Святая Вильгельмина

      Мои проклятия дошли до ушей богинь: через несколько месяцев семью Райсс постигло несчастье, и по ужасной нелепости скончались леди-жена и ее дети. Урклин — в их числе.       Так как это произошло на фоне другого, не менее шокирующего и неожиданного события — прорыва Стены Мария, — осознание смерти Райссов пришло не сразу. Но когда мама в полной мере поняла, какой же плачевной стала ситуация в мире, то мгновенно превратилась в злейшую из существующих собак.       Впрочем, это было единственным изменением в придворной жизни. Голод и волнение простого народа не дошли до дворца, и я узнавала о них только из заголовков газет. На завтрак мне подавали свежие фрукты, а на десерт — изысканные пирожные. Количество платьев увеличивалось в немыслимой прогрессии, а следующие пять лет мои руки не поднимали ничего тяжелее сборника поэзии.              В 850 году весна была ранняя. Настолько, что уже в ее календарном начале душные помещения утепленных дворцовых помещений приходилось ежедневно проветривать. Мы быстро и с энтузиазмом перебрались обитать в западное крыло, залы которого традиционно использовали летом. Там обустроили несколько гостиных, в том числе музыкальную, кабинеты для бумажной работы, фехтовальный класс.       Когда это произошло, я сидела в материнском кабинете и помогала Элиасу с учебой. Его гувернантка, фрау Газенкампф, приболела и по правилам внутреннего распорядка дворца должна была провести две недели на карантине.       Младшему брату только исполнилось двенадцать, и он легко терял концентрацию.       Поэтому матушка поручила мне пока что подтянуть его, чтобы не искать срочную замену. К тому же от меня требовалось проконтролировать только его успехи в каллиграфии и литературе, поэтому ничего действительно сложного не намечалось. «А то ты все равно ничего не делаешь», — фыркнула мама, подгоняя меня по направлению к порогу.       Правда была, на самом деле, ее. Почти все мои подружки — дочери баронов, министров и советников — вышли замуж. Единственной верной компаньонкой осталась Чарис, время над которой прекратило властвовать лет в шестнадцать. С ней мы часами бродили по саду, музицировали или просто болтали, расположившись за чашкой чая у камина. Иногда — очень редко — выбирались из дворца, когда меня приглашали на литературный вечер или к кому-то в гости. На этом мое небогатое королевское расписание заканчивалось.       — Гела, Гела, посмотри! — воскликнул Элиас, доведя последнюю строчку на листе.       Я нагнулась, пытаясь рассмотреть вязь очередного упражнения по чистописанию. Брат торопился, поэтому наставил неприличное количество клякс. Впрочем, в остальном получилось недурно. Когда Эли только начинал, писал он, конечно, как курица лапой.       — Давай еще раз. Только аккуратнее, а то запачкаешь рукава.       — Но ты обещала, что это последний! Нечестно!       — Последний, если сделаешь чисто, — заметила я, вскинув палец. — Давай-давай, не ной.       Когда он снова напряженно засопел, я вернулась к книге, которую подобрала в библиотеке тем утром. Сборник пьес Курта Вайля — любимого маминого драматурга. Когда я была младше, она часто брала нас с братьями в Королевский театр, на его постановки. Хотя моей душе, конечно, больше по душе приходились стихи.       Добравшись до середины «Профессии госпожи Штельмахер», боковым зрением я заметила, что Эли отвлекся. Но внимания на это не обратила — слишком интересной оказалась концовка второго действия, хотелось побыстрее взяться за третье. А Элиас… Ну, как отвлекся, так и вернется к заданию снова. Сбежать у него все равно не выйдет.       Так рассудилось мне. А затем чьи-то широкие ладони неожиданно накрыли мои глаза, и я от страха завизжала резаной свиньей.       