Домик на дереве

      — Иди побрейся, — взбрыкивает Кенма, когда Куроо, едва объявившись в его доме и ворвавшись в комнату, лезет к нему целоваться. Маленькая ладошка упирается ему в лицо, а пяточка в белом махровом носочке прямиком в живот. Однако подобные меры предосторожности не помогают, и Куроо, усмехаясь, ловит тонкие запястья и прижимается колючей щекой к нежной коже, из-за чего по комнате проносится сдавленный писк. Кенма краснеет от жутких прилагаемых усилий не смеяться в голос, отпихиваясь всеми конечностями от Куроо, который к девятнадцати годам вымахал в огромную тяжелую махину и теперь пользовался этим безнаказанно нагло и безнаказанно много, наваливаясь на него и преграждая все пути отступления. Козуме боится щекотки. Он боится ее вплоть до колик в животе, до тонкого писка, до сжатых кулаков, до звёздочек перед глазами, до рваных выдохов. И Куроо прекрасно знает об этом, потому наслаждается больше всех, с превеликим удовольствием проводя пальцами по выпирающим рёбрам, мягким бокам, чувствительным бёдрам, вырывая из младшего полукрики-полустоны. Раньше, года два назад, когда им было по пятнадцать-шестнадцать, и они ещё были лучшими друзьями без единого намёка на любовь (вообще-то она была, просто кое-кто усиленно делал вид, что не замечает ни хитрых поползновений, ни влюблённого взгляда, ни грустных вздохов Куроо), Куроо не мог объяснить причину того, почему ему так нравилось трогать Козуме. Точнее, причину он как раз знал, но не понимал, почему это не работает с девчонками или другими пацанами. Проблемы с ориентацией у Куроо начались в пятнадцать, когда в один из прекрасных тренировочных дней, засмотревшись на тонкую шею и острые коленки Кенмы и поймав мяч лицом, пропахал затылком пол. Валяясь там, он задумался о длинных волосах, нежных ручках и… мягкой груди. Почему его за всю жизнь ни разу не посещала мысль о девчонках в подобном роде? Он, конечно, думал, что было бы круто встречаться, жениться и так далее. Но ни о поцелуях с ними, ни об объятиях, ни о более серьезных вещах он не задумывался. Он мог бы объяснить это тем, что страстью всей его жизни был волейбол, однако, если честно, было кое-что, что вообще не вписывалось ни в какие рамки приличия. Кенма. Маленький миленький Кенма. И все вопросы отпадали. Кенма случился с Куроо безболезненно: свои чувства Тецу осознал, как нечто обычное, словно оно всегда было с ним. Но он не мог смириться с мыслью, что его любимым человеком стал именно лучший друг. Он пытался, во все глаза таращась на девчонок и других парней, вызвать в себе хоть какие-то подобные чувства, но кроме подозрительных взглядов в ответ он не получал ничего. Правда, одна старшеклассница отвесила ему пощёчину на глазах всей школы, так там он и прослыл главным ловеласом. Больше к девочкам он не подходил, хотя флиртовал (и где научился?) лихо и бессовестно. Глупо получилось, на самом деле. Он, кажется, хотел вернуть себе «натуральность», отгораживаясь от Кенмы, который в тот период начал замечать на себе пристальное внимание Тецу. В раздевалке тот лупил на него свои глазища, как маньяк, в общем душе постоянно оказывался слишком близко, дома не упускал возможности дотронуться, задевая его руками, локтями, ногами. Кенма, у которого все плохо с общением и пониманием людей, почуял неладное во время одной ночевки, когда Куроо решил устроить бои с подушками. Заведомо Кенма был проигравшей стороной, потому даже не удивился, когда его привычно подмяли под себя и принялись щекотать, но он все же удивлённо замер, когда