Ловчая яма

Дима прекращает кричать, когда понимает, что уже охрип. А голос надо бы поберечь… Вдруг Игорь пройдет мимо. Или кто-нибудь еще. Как-никак деревня рядом. Если люди живут возле леса, они ведь должны в этот лес ходить — по ягоды там или по грибы, хотя сейчас не сезон, для ягод так точно. Или охотники… Выкопал же кто-то эту чертову яму. На кого вообще охотятся с такими ловушками? На волков с медведями? Дима надеется, что сверху не свалится еще и медведь. Да, медведя ему для полного счастья и не хватало. Диме холодно. У Димы болит горло. У Димы болит нога, но вроде бы просто подвернул, не вывих и не перелом. Если подумать, сущий пустяк по сравнению с тем, что было бы, если б он угодил на колья, но все равно неприятно. Дима грязный, голодный, а теперь еще и мокрый, потому что дождь. Противная нудная, совершенно осенняя морось. Края ямы из сыпучих медленно превращаются в текучие, дно пока худо-бедно поглощает воду, но недалек тот момент, когда придется сидеть в луже. Осторожно поглаживая ноющую ногу, Дима смотрит на серо-зеленую мозаику над головой и слушает лес. Лес мрачный и шумный: что-то все время трещит, свистит, подвывает и булькает. Потом шум сменяется жуткой неестественной тишиной, к счастью, короткой — и все начинается сначала. Холодные капли разбиваются о лоб и щеки, заливают уцелевшие при падении очки. Перед глазами плывет. И когда осточертевшую мозаику разбивает неясное пятно лица, Дима даже не сразу находит силы среагировать. — Эй, пацан! Тебя спасать надо, или ты там подводным плаванием занимаешься? — Плаванием? — озадаченно переспрашивает Дима. — Ну Простоквашино же! — возмущается лицо. — Молодежь, блин! Судя по голосу, лицо если и старше Димы, то ненамного. И Простоквашино Дима помнит. Но предпочел бы обсуждать мультики в более приятной обстановке — где-нибудь, где суше, теплее и не торчат грубо обструганные деревяшки с подозрительными черно-бурыми потеками. Экспертизу бы сюда… Мало ли, может, они здесь не только зверями промышляют. — Так что? — бодро спрашивает лицо. — Спасать? Дима вздыхает, цепляется за оползающую стенку и поднимается на ноги — на левую ногу. Осторожно пробует правую. Та болит, но вес держит. — Спасать, — соглашается он. — Вот и ладушки. Лови! На голову падает толстая грязная веревка. — Димка! Игорь тоже мокрый и грязный, джинсы на коленях черные — будто бы не бегал, а на четвереньках ползал. Запыхавшийся, он останавливается рядом с Диминым спасителем, а Дима, протерев очки относительно чистым участком рукава, переводит удивленный взгляд с одного лица на другое. Если Игоря откормить, снять вечную кепку, убрать пару шрамов, дать отрастить и осветлить волосы, чтобы вились нечесаным барашком, и нацепить на физиономию обаятельную придурковатую улыбку — были бы братья. Может, даже близнецы. Ага, разлученные в младенчестве. Слава Кришне и Болливуду, они, наконец, воссоединились, теперь можно петь, плясать и пускать титры. — Ты башкой не стукнулся? — заботливо уточняет Игорь. Дима уже не так в этом уверен, но качает головой и жалуется: — Ногу подвернул. Игорь берет его под локоть и говорит: — Это кто у вас развлекается? Ловчие ямы еще в девяностых запретили, не? «Близнец» весело скалится: — Всего-то в девяностых? Фе, до нашей глубинки пока дойдет… И бесцеремонно подхватывает Диму под другой локоть. А потом всю тягучую дорогу через жуткий стылый лес болтает, болтает, болтает. Его зовут Максим, можно Макс, он журналист, нет, не бывший, не бывает бывших журналистов, как и бывших ментов тоже не бывает… ах, вы не говорили, что менты, так это ничего, что не говорили, глаз-то наметанный… да, деревня, да, Топи, да, название как название, чего цепляешься, не он же называл, люди живут, им норм… нет, сам из Первопрестольной, но друг замутил духовный речардж, пригласил сесть на хвост, так понравилось, что решили задержаться… ну, сколько, может, год, может, два, но точно не больше пяти… ах, у вас машина сломалась, не беда, перегоним, посмотрим, только с запчастями может быть проблемка, но вы не грузитесь, все разрулим… а пока заночуете, дух переведете, у нас тут красота, прям православное спа: монастырь, лес, воздух, водичка из колодца, зашибенная водичка, холодненькая, вкусная, пальчики оближешь… К деревне выходят на закате. Небо лиловое, над темными острыми верхушками клубятся ядовито-розовые облака. — Сколько времени? — спрашивает уставший Дима. Игорь кидает взгляд на трубку, потом — на Макса. — Связь у вас здесь бывает? — А то! — Макс гордо выпячивает грудь. — На любой сосне хоть жопой ешь. У Игоря играют желваки, и Дима поспешно дергает его за рукав — молчи, мол. Сам выдавливает дружелюбную улыбку: — Круто. А где-нибудь пониже? — Возле озера, — сбавляет обороты Макс. — Есть там местечко у камышей, как с берега спускаешься. Завтра покажу, только напомните. Деревня полумертвая: покосившиеся плетни, заросшие сады, черные провалы окон. Кое-где на хатах-развалюхах торчат, как слепые глаза, грязно-белые спутниковые тарелки. Корявые яблони усыпаны плодами, паданки пахнут удушливо-приятно. Столбы ЛЭП. Много столбов. И ни души. Макс ловит Димин взгляд и подмигивает: — Вымирает русская деревня, а? Но мы еще поживем. Дом, к которому они в итоге приходят, и впрямь выгодно выделяется на фоне остальных, словно вся хтонь и упадок остаются за аккуратным стройным забором. Ставни подкрашены, на окнах веселенькие занавески, даже калитка не скрипит. Еще не темно, но в подстриженной траве переливаются мягким светом круглые фонарики. Под навесом из винограда стоит огромный, совершенно бандитского вида черный гелик. На заборе дремлет упитанная белая кошка в красном ошейнике. Интересно, кто тут мастер на все руки: Макс или его загадочный друг? Или они сюда специалистов из города раз в сезон катают? В доме, впрочем, обстановка не дачная, но именно что деревенская. Пусть и чистенько. — Водички глотните с дороги. — Макс тычет пальцем в оцинкованное ведро на лавке. В ведре плавает черпак. — Особенно ты, пацан. Сипишь, будто в рот неудачно взял. Игорь дергается. Дима делает вид, что споткнулся, и повисает на нем всем весом: разнимать драку нет ни сил, ни настроения. Вряд ли Макс хотел обидеть, он просто обаятельный придурок без фильтра между мозгом и языком, а им тут еще ночевать. И с машиной разбираться. Зачем ссориться понапрасну? — Ты это… следи, чо несешь, — сверкает глазами Игорь, удобнее перехватывая Димину тушку. — А то у вас