Ne me mens pas

      До поры никто не должен был знать об этом — ни родители, ни братья, ни сестра, ни Флёр.       Особенно — Флёр.       Как же Билл боялся разговора с ней. Обычно он редко боялся. Почти никогда. Как ликвидатор заклятий, он сталкивался с самыми разными жуткими вещами, но все это было ерундой по сравнению с глазами Флёр, когда он сказал:       — Нам надо расстаться.       Три слова. Столько же в фразе «я тебя люблю». Билл был так счастлив, когда говорил, что любит ее и когда слышал от нее в ответ то же самое. Встреча с Флёр казалась ему счастливым билетом… и была счастливым билетом. Самой широкой и лучезарной улыбкой удачи, лучшим подарком судьбы. Девушки, лучше, чем Флёр, на свете не существовало, и дело было вовсе не в ее обаянии вейлы. Наоборот, то самое обаяние на Билла не действовало: он знал, как ограждать себя от чар, воздействующих на разум, и однажды обзавелся артефактом, которым этим чарам противодействовал, в том числе магии вейл. Флер пробовала околдовать его сначала, и Биллу было забавно наблюдать, как она удивлена, что не получилось.       Ей не стоило тратить силы. Билл и без всякой магии вейл был околдован ею еще с тех пор, как увидел в Хогвартсе. Чемпионка Шармбатона, лучшая ученица своей школы, она была нежной и хрупкой, но в ней таилось очень много магии. Магия — не физическая сила, магии неважно, насколько внушительных размеров ее сосуд. Флёр была полна волшебства. Флёр была самим волшебством.       Билл жалел, что больше с ней не увидится, и на самом деле был уверен, что они не увидятся: Турнир закончился, Флёр уедет во Францию, а он… он собирался остаться в Лондоне, не возвращаясь пока в Египет. Может, вернулся бы, если бы не убийство Седрика Диггори и не возвращение Волдеморта. Билл был нужнее здесь, Билл был нужен Ордену и своей семье.       Когда он увидел Флёр в Гринготтсе, то сначала подумал — чудится: она стояла напротив окна, озаренная солнечными лучами (выпал редкий для Британии солнечный день), и казалась видением, но была настоящей, более того — теперь она тоже работала в гоблинском банке. Более того — в паре с Биллом. Как алхимик.       Кто бы мог подумать, что Флёр окажется не просто талантливым алхимиком, но еще и очень увлеченным? Она обожала свою работу. Билл влюбился еще и в эту ее увлеченность: возясь со своими колбами, ретортами, ингредиентами и весами, Флёр словно светилась изнутри.       И ее французский акцент, великий Мерлин, каким он был милым — похожим на кошачье мурлыканье.       Билл был на седьмом небе от счастья, когда Флёр согласилась стать его женой. Флёр Делакур согласилась стать его женой! Об этом хотелось кричать на весь мир, но он, конечно же, не кричал.       Мать была против. Джинни тоже. Биллу было плевать: он знал, что мама и сестра не одобрят его невесту, кем бы она ни была. Миссис Уизли, как всякая мать, трепетно относилась к личной жизни своих детей (да и просто принять, что у ее детей уже есть личная жизнь, ей должно было быть сложно), а Джинни… Джинни, как всякая младшая сестра, ревновала. Билл знал, что сестра Флёр тоже ревнует, хотя и иначе. Он следил, чтобы напряжение между Молли и его невестой не превышало допустимых границ, и каждый день повторял Флёр, что любит ее. Она понимала, она не заставляла Билла делать какой-то безумный выбор между ней и семьей. За это в нее стоило влюбиться еще сотню раз.       Никогда Билл даже не подумал бы о расставании с Флёр. Никогда. Если бы она сама не захотела уйти, но и тогда старался бы удержать или вернуть — и теперь говорил ей в лицо эти ужасные слова.       Потому что Фенрир Грейбек оставил ему не только шрамы на лице.       Сообщить об этом во всеуслышание мадам Помфри не решилась. Потом, когда в палате Билла никого не было, она сказала ему, что рана не плече — совсем не от Сектумсемпры. Что Грейбек, пусть тогда и было не полнолуние, умудрился заразить его. Что Билл теперь тоже — оборотень.       Оборотень, значит — отвергаемый и презираемый обществом недочеловек, чудовище, вдобавок каждый месяц обреченный терпеть пытки перевоплощения. Аконитовое зелье помогло бы оставаться разумным и никому не причинить вреда, но все равно…              Флёр не заслуживала мужа-оборотня.       — ’асстаться? — повторила она. — Ты п’авда этого хочешь?       Билл промолчал. Решил — пусть он будет злодеем в ее глазах. Пусть она сочтет его идиотом или мерзавцем, или кем угодно, неважно, кем. Она быстро его забудет, она красивая, вокруг нее всегда было и будет полно мужчин, и среди них найдется кто-то, кто заменит ей Билла или кто станет лучше него.       Совсем хорошо было бы, если бы она еще и уехала во Францию — подальше и от него, и от войны.       — Я же сказала, что ш’амы меня не пугают, — нахмурилась Флёр. — Я же сказала… моей к’асоты хватит на двоих, и я… на самом деле не думаю, что эти ш’амы тебя так уж сильно портят. Наобо’от, мне кажется, тебе идет…       — Дело не в этом.       — А в чем? — она склонила голову набок. — Билл, ты думаешь, что я идиотка? У нас было все хо’ошо до того, как тебя покусали, и вд’уг ты заявляешь, что хочешь ’асстаться. Я сп’ошу еще ’аз: почему?       Билл молчал.       — У тебя есть д’угая? — Флёр коснулась губ указательным пальчиком. — Хм, и где бы ты успел с ней вст’етиться, если мы ’аботаем вместе? ’азве что она — гоблин, но это малове’оятно. Тогда — ты все-таки решил п’ислушаться к словам своей mère? Но почему так внезапно? Билл, — она сузила глаза. — Ne me mens pas.       В случае, когда Флёр нервничала, или злилась, или была напугана, или очень рада — она невольно переходила на французский. Билл подумал, что сейчас она, должно быть, и напугана, и злится, и нервничает.       — Понимаешь…       — Ты оборотень? — спросила Флёр.       Билл замер. Догадалась… но как она могла не догадаться?       — Да, — тихо признался он. Флёр смотрела на него с непонятным выражением лица.       — Ты же видела, как относятся к оборотням, — заговорил он. — Если ты выйдешь замуж за оборотня, эта тень ляжет и на тебя.       — Ты забыл, что я вейла? — Флёр вздернула подбородок. — На четве’ть, но я вейла, и по вашей классификации я не человек всегда, а не только в полнолуние, как обо’отни. По этой вашей putain классификации! В Ф’анции loups-garous не п’еследуются! Там они точно такие же г’аждане, конечно, если ведут себя соответственно, но ты же будешь пить аконитовое зелье, я сама бы варила его тебе! А если ты вдруг пе’еживаешь, что случайно каким-то об’азом можешь меня укусить, то у меня снова для тебя новости: я вейла, Билл, я вей-ла, loups-garous не могут укусить вейлу! П’осто не могут! В прев’ащенном виде они относятся к вейлам, как к хозяйкам… хотя это может тебе и не пон’авиться, но это так!       Пока она говорила, Билл успел себя проклясть раз примерно тысячу: то, что Флёр — вейла, он помнил, но поверхностно. Зря заговорил с ней на эмоциях, не продумав все изначально, думал, так будет лучше, а оказалось…       — Флёр…       — Но если ты хочешь ’асстаться, то, конечно, давай! — она сердито хлопнула ладонью по столу. — Твоя матушка будет в восто’ге!       — Флёр!       Билл шагнул за ней, хотел аккуратно удержать, но Флёр рявкнула:       — Je t’emmerde! — и аппарировала.