Следом рассмеялся Элиас. И кто-то разочарованно цокнул над ухом:       — Какая же ты истеричка, Гела…       Голос я распознала моментально и, со злостью оттолкнув чужие руки, вскричала:       — Какой же ты придурок, Мик!       — Братец Миккель! — подскочил со своего места Эли, бросив упражнение на половине.       Едва удерживая в пределах маленького щуплого тела свое нетерпение, младшенький подбежал к брату и обнял его за талию. Миккель шумно усмехнулся и покровительственно положил кисть на шапку из черных кудрей. Я, в груди которой все еще буйствовала злость, посмотрела на эту картину и начала постепенно успокаиваться.       Придурки, но в конце концов родные придурки…       — Беги вниз, — чуть наклонившись, сказал Миккель Элиасу. — Я привез тебе подарок, Бернард присматривает за ним.       — Подарок? Мне?! — удивился Эли.       — Тебе-тебе… Да не споткнись ты, торопыга!       Элиасу было уже все равно на наставления: услышав подтверждение, он ломанулся за порог так, что засверкали металлические набойки на каблуках дорогих туфель. Ухмыльнувшись ему вслед, Миккель наклонился уже ко мне и, целомудренно поцеловав в щеку, сел на освободившийся стул.       — Ты колючий! — фыркнула я, растирая раздраженную его щетиной кожу.       — А ты — противная.       — А мой подарок где?       Откинувшись на богато украшенную спинку, Миккель довольно оскалился:       — Не заслужила.       Той виртуозности, с которой Миккель де Хаас играл на моих нервах, позавидовал бы любой скрипач столичной консерватории. Это такая простая правда семейных взаимоотношений, которая была понятна каждому: приятно смотреть, как «мелочь» раздражается. А если «мелочь» еще и сестра с буйным нравом, то приятнее становилось вдвойне.       Так получилось, что кроме меня идеальных претендентов Миккель не нашел. Элиаса он — да и все мы — слишком любил, чтобы выводить на эмоции. Леонард в силу возраста обладал большей выдержкой, хотя и над ним Мик порой пытался подтрунивать. У него вообще день без расшатывания чужого спокойствия как будто зря проходил.       Миккель не возвращался домой несколько месяцев. И я сильно по нему скучала.       — Да привез я, привез и тебе подарок, — простонал брат, пальцами зачесывая назад длинные темные волосы. — Не делай только такое страшное лицо.       Я фыркнула, чувствуя, как от былого возмущения не осталось и следа.       — Надеюсь, сейчас со мной разговаривает дипломированный врач? — много времени, чтобы найти подходящую «шпильку», не потребовалось. — Или тебя все-таки отчислили, как обещали?       За несколько лет учебы при центральном госпитале матушка получила от руководства столько гневных писем, что каким-нибудь беднякам хватило бы их на целую зиму растопки печи. Учиться Миккель не желал и освоение медицины считал пыткой, позорной ссылкой. Однако бросить обучение ему никто не позволил: мама пресекла его нытье железным обещанием вычеркнуть из завещания.       Выпускную практику брат проходил в Яркеле, откуда периодически присылал скупые письма. Мама переживала, что в городе, где наша фамилия и без того известна, Миккель наплодит дюжину бастардов. Однако никаких плохих вестей мы не получали, и это внушало надежду на нечто хорошее.       Загадочно улыбнувшись, Миккель ответил:       — Вообще-то мне поставили «отлично» за итоговый экзамен. Лучше справилась только зубрилка Мэри-Клэр.       Зубрилка Мэри-Клэр — закадычная подруга братца. Простолюдинка, поступившая в Университет на основе жесткого конкурсного отбора, часто мелькала в весточках Миккеля. Обсуждая порой учебу брата, мы с мамой предполагали, что за ум взялся он только благодаря этой загадочной девушке. Никогда ее не видела, но, судя по всему, под предпочтения Мика она не попала. Иначе бы брат ее давно забыл — как я уже говорила, отличительной чертой его была ветреность, а не верность.       — И что, теперь поедешь в какое-нибудь захолустье за Розой, грехи замаливать?       — Да не в жизнь, — сладко потянувшись, заявил Миккель. — Я уже занял себе тепленькое местечко в Яркеле. Отбатрачу там обещанный годик, а там — вернусь в столицу.       — Ну-ну, как будто тебя тут кто-то ждет.       — А как же? Моя противная младшая сестричка уж точно скучает… Кстати, чего это мы только обо мне да обо мне? Как твои дела? Замуж собираешься?       Услышав последний вопрос, я удивилась так, что чуть ли не подавилась.       — С чего ты взял?       На вечно самодовольном лице брата отразилась растерянность. Задумчиво почесав ямочку на подбородке, брат отвернулся к окну.       — Да слухи разные ходят…       У меня аж внутренности похолодели.       — Какие еще слухи?!       — Ну, по пути сюда я заглянул на прием к госпоже Бовари, — дернув плечом, сообщил брат. — Она поделилась со мной, что леди Гловер сказала ей, что маркиза Розенбир, которой сказала графиня Чбоски… В общем, ты поняла. Там длинная цепочка, но вроде как кому-то из них наша матушка намекнула, что организовывает тебе новую помолвку.       Я нервно хмыкнула.       — С кем же?       Миккель тяжело вздохнул. Показалось, что он действительно пожалел о заведенном диалоге. «Наверняка не думал, что для меня это — настоящая новость», — предположила я, нервно сжимая в пальцах ткань тяжелой юбки.       — Это просто слухи, Гела…       — Говори.       — Если я правильно понял… С Родом Райссом.       «Да он же мне в отцы годится».       Натурально — он буквально приходился отцом моему предыдущему жениху… Новость оказалась настолько ошеломляющей, что голова как будто отяжелела, и поднять ее не получалось. Несколько минут мы с братом молчали, каждый думая о своем. А затем я провела ладонями от лба до губ и выпалила:       — Она это не сделает. Не верю.       — Конечно не сделает.       — Она сама пережила такое, я не верю…       — Гела, — мягко обратился ко мне брат. — Посмотри на меня.       Как бы сильно порой он меня не раздражал, Миккель всегда мог воззвать к голосу моего разума. Я подчинилась и наткнулась на его особый взгляд. Таким же когда-то давно обладал наш покойный отец.       — Расслабься, — попросил Мик. — Это всего лишь слухи, ладно? Сама же прекрасно знаешь этих трещоток… Раз мама не говорила тебе ничего, то это точно пустой треп.       Вот как он это делал? Пара слов, вкрадчивый тон — и дрожь уходила из колен. А вместо нее приходила твердая вера в озвученное. Заметив мое облегчение, Миккель усмехнулся и поднялся на ноги:       — Пойдем, — он шестом попросил встать и меня. — Покажу тебе цацки, которые привез. Вдруг что-то понравится, носить будешь…       Мик знал, чем завлечь: различные подарки и гостинцы я просто обожала. Даже если это банальная безделушка, обреченная пылиться в одном из сотни комодных ящиков. Хотя о том, что это будет именно безделушка, беспокоиться не следовало — в отличие от доброй части наших родственников, Миккель все же обладал вкусом.       — Госпожа, — вдруг раздался негромкий мелодичный голос со стороны двери.       Я обернулась на голос, и увидела на пороге Чарис. Следом за мной на служанку посмотрел и брат.       — Чарри-Чар! — воскликнул он, блеснув своими идеальными зубами. — Святая Роза, ты с каждым днем все краше и краше!       Комплименту Чарис улыбнулась, но сдержанно и почти что холодно. Она не понаслышке знала, каким ловеласом был мой братец, и во всем дворце обладала наибольшей невосприимчивостью к его чарам.       — Лорд Миккель, — девушка поклонилась, — очень радостно снова видеть вас.       — А мне, — он не собирался пасовать, и, мягко обхватив руку Чарис, привлек ее к себе, как будто в танце, — не менее радостно видеть тебя.       Я закатила глаза, растеряв терпение наблюдать за этим спектаклем.       — Оставь мою служанку в покое, — резко гаркнула я Миккелю, а потом обратилась к Чарис: — Зачем пришла?       