Пойдем спать, дорогая

      Ночью Вернона разбудили странные звуки на кухне. Лениво заворчав, пребывая в полудреме, он первым делом потянулся к жене, чтобы убедиться — Туни рядом, но ладонь накрыла пустоту, и тогда Вернон проснулся. Петунии не было, часы показывали середину ночи, а на кухне кто-то звенел посудой.       Окончательно проснувшись, Вернон нашел тапочки, встал и пошел на кухню, не став зажигать свет. Как он и думал, Петуния стояла у мойки, перемывая одну за другой тарелки. Можно было не сомневаться, что она спала.       Это началось у нее почти сразу после их свадьбы. Так они говорили друг другу, на самом деле — это началось, когда на порог дома Дурслей подбросили сверток с годовалым племянником Туни, и с письмом, в котором сообщали о смерти ее сестры. Что за отношения у Петунии были с сестрой, Вернон не знал, но пару раз ту самую сестру видел: Лили Эванс-Поттер произвела на него не такое ужасное впечатление, как ее муж, но Туни говорила, что Лили «уродка», и Вернон не спорил. В конце концов, он сам был бы не в восторге, если бы имел сестру-ведьму, и хотя иногда Мардж вела себя, как истинная ведьма, на самом деле таковой не была.       И Мардж была жива. Вернон не хотел даже представить, что чувствовал бы, если бы получил известие, что с Марджори что-то случилось.       Тогда Туни и начала ходить во сне. Впервые Вернона это до чертиков напугало, но еще больше это напугало саму Петунию. Виноват был Вернон: он не знал, что лунатиков нельзя будить. Он даже не знал, что Туни — лунатик. Он просто, как и сейчас, вошел на кухню, но тогда Туни не мыла посуду, а стояла у стола и смотрела прямо на него, но глаза ее были закрыты. Она бормотала что-то неразборчивое, и, конечно, видя это, Вернон громко удивился. Он уже не помнил, что тогда сказал, но важно было не то, что он сказал, а то, что он резко разбудил жену, и она, обнаружив себя не в постели, разрыдалась, и с ней случилась настоящая истерика. Обратно в кровать Вернон унес ее на руках, взял выходной и весь следующий день сам присматривал за Дадли (и за Гарри заодно), готовил еду и пытался привести Туни в порядок.       Она говорила, что этого больше не повторится (как будто это зависело от ее желания), но это, естественно, повторилось, и второй раз был хуже: Туни вышла во двор. В начале ноября, в одной ночной сорочке. Вернон влил в нее, возможно, цистерну чая, но ее больше волновало не то, что она могла простудиться, а то, что ее могли увидеть соседи — как она разгуливает по своим ухоженным грядкам, и не просто разгуливает, а еще и танцует, будто…       Туни не сказала тогда «будто ведьма», но Вернон додумал сам. Это читалось между строк, само собой. «Будто ведьма» или «будто сумасшедшая».       — Туни, дорогая, — очень тихо заговорил Вернон, подходя к ней. Будить лунатиков, как он узнал позже, разрешалось, но не стоило делать это резко, чтобы не напугать. Лучше всего было не будить совсем.       Петуния не проснулась, и, аккуратно взяв ее за плечи, Вернон отстранил жену от мойки, забрав тарелку. Она послушно зашагала за ним, уходя обратно в спальню, послушно легла, Вернон накрыл ее одеялом и лег рядом, обнимая.       Утром он ничего ей не скажет. Просто следующим вечером заварит кружку ароматного ромашкового чая, который, как говорят, обладает снотворным эффектом, а если Туни снова будет ходить во сне, проснется и вернет ее обратно.       Что бы она ни говорила, это не делало ее уродкой.