***

      Полная луна смотрела на Флёр с издевкой.       Прошла неделя после того, как они то ли поругались, то ли расстались с Биллом, и она все еще не вернулась во Францию, но и в Нору, конечно, не вернулась — когда никого из Уизли не было дома, собрала свои вещи и перебралась в маленький особняк на окраине города. Особняк принадлежал бабушке, и бабушка сказала, что Флёр может жить здесь, сколько захочет.       Теперь она жалела о своей вспышке: чувства Билла были понятны, он заразился ужасной болезнью, ликантропия — это очень больно, то, как британцы относились к оборотням, было чем-то чудовищным, и он думал, что его жизнь кончена, потому и не задумывался, что говорит. И ее хотел оттолкнуть, не желая ей зла, а наоборот. Но как он мог даже подумать о том, чтобы расстаться?       Это ее и вывело, и мириться первой она не стала бы ни за что. Никогда.       Где-то полнолуние выворачивало Билла наизнанку, ломая и перестраивая все кости. Флёр подтянула колени к груди, свернувшись в комочек в кресле. Возможно, она могла бы придумать что-то, какое-то обезболивающее… но пока помочь не могла. Пока что она даже не знала, может ли между ними быть что-то снова.       Из тягостных мыслей Флёр вырвал волчий вой — пронзительный, заунывный и… знакомый. Волков здесь не должно было быть, но собаки так не выли.       Неужели?..       Она встала с кресла, медленно подошла к двери, открыла и вышла на крыльцо. Во дворе сидел огромный волк — совершенно точно не из стаи Грейбека, ибо дом был окружен защитными чарами, через которые могли пройти лишь некоторые избранные. Шерсть волка отливала рыжиной.       Флёр ступила вниз на одну ступеньку. Еще на одну. Волк смотрел на нее, а потом сорвался с места, подбежал к ней и ткнулся мокрым носом в бедро. Поластился к ладони, как ручной пес.       — Билл, — шепнула Флёр, опускаясь рядом с волком на колени. Обняла его за шею, спрятала лицо в шерсти. — Билл…       А потом расплакалась.

***

Утром они пили кофе на кухне. Превращаться обратно в человека было не менее болезненно, чем в волка, и Билл был бледным, встрепанным и уставшим, но улыбался, и Флёр улыбалась, и ей казалось, что утреннее солнце тоже улыбается.       — Аконит та еще дрянь, — весело сказал Билл, отпив глоток кофе. — Но в том, чтобы быть разумным волком, есть что-то… хм… интересное, что ли?       — Интересное? — хохотнула Флёр.       — Понимаю, как это звучит, но да. И еще, когда я тебя увидел, я действительно подумал «это хозяйка».       — Билл, — она покраснела.       — Что? Ты же сама говорила, какое у loups-garous отношение к вейлам. И, если ты можешь простить меня и принять тот факт, что твоим мужем будет тот самый волк, которого ты тискала всю ночь, как будто я чихуа-хуа…       — Но ты же был такой милый! — возразила Флёр.       — Я был не милый, я был страшным зверем, — Билл изобразил рычание. — Не перебивай. Так вот: если мы помирились, то… ты станешь моей женой?       — Если ты готов те’петь то, что я буду тебя тискать…       — Флёр, — с чувством сказал Билл — ты сокровище.