тут до дантиста неблизко. Макс, очаровательно улыбаясь, протягивает черпак: — Водички? Это совершенно негигиенично, и вода холодная, как лед, а Дима и без того замерз, но… действительно вкусно. Очень вкусно. Когда Дима отрывается от черпака, зубы ноют, а в животе смешно булькает. И горло дерет куда меньше. — Спасибо, — искренне говорит он. — Хорошая вода. Макс сияет. — Я ж говорил! Без базара! Забирает у Димы черпак, сует в ведро и протягивает Игорю. Тому — видно — не очень-то хочется, но что поделать, если другого питья в ближайшее время не достать. Вода — не еда, без нее долго не протянешь. Пока Игорь пьет, Дима смотрит на Макса: тот следит за Игоревым дергающимся кадыком с предвкушением маньяка, готового воскликнуть: «Ага! Попались!» Но ничего такого, конечно же, не делает. — Разувайтесь и проходите, только тихо, — предупреждает он. — Там Дэнчик дрыхнет. Он программист, ночь над кодом сидел, с полудня отсыпается. Хронический совизм и острое айти головного мозга. Дима переглядывается с Игорем. Вот так вот. Кому-то — связь на сосне, а кому-то… айти. Они на цыпочках проходят мимо низкого топчана, на котором под теплым клетчатым пледом угадываются очертания тела. Макс, задержавшись, с умильным видом гладит плед в районе гипотетической задницы. Или паха. Игорь вздергивает бровь, но молчит. В просторной комнате пестро от ковров, половиков и вязаных салфеток. Со стен строго глядят черно-белые лица. В допотопной стенке блестит хрусталь. И одуряюще пахнет едой: еще теплым хлебом, картошечкой с пылу-жару и свежими огурцами. — Прошу к столу! — объявляет Макс с размашистым жестом. — Хлеб-соль, чем богаты, как говорится. Дима покорно опускается на загогулистый стул, сглатывает набежавшую слюну. Над кастрюлей с картошкой поднимается парок. А они ведь битый час топали по лесу. И Дэнчик… отсыпается с полудня. Игоря, наверное, посещают те же мысли. — Вы здесь сами на хозяйстве? — небрежно интересуется он. — Или кто кашеварить приходит? Макс, едва не целиком засунувший в рот мелкое зеленое яблоко, сперва кивает, потом трясет головой. — С ума сойти, — потирает бровь Игорь. — И хлеб печете? Молодцы. — Это все речардж, — чавкает Макс, совладав с яблоком. — Пробуждает неожиданные таланты. Вы не стесняйтесь, налетайте, а я сгоняю баньку проверю. Уже должна дойти до кондиции. Схватив еще одно яблоко, он исчезает в сенях. Когда стихают шаги, Игорь поднимается со стула. — Пойдем руки хоть сполоснем, а то будто землю копали. Снаружи смеркается. Ветра нет, но черный лес гудит, облака по-прежнему изображают клубничную вату, правда, старую, слипшуюся и подсохшую. Обнаружив на углу дома летний рукомойник, Дима и Игорь по очереди смывают с ладоней грязь. Вода льется чуть теплая, подогретая дневным солнцем, а мыло — неожиданно — жидкое, для чувствительной кожи, со сладкой миндальной отдушкой. — Журналист и программист, — вполголоса вздыхает Игорь, — два веселых гуся… Хлеб-соль на столе, банька до кондиции… А Дэнчик, кажись, с ружьецом в обнимку дрыхнет, там ствол из-под одеяла торчит. Ох, Димка, валить отсюда надо, вот что. Дима согласен целиком и полностью. Только они в полузаброшенной деревне среди леса, без колес и с тремя здоровыми ногами на двоих. Он не совсем инвалид, ковылять, предположим, способен, но не более того… В ноги что-то тычется. Дима подпрыгивает, с трудом сдерживая позорный визг и растревоживая больную щиколотку. Но это всего лишь кошка. Простая еда кажется божественно вкусной. Хлеб пахнет до небес, картошка тает во рту, а огурчики, напротив, как на подбор крепенькие и хрусткие. Дима старается не налегать: перед баней наедаться вредно — но получается с трудом. Игорь тоже отдает должное позднему ужину, а потом вдруг перестает жевать. Прислушивается. Дима следует его примеру. Здесь, в доме, то же самое что в лесу: в одну минуту комната полна звуков — громко тикают резные часы с кукушкой, что-то шебуршится в стенах (мыши?), потрескивает на чердаке, перекатывается в подполе. А затем — гробовая тишина. Но и в громкой, и в тихой фазе чего-то не хватает. Чего-то… Чего-то… Игорь смотрит на Диму и одними губами произносит: — Дэнчик. Точно. Наверняка бывают люди, которые спят очень тихо. Но настолько? Чтобы ни вздохнуть, ни всхрапнуть, ни шелохнуться… Игорь встает одновременно с Димой. Бок о бок они подходят к топчану и смотрят. На очертания неподвижного тела, с головой накрытого клетчатым пледом. На дуло, выглядывающее из-под края. На висящую на стене рядом с топчаном шубу — длинную, женскую, со свалявшимся замызганным мехом «под леопёрда». Наклонившись, Игорь втягивает ноздрями воздух. Потом тянет руку и дергает краешек пледа на себя. — Господи! — вырывается у Димы сдавленным шепотом. Вонь адская. Последний проглоченный кусок вежливо стучится на выход, но Диму уже давно не выворачивает на местах преступлений. Вспоминая об этом, он подавляет бунт в зародыше. Через несколько очень долгих секунд Игорь бережно укладывает тяжелую ткань на место, и вонь словно обрубает. Пахнет лишь тиной и речной водой — и то если принюхаться. Поманив Диму за собой, Игорь возвращается к столу. Садится, щурится на недоеденную краюху на тарелке. Философски пожимает плечами и засовывает ее в рот. Дима же, изучив одинокую половинку картофелины, решает, что с него пока хватит. — Я надеюсь, Макс с ним не… — Игорь осекается и отвечает сам себе: — Вряд ли. На такой стадии он бы уже расползся нафиг. Да, думает Дима, старательно выгоняя картинку из воображения. Определенно хватит. Перед баней вредно. Дверь скрипит, распахиваясь. Макс блестит глазами и белыми зубами. — Ну что, служивые, накушались? — Спасибо, — говорит Игорь. — Очень вкусно. Только хочу тебя огорчить, журналист, Дэнчик твой помер, причем довольно давно. Утоп, видать, и знатно разложился. Его бы того… отпустить с миром. Макс приглушенно хохочет, трясет кудряшками. — Да ну тебя! Кто его куда отпустит, ему и тут хорошо. Лежит себе, не рыпается. Если прикрыть чем, почти не воняет. А что вид стремный, так это пока дрыхнет. Проспится, перышки почистит — красавчик будет, хоть сейчас на обложку. Вы стулья не просиживайте, там банька в самый раз, как бы не остыла. Поройтесь в антресолях, шмотки чистые себе подберите — что найдете, все ваше. Я тут приберу пока. Под тихий звон посуды и немелодичное Максово мычание Дима с Игорем отправляются потрошить антресоли. Пока они этим занимаются, за окнами окончательно темнеет. Макс