поза, в которой они оказались, была до ужаса странной и смущающей. Обе его ноги обнимали талию Куроо, который прижимался к нему так близко и тесно, что Кенма ощутил все изгибы и неровности капитана своим телом. Особенно он хорошо запомнил, каким твёрдым был Тецу. Потом время полетело, а события размылись, и Кенме уже пятнадцать, когда Куроо, давно растерявший неловкость рядом с ним, стал шутить тупые пошлые шутки. Кенма не обращал на это никакого внимания, лишь иногда пинал, а ещё реже бил в солнечное сплетение. Шестнадцатилетний Куроо, у которого пубертат подкрался незаметно, потому ударил со всей силы, вёл себя как одержимый. Его гиперопека над Кенмой возросла до небес, язык развязался змеей, а руки, кажется, у него были лишними. Родители Козуме знали Куроо настолько хорошо, что даже не удивлялись, наблюдая за тем, как тот перелезал через забор, лез к Кенме с розой в зубах в окно и долго висел там, жалобно прося щелкнуть затворкой и впустить его внутрь. Кенма, конечно, не впускал, нацепив наушники и уставившись в игру, не обращал внимания на поскребывания по стеклу и надломленные брови. В раздевалке Кенма переодевался быстро, в душ не ходил, предпочитая принимать ванну дома. Но Куроо все равно успевал цапнуть его за задницу, скользнуть пальцами под шорты, прижаться со спины. Больше всего подобного происходило во время растяжки. Тогда Кенма жалел обо всем, распластавшись под горячим и взбудораженным старшеклассником. Куроо в такие моменты смущался, отводил глаза, но неизменно творил какую-то дичь, пристраиваясь сзади и выдыхая горячий воздух прямо в ушко Кенмы. У того в эту секунду ухало сердце. Ночёвки обрели другой смысл. Куроо довольно быстро забыл, что пытался «онатуралиться», когда видел растрепанного и до щемящего чувства уютного Кенму в кровати. Так как Куроо последним принимал душ, Козуме ждал его в обнимку с ноутбуком и новой серией ужастиков, потому со стороны он выглядел мило и… Целовательно. Потом Кенме стукнуло шестнадцать, а Куроо — весна. Видимо, кровь мартовских котов взбурлила в Куроо (другого предположения нет), и он полез целоваться. Получил пяткой в нос, царапку на щеке и психологическую травму на всю жизнь: Кенма укусил его в бедро от испуга, что Куроо, забыв о словах, молчаливо удрал домой. Оказалось, приставать к Кенме на поводу бурлящих гормонов и любить — совершенно разные вещи. Куроо путался в том, что правильно и неправильно, не совсем понимал, как себя вести и стоит ли вообще менять своё отношение к Кенме. В один момент обнимал его, пытаясь поцеловать хотя бы в щеку, в другой виновато сидел в изножье кровати и грыз себя сомнениями и вопросами, а нужен ли Кенме вообще такой неправильный друг. Позже Куроо понял, что с Кенмой нужно по-другому. Он просто в один момент осознал, что Кенма любит его взаимно все эти годы. Просто он тоже не знает, что такое любовь и как это выразить. Сложно отличить это, когда вы знаете друг друга с самого детства. Так Тецу нашёл способ завоевать уже давно завоёванного Кенму. Козуме не были нужны никакие подвиги, подарки, сумасшествия. Козуме нужен был домашний Куроо, который дома носил растянутую футболку и спортивные штаны, тупил над химией и щёлкал физику, готовил вкусный ужин и проливал кофе. Кенма любил влажные волосы Куроо, горячие ладони и уставший коньячный взгляд, в котором он хотел плавиться. Первый полноценный поцелуй случился, когда Куроо было уже восемнадцать. По обычаю, он остался у Кенмы. Шёл дождь, они смотрели «Пятница 13-е» и фыркали над героями, прижимаясь плечом к