Навылет

Железный вкус крови на языке кажется таким соленым. Будь здесь, в очередной съемной квартире, текила и лимон — подошло бы идеально. Но нет ни лимона, ни текилы, а губа все еще нагло рассечена, и от вкуса крови и сигаретного привкуса начинает тошнить. Би откидывает голову на спинку дивана и слушает шум воды в ванной. Рыжий пытается смыть грязь с рук и шипит что-то на своем. На шаневском, любит говорить Би. Это смесь мата, недовольного бурчания, очаровательного шипения. Рыжего бесит, когда он говорит в его сторону «очаровательно». И это очаровательно. — Ты такой чистюля, — фыркает Би. — Ага, — недовольно доносится из-за стенки. — Ты хоть ебало-то умой. — Да что мне это ебало. Би утирает подбородок тыльной стороной ладони, и кровь почти остановилась. Ему неплохо прилетело. Счет один-ноль в пользу Рыжего. Тот только на спину завалился, стер ладони, а ведь Би говорил ему надевать на задания перчатки. Глупый еще. Молоденький. Ничего, думает, с опытом все придет. Это как с пивом — в молодости ты не представляешь, как люди пьют эту мочу, а потом доходит. Вот и до Рыжего дойдет, что в перчатках разбираться с мудаками не только эффектнее, но еще и практичнее. Руки о всякую нечисть марать — себя не уважать. — Ты где там, — вяло тянет Би. — Партнер. Рыжего выводит, когда он называет его партнером. Партнеры, блять. Так Чэн говорит. Чэн подменять понятия умеет. Не «я приставил к тебе какого-то ребенка, чтобы научить его мыть руки в крови и пользоваться кастетом», а «я нашел тебе партнера по работе». Ирония в том, что Рыжий хороший партнер. Во всех смыслах этого слова. — Еще раз ты меня так назовешь, — рычит он из ванной. — И че? Морду мне расквасишь? — Твоей роже такая косметическая операция не поможет. Би смеется в голос. Раз в год и палка стреляет — раз в год Рыжий хорошо шутит. Усталость уныло потягивает в костях. Би не признается, но прекрасно понимает, зачем Чэн поставил к нему молодого горячего Рыжего. В тридцать три расправляться с придурками выходит уже не так легко, как в двадцать. И кости болят, и мышцы, и зубы иногда сводит. А работы меньше не становится, как и конкуренции на рынке. А Рыжий вон — носится. Руки моет, вещи раскладывает, обрабатывает перекисью стертые ладони. Молодой и горячий. Би не признается, но, чуть что, у него будет хорошая замена. Чэн всегда умел выбирать людей в их штаб, куда принимают без договоров об оказании услуг, трудовой книжки и социальной страховки. — Блять, — шипит Рыжий на выходе из ванной. Би лениво обводит его взглядом. Рукава водолазки закатаны до локтей, черные брюки в пыльных пятнах, а волосы намочены и зализаны назад. Забавно наблюдать, как быстро Рыжий стал одним из них — какой дворняжкой он пришел и как породисто начал выглядеть сейчас. Ей-богу, не хватает только черных перчаток. — Ты долго собираешься нихрена не делать? — спрашивает Рыжий. — А у меня че, в расписании на сегодня еще какие-то важные дела? — Хотя бы рану обработай, — хмурится. — Раз уклоняться от ударов не умеешь. Би гадко, как акула, скалит зубы. За бесчисленное количество лет работы на Чэна он много раз видел, как их деятельность меняет людей, какими дерзкими и зубастыми они становятся. Но Рыжий — особый случай. Он был дерзким и зубастым даже до того, как пришел к ним, а сейчас страх прошел, скованность прошла — и вот что он себе позволяет. Докатились. Ну ладно, думает Би. Тебе можно. — Иди сюда, — лениво тянет он. — Иди нахуй. — Обработай мне рану. Рыжий устало выдыхает. Каким бы выносливым он ни был, задания выматывают всех и всегда. Это не просто драка стенка на стенку, это всегда длительный процесс: выезд на место, договоренности, условности, подготовка и мобилизация. Рыжий молодой и горячий, и кровь у него кипящая, стучащая под пальцами, но он — всего лишь человек. И спорить сегодня он явно не хочет. Рыжий тянется к полке, где у них стоят запасы перекиси, бинтов, антисептиков и