зажигает целую батарею разномастных свечей и пару керосинок, расставляет по всем поверхностям. — Электричество у вас тоже только на сосне показывают? — язвит Игорь, примеряя безбожно растянутые треники. Дима давит улыбку. Представляет мертвого программиста Дэнчика, который кодит на калькуляторе — тыкает склизкими распухшими пальцами в кнопки, переводя батарейки пачками. Ни ноутбука, ни стационарного компа не видно. А вот древний пузатый телек в наличии. И дверь в дальней стене — может, у них техника в другой комнате хранится, кто знает. — Начальник, ну ты совсем за дикарей нас не держи, — деланно возмущается Макс. — Все у нас показывают. Только не каждый день. Шмотки нашли? Красавчики! А теперь в баню, камон, камон. Баня новая, с иголочки, внутри приятно пахнет сосной. — Пожалел жару наш гостеприимный хозяин, — жалуется Игорь из парилки. Дима молчит: он не любитель и не ценитель. Его в баню разве что в детстве водили пару раз и всегда с приключениями: то кровь носом пойдет, то обморок случится. Поэтому сидит сейчас в теплом предбаннике и рассматривает золотистые стены в тусклом свете декоративного фонаря. Помылся, согрелся — а больше и не надо. Даже нога успокоилась, совсем чуть-чуть ноет. Игорь вываливается из парилки весь мокрый и блестящий, почти такой же золотой, как сосновые стены. — Жаль, до озера далеко, — вздыхает он. — Сейчас бы… ух! Поднимает, хекнув, шайку с водой и исчезает на улице. Дима думает о загадочном озере, где ловит связь и ловят трупы. Это ведь там Макс подцепил своего Дэнчика? Наверняка там, где же еще. Еще он думает о том, сам Дэнчик утоп или помогли. Может статься, тот же Макс и помог… Профдеформация, чтоб ее… Игорь, вернувшись, с грохотом ставит шайку на пол и с почти таким же грохотом падает перед Димой на колени. Горячими ладонями проводит по Диминым бедрам, расталкивает ноги пошире и без всяких прелюдий заглатывает до упора. Сосет сильно и неаккуратно, как Диме нравится — задевая зубами и потираясь колючей щетиной о нежную распаренную кожу. Дима не в настроении, но кончает в считанные минуты — скорее, от удивления, чем от чего-то еще. И так долго не может отдышаться, что встревоженный Игорь пытается закинуть его на плечо и выволочь на свежий воздух. Дима вяло протестует: там комары и, мало ли, соседи — тогда Игорь ограничивается тем, что брызгает на Диму водой и приоткрывает дверь. — Нет там соседей, — возражает он. — А если и есть, то ночь на дворе. Дима вытирается и одевается. Толстое белоснежное полотенце выглядит свистнутым из дорогого отеля. Спортивный костюм тоже явно свистнут — к примеру, с ближайшей помойки. Но сойдет для сельской местности. — Ты чего налетел? — спрашивает Дима. — Я не жалуюсь, если что, просто… неожиданно. Не мысли же о противоестественных Максовых отношениях с плавунцом его так воодушевили. Игорь отмахивается. — Для тонуса. Ты смурной весь сидел, вот я и подумал, что надо тебя взбодрить. Дима хмыкает. Стресс, усталость, вкусная еда, баня и оргазм… После этой гремучей смеси он таким бодрячком — до постели бы доползти… Но приходится еще уважить хозяина и отведать морс, который «кисленький, холодненький, после баньки самое то». Дима не так чтобы против: морс и впрямь зачетный, ароматный, брусничный — но уже предвкушает, как будет в ночи шариться по незнакомому участку в поисках нужника. Хоть ты пустую бутылку у Макса проси. А когда Дима запрокидывает голову, глотая последние капли, за спиной, там, где стоит топчан, протяжно вздыхают. Мыслей нет никаких. Хотя нет, одна есть: кажется, бутылка понадобится не ночью, а прямо сейчас. Враз заледеневшей рукой Дима ставит пустую кружку на белую скатерть и слушает: как шуршит плед, как шлепают по доскам босые ноги, как гремит о ведро ковш. — Дэнчик проснулся! — радостно объявляет Макс, и только тогда Дима поворачивается. Голые пятки, края серых штанин, шуба и копна светлых, почти как у Макса, волос — Дэнчик, стоя спиной, шумно жадно глотает воду. Дима косится на Игоря: тот глядит с интересом, но без особого изумления. Подумаешь, жмурик ожил… Чего уж там. Вылакав навскидку с полведра, Дэнчик милостиво являет зрителям анфас. Он и правда приметный парень, тут Макс не соврал. Черты породистые капризные, выбритый подбородок и гладкая грудь блестят от пролитой воды. — Просну-у-улся! — снова басит Макс и лезет обниматься, обхватывает ручищами, звучно, как ребенка, чмокает в щеку. Дэнчик фыркает, отбивается. По сравнению с Максом он игрушечный, хотя ростом где-то с Диму. Пожалуй, чуть выше, но это нетрудно — быть выше Димы. Чем-то напоминает домовенка Кузю из старого мультика — глазастый, растрепанный и какой-то мурзатый, будто слегка запылился, пока лежал трупом. Дима представляет, как Макс в костюме горничной смахивает с Дэнчика пыль радужным пипидастром, и тут же проникается к мертвому программисту необъяснимой симпатией. — А у нас гости дорогие! — куражится Макс. — Из самых, значит, Северных Пальмир. Дэнчик, это Игорь и Дмитрий! Игорь и Дмитрий, это Дэнчик. — Рад знакомству. — Дима, вежливо улыбаясь, протягивает руку. Он не помнит, говорил ли Максу, откуда они едут, но, может быть, Игорь упоминал. Ладонь у Дэнчика прохладная, рукопожатие крепкое, но не агрессивное. — Прошу любить и не жаловаться! — балагурит Макс, пока Дэнчик ручкается с Игорем. — Пису пис! Мейк лав, нот вор! Дэнчик морщится — не то от акцента, не то осуждает ситуацию в целом — и Макс резко серьезнеет. — Жрать-то будешь? — как из воздуха достает тарелку с картошкой и огурцами. Дэнчик опять кривит губы, но двумя пальцами цепляет огурчик и так лихо сует в рот, что Дима, невольно вспомнив баньку, чувствует, как загораются щеки. — Угу, — Макс, перехватив его взгляд, подмигивает. Словно этого мало, толкается языком за щеку. — По части глубокой глотки его никто не переплюнет. Абсолютный чемпион! Рекомендую, одиннадцать из десяти. Теперь у Димы пламенеют еще и уши. Дэнчик грозно щурится, но щеки сытого хомяка смазывают все впечатление. — Он у тебя совсем не говорящий? — спокойно спрашивает Игорь. Дима моргает. Дэнчик начинает жевать быстрее, а Макс расплывается в улыбке, не затрагивающей глаза. — Рот открывал много, пока плавал. Вот рыбки за язык и пощипали, да, Дениска-Редиска? Дэнчик с двух рук показывает ему фак. Ногти у него ухоженные — наверное, где-то в этом православном спа затесался маникюрный салон. — Да ладно, — тянет Макс, а Дэнчик резко — лишь шуба взметывается — разворачивается