Kawaii

Директор сказал, что вообще-то он не увлекается рыбной ловлей, а что он действительно любит — так это первозданность и близость к природе, ему нужно всего лишь побыть самим собой в покое и уединении. Сын его смутился и стал запихивать руки в карманы узких брюк. — Уединение? — сказала бабушка. — Конечно, это лучше всего. — Оно так плодотворно, не правда ли? — спросил Маландер. — Можно побыть самим собой и не уединяясь, — продолжала бабушка, — хотя это сложнее.

***

Это произошло в префектуре Хоккайдо, в одном из прибрежных городов, где они арендовали на лето дом. Тихий океан расстилался чуть ли не у порога, манил своей глубиной, солнечные блики мерцали на поверхности волн, и однажды, они не выдержали. Глупо, спонтанно, скинув всю одежду на камни и бросаясь в холодную воду, крича и смеясь. Дыхание спирало, было до одури страшно, что сведёт мышцы и — всё, и на дно, а ведь в офисе всё ещё думают, что Мин чахнет в Токио. Какой там. Юнги пытается поймать взметающую тучу брызг — ногу, отплёвываясь от воды, что заливает и глаза, и линия горизонта перестаёт существовать. Небо и океан становятся едины, и не понятно, где верх, а где низ, пока барахтаешься, борясь. Бескрайность и простор — захватывают дух, расширяют сознание, кажется, что растворяешься в этой лазури, переставая ощущать границы собственного тела, и это пугает, и приводит в восторг. Юнги счастлив в этот момент. Как будто бы он может обнять весь мир. Как будто бы весь мир — может обнять его. В Гонконге очень красивые парки. Тот, что рядом с Пиком Виктории, высшей точкой острова, отчасти и зоопарк. В вольерах мирно живут себе ушастые фенёчки, павлины — разгуливают свободно. Узловатые корни деревьев пробиваются сквозь выложенные камушками дорожки, старые скамейки и идолы успели позеленеть, обрастая мхом. И подобных мест много — достаточно свернуть с оживлённых главных улиц, стремясь к возвышающимися над заборами деревьям-исполинам. На расчищенных площадках люди делают зарядку. Дети носятся по игровой зоне. В речке плещется рыба, а в густых зарослях перекрикиваются птицы. Находясь на природе, поначалу сложно надышаться свежим, чистым воздухом, а глаза всё продолжают по привычке искать указатели и ориентиры. По инерции спешишь, мимо полян, мимо кустов, усыпанных цветами, хмуро изучаешь карту местности на стенде, с кружочком-подсказкой: " Вы здесь! ", и осознаёшь, где, собственно, находишься. Посреди почти не тронутого леса, что старше тебя самого и всех зданий вокруг. Никакого информационного шума, никаких призывов, реклам, не надо ничего никому доказывать, быть успешным и важным. Потому что справа — муравьи тащат листики и веточки, слева — трава-стесняла, что от касания сжимается, и Юнги не помнит её названия, и наименований всего буйства растительности вокруг не вспомнит тоже. Он сравнивал в магазинах цену на говядину, а когда в последний раз видел живую корову?.. Он пьёт зелёный чай, и никогда не был на чайной плантации. Курит сигареты, а какой — не высушенный и не измельчённый табак? Он носит футболки, и ему нравятся засохшие веточки хлопка, что ставят в вазы и вешают на стены, но как это — когда целое хлопковое поле? Как из земли появляется то, что потом превращают в ткань? Бергамот похож на бугристый лайм. Арахис растёт под землёй. Бананы бывают не только жёлтые, но и красные, розовые, голубые, зелёные, чёрные… Когда Юнги бесцельно бродит по тропкам, перепрыгивая через ущелья и слабо догадываясь, что его ждёт за поворотом, он одновременно и в парке, и в лабиринте собственного сознания, где-то в закоулках памяти… Потеряться можно где угодно. И в окружающей среде, и в себе. Есть способ, как тренировать память — это пригождалось в студенческие годы, и сейчас, мучаясь от бессонницы в час ночи, Юнги решает попробовать вновь. Суть заключается в том, чтобы, закрыв глаза, воссоздать все объекты в комнате, что и где лежит, и сделать привязку с тем, что нужно запомнить. Помогает, когда нужно заучить большой объём информации, и важна последовательность. Сосредоточившись, он пытается хотя бы просто нарисовать в голове планировку квартиры и расставить мебель. Вот входная дверь, чёрная, открывается наружу. Вот коврик у порога, что вечно сбивается в сторону. Слева тумбочка с тремя ящиками, над ней картина с пейзажем. Справа длинный шкаф, первая половина для курток и обуви, вторая для хозяйственных вещей вроде пылесоса и складного ведра. Стена. Шершавая штукатурка и серая краска. За ней холодильник. Кухонная тумба, подвесные полки. Раковина, почти в углу, разделённая на две, узкая часть для мытья фруктов и овощей, основная — для посуды. Сушилка. Поворот. Ещё шкафчики. Плита. Вытяжка. Кухня похожа на повёрнутую букву " L ". Широкое и высокое окно, стол вплотную к нему. Окна… Вся стена напротив входной двери — это панорамные окна. Пуфик, кофейный столик, ещё пуфик, кресло. Комод, кондиционер. Если встать спиной к окнам, то видны контуры межкомнатных дверей. Ванная комната, с мелкой керамической плиткой такого цвета… Как листья эвкалипта. Чёрные смесители, белая шторка в чёрную клетку — у душевой. Слив на полу стальной. Раковина напротив унитаза. Круглое зеркало… Юнги сбивается, голова начинает болеть, он хмурится. Спальня. Полтора шага вглубь, и кровать, два на два метра. Под ней много места для хранения. У изголовья панель управления освещением. Узкие, вытянутые вдоль — ниши по бокам. Розетки с накладными крышками. Постельное бельё кремовое. Он сам лежит в центре, на спине. Руки поверх одеяла. Из одежды — только трусы. Чёрные. Ногами не дотягивается до края матраца. Грудь вздымается и опускается, дыхание спокойное. Тишина. Темнота. Пусто. Такие ночи — хуже всего. Они похожи на ожидание перед вылетом самолёта, когда уже собрал чемодан, проверил билеты и документы, сверился с сайтом авиаперевозчика, и сидишь как на иголках. Хорошо бы перемотать время, и Юнги раздражается и бесится. Влюблённость может поднять на вершину, и опустить в пропасть. Рядом с Чимином он чувствует себя лучше, без него — терпимо, но всё не то. Поскорее бы заснуть, потому что " здесь и сейчас " — муторно. В Южной Корее, в Сеуле, в небоскрёбе, на тридцать третьем этаже, в квартире, в комнате, в кровати. Масштаб уменьшается, сужаясь до точки, фантомной щекоткой на лбу, где-то между бровей. ...В Тихом Океане он чувствовал жизнь остро, моментом, борясь за неё. В парках он размышлял о том, что люди всегда живут или прошлым, или в мыслях о будущем. Он смотрел на летающих стрекоз и знал только, что ничего не знает. Неопределённость грядущего его гнетёт.