обманка

Она никогда не была такой… Люди столько всего говорили об изнеженной и капризной Хуай Сан, что в какой-то момент Минцзюэ поверил в эти россказни и сам. Слабое золотое ядро еле-еле сформировавшееся к девяти годам, ужасный капризный нрав, неусидчивость и вечное витание в облаках. Даже трудно было поверить, что они брат и сестра. Отец мог бы и не признавать приплод. Мог бы оставить Хуай Сан с матерью. По земле ходит столько бастардов, какое дело их ордену до ещё одного? Хуай Сан была глупой девчонкой. Симпатичной и не более. Иногда Минцзюэ думал, что отец просто надеялся, что из мелкой неженки вырастет неплохая невеста и благодаря ей можно будет заключить выгодный союз с другими кланами. Брак по расчету и все дела… Она никогда не была… Такой. Минцзюэ знает, сладкое под запретом. Конфеты можно по большим праздникам и то редко. Папа запирает сладости на замок и выдает строго дозированно. От того и дико смотрится пригоршня карамелек в маленьких ладошках сестры. — Дагэ, будешь? — у неё густые ресницы и невинные серо-зеленые глаза. Смотрит Хуай Сан на него боязливо, но с немой любовью. — Отец тебе их дал? — карамелек хочется до ужаса, но нагоняй и неодобрение отца слишком пугают. Откуда вообще такая щедрость? Неужели мелкая своим нытьем довела папу настолько, что тот дал лакомство лишь бы дочь заткнулась и не действовала на нервы. — Да, — пауза очевидно затянута, это настораживает, но Хуай Сан выглядит такой невинной, что не поддаться этому очарованию невозможно. Минцзюэ хмыкает и берёт совсем немного, оставляя большую часть сладостей сестре. (И все равно, в голове как-то не укладывается тот факт, что отец пошел на уступку). Спустя неделю Минцзюэ застает удивительную картину. Сестра на цыпочках тянется к шкафчику с запретными сладостями, взламывает замок длинной золотой заколкой, берёт ровно столько карамелек сколько помещается в её ладонях, а потом все той же заколкой умудряется закрыть шкаф. Уму непостижимо! — Дагэ? — пойманная на горячем, мелочь абсолютно теряется. Но не больше чем на полминуты. — Я случайно. Просто так получилось… Я попробовала и он открылся. Я не знаю как так вышло! Хуйа Сан картинно шмыгает носом и того гляди вот-вот разревется. Она всегда плачет, когда… Когда хочет чтобы от неё отвязались! К плаксе ноль вопросов, наплачется и успокоится, так отец всегда говорит. Люди привлекают внимание плачем, а сестрица наоборот, отводит от себя все вопросы… — Только не реви. Я не скажу отцу. И слез в её глазах как не бывало. * Она никогда не была такой… хитрой и отчаянной. Одно дело давний инцидент с конфетами, другое… Хуай Сан всхлипывает, падает на колени и ноет буквально на одной ноте. Отец не прошибаем, говорит что-то про помолвку и что плевать он хотел на то, чего «глупая девица хочет, а чего нет». — Я брошусь на саблю! Или повешусь! Я!.. Дагэ… Дагэ! Минцзюэ, скажи отцу! — Все решено, в понедельник будет объявлено… Что там будет объявлено Минцзюэ так и не слышит. Хуай Сан бросается на шею отцу и что-то горячо шепчет ему на ухо. При этом выражение лица у неё… Другое, чужое, незнакомое. Словно не сестра вовсе сейчас стоит в зале, а другой человек. Кто-то напуганный. Но очень злой. Это напоминает Минцзюэ об инциденте с конфетами в далеком детстве. Только тогда сестра не злилась, а была растеряна. Отец неожиданно громко смеется. И кажется впервые на памяти Минцзюэ обнимает Хуай Сан. Ему весело! Искренне! И в этом смехе Минузэю слышит одобрительные нотки гордости. — Ну как скажешь, малышка. Как скажешь, — он треплет её по волосам и целует в лоб и это кажется неведомый до селе максимум нежности от главы клана Не. Хуай Сан снова выглядит невинной заплаканной дурочкой. Как и обычно. Капризная и изнеженная, с милым личиком, но пустой головой. Она поправляет ханьфу и ожерелья на шее. Все еще шмыгает носом и прячет пылающее лицо за большим красочным веером. Что черт возьми, она должна была сказать отцу, чтобы добиться такой реакции? Свадьбы и сватовства предсказуемо не случается. * Она никогда не была такой… Изобретательной. Из его памяти успевает стереться и инцидент с конфетами, и тот случай с помолвкой. Хуай Сан изнеженная, глуповатая, абсолютно не желает вникать в дела ордена и ведет настолько праздный образ жизни, что ее хочется встряхнуть за плечи и прикрикнуть. Ты же не глупая кукла, а заклинательница! Возьми себя в руки, да займись чем-то полезным! Все эти шелка, веера, будуарные рисунки бесят до нельзя и… Минцзюэ оправдывает себя, когда врывается в покои сестры, что если сожжет к чертям собачьим весь этот хлам, Хуай Сан, может быть, возьмется за ум. Может даже разозлится настолько, что бросит вызов и возьмет в руки… меч. Хотя бы меч, о сабле и мечтать не приходится. Он сгребает с кровати сестрицы веера в охапку и… Тут же роняет. Он понимает не сразу, что не так. На