плечу. А потом Козуме просто испугался от громкого шума, из-за чего Куроо не упустил шанса пошутить. Шутка за шуткой, тычки за тычками, и они снова устроили потасовку под одеялом. Куроо, когда начинал проигрывать, пользовался запрещённым приемом: щекоткой. Так что Кенма растекался по постели, закрывая рот ладошкой, и… черт, сверху это выглядело именно так, как можно было бы неправильно подумать. Будто Куроо делал ему что-то такое сверх приятное. Ну, он наклонился, убрал ладошку, которая по сравнению с его всегда была маленькой, и поцеловал. Целоваться они не умели. Это точно. Зато красные щеки, жар в теле и неловкие касания губ были искренними и кристально ясными. И Кенма, обидевшийся тогда за сворованный первый поцелуй, простил Куроо за то, что тот сбежал домой после пятки в нос. С тех пор прошли месяцы, и они снова здесь, на кровати, возятся и шипят друг на друга. Единственная разница в том, что Куроо пришел с учебы, а Кенма так и не вылезал из постели. — Куро, ещё немного, и я пробью тебе хребет, — грозится Кенма, взвизгивая совсем не по-мужски, когда Куроо приникает губами к его животу и делает «брлблрблр». — Я тебя убью! Он изворачивается ужом, меняя положение, роняет Куроо на лопатки, садится сверху и вцепляется руками в крепкую шею. Взгляд Тецу мгновенно заплывает, и он ехидно тянет усмешку, кладя большие ладони на упругие бёдра, скользит выше, проникая под домашние шорты. — Ты же знаешь, что меня сейчас унесёт с этого, киса. Кенма моргает раз, два, три, смущается, собираясь отстраниться, но его не отпускают, пригвождая к себе намертво. Он выдыхает, чувствуя под собой многозначительный бугорок. — Киса прилапивается. Ну, эй, вернись, — просит Куроо, подтягиваясь на подушке и привлекая к себе Кенму. Целует кончик носа, щеки и лоб, между тем проскальзывая ладонями по худой спине. Хмурится: — Кенма. — Что? — киса едва ли не урчит от приятных касаний, пригревшись на парне, но смешно жмурится, когда колючая щетина царапает ему кожу. — Тецу, побрейся, я не шучу. — Ты снова весь день не ел? Козуме медленно закипает, возводя взгляд к потолку. Кенме недавно исполнилось восемнадцать, а Куроо все еще восемнадцать — на дворе стоит поздний октябрь, небо серое и дождливое, природа медленно готовится к зиме. До дня рождения Тецу еще несколько недель. Но пропасть, которая образовалась из-за этой маленькой разницы в возрасте, чувствуется вполне ощутимо. По крайней мере, на один год. Куроо уже поступил в университет, пока Кенма до сих пор в школе. Некома осталась без Тецу, потому Кенма бросил волейбол, посвящая все свое время учебе и играм. Ладно, враки, он посвящал всего себя только играм. Сути особо не меняет. Как студент, поступивший в сердце Токио, Куроо переехал в общежитие и пропадал в учебном кампусе днями, не появлялся в сети, и… Кенма скучал. Он не устраивает никакие истерики, скандалы и прочее, занимаясь своими делами. Куроо приезжает домой на выходные, и все эти два дня — бесконечно коротких для влюбленных — проводит с Козуме, сплетничает с его мамой, смотрит футбол с его отцом. Куро плотно вошел в жизнь Кенмы. — Я ел, — упрямится Кенма, прикрывая глаза, когда Куроо царапает сосок. — Родители дома. Снизу ехидно хмыкают. — Они и так знают, чем мы тут занимаемся на протяжении всей нашей дружбы, киса. — Фу, — Кенма в кулак зажимает черные волосы, чтобы открыть себе доступ к длинной шее, которую ему не разрешают метить. Мстительный кусь остается сверкать розовым пятнышком на загорелой коже, а Куроо драматично охает. — Теперь меня ловеласом будут