Отстранившись от «молодого господина», верная помощница пояснила:       — Леди Катарина ждет вас в столовой на скромную чайную церемонию. По случаю приезда господина Миккеля.       — Ого, — цокнул языком Мик. — Кажется, матушка решила высказать мне скопившиеся за время отсутствия нравоучения при полном параде.       Мы рассмеялись и втроем вышли из кабинета.              Церемония была чайной практически номинально. Мама сидела за длинным лакированным столом и потягивала вино.       Расположившийся рядом с ней Элиас проворно таскал с широкого расписного блюдца зеленые виноградины. На его вихрастую макушку была нахлобучена широкополая шляпа с большим желтым пером.       — Ну как, понравился тебе подарок? — спросил Миккель, широкими шагами меря пол столовой.       — Да!       — Что он тебе подарил? — поинтересовалась уже я.       — Лошадь!       — И это неоправданно дорогой подарок, — заметила мама, откладывая в сторону свежую газету.       Миккель, уже успевшей подойти к ней, усмехнулся, когда мать протянула ему ладонь для приветственного поцелуя.       — Бросьте, мама. Подарки должны соответствовать своим получателям.       — И кошельку их дарителя, — фыркнула леди Катарина.       Я не сдержала маленькую ухмылку. Вот чего-чего, а за финансы Миккеля точно не следовало переживать.       По пути сюда брат вручил подарок и мне. Набор из серебряных серег, кольца и броши с вкраплениями мелких серых камней. Пристегивая брошку к моему платью, Миккель плел какую-то ерунду про то, как эти украшения напомнили ему о моих глазах.       Врал, наверное, как и всегда.       Но брошь действительно была неплоха. Серьги и кольцо я примерить не успела, и отправила их вместе с Чарис в мои покои, чтобы полюбоваться позднее.       — А шляпа чья? — сорвалось с губ, когда взгляд вернулся к Элиасу.       — Лео дал поносить! — честно ответил Эли.       — И головные уборы следует в помещении снимать! — застрожилась мама, рывком снимая шляпу с головы своего младшенького.       К нам подошли слуги, готовые наполнить заранее выставленные бокалы. Пока мама вручала одному из них шляпу, я незаметно стащила кусок сыра с тарелки для закусок.       Заварочный чайник на столе все-таки стоял. Белый и пузатый — весь для одного Элиаса, которому еще нельзя было пить алкоголь.       — О, Леонард все-таки во дворце, — довольно заметил Миккель, вальяжно разваливаясь на своем стуле. — Это хорошо, в прошлый раз мы с ним так и не пересеклись.       — Он задерживается на совещании внутреннего круга, там решают вопрос о гуманитарной помощи беженцам, — теперь, когда я села за стол, то разглядела в руках матери письмо. — Но уже скоро должен к нам присоединиться.       Я нахмурилась. Урклин Райсс умер, а напряжение между мной и Лео осталось. Мы никогда не обсуждали тот случай, оба упрямо делали вид, что ничего не случилось. Бывали дни, когда меня преследовало жгучее желание обо всем рассказать матери. Но, во-первых, я боялась, что она снова меня отчитает.       А во-вторых… Урклин умер. Леонард жил. И что бы там ни было, он мой брат. Кто знал, как на нем могла сказаться эта история? Так что, хоть сам Лео никак не упоминал о дне моей помолвки, я тоже хранила молчание. Это было несложно, светская жизнь неизменно разводила нас по разным углам. Но иногда случались моменты, когда нам приходилось проводить время вместе.       И тогда, встречаясь взглядами, мы видели в глазах друг друга одну картину: раскрасневшийся Урклин Райсс на пороге дворцовой уборной.       Этот раз исключением не стал. Лео прибыл на пятнадцать минут позже, когда Миккель уже допивал второй бокал вина и громко рассказывал о своих университетских злоключениях, нарочно кривляясь и тем самым до истеричного смеха веселя Элиаса. Когда двери распахнулись, братья сразу притихли.       