на пятках и исчезает в сенях. — А пожрать нормально? — кричит вслед Макс. В ответ раздается громкий хлопок двери. — Ну вот, — Макс ковыряет картошку пальцем, — обиделся. Или в сортир побежал? — Я бы тоже не отказался взглянуть на сортир, — подает голос Игорь. — На сон грядущий. Дима согласно кивает. *** Дима таки просыпается ночью, но мочевой пузырь тут ни при чем. Просто пострадавшую ногу кто-то перепиливает — медленно, вдумчиво и очень тупой пилой. А еще Дэнчик и Макс в комнате по соседству тоже не спят. Судя по звукам — к обоюдному удовольствию. Слышимость выше всяких похвал: Макс шаманской скороговоркой несет какую-то дикую, бессмысленную грязь, а Дэнчик… ну, мычит. И хлюпанье… Хлюпанье такое, будто они не в кровати кувыркаются, а посреди болота. Рядом шевелится Игорь. Густо шепчет: — Не спится? Дима смотрит на него, но почти не видит: очки мирно лежат в изголовье, а моргающая на столе в граненом стакане свеча — такой себе источник света. — Можем нанести контрудар… Дима не видит, но знает, что Игорь улыбается. — Проверим, кто кого переорет. В повисшем молчании стон Дэнчика звучит как-то совсем душераздирающе. Дима аж вздрагивает: вдруг его там не трахают, а убивают? Ага, во второй раз. Порой отличить одно от другого по звуковому сопровождению не так легко, как кажется. — Во дает, — хмыкает Игорь, а Дима честно признается: — Такое я не переплюну. Он и не претендует. Он уже в яме свое откричал, если честно. — Я не говорю, что орать должен ты. — Игорь кончиками пальцев пробегает по Диминому горлу. — Сам поору. Только сверху побудешь, иначе не сосредоточусь. Вряд ли он сейчас серьезен: крикуны из них обоих откровенно паршивые, что сверху, что снизу. Это Дэнчику с Максом хорошо в их маленьком стремном раю на двоих: если кто и живет поблизости, то бабули, оглохшие и ослепшие еще при Советах. Ори, сколько влезет, хоть криком изойди, никто слова не скажет. А у нормальных людей чуткие соседи за картонными стенами бдят день и ночь… Молчать, как партизан — да, быстро учишься. Голосить? Это вряд ли. Садист с пилой засучивает рукава и удваивает усилия. Дима вздыхает. — Хочешь, схожу их приструню маленько? — сочувственно предлагает Игорь. Дима качает головой. — Не в том дело. Просто нога разболелась. Я после бани про нее забыл совсем, а теперь… Как думаешь, они не обидятся, если мы аптечку поищем? — Лежи, — говорит Игорь, — я щас. Дима распластывается на спине и смотрит в потолок. Слушает, как Игорь стучит в дверь — деликатно, но за ручку дергает, не дожидаясь ответа. Дверь закрывается. Дима силится разобрать голоса, однако слышит лишь далекий бубнеж, и это нечестно, учитывая, что сексуальные игрища сладкой парочки звучали так, будто все происходило в паре метров. Нечестно. Игорь возвращается. Взяв стакан со свечой, роется в тумбочке под телевизором, потом выдает довольное: «Ага». — Есть. Димка, давай лапу. Дима тянется за очками и приподнимается на локтях. Игорь, усевшись на матрас в изножье, безошибочно находит под одеялом несчастную Димину ногу и демонстрирует тюбик. — Ща Кетоналом намазюкаем, забинтуем потуже, и будешь огурцом. Чего она у тебя взбрыкнула? Даже не опухла, ничего. Не горячая. Так болит? Игорь тыкает в нескольких местах — чувствительно, но ни разу не критично. И правда, чего она? Прохладный крем начинает действовать прямо в процессе «намазюкивания». Так не бывает, но эффект плацебо — великая вещь! Пока Игорь сражается с эластичным бинтом, Дима снова греет уши. В комнате по соседству тихо. Прислушались к просьбе умерить пыл? Или просто настрой ушел? — Там… все норм, — словно в ответ на его мысли, понижает голос Игорь. — Дэнчик… ну, жив. В смысле… — Я понял, — таким же шепотом перебивает Дима. — Только у тебя руки дрожат. Игорь возражает, что ничего подобного, просто дом выстыл, но искренности в голосе кот наплакал. Закончив с перевязкой, возвращает свечу на стол и ныряет под одеяло, жмется, как испуганный пес. И правда, холодный. — Макс звал присоединиться, — шепчет Игорь, когда Дима, убаюканный стихающей болью, зыбко покачивается на грани сна и яви. — Я отказался. Если и тебя позовут, не ходи, ладно? — Вот еще, — бормочет Дима, слишком сонный, чтобы как следует возмутиться. Или думает? — Оно мне даром не надо… Игорь целует его в нос, и Дима, наконец, засыпает. *** Его будит солнце. Солнце и сногсшибательный запах выпечки. Соседняя половина матраса пустует, вокруг тихо. Неохотно скинув одеяло, Дима ежится: в доме ощутимо свежо. На белой скатерти — целый тазик поджаристых, еще теплых сырников под вышитым полотенцем, а рядом записка: «Уехал с М. за машиной. Никуда не ходи. И.» Первый сырник Дима ворует тут же, оправдываясь, что чистить зубы все равно нечем. Прожевав, решает все-таки прогуляться до рукомойника. Погода разительно отличается от вчерашней: на небе ни облачка, не считая привычных уже приторно-розовых клубов над лесом. Завод у них там, что ли? Странный цвет для дыма. Воздух здорово прогрет: наверное, уже позднее утро, которое для деревенских жителей давно день. Для проверки Дима заглядывает обратно в дом: не удержавшись, запихивает в рот еще один сырник и щурится на резные часы. На циферблате без пяти пять. Сломались, решает Дима. Сейчас никак не может быть пять утра и уж точно не пять вечера. По дороге с крыльца до него доходит, что можно было посмотреть на телефоне, но снова возвращаться неохота. Дима наведывается в нужник, потом, позевывая, бредет к рукомойнику. Там, на низкой скамеечке у бревенчатой стены, сидит, подставив бледное лицо солнцу, Дэнчик. На нем та же «леопёрдовая» шуба и те же штаны. Только ноги теперь в потрепанных белых кедах, и торс упакован в болотного цвета футболку с вытертой иностранной надписью. Тут же и ружье — небрежно прислонено к стене. Одной рукой Дэнчик держит сигарету, другой — гладит белую кошку. Кошка неподвижна, как чучело, и даже не чихает от дыма, но она точно живая: мертвые кошки не тарахтят на весь участок. Угу, а мертвые программисты не греются на солнышке… Прогнав неудобные мысли, Дима говорит: — Доброе утро. Дэнчик кивает. Намывая лицо и полоща рот, Дима развлекается мыслью, что Дэнчик и в постель с Максом ружье берет. Дима его, в общем, не осудил бы: от Макса, невзирая на амплуа харизматичного раздолбая, тянет некой первобытной жутью. А вообще, можно спросить у Игоря, он же сам вчера все видел. Но, вспомнив холодные вздрагивающие пальцы, бережно касающиеся больной