обезболивающих, берет сразу несколько каких-то рулонов и бутылок и тянется к нему. И прежде, чем успевает сесть на диван рядом с ним, Би подхватывает его под бедра и насильно садит к себе на колени. Ему нравится смотреть, как Рыжий каждый раз скалится. Как краснеют его уши — моментом. Как он бесится, упирается, матерится. Каждый раз. — Да сиди ты, бля, спокойно, — выдыхает Би. — Так же удобнее. — Ахуеть удобно, — рычит в ответ Рыжий. — Прям пиздец повышенный комфорт. — Не долби мозги. Губа болит. И башка. Рыжий матерится сквозь зубы, и вес его тела приятно-неприятно давит на забитые мышцы бедер. Мальчишка хорошо сложен, и руки у него сильные, и хребет ровный и устойчивый. Сначала он сжимает бедра Би своими коленями, протестует, раздраженно капает перекисью на ватный тампон, но потом расслабляется. Обрабатывание ран — медитативное занятие. — Сука, — шипит Би, когда Рыжий прикладывает тампон к рассеченной губе. — Терпи. Надо было лучше уклоняться. — Ты меня че, учить собрался? — фыркает Би. — Тебе повезло, что двое на меня пошли. — Ага. Мне всегда везет. Би запрокидывает голову, чтобы Рыжему было удобнее, и смотрит на его лицо из-под прикрытых век. Он такой красиво-некрасивый и такой приятно-неприятный. Его брови, как и всегда, хмуро сломаны, линия губ сжата, а на шее, у кадыка, виднеется грязь — видимо, не заметил и не смыл. Чистюля, блять. Перекись шипит на губе, но Би уже не морщится. Вес тела Рыжего работает как одеяло с утяжелителем, и начинает клонить в сон. — Я серьезно, — вдруг говорит Рыжий. — Ты удары не пропускай. Мозги отобьют еще. — Ты так за меня волнуешься? — Если тебя заебашат, перед Хэ отвечать придется мне. — Ну вот, станешь его правой рукой, — усмехается Би. — Ага, — язвит Рыжий. — Спасибо, не дорос я еще до таких почестей. Би подается вперед быстро, и сонливости словно и не было, и Рыжий роняет открытую бутыль с перекисью на пол. Она там тихо шипит, разъедая грязь ковра съемной квартиры, а Би впечатывает ладони в лопатки Рыжего, вжимает его в себя, утыкаясь носом в пахнущую пылью, водой и потом шею. — А до чего дорос? — скалится ему в основание челюсти. — Сука, отъебись ты. Сейчас меня в своей крови измажешь. — С каких пор ты стал таким брезгливым? Би мягко — пока что — прикусывает тонкую кожу его шеи, и Рыжего моментально пробивает. Это чувствуется в особенном напряжении его спины, в натягивающейся линии позвоночника, в маленьком импульсе дрожи, проносящегося по телу. В том, как упрямо Рыжий сглатывает вдох. В том, как он нарочно упирается ему в грудь ладонями. — Да блять, — шипит Рыжий, и Би глотает собственный выдох. Он кристально помнит, когда и как это случилось. И что к этому вело. Но каждый раз, сжимая лопатки Рыжего и чувствуя его запах, все случается как будто впервые. И этот придурок упрямится, как всегда, просто для вида. Показушник. И тело его такое же горячее, как впервые, на одной из сотни съемных квартир, и от Би так же пахнет кровью. Рыжий молодой и горячий. Зубастый и дерзкий. И легкие от него кроет, как от удара металлической трубой в спину. Би прижимает его к себе обеими руками, а Рыжий непроизвольно сжимает бедра, сидя у него на коленях, и становится жарко, так жарко, хотя в их съемной квартире нет отопления, а сейчас совсем-совсем не лето. И дрожит Рыжий из-за жары — это странная реакция, но Би нравятся все его странные реакции, от краснеющих ушей до шипящих выдохов. — Тебе бы жрать побольше, — дразнится Би, впечатывая большие пальцы ему в выступающие ребра. Рыжий шипит от боли в ребрах и, глотая «какого», хрипит: — Хрена ты несешь. Би быстро переводит руки под его бедра, подхватывает, распрямляет корпус — это сложно только в самом начале, когда нужно без опоры подняться на ноги, а потом легко. Легко подхватить Рыжего так, чтобы тому пришлось зацепиться руками за его плечи, легко поднять его, легко поднести к ближайшей стене и впечатать в нее