На Леонарде был немного старомодный, расшитый золотистыми нитями камзол. Они с матерью обладали невероятной схожестью: не только внешней, но и внутренней — оба тяготели к вычурности в одежде и холодному расчету в голове. Лео вышел к нам, и из-за оконного света его уложенные на бок кудряшки замерцали, как благородный металл.       Неописуемый красавец.       «Со специфичными вкусами», — невесело подумала я. Уши оскорбил звук отодвигающегося стула.       — Брат! — воскликнул Миккель, раскинув руки в стороны. — Как же я рад тебя видеть!       Верхняя губа Лео дрогнула, словно он увидел что-то по-настоящему мерзкое. Раздавленную гусеницу, например. Эта деталь ему тоже передалась от матушки.       — Рад, что ты спокойно добрался… — осторожно заметил Леонард, сконфуженно замерев, когда Миккель набросился на него с объятиями.       — Ох, Лео, какой ты все-таки чурбан, — фыркнул Мик. — Настоящее королевское воспитание.       — Миккель, — строго окликнула его мать.       Конечно, многие подозревали, какая судьба готовится графу Леонарду Мэнсфилду и почему он заседает на собраниях внутреннего круга, но говорить какие-то прямые факты нам запрещалось. Хотя бы не при слугах. Точно все боялись сглазить то, что уже много лет как решено.       — Молчу-молчу! — он примирительно вскинул ладони.       — Матушка, — Лео тем временем тоже поцеловал материнскую руку и скромно кивнул мне. — Гела.       Не глядя на него, я повторила кивок. Леонард сел по правую сторону от мамы, и слуги тотчас подлили ему вина. Элиас захлопал:       — Они забрали у меня твою шляпу!       — Она тебе сейчас ни к чему.       — Лео, ты чурбан! — повторил за Миккелем младший брат.       Мик усмехнулся. Мама посмотрела на него, как на отщепенца.       — И вот чему ты его учишь? Без часа минуту во дворце, а уже устраиваешь неприятности.       — Прости. Ты же знаешь, я не специально.       Эта перебранка заставила меня улыбнуться. Нигде в мире не было больше таких замечательных людей — только здесь. Только с ними я чувствовала себя действительно дома, даже если находилась вне стен королевского двора.       — Итак, раз уж мы все наконец собрались, — продолжил позже Миккель, гордо выпятив щуплую грудь, — предлагаю произнести тост.       Устало подперев кулаком щеку, матушка спросила:       — Может быть, мы тебя в придворные шуты отдадим? Пестряку как раз пора на отдых.       — Не надо, — заканючил Элиас. — У Пестряка шутки смешные…       Пестряком звали действующего шута. Вообще-то имя у него было вполне обычным, но из-за страшных пигментных пятен по всему телу и отвратительной проказы за шутом закрепилось соответствующее прозвище. Так Гвидо превратился в Пестряка.       Несмотря на остроту матери, Миккель продолжил:       — За мою великую мать — умнейшую и мудрейшую женщину всех Стен.       Мама мягко усмехнулась. Когда Мик начинал балагурить, он еще сильнее делался похожим на нашего отца. И леди Катарина знала об этом как никто другой.       — За моих братьев, — он по очереди отсалютовал бокалом Лео и Эли, — которые на фоне меня выглядят еще более благородными и перспективными.       «Ну, началось», — проскользнуло у меня в мыслях. Если Миккель так неприкрыто прибеднялся — ждать беды. Дурное предчувствие не подвело.       — И за мою сестру, — он лукаво сощурил глаза. — Дорогая, у меня нет слов, чтобы описать, насколько ты прекрасна.       Я почувствовала, что краснею. Подхалим и форменный хам.       — Иными словами, я предлагаю выпить за мою семью, — подытожил Мик. — И за те прочные узы, которые связывают нас вопреки всему и назло всем.       Леонард тихо прочистил горло и, подняв в воздух свой бокал, торжественно заявил:       — За сильнейшие из уз.       — За сильнейшие из уз, — подхватила его мама. Впервые за долгое время она показалась мне очень довольной.       — За сильнейшие из уз! — воскликнул Элиас, гремя чайной чашкой.       «За сильнейшие из уз», — подумала я, с улыбкой опрокидывая в себя душистое крепленое вино.