ноги, Дима спрашивать передумывает. Нога, кстати, и впрямь огурцом. В плеск воды вплетается короткое мычание. Дима поворачивает голову: Дэнчик протягивает ему пачку. — Спасибо, — отказывается Дима. — Не курю. Дэнчик, пожав плечами, снова жмурится на солнце. Кошка, коротко мякнув, спрыгивает с его колен и отправляется по своим кошачьим делам. Диме бы последовать ее примеру, но уходить на этой ноте почему-то неловко. — Сырники — объедение, — хвалит Дима, помявшись. — Ты готовил или Макс? Дэнчик неопределенно ведет растрепанной головой. — Очень вкусно, — повторяет Дима. — У меня даже бабушка так не делает… И чертыхается про себя. Точно. Бабушка. — Слушай, — говорит просяще. — Мне надо позвонить, мы ведь до места так и не доехали. Там родственники с ума сходят. Макс рассказывал, что у вас где-то возле озера связь ловит. Проведешь, если не трудно? Дэнчик смеривает его оценивающим взглядом и кивает. — Спасибо! — радуется Дима. — Я сейчас, две минуты! В доме он хватает телефон и пригоршню сырников, виновато смотрит на Игореву записку с призывом никуда не уходить и выскакивает на улицу. Деревня все такая же тихая и безлюдная, но в ярком солнечном свете выглядит… приятнее. На проводах черными запятыми сидят ласточки. В высокой выгоревшей траве стрекочут кузнечики — громко, тревожно. Само озеро напоминает темно-синюю чашу, взрезанную длинной узкой полосой неровных мостков. Дима думает, надо выйти на мостки, но Дэнчик ведет его к невысокому обрыву. Обрыв совсем не страшный, рыхлый песчаный спуск внизу становится пологим и утыкается в камыши. Даже если упадешь — не утонешь. Только Дима все равно вспоминает яму. Дэнчик показывает жестами: надо туда, вниз, и Дима, делать нечего, полуслезает-полусползает по сыроватому зыбкому песку. Упершись спиной в топырящийся травяными корнями склон, уныло смотрит в экран. Связь слабая, заряда — хорошо если на один звонок. Быть может, у Игоря с его неубиваемой нокией ситуация повеселей… Бабушка, к счастью, отвечает быстро, и Дима, сославшись на умирающий телефон, описывает ситуацию кратко и без подробностей. Подробности не нужны и даже, пожалуй, вредны: Дэнчик, отойдя в сторону, маячит вверху и справа. Ружье у него в руках, не за спиной, а худое лицо очень выразительно — никаких слов не надо. Едва Дима говорит: «Пока, ба, люблю тебя», экран окончательно гаснет, и трубка превращается в бесполезный кусок пластмассы. — Спасибо, — выдавливает Дима, косясь на ружье. Дэнчик со слабой улыбкой закидывает оружие на плечо, подходит и любезно подает Диме руку. Потом они сидят на мостках. Дэнчик снова достает сигареты, Дима бездумно отковыривает длинную щепку от серой доски. Солнце нешуточно припекает, но соблазна окунуться нет: вода не то чтобы грязная, скорее мутная, как подкрашенная, дна не видать даже на мелководье. В воздух от нее поднимается неприветливый холодок. — Тебе в этом не жарко? — спрашивает Дима. Дэнчик крутит головой и небрежно кидает бычок прямо в озеро. Тот, вместо того, чтобы плавать на поверхности, сразу скрывается из виду. Рыба, что ль, сглотнула… — Мусорить-то зачем? — жалеет Дима гипотетическую рыбу. Дэнчик, растянув губы, бьет его локтем в ребра — несильно, да еще шуба почти полностью сводит удар на нет. В ту же секунду что-то вылетает из воды и врезается Дэнчику прямо в лоб. Падает на доски. Дима смотрит на размокший бычок и поднимает брови. Метрах в двух впереди темная вода масляно расступается, выпуская рыжую макушку. Длинные волосы плывут подгнившими ржавыми водорослями. У девушки красивое иссиня-белое лицо, глаза лежалого трупа и острые зубы между пухлыми бледными губами. Высунувшись из воды по грудь, она скалится и грозит в их сторону когтистым пальцем. — Вот и я говорю, — кивает Дима, на всякий случай подбирая ноги. — Мусорить плохо. Легкие волны плещут о столбы мостков, головы лезут, как грибы из-под земли: темноволосые, светлые, русые… Дэнчик вскакивает на ноги и с королевским достоинством топает в сторону берега — вроде как не его прогнали, а самому надоело. Дима, посмеиваясь под нос, торопится за ним. На обратном пути Дима вспоминает про монастырь, и они делают крюк. Монастырь под стать деревне: с виду давно заброшен, холодные лабиринты бесконечных коридоров, сквозняк, тряпки и сор в углах. — Здесь еще кто-то работает? — интересуется Дима, разглядывая потемневшую неприкаянную икону на стене. — Бывают службы? Есть монахи? Настоятель? Дэнчик, миновав еще несколько поворотов, тянет на себя грубо сколоченную дверь. Дима смотрит через его плечо. Вот и ответ на последний вопрос: настоятель здесь определенно есть. Висит в петле, слабо суча ногами, на полу валяется табуретка. Дима машинально дергается к висельнику, но Дэнчик ловит за локоть, качает головой. Судя по его равнодушному лицу, здешний священник проворачивает такой трюк не в первый раз и даже не в пятый. Наверное, имеет право… В чужой монастырь, как говорится, со своим уставом не ходят… На деревянном столе в углу кельи кучей громоздятся пачки банкнот, но Дэнчик захлопывает дверь прежде, чем Дима успевает приглядеться. Мол, хорошенького понемножку. Возвращаются они не тем путем, которым шли — обходят с другой стороны — и тут Дима впервые встречает местного жителя. Жительницу. Она возится на грядках за рабичным забором, но выпрямляется на оклик и подходит к сетке с веселым: «Привет». Дэнчик хмыкает пренебрежительно, а Дима не знает, куда деть глаза. Девушке лет шестнадцать от силы, из одежды на ней одни коротенькие джинсовые шорты. Нет, давешние русалки тоже без купальников плавали, но они русалки, им положено… А тут… Девушка охотно рассказывает, что ее зовут Арина и что она живет с больной матерью. Дима тоже кратко обрисовывает, кто он и как тут оказался — поглядывает на Дэнчика, но тот со скучающим видом изучает свои аккуратные ногти и вроде бы ничего против не имеет. Когда слова заканчиваются, сменяясь мыслями, как бы вежливее ретироваться, сзади раздается насмешливый голос: — Эй, гражданочка-красавица, общественный порядок нарушаем? У Димы екает в груди: он сильно волновался за Игоря, хоть до сих пор этого не осознавал. Хорошо, что Игорь вернулся. Арина, польщенно вспыхнув, обеими руками поправляет волосы, собранные в две забавные гульки, и Дима с облегчением пользуется предлогом, чтобы отвернуться. Терпеливо слушает все полагающиеся незамысловатые: «Ой, а вы товарищ милиционер?» — «Никак нет, мы с две тыщи одиннадцатого полицейскими