спиной. Больно, наверное, впечатать. Неприятно-приятно. И легко словить его выдох своей скулой. — Видишь, — скалится Би через акулью полуулыбку. — Ты легкий, как пушинка. Рыжий смотрит в ответ пустым и туманным взглядом — его любимым. Самой странной и при этом самой естественной реакцией. Его янтарные радужки вдруг текут, затягиваются пленкой прикрытых ресниц, а брови немного расслабляются, он больше не хмурится и практически за него, Би, не держится, просто позволяет вжимать себя в стену. Каким бы он ни был упрямым, его кроет сильно, и Би это видит. Би тоже кроет. Возможно, еще сильнее. — Попизди мне тут, — рвано хрипит Рыжий. И Би кусает его в шею, кусает сильно, по-настоящему, чтобы словить его вскрик-выдох, словить его прямо в свое ухо, запечатать где-то в памяти, запечатать каждый, хотя он знает, что сумеет выбить из него таких еще очень и очень много. Рыжий сильно сжимает пальцами его плечи, у него сильные руки, ровный позвоночник, и он горячий до жути. От него пахнет пылью, городом. Водой. И Би вдыхает запах его шеи изо всей силы, закрепляя его новым укусом. Рыжий будет огрызаться, что это слишком палевно, что им скоро к Чэну, а у него шея в фиолетово-красных кровоподтеках — но только потом. Сейчас он не огрызнется ни на секунду, сейчас тот редкий момент, когда он позволяет Би быть сильнее, держать его на руках, впечатывать его в стену. Би нарочно кусает его сильнее, чем нужно. Рыжий мычит от боли сквозь зубы, злится. Би нравится, когда он злится. И в моменты, когда им нужно с кем-то разобраться, и в такие, как сейчас. Эта злость разная, разноцветная, и у Рыжего так много граней — он весь острый, и о его углы можно порезаться, не предугадать, куда повернет лабиринт. Рыжий кусает его в ответ — так же больно и резко. Би морщится и выдыхает ему в ухо, грузно и свистяще, сжимая и прижимая. Они, кажется, ни разу нормально не целовались. Би помнит только однажды, самый первый раз, когда он зачем-то рвано кусает Рыжего за губу, и с этого момента укусы становятся их основным — ему нравится оставлять на Рыжем метки, его не так сильно интересуют его губы, ему нравится чувствовать его дыхание на своей шее и острые клыки у основания ключицы. И дыхание, ему так нравится его дыхание — дыхание-выстрел, дыхание навылет. Би подхватывает Рыжего крепче, отрывается от стенки, кладет на диван спиной и, когда Рыжий выставляет вперед ладони, чтобы дерзко толкнуть его в грудь, сжимает пальцами его запястья и впечатывает в пружинистый матрас дивана. Смотрит. Выжидающе смотрит. Ловит взглядом каждую эмоцию на его лице, подсвеченном не доходящей до них полоской света из ванной и огнями ночного города, пробивающимися через неплотные шторы. — Не брыкайся, — выдыхает Би. — Не приказывай мне, блять, ты мне не начальник. — Я старше по званию. — Гонишь? — скептически смотрит Рыжий. Он такой красиво-некрасивый. И его глаза такие-такие туманные. — Гоню, — кивает Би и вжимается в него своим телом. Рыжий мычит, когда их бедра соприкасаются, и шея его становится мокрой — от слюны Би, от пота, от жара, и кожа вдруг соленая, но все еще пахнущая чистой водой. Волосы у него мокрые, растрепанные, рыжие-рыжие, как хрен пойми что, и Би нравятся его волосы. Ему не нравятся рыжие, но нравится Рыжий. И то, как он напрягает ноги, руки, спину. Напрягается полностью, тянется к нему, забывая про упрямство. Его хочется искусать полностью, пометить каждую часть тела, пройтись сверху-вниз по линии позвоночника, оставить себя на каждом позвонке. И Би так и делает — отпускает его руки и переворачивает на живот, упираясь бедрами, нависая сверху, следя за тем, как Рыжий пытается приподняться на локтях, а потом, когда Би целует его в загривок, уже не пытается. — Блять, — выдыхает Рыжий. Его естественная реакция. Одна из любимых. Би тянет вверх его водолазку, поднимая до самых плеч, и ведет языком неровную линию сверху-вниз позвоночника, и слюна заканчивается на середине, приходится