руке глубокий кинжальный порез, а на одном из злосчастных вееров расплывается алое пятно. Минцзюэ поднимает веер и разглядывает его со всех сторон, пока не понимает причину проблемы. Кинжалы. Веер с кинжалами. Куча острых лезвий в каркасе, так сразу и не приметишь. Работа тонкая, искусная. Перламутровое основание и неприметные смертоносные лезвия. Белые цветы яблони и… кровавое пятно, как-то до смешного органично выглядит на рисунке. — Минцзюэ, что ты… — Хуай Сан стоит в дверях. Она медленно моргает. Раз. Два и… В ее лице снова что-то неуловимо меняется и на этот раз в ее взгляде нет злости, только страх. Только не за свои вещи. А… кажется за него. — Дагэ, об какой конкретно веер ты порезался? Я перевяжу, просто… О Небожители, аккуратнее же надо быть! Она ловко и быстро пересекает пространство комнаты, боязливо рассматривает рану. Ее губы что-то шепчут про яды и выглядит она настолько потрясающей, невероятной и незнакомой, что Минцзюэ глупо хочет спросить у нее: А ты кто? И где ты была раньше? — Минцзюэ. Дагэ! Ты трогал только эти веера и никакие другие? Пряди выбившиеся из красиво уложенной прически и столько живого неподдельного беспокойства на лице. — Ты сделала их сама? — и это вопрос только от части. Он и сам знает на него ответ. А еще знает, какая реакция последует. Ему хочется попросить ее снова не лить слезы и не прикидываться дурой, хочется подробнее расспросить о веерах и о том, сколько их таких у нее, что за яды и чего она так испугалась. А самое главное, почему она так долго прикидывается неумехой и дурой, лишь бы… не держать в руках меч и не говорить о политике. Минцзюэ заправляет выбившуюся прядь сестре за ухо и проводит неровную линию по щеке. — Я сам перевяжу рану, — в серо-зеленых глазах Хуай Сан столько вопросов и столько невысказанной просьбы не уточнять ничего. — Лучше приберись тут. Покидая покои сестры, Минцзюэ бросает как бы между делом: — Через неделю ты отправляешь в Гу Су на обучение. Напряжение повисает в комнате почти ощутимое и он все думает, спустит ли Хуай Сан это? Или разозлиться и наконец покажет себя во всей красе. — Если такова воля главы ордена Не… — привычным мягким тоном откликается сестрица. И за эту показную мягкотелость ее хочется стукнуть! * Она никогда не была такой… Минцзюэ хрипло смеется. А может просто люди не видели очевидного за маской глупой куклы и сестрица всегда была несколько умнее их всех? Она рассеяно смотрит на бумаги, письма, словно бы даже не читает их, просто бессмысленно водит глазами туда-сюда. Минцзюэ научился понимать, что это лишь показуха. — Они не будут нападать на нас, — шепчет Хуай Сан. Ее почти не слышно и виной тому усталость, треск палений в камине или постоянная боль в ноге после ранения, Минцзюэ не знает и не хочет думать. — Юдоль находится слишком далеко и не в самом удобном месте. Следующая цель клана Вэнь… Пристань Лотоса. — Мы ближе, нужно держать… — Не нужно, они не доберутся до сюда и скажи спасибо местности. Здесь наши адепты плутают и пропадают, не говоря уже о пришельцах. Пару дней назад… От разведки стало известно, что лазутчики Вэнь затонули в болотах, а кого-то утащил лесной дух, — Хуай сан присаживается на край кровати и откладывает свиток. — Мы временно в безопасности, но кто знает, что выкинет Вэнь Чжо Хань. У сестрицы мешки под глазами, волосы далеко не так идеально уложены, а платье это, Минцзюэ видит на ней третий день. Изнеженная и ленивая, она берется за голову и думает о своих людях. И все еще выглядит до странного чужой… Он все никак не привыкнет к тому, что она наконец открылась. Хотя бы для него. — Хочешь я принесу тебе лауданум? — тонкие пальцы касаются руки Минцзюэ. — Это облегчит боль в… — К чертям эту дрянь, мне нужно трезво соображать, — слова о Юдоли кажутся невероятно правдивыми и точными, да и сведения от разведчиков успокаивают, но оборону держать надо. Особенно в такое неспокойное время. — Что ты еще думаешь о том, что будет? Хуай Сан жмет плечами, хмурит брови, словно бы и хочет уйти от ответа, но не может. Она все думает-думает-думает и Минцзюэ видит как в ее голове вертится сотня тысяч сложных механизмов вот уже не первый день рассчитывающие исход происходящей битвы. — Я не знаю… — наконец выдыхает она и ложится на краю кровати. — Я не знаю лучшего исхода и варианта, потому что любой путь ужасен и полон жертв. Я не знаю, дагэ! Ее голос срывается, но впервые на памяти Минцзюэ сестра не плачет. — Любая война бессмысленна, беспощадная и ведет за собой много жертв, — слова он подбирает с такой неохотой и это сложно. Он не романтик. Не лирик и точно не знает красивых слов, которые смогли бы дать надежду и успокоить сестру. — Мне просто нужно знать и понять какой вариант будет менее кровавым. Помоги мне, Хуай Сан. Минзюэ накрывает своей ладонью тонкую, хрупкую ладошку сестры.