называемся» — «А наручники у вас есть?» — «Конечно, с розовым мехом, показать?» — «А вы меня арестуете?» — «Только если будете очень хорошо себя вести». Нет, Дима совсем не ревнует. А вот Игорь за смешливым тоном какой-то напряженный. Потом из дома доносится чудной гортанный крик, и Арина, бросив отрывистое «Пока, мальчики!», убегает. Игорь провожает ее задумчивым взглядом. — Забавная девчонка, — сплевывает в траву. — Ну а ты что? Стоило мне отвернуться, на голые сиськи потянуло? Это ты еще с нами на озере не был, думает Дима. Вот где… сисек. Да, Игорю определенно не по себе, но, кажется, дело совсем не в ревности. Или, как минимум, не совсем в ревности. До дома идут втроем. Игорь молчит, Дима не спрашивает. Рядом с геликом Димина старенькая «Лада» выглядит яркой букашкой, забравшейся под бок жирному скарабею. Такая маленькая, родная, беззащитная и не способная защитить. — Она на ходу, — вполголоса говорит Игорь, едва Дэнчик исчезает в доме. — Быстро собираемся и валим. Дима знает: машинка никак не может быть на ходу. Им бензобак пробило так, будто акула из «Челюстей» грызанула, вообще неясно, как оно вышло. На коленке не залатаешь. Но он не спорит, берет из багажника свою сумку и поднимается вслед за Игорем на крыльцо. Макс за столом грызет яблоко и внимательно следит, как они переодеваются. Непривычно серьезный, даже суровый. Молчит. В комнате тепло, но Дима под этим пристальным взглядом весь идет мурашками. — Спасибо, что приютили, — не выдержав давящей тишины, произносит он, и голос кажется чужим. — До свидания. Макс с чмоканьем обсасывает огрызок: — Еще свидимся, пацан. Диме очень не нравится, как это звучит. К машине они практически бегут. Дима, не вполне доверяя ноге, пускает Игоря за руль, и «Лада» через открытые ворота выруливает на проселочную дорогу. А потом они едут. И едут. И едут. Когда проржавевший указатель с черными квадратными буквами «ТОПИ» появляется перед ними в первый раз, Дима оптимистично предполагает, что они не туда свернули. На нервяке бывает. Когда в третий — шутит, что Игорю слишком понравилась халявная кормежка. В пятый раз на полном серьезе предлагает остановиться и надеть одежду навыворот. — Зачем? — без удивления спрашивает Игорь. — Бабушка говорила, помогает, — объясняет Дима, — если леший по кругу водит. Игорь с неожиданной яростью бьет кулаком по рулевому колесу. Дима дергается. — Извини, — буркает Игорь. И добавляет: — Это не леший. Боюсь, переодеваниями мы не отделаемся. И они пробуют снова. И еще, и еще, и еще. Небо стремительно розовеет, возле указателя больше не пусто. Черный гелик словно всасывает свет, в хромированных колпаках играют красные искры. Дэнчик с ружьем на коленях сидит на капоте, болтает ногами. Макс курит чуть в стороне, примостив зад на высокую деревянную колоду. Его кудрявые волосы подвязаны желтым лоскутом на манер Рэмбо, на плече топор с длинной рукоятью. Завидев «Ладу», Макс улыбается и энергично машет свободной рукой. — Вот и приехали, — вздыхает Игорь. — Я пошел. Не выходи из машины. Димины пальцы совершенно без участия мозга смыкаются на Игоревой кожанке. — Брось, Димка, — ласково, как маленькому, говорит Игорь. — Хотели бы убить, грохнули бы ночью. Или сегодня утром, когда мы разделились. А может, они сектанты, лихорадочно думает Дима. Может, им нужно именно так: на закате возле въезда в деревню. Пришьют и закопают для какого-нибудь плодородия. Или русалкам скормят, чтобы рыба хорошо ловилась… Игорь осторожно отцепляет его пальцы от куртки и вылезает из салона. — Ну что, служивые, накатались? — лыбится Макс. — Твоими молитвами, — отзывается Игорь. Двери закрыты, окна подняты, но Диме слышно и видно, будто все действующие лица играют на сцене, а он зритель в первом ряду. Только из этого театра не уйдешь, сославшись на скучное представление. — Молитвы — это к нашему батюшке, — брезгливо отмахивается Макс. — Как там, к слову, наш батюшка поживает, а, Дениска? Уже вздернулся? Дэнчик продолжает болтать ногами. Игорь прочищает горло. — Что надо сделать, чтобы отсюда уехать? — спрашивает он в лоб. Макс изображает глубокую задумчивость. — Что сде-е-елать, — тянет с издевкой. — Да ничего. Порешить бы вас обоих, и дело с концом… Но разве я зверь какой? Понравились вы мне, господа менты, поэтому уговор. Вот тебе, Игорек, топорик, руби пацану башку, и скатертью дорожка. Езжай на все тридцать четыре стороны. Макс нетерпеливо похлопывает по колоде, а Игорь отвечает: — Не пойдет. Интонация у него небрежная — как нелюбимую шавуху с картошкой предложили. Дима даже не успевает толком осознать услышанное, а осознав, запоздало сглатывает. — Раз не пойдет, значит, поедет, — огрызается Макс, но беззлобно. — Ладно тебе, начальник, где твоя хитрожопость? Мог ведь согласиться для виду. Я бы тебе топорик дал, а ты меня этим топориком… От грохота над черным лесом с дикими воплями взметываются вороны. Дима подскакивает на сиденье, Игорь и Макс одинаково втягивают головы в плечи. — Совсем чердак протек, Редиска? — обиженно орет Макс. — Сдурел над ухом палить? Дэнчик демонстративно передергивает затвор. Игорь жмурится, встряхивает головой — пытается прогнать звон из ушей. Не отступает. — Еще варианты? — Деловой какой, — ворчит Макс, но физиономия у него отчего-то довольная. — Варианты ему вынь да положь. Окей, вот тебе, как говорил когда-то Дэнчик, еще поссибилити. Пацан твой моему Дениске очень приглянулся. Как по мне, ни кожи ни рожи, но сердцу не прикажешь. Одолжи его нам на ночку, и будем в расчете. Вернем живым, честное журналистское. Звучит, несомненно, лучше, чем изображать обреченного на суп куренка — даже при том раскладе, что честное журналистское редко бывает по-настоящему честным. Но отчего-то именно после этого почти невинного, по сравнению с первым, предложения Диме становится не на шутку страшно. Хочется выскочить из машины и бежать по темному лесу, куда глаза глядят, но Игорь сказал сидеть на месте, и Дима сидит. Игорь с кривой улыбкой разводит руками. — Простите, ребята, но нет. Я ревнивый. Макс хохочет, запрокинув кудрявую голову. — А я в курсе, — сообщает, отсмеявшись. — Птичка уже напела. Игорь переступает с ноги на ногу — вроде бы просто стоять устал, но Дима понимает, что он подбирается, группируется… Господи, ну зачем? Не надо. Не выйдет ведь… Улыбку с лица Макса как ластиком стирают. — Только давай без героизмов-мазохизмов, — предупреждает он совсем другим, низким, почти