сглотнуть, и Рыжий неосознанно выгибает позвоночник, кусает себя за предплечье, чтобы не издавать лишних звуков. Но Би нужны лишние звуки. Он ждет их больше всего, чтобы запечатать в памяти. И поэтому он, упираясь одной ладонью в диван, подводит вторую под тело Рыжего, сжимает пальцы на глотке, вырывая, как воришка, хриплый стон. Его шея наполовину скрыта воротом водолазки, и это — не дело. Так быть не должно. Би снова толкает Рыжего, чтобы тот перевернулся на спину, и стягивает ее, цепляя металлический жетон, висящий у Рыжего на шее. Из-за этого жетона кожа в районе груди пахнет металлом и на вкус отдает железом. Как поцелуй с кровью. Би нависает над Рыжим, упирая обе руки по две стороны от его головы. — Жарко, блять, — выдыхает Рыжий, глядя куда-то в потолок, обходя зрительный контакт. — Че, хочешь сбегать по-быстрому принять душ? Он нагло ловит его уставший взгляд, говорящий: какой же ты долбоеб. А потом ловит под руки Рыжего, подающегося вперед, вжимающегося в его тело, держащего пальцами его за плечо, и подается назад, затягивая его к себе, перегруппировываясь и, сам не понимая своих же движений, усаживая Рыжего к себе на колени. У него подтянутое жилистое тело, очень ровная спина, и кожа соленая, солено-сладкая. — Где резинки, — сбито спрашивает Рыжий, и Би вдруг хрипло смеется. — В сумке с винтовкой. — Ты гонишь? — хмурится и отодвигается. Туманно и ясно одновременно. Вот так он красивый. По-настоящему красивый. Би даже хочется улыбнуться. — Увы, не гоню. Рыжий пару секунд непонимающего на него смотрит, как на самого последнего придурка планеты, а потом матерится и слезает с его колен, и за секунду становится так пусто без веса его тела, что Би практически тянется вслед за ним. Он шарит где-то в сумке, стоя к нему спиной, и действительно находит там презервативы и смазку. — Ты серьезно? Нахуя они тебе в сумке? Ты трахаться прям на задании собирался? — С тобой — где угодно, партнер. Рыжий кидает в него пачкой издали, а потом подходит достаточно близко к кровати — так, чтобы Би смог снова хитро и хищно, голодно затянуть его на жесткий матрас, скрипящий под их общим весом, навалиться сверху, потянуться рукой вниз, уводя молнию брюк и расстегивая пуговицы. Рыжий выдыхает ему в шею, сжимая пальцами татуировку на плече, до боли, до белых пятен. Рыжий горячий и зубастый, как акула, и Би дышит его запахом, игнорируя воздух. Он понимает, зачем Чэн ставит ему в напарники этого парня. Но как так у них вышло — не понимает. Помнит хорошо, а понимает плохо. И запах забывается его практически сразу — всегда нужно больше, больше дышать, больше вдыхать, больше чувствовать соленый вкус его мокрой шеи и запах мокрых волос. Рыжий пахнет пылью и городом. Солью и самим воздухом. Рыжий на вкус как сигарета после пробежки — неправильный, но его невыносимо хочется. Би стягивает с них обоих оставшуюся одежду, и сквозняк липнет к мокрой спине, обдает холодным порывом, но тело покрывается мурашками не из-за этого. Все из-за ладоней Рыжего, ногтей, царапающих его плечи, и хочется взять, взять, взять его как можно быстрее, искусать его позвоночник, запомнить запах, запомнить его таким, пока он снова не стал дерзким напарником, пока им не приходится уходить из этой съемной квартиры и опять до изнеможения уставать на заданиях, глотать кровь и пыль, прямо сейчас. Смазка неприятно охлаждает пальцы, и Би украдкой дует на нее теплым воздухом. Это не поможет, но смешно. Заметь Рыжий — сказал бы, что он долбоеб. Рыжий шипит, выгибает спину, сжимает зубы, когда Би аккуратно входит в него пальцем, стараясь не делать больно, хотя действовать хочется быстро, хочется брать-брать-брать, запоминать, запечатывать, вжимать его в этот пружинистый жесткий матрас, чтобы забыть и город, ночь, задания, кровь и удары. Прямо здесь и сейчас, и Рыжий выгибает свой ровный позвоночник неестественно, и ребра его натягивают тонкую кожу, выпирают, как