры, и Микки чуть ли не утыкается в экран своего ноута носом, а Йен там. Не быть рядом с ним больше месяца было болезненно, но буквально нулевой контакт с ним в течение последних двух дней был невыносим, и он не может не задаться вопросом, чувствует ли Йен то же самое. Он ёрзает на диване, в одной руке телефон, в другой бутылка с водой, а Микки наблюдает за ним. Каждую минуту или около того его рука поднимается, вытирает лицо, чешет голову, потирает нос, и всё, чего Микки хочет, это быть рядом, держать его грёбаную руку и сидеть с ним. Он действует, не задумываясь. Он наблюдает за ним. Видит, как Йен вздрагивает, когда звонит его телефон. Наблюдает, как он ставит бутылку с водой на кофейный столик. Как смотрит на свой телефон с тем же пустым выражением лица, которое было у него с тех пор, как он сел на диван. Микки смотрит, как он отвечает, и говорит, не подумав: — Скучал по мне? Краска заливает щёки Йена, и лицо оживает. Пустота, которая была несколько мгновений назад, исчезает, и он выпрямляется на своём месте. — Микки, — его голос — прерывистый вздох, и Микки закрывает глаза, потому что видеть, как его имя срывается с губ Йена, это слишком. — Галлагер. Мгновение. Ещё одно. А затем: — Почему? Он не отвечает. Он не может ответить. Он поднимает глаза к потолку и прогоняет то, что кажется влагой, которую он не чувствовал годами. Он дышит через нос — пять долгих, медленных вдохов, — а Йен всё это время не пороняет ни слова. Наконец, Микки смотрит в свой ноутбук, на лицо Йена, страшась того, что может увидеть. Он выглядит спокойным, сломленным и обиженным, но в его глазах есть жизнь. Больше жизни, чем Микки видел за последние недели, и он снова ненавидит себя. Йен заговаривает раньше, чем у него появляется хоть какое-то представление о том, что сказать. — Где ты? Микки смотрит, как он разминает колено на экране.  — Ты же знаешь, что я не могу тебе этого сказать. — Блядь, Микки. Что, мать его, происходит? И если бы он не видел его лица и того, как дрожит его рука, когда он приглаживает волосы, Микки может и поверил бы. — Мы с тобой оба знаем, что происходит. — Но... Может, я ошибся, может, я так упорно пытался вникнуть в суть вещей, что перевернул всё с ног на голову. Отчаяние в его голосе для Микки невыносимо, поэтому он пытается поддразнить:  — Ты записываешь это, Йен? Пытаешься записать признание на плёнку? — Честно говоря, я просто надеялся, что ты скажешь мне, что это неправда. Эта дыра внутри — которую кто-то выдернул, растоптал, поджег и растоптал снова — становится глубже с каждым словом, слетающим с его губ. — Не могу, — Микки смотрит на него на экране и чертовски жалеет, что не может каким-то образом встретиться с ним взглядом. — Я устал лгать тебе, Йен. Он смеётся, но влажно, и Микки сдастся завтра же, если увидит хотя бы намёк на его слёзы.  — Чушь собачья. — Справедливо. Снова тишина. Микки смотрит, как он проводит рукой по лицу. Смотрит, как он откидывает голову на спинку дивана. Как сжимает телефон так сильно, что белеют костяшки пальцев. Он смотрит на него, и ему больше никогда не хочется отводить от него глаз. — Ты играл со мной, — наконец говорит он. Микки морщится, признаваясь:  — Немного. — Немного? Всё время. Я рассказал тебе о Воришке с Северной Стороны, когда впервые пришёл в бар, и ты согласился с моими доводами. Ты ничего не сказал и выставил меня грёбаным посмешищем. — Ты никогда не выглядел посмешищем, Йен. — Прекрати врать! Микки снова морщится.  — Мне так… — Не надо. — Йен... Что ты ожидал от меня услышать? Правда думаешь, что я мог бы сказать тебе: «Эй, Йен, несмотря на то что мы постоянно флиртуем и отчаянно хотим отсосать друг другу, я на самом деле и есть тот воришка, которого ты пытаешься поймать?» И ты бы отреагировал спокойно? Ага, что-то я так не думаю. — Ну… Это было бы начало. Микки пытается снова:  — Если это имеет значение, мне жаль. — Жаль чего? — он откидывается на спинку дивана с осунувшимся лицом и истощённым телом. — Что украл у моего отца? Водил меня за нос? Постоянно лгал мне в лицо? — Не всё было ложью. Он молчит какое-то время, а Микки наблюдает за ним. Йен откидывает голову на спинку дивана и проводит свободной рукой вверх-вниз по бедру. Вот бы Микки мог протянуть руку сквозь экран, сквозь камеру, и избавить Йена от этого напряжения. — Прекрасно. Скажи мне какую-нибудь правду. — Я не лгал о желании отсосать тебе. Йен качает головой.  — Не считается. — Послушай, чувак, почти всё было правдой. — За исключением всего, что было ложью. Микки прикусывает нижнюю губу и медленно отпускает её.  — Я скучаю по тебе. — Я ненавижу тебя, — но его слова не оказывают желаемого эффекта, когда голос наполнен противоположными эмоциями. — Ну, и кто теперь врёт? Он долго молчит, но не делает никаких движений, чтобы повесить трубку, и Микки тоже. Он крепко сжимает телефон, смотрит на экран своего ноутбука и умоляет Йена остаться. Ему даже не нужно продолжать говорить. Микки не заслуживает этого разговора и не станет настаивать на большем, он просто хочет, чтобы Йен оставался на линии. Был там, с ним. — Зачем ты мне позвонил? — наконец спрашивает Йен. — Как и сказал, я скучаю по тебе. — Ты скучаешь по мне? Или ты скучаешь по насмешкам надо мной за моей спиной по поводу всего того дерьма, о котором я не знал? Микки проводит рукой по лицу.  — Я никогда не насмехался над тобой, Йен, клянусь. — Очередная ложь. — Йен… — А как насчёт остального? Все эти разговоры о подтексте, свидании и выборе того, какая половина меня обнажена? Голос Микки непроизвольно понижается до шепота:  — Всё правда. — Так ты хочешь трахнуть меня, но не хочешь быть со мной? — Неправда. — Господи боже, — он смеётся, но Микки видит боль на его лице. Йен игнорирует его последнее признание. — Значит, флирт был настоящим? Вау, я чувствую себя намного лучше. — Не притворяйся, что приходил в бар в те первые несколько недель не исключительно потому, что хотел меня трахнуть, Йен, — говорит Микки низким голосом. — Я видел, как ты смотрел на меня, и я точно знаю, какие мысли крутились в твоей голове. Хочешь знать, откуда я это знаю? Потому что думал о том же самом. — Это ничего не значит. — Это значит, что я думал о том, чтобы отсосать тебе каждый проклятый день, был ты там или нет. Это значит, что я приходил домой и дрочил, представляя твой член, горячий и тяжёлый на моем языке. Это значит, что мысль о том, что я буду давиться им, пока ты спускаешь мне в глотку, — единственное, что ещё может заставить меня кончить. Дыхание Йена сбивается, он тянется к члену, сжимая его сквозь трусы. Член Микки ноет в спортивных штанах, и он отчаянно хочет прикоснуться к нему. И каждое слово — правда. Разговор не должен был так повернуться, и Микки не может винить в этом алкоголь или травку, потому что он не пьян и не под кайфом. Впервые за несколько недель он трезв как стёклышко, но, похоже, не может удержаться от слов, слетающих с его губ: — Это звучит как ложь, Йен? — Пошёл ты, — отвечает тот грубым скрипучим голосом. — Думаешь об этом? — Микки сжимает свой член, чтобы немного утолить желание. — Думаешь о моих губах, обхватывающих… — Я не буду заниматься этим с тобой, — рука Йена всё ещё на его члене. — Ты уверен? — Скажи мне, где ты. — Если скажу, ты сдашь меня копам? Позволишь им меня арестовать? Или позволишь мне попробовать тебя? — Микки просто двигает рукой и не может сдержать тихого стона. — Черт, Йен, хочу почувствовать твою сперму на своём языке. Дыхание Йена сбивается, и Микки видит, как его рука движется быстрее, даже когда он, запинаясь, отвечает: — М-Микки — Йен. — Я… Я не могу. Я должен… Он вешает трубку. Микки снова стонет и роняет телефон, не отрывая глаз от экрана перед собой, и смотрит, как Йен отбрасывает телефон в сторону, смотрит, как он вытирает вспотевший лоб, смотрит, как он засовывает руку за резинку трусов. Микки закрывает ноутбук. Точно так же, как сделал в прошлый раз. Но на этот раз он следует его примеру, засовывает руку в спортивки и думает именно о том, что наговорил Йену.