рычащим тоном. — Я здесь хозяин. Я с этой штукой управляюсь лучше, чем ты с Игорьком-младшим. А пока я буду тебя разделывать, Дэнчик вытряхнет пацана из вашей убогой жестянки и накомпостирует в нем столько дырок, что будешь считалкой выбирать, в какую присунуть. Ой, нет, тебе ведь будет уже нечем… Макс, хоть высокий и плотнее Игоря, на силача с виду не тянет, но тяжелый топор летает в его руках, как тростинка. Выглядит не очень естественно, зато очень убедительно. Игорь чуть сутулится, смотрит под ноги, потирает старый шрам над бровью. Еще не сдался, расшифровывает сидящий, как на пружинах, Дима. Еще не сдался, но уже на пороге. — А я? — вдруг спрашивает Игорь, вскидывая голову. — Я вам не приглянулся? Губы Макса растягиваются в такой широченной улыбке, что Дима слышит треск. Жаль, воображаемый. Уж он бы с удовольствием организовал этому уроду парочку трещин — желательно в черепе, но и в зубах тоже неплохо… С этими мыслями Дима, позабыв все Игоревы наказы, дергает за ручку, выпрыгивает из машины… и кулем рушится на землю. Щиколотка вспыхивает болью — но не как ушиб, вывих или даже перелом. Наверное, так болит кость на последней стадии остеосаркомы. Так болит, когда ногу отрывает взрывом — если шок уже прошел, а врачей с обезболивающим еще нет. На самой заре рабочей карьеры Диму пырнули ножом в живот, и было, конечно, больно, но он быстро потерял сознание, а очнулся уже в больнице, накачанный анальгетиками по уши. Сейчас же милосердного забытья нет, нет и нет. Дима катается по жесткому гравию и даже выть не может. — Хватит, — сквозь собственное мычание и гул крови в ушах разбирает он голос Игоря. — Пожалуйста. Он не будет мешать. — Только ради тебя, детка, — сухо отвечает Макс. — Уяснил, пацан? Сиди и не отсвечивай, пока взрослые разговаривают. Боль обрывается, как звук на высокой ноте. Несколько секунд Дима еще лежит, не веря своему счастью, потом кое-как поднимается и, подволакивая ногу, залезает обратно в машину. Быстро, зло вытирает мокрые щеки. Впереди, на фоне алеющего неба, Игорь и Макс продолжают переговоры, но почему-то больше ничего не слышно. *** Ужинают чинно, все вчетвером. Макс, двигая плетеные корзинки, перечисляет: — Тут с картошкой, с творогом, вот с мясом, здесь — с ягодами… И когда успел? Этим он занимался, пока они без толку, с все возрастающим отчаянием наворачивали круги по лесу? Вымешивал теплое мягкое тесто, мелко резал начинку, лепил, защипывал края… Дима представляет, как Макс деревянной лопатой вытаскивает горячие пирожки из печи, бережно раскладывает по корзинкам, прикрывает ткаными салфетками, вытирает просыпавшуюся муку. А потом берет топор, свистом, как собаку, подзывает Дэнчика и… Здесь слишком много на двоих. Готовил с запасом? Или знал, что все закончится именно так? Дима думает, что ему кусок в горло не полезет, но утренние сырники остались где-то в утренних же воспоминаниях — когда все еще было относительно хорошо. А пирожки, пуховые, маленькие, на три укуса, сами прыгают в рот. Дима только не трогает те, что с мясом, потому что ни кур, ни свиней, ни коров в деревне не заметил. Хотя, конечно, сильно не приглядывался. Плюс не исключено, что сюда приезжает автолавка, да и в ближайший крупный населенный пункт за покупками никто наведываться не запрещает. Но все-таки… Лучше не рисковать. Под конец ужина Макс с заговорщицким видом извлекает из-под стола пузатую бутылку. — Кому наливочки? Своя, домашняя, на смородине. Игорь, копируя известный плакат, выставляет ладонь. Дэнчик презрительно морщит благородный нос. Дима, поглядев на них, тоже отказывается. — Трезвенники-язвенники, — заводит глаза в потолок Макс и пьет сам. Впрочем, весьма умеренно. Немного погодя идут в баню — по-быстрому, просто сполоснуться. К Диминому облегчению, не все вместе. Макс не упускает возможности пошло поиграть бровями: — Эх, знал бы, просторнее бы отгрохал. Но не ломать же — недавно построил. Сколько длятся эти их с Дэнчиком деревенские каникулы? Сколько времени требуется столичному, насквозь городскому мужику, чтобы научиться волшебно готовить в печи и строить на зависть профессиональной плотницкой бригаде? Может, не так много. Может, у Макса талант… Как он там говорил? «Это все речардж»… А потом… потом дверь соседней комнаты захлопывается, а Дима ложится спать. Конечно же, не спит. Конечно же, волнуется — но отчего-то в разы меньше, чем стоило бы. Внутри будто лидокаином обкололи. Широко открытыми глазами Дима вглядывается в беленый потолок, следит за пляской зыбких теней от свечного пламени. Слушает, но вокруг мертвая тишина. Только холодильник фурычит. Холодильник? Не поленившись, Дима вылезает из постели, берет свечу, находит на стене выключатель и щелкает туда-сюда — ничего. Навернув пару-тройку нервных кругов возле рычащего холодильника, дергает дверцу. Внутри темно, но это ничего не значит: вдруг лампочка перегорела, а менять лень. Или, может, у них тут техника на помидорах работает, как в «Дозорах»… Проверять, подключен ли холодильник и, если подключен, то куда, Дима не решается. Возвращается в постель. Смотрит в потолок. Старательно не думает о том, что происходит за закрытой дверью соседней комнаты. Не думает. Не думает. И в итоге проваливается в жидкий тревожный сон. *** Дверь скрипит. Дима, подхватившись, непослушными пальцами нащупывает очки, путается в одеяле. — Игорь? — Тшш, не кипишуй. Жив, цел, орел. Свеча погасла, за окном хоть и сереет, но видно слишком мало. Голова чугунная, кружится после резкого подъема, от недосыпа плывет перед глазами. Даже очки не помогают. Дима различает лишь силуэт. — Димка, харэ скакать. Говорю же, я норм. Ща помоюсь и приду. Голос отрывистый и какой-то придушенный. Не так, когда просто пытаешься говорить тише, чтобы никого не разбудить. Диме не нравится. Игорь скрывается в сенях прежде, чем Дима успевает к нему подойти. Игоря нет. А дверь в соседнюю комнату приоткрыта. И там… довольно светло. Чувствуя себя женой Синей Бороды, Дима на цыпочках подходит и заглядывает в широкую щель. В нос ударяет знакомая жуткая вонь: разложение, тухлая рыба, гнилые водоросли, что-то еще. Высокая кровать, занимающая почти все небольшое помещение, выглядит как после ковровой бомбежки. На кровати Макс — лежит, разметавшись среди разворошенных, перекрученных, разодранных, заляпанных перин, вроде бы спит, длинный, загорелый, поразительно похожий на Игоря, но с намечающимися боками и брюшком. А