лезвия, и Би так невыносимо жарко, что хочется ртом, как пес, глотать воздух. Ему нельзя делать больно. Би и не делает. Растягивает мягко, мягко входит, и Рыжий мычит сквозь зубы от разрывающего ощущения наполненности, жмется к его телу, но уводит голову в сторону, прикусывая кожу на собственной руке, хотя легко, совсем легко может укусить Би — пусть кусает так сильно, как только сможет, и Би сорвет с цепи, точно сорвет, моментально. И Рыжий это знает. И Рыжий кусает, остервенело и больно, во все свои нечеловечески острые клыки. И Би захлебывается. Дыханием, запахом, выдохом, вдохом. Его телом, жаром, сквозняком и тем, как же все-таки жарко. Он двигается по нарастающей, чтобы не сделать больно, хотя в ушах стучит, в венах пульсирует, позвоночник ломает, а в животе тяжело тянет — хочется больше и прямо сейчас, больше рыжего, больше Рыжего, больше его янтарного цвета, запаха города, воды, воздуха, и Би ускоряется плавно, пока голова еще соображает. Вслушивается внимательно в его дыхание. В хрипящие выдохи Рыжего — этот гордый придурок редко позволяет себе стоны. Но Би добьется. Услышит, зацементирует, зальет бетоном своей памяти. И движения становятся быстрее, ярче, и тянуть начинает все больше, и Рыжий изо всех сил проходится короткими ногтями ему по лопаткам, оставляя неровные, ярко-красные на его бледной коже полосы, которые будут сходить еще несколько дней, как и укусы. И хочется видеть его спину, его ровную напряженную спину. Би останавливается, толкает Рыжего, чтобы тот перевернулся на живот. Упирается предплечьем по правую сторону, а левой рукой сжимает его хрипящее горло. И Рыжий стонет через хрип, вжимаемый его телом в кровать, запрокидывая голову и не контролируя руки — пальцы сжимают, ведут ногтями по обивке дивана, практически цепляясь за подлокотник, пытаются нашарить голову Би, который кусает Рыжего за ухо — он знает, что это ему нравится, выучил, запечатал, он в курсе. И Рыжий выгибается, двигается с ним в такт, он такой горячий, мокрый, такой рыжий-рыжий, и сквозняк не в состоянии перебить жар, исходящий от его тела, а ветер — заглушить рваные импульсы его выдохов. В ушах закладывает от тянущего чувства внизу живота, и мышцы накаляются так, будто Би бежал несколько километров без остановки, а потом выкурил целую пачку сигарет за раз — неправильно, но хочется-хочется-хочется. В какой-то момент Рыжий то ли скулит, то ли все-таки стонет. И Би кончает. Импульс проносится по телу, и он все-таки протяжно тяжело стонет Рыжему в ухо. И только сейчас, когда он нависает над Рыжим, упираясь предплечьями по обе стороны его тела, прижимаясь торсом к его мокрой спине, дыша ему в затылок — только сейчас накатывает невероятной усталостью. Оказывается, они несколько дней провели на задании. Оказывается, они устали в разборках и драке. Оказывается, мышцы тянули еще до. Би перекатывается на диван рядом с Рыжим, который все еще лежит на животе лицом вниз. — Где сиги, — без интонации спрашивает Би. — В сумке, блять, с винтовкой. Би хрипло усмехается, а Рыжий переводит на него взгляд. — Кровь, — говорит. — Че? — Кровь хлещет, — и указывает на его губу. И вправду. Оказывается, у него рассечена губа. И кровь, оказывается, хлещет. Оказывается, во рту железный вкус крови, а не воды. Би усмехается. Откидывает голову и смотрит в подтекающий темными пятнами потолок. Да, оказывается, они после задания на очередной съемной квартире, каких он за всю жизнь объездил уже тысячи. А на секунду показалось, что нет — что они даже свободны и даже нормальны, и не придется отчитываться перед Чэном, прятать укусы за воротом водолазки, чтобы не было лишних вопросов, и снова отчаянно вспоминать его запах. — Обработаешь, партнер? — сонно тянет Би, чувствуя, что сил не остается вообще. Рыжий даже не бесится. Рыжий тоже устал, и сейчас они оба заснут. Надо бы только окно закрыть, чтобы сквозняком не продуло. — Обработаю, партнер.