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• × 

Он жестко кончает, как всегда, когда дело доходит до Микки. Но потом глаза печёт, и он прижимает к ним большой и указательный пальцы своей чистой руки. С ним играли. Он уже знал это, но слышать, как Микки признаёт это, было больно. Микки играл с ним. Микки и есть воришка. Микки на него насрать. Он с тоской смотрит на свою спальню, желая вернуться в постель, но, если позволит себе валяться в кровати и дальше, это обернётся чем-то бо́льшим, чем разбитое сердце, а он не готов позволить этому случиться. Он всё ещё принимает свои таблетки — даже если всего лишь с посохшим куском хлеба — и он всё ещё пишет Липу. Ему больно, но не более того. Он шмыгает носом и вытирает влажные глаза. Ему нужен план. Ему нужно разобраться со своим дерьмом. Может, в голове и сидит чушь о том, что Микки на него насрать, но что-то глубоко внутри говорит ему обратное и всё ещё верит каждому слову, слетающему с губ этого ублюдка. И хотя верить тому, что он только что услышал, — не идеальный вариант, но всё же это лучше, чем верить, что Микки всегда было всё равно. Может, он грёбаный дурак, или, может, Микки говорил правду, в любом случае, ему нужен план. Потому что всё в нём по-прежнему отчаянно хочет поймать своего воришку.

× •—•—•—•⟮ 🍒 ⟯•—•—•—• ×