тот… то, что уютно утыкается ему под мышку… Диму давно не выворачивает на местах преступлений. Но это… Это все нервы. И вонь. Или пирожки вчерашние не зашли. Да, определенно дело в пирожках. Утро только-только намечается — серенькое, холодное. Игорь действительно в бане и действительно моется — если можно так назвать попытки содрать с себя кожу. Благо что сделать это полотенцем не слишком легко. Но Игорь старательный. И упертый. — Дурак ты, Димка, — бормочет он. — Зачем примчался? Спал бы еще и спал. Видишь, цел я. Ваще ничего не было, веришь? Дэнчик так отжигал, что Максу не до меня стало. Помацали за жопу полтора раза, вот и весь тройничок… Дима смотрит: судя по наливающемуся синяку, мацали Игоря чем-то вроде плоскогубцев. Но других заметных следов не видно. — Считай, повалялся рядышком, порнушку посмотрел в четыре дэ, — продолжает Игорь, в третий раз за двадцать секунд роняя полотенце. — Пожестче, чем хотелось бы, но спасибо, что не снафф… Глаза у него становятся стеклянными, кадык судорожно подергивается. Сдерживает слезы? Рвоту? Дима не знает. Не знает, что делать, как помочь. Дотронуться? Обнять? Или станет хуже? — Макс, когда они закончили, сказал, уйдешь, как усну, — монотонно рассказывает Игорь. — Положил Дэнчика между нами, сказал обнять… Должно быть, выглядело даже красиво, думает Дима. Во всяком случае, пока Дэнчик не… — Но Дэнчик уснул первым. И вот это был пиздец. Сто процентов стошнит, решает Дима. Даже в неверном свете фонаря видно, как лицо стремительно делается впрозелень. Но Игорь еще крепится. Складывает губы в кривую улыбку. — Сам не пойму… чего меня растаращило. Подумаешь… полчасика полежал… со жмуриком в обнимку. Вот сейчас точно. Дима выхватывает из рук Игоря мокрое, мятое, скользкое от мыла полотенце и сует вместо него почти пустую шайку. Игорь цепляется за нее, как за последнее спасение. Но медлит. — Блюй уже, — грубо говорит Дима. — Легче станет. Я-то знаю, я, когда ты ушел, к ним в спальню заглянул. И наблевал под дверь. Надеюсь, Макс вляпается обеими ногами. Игорь отрывает глаза от дна шайки, смотрит на Диму нечитаемым взглядом и издает странный икающий звук. Неужто пошел процесс? Однако Игорь ставит шайку на пол, садится рядом на пятки и смеется. Нет, ржет. Гогочет так, что, наверное, в доме слышно. Похоже, это истерика. Похоже, им обоим это нужно. — Бля, Димка… — выдавливает он сквозь смех. — Я тебя люблю. Вытирает щеки, плещет в лицо остатками воды и, не пытаясь встать, глядит на Диму снизу вверх. Еще бледный, но больше не зеленый, только на скулах яркие пятна — не то от смеха, не то… Глаза совсем черные. И ресницы мокрые, стрелочками. Красивый. — Дим, а, Дим? — Что? — произносит Дима зачарованно. — Что мне сделать? Игорь глубоко прерывисто вздыхает. Кажется, его немного знобит. — Выеби, а? — просит. — Раз уж мне ночью не перепало. Дима теряется, но лишь на секунду. Потом на чистом адреналине подтягивает тяжелое послушное тело к лавке, опрокидывает грудью на светлое пахучее дерево и трахает — пальцами по слюне и мыльной пене — пока Игорь не перестает дрожать. Небо уже совсем светлое. Макс и Дэнчик за столом одинаково клюют носами над дымящимися кружками. У Макса на щеке отчетливый отпечаток подушки. Дэнчикова прическа напоминает старую заслуженную мочалку. Дима бы позлорадствовал, но подозревает, что и они с Игорем, невзирая на банные процедуры, не сильно краше. Одно ружье свежо, как майский цвет. Аж блестит. — С легким паром, — сонно бубнит Макс. — Кофейку? Дима кивает за двоих и украдкой косится на пол под дверью. Там чисто. Если Макс куда и вляпался, то вряд ли будет распространяться. А жаль. В мусорном ведре предательски поблескивают рваные упаковки дешманского «три в одном», но в поставленной перед Димой кружке плещется нечто, по запаху и вкусу сравнимое с шедевром из дорогой кофейни. Чудеса, однако. — Я вам из вчерашнего тормозок на дорожку собрал. — Макс тычет пальцем в промасленный бумажный сверток на краю стола. — И водички налил. У Димы коротко сжимается горло, и он прячет нос в кружку. — Спасибо, — отвечает Игорь. — Спасибо этому дому, поедем к другому. Дэнчик прощаться не приходит. Белая кошка, развалившись на крыше гелика, трет лапой мордочку. — Ишь, — ухмыляется Макс. — Еще старых гостей не проводили, а тут уже новых намывают. Диму передергивает. Не дай-то бог. Игорю Макс долго тискает руку, Диме сухо кивает: — Бывай, пацан. Бабуле привет. Дима неискренне кивает, мол, непременно, а сам задается вопросом: Максу соглядатаи, вроде Дэнчика и Арины, все доносят, или он просто… знает? Как-никак, хозяин. Или даже Хозяин. Как бы то ни было, пусть катится к черту. Они с Игорем свои собственные. Свои и друг друга. И точка. Когда Топи и грязно-клубничные облака остаются далеко позади, а впереди маячит трасса, Дима, попросив Игоря притормозить, без всякой жалости вытряхивает дареные пирожки в кусты. — Пусть птички с муравьями порадуются, — бормочет он. — Нам бабушка еще вкуснее напечет. Воду из бутылок выливает туда же. Купят другую. Или по дороге наберут. Все равно скоро придется где-то останавливаться: оба ночь не спали, так ехать нельзя. — Я вот все думаю, — говорит Дима, возвращаясь в салон. — Может, надо было Дэнчика оттуда забрать? Игорь если и удивляется, то не подает вида. Трогает машину с места. Произносит задумчиво: — Ставлю свою кепку, он бы не согласился. А если бы и согласился, доехал бы до указателя, не дальше. А потом знатно изговнял бы нам обивку и настроение. Дима вздыхает. Скорее всего, Игорь прав, но как знать? И пусть бы изговнял… Закопали бы хоть по-человечески. — С чего ты вообще решил, что Дэнчик — невинная жертва, а Макс — главный плохиш? — вредным голосом продолжает Игорь. — Вдруг это именно Дэнчик — серый кардинал. Восстал из мертвых, заграбастал себе шикарного рукастого мужика, эксплуатирует по-всякому под угрозой смерти, иначе нафига ему даже в койку ствол тягать… Дима неверяще фыркает. — Ты меня к Дэнчику ревнуешь, что ли? Стоп! Как-как ты про Макса сказал? Шикарный? Серьезно? Мне тоже ревновать пора? Игорь, радостно подхватывая тему, несет полную чушь — впору животики надорвать. Вести себя так за рулем, думает Дима, небезопасно, но пускай. Надо как можно скорее отпустить ситуацию, и, вероятно, им станет легче, если предварительно эту ситуацию как следует оборжать. Ведь смех если не продлевает жизнь, то на порядок ее облегчает. А значит, скоро станет легче. Обязательно.