На прицеле

      Мир за окном сходил с ума. Шквальный ветер завывал в трубах, обрывал провода, ломал ветви деревьев, хлопья снега бились в окно, как потерянные мотыльки, пытающиеся пробиться к свету. На дороге внизу выли полицейские сирены, слышались чьи-то выкрики в рупор. Сумерки вот-вот должны были поглотить все это своим беспросветным мраком и превратить в слепой хаос, где нельзя будет разглядеть лиц, услышать голосов, найти убежище.       Очередной порыв ветра заставил окно задребезжать, из-за чего Аделаида на миг обернулась, но потом снова вернулась к созерцанию пламени свечи. Электричество было отключено, но батареи в квартире продолжали греть, так что в комнате было тепло, а маленький алый язычок разбавлял мрак в достаточной степени, чтобы создавать уют. Она лежала в кровати полностью обнаженная, сжимая в руке мундштук с воткнутой в него тонкой сигаретой и выпускала из пухлых губ одно кольцо дыма за другим. Теплый свет свечи очерчивал плавную линию ее бедер и приподнятый над ними лобок, резким контрастом проводил границу между талией и впалым животом, двумя мазками очерчивал объемные груди и освещал половину ее лица, делая его живым и теплым. Со стороны Меланхолика она была похожа на вырезанный из черной бумаги силуэт, слишком изящный, чтобы быть настоящим, но он видел, как вздымалась пышная грудь, когда она затягивалась, как опускалась рука с мундштуком, когда очередное облако дыма наполняло комнату. Он тоже был полностью обнаженным и наблюдал за Аделаидой, лежа на боку и подперев рукой голову. Ему тоже хотелось курить, так что в какой-то момент он потянулся к ее изящной руке и перехватил мундштук. Она без лишних споров передала его ему. Это определенно были женские сигареты с каким-то клубничным вкусом, но уж лучше это, чем та едкая дрянь, которую предпочитал Меланхолик. Запах от его сигарет не выветривался из помещений еще очень долго.       Тишина, как и клубничный дым, заполнила комнату, и нарушать ее осмеливался только творящийся за окном хаос. Еще буквально пару часов назад все было совсем не так, в квартире были неясные, тревожные сумерки, а Аделаида прижималась к окну, со страхом наблюдая за тем, что творится внизу. Она увидела, как он забежал в подъезд, знала, что он пришел к ней, скрываясь от преследования, и боялась открыть дверь, но когда раздался стук, сразу же побежала в прихожую и отперла замок. Меланхолик вошел в квартиру. От него пахло холодом, смертью и безумием, от одного его вида у нее едва не подкосились ноги. Не сказав ни слова и не дав ей опомниться, он прижал ее к стене и крепко поцеловал, прямо в плаще, залепленном снегом. Холодные руки обхватили ее за талию, огладили бедра, прижали к себе. Она поняла, что попалась в ловушку, из которой ее не выпустят, и по ее спине пробежались мурашки, из-за чего на груди затвердели соски, а низ живота напрягся.       — Я едва не погиб. Но здесь меня искать не додумаются. Я жив, я дышу, я хочу тебя. Здесь. Сейчас.       Он всегда становился таким, когда находился на грани жизни и смерти. А при условии, что он состоял в бандитской группировке, такие ситуации происходили достаточно часто, чтобы Аделаида знала об их существовании. Из молчаливого и мрачного, замкнутого в себе человека, он превращался в азартного игрока, который ставил на кон все, что у него было, лишь бы остаться живым, и именно в такие моменты он решался на самые отчаянные поступки, как сейчас. Они встречались достаточно долго, чтобы узнать друг друга получше и выстроить доверительные отношения, но Меланхолик ни разу не поднимал тему секса, то ли из деликатности, то ли из стеснения, и это поражало Аделаиду. Ее желали все. И он тоже, она это видела. Но в отличие от многих, у него хватало такта держать язык за зубами, а руки — при себе, и это был один из многих факторов, по которым она выбрала его своим мужчиной. Что ж, сегодня все изменилось. И она была не против узнать, на что он способен в таком состоянии.       Он был неопытен, но силы отчаяния и азарта не давали ему отступить. Он преклонил перед ней колени, когда она оказалась перед ним нагой, и это вызвало в ней много противоречивых чувств, о которых, правда, она быстро забыла, когда он бросил ее на кровать и навис над ней как зверь над добычей. В его глазах плескалось безумие и азарт. Остановиться сейчас для него означало смерть.       — Ты — богиня, ты — ангел, ты — воплощение совершенства. Как ты оказалась в этом ужасном, уродливом мире? За что тебя сослали сюда?       Он целовал, гладил и ласкал, бездумно, неумело, но стоило ей направить его в нужную сторону, как он быстро осваивался, чем высекал из нее томные вскрики и вздохи. Не прошло и нескольких минут, как он в должной степени изучил ее тело, чтобы понять, что ей нравится, так что когда настал момент единения, она была достаточно распалена, чтобы получить удовольствие. Он вел себя порывисто и жадно, стремясь заслонить ее от всего мира, сжать в объятиях так, чтобы ощущать всем телом. Он хотел обладать. И ей нравилось чувствовать себя принадлежащей ему.       Когда все закончилось, Аделаида сходила за свечой и спичками. Из-за сильного ветра отключилось электричество. Пламя свечи принесло в спальню уют и умиротворение. Обоим не хотелось ни о чем говорить, но хотелось курить, так что Аделаида достала из прикроватной тумбочки свои сигареты, и вскоре комната наполнилась сладковатым дымом. Они долго лежали в кровати, передавая друг другу мундштук и слушая звуки ветра и сирен за окном, пока шум на улице не утих. Тогда Аделаида затушила сигарету и укуталась в одеяло, сразу же почувствовав, как Меланхолик обнимает ее со спины, уложив руку ей на грудь, и это заставило ее довольно улыбнуться.       — Добрых снов, ангел, — Меланхолик приподнялся и затушил свечу, после чего снова прижался к ней, шумно вдохнув запах ее волос.       — Добрых снов, Себастьян, — Аделаида уютней устроилась у него в объятиях и закрыла глаза.