называть в универе. — Да вообще плевать. — Иди сюда. Кенма послушно притягивается, радуясь, что вопрос о его питании закрыт, потому собирается провалиться в теплые объятия и горячие поцелуи, как… — Тецу! Иди побрейся, твою мать! Куроо громко смеется, а потом подхватывает Кенму на руки и вместе с ним идет в ванную, где усаживает парня на стиралку и поворачивается к зеркалу. Оттуда на него смотрит уставший первокурсник. Уставший, но влюбленный. Поворачивается с довольным лицом и ловит на себе пристальный взгляд янтарных глаз, не сдерживается и сгребает Кенму к себе, целуя медленно, тягуче. Цепляет зубами нижнюю губу младшего, вторгается языком в его рот, сталкиваясь с чужим языком, игриво толкает и трется. Кенма кладет руки ему на плечи, шире разводя ноги, чтобы Тецу устроился между ними, скользнул длинными пальцами под шорты и сжал ягодицы. Перед глазами пьянящая пелена, в ушах стучит пульс, а в руках Куроо его личное чудо, которое подрагивает и покрывается мурашками, краснея и выгибая спину. — Я хочу сделать кое-что, — отрываясь от манящих губ с влажным звуком, тянет Куроо, на что Кенма только кивает. Все, у него уже потеряна связь. Куроо по-кошачьи мурлыкает: маленький развратник. Щелкнув замком и удостоверившись, что дверь закрыта, Куроо подхватывает тонкую лодыжку левой ноги и кладет её себе на плечо, наклоняется, заставляя Кенму опереться на локти и несильно стукнуться затылком о стену. Тот морщится, но только потому, что капризничает. Ведь наблюдает с любопытством, облизывает искусанные губы и нетерпеливо сжимает пальцами углы стиралки. — Ты только не кричи сильно, — просит Куро и, повернув голову, целует медиальную лодыжку, улыбаясь тому, что хоть Кенма и спортивный, а весь он хрупкий, как котенок. Ну, или просто Куроо слишком слеп, чтобы замечать мышцы, натренированные волейболом. Поднимается поцелуями к икроножной мышце, которая сразу напрягается из-за трения щетины о гладкую кожу. Кенма кривит губы, потому что ему чертовски щекотно, а еще он терпеть не может, когда Куроо из кожи вон лезет, чтобы вывести Козуме на яркие эмоции. Куро склоняется немного ниже, кладя руки на стиралку, целует коленку и переходит ко внутреннему бедру, захватывая зубами мягкое местечко. Кенма облизывается, подтягивая к груди правую ногу, из-за чего раскрывается сильнее, а Куро ликует, радуясь такому доверию. Прикусывая и оттягивая кожу, подбирается к приводящей мышце, а, наткнувшись губами на ткань пижамных шорт, резким движением отодвигает ее в сторону, из-за чего Кенма роняет рваный выдох, смущаясь. — Оу? — Куроо видит напряженный стояк и поджатые яички. И никакого белья. — Ну, если бы мы жили вдвоем, то я бы хотел видеть тебя вообще без одежды. Кенма как-то устраивается на небольшой площади поверхности стиральной машины, спрятав лицо за волосами, и тихо стонет, когда Куроо целует головку и, не теряя времени, касается кончиком языка крошечной дырочки. — Тецу, — Кенма не специально бьет пяткой того в лопатку, не зная, куда устроить подрагивающие руки. — Тецу. Куро поднимает на него взгляд, широким движением языка скользя к основанию твердого члена, чтобы прижаться к яичкам, вобрать в рот. Кенма сжимает зубы. Вообще-то ему хочется быть непослушным и громким, как в тот раз, когда его родители уехали на целый день в город, а Куро завалил его на стол. Вся канцелярия слетела на пол, они сбили (головой Тецу) полку с лимитированными фигурками персонажей видеоигр, а Кенма кусался и сопротивлялся, пока Куро пытался доказать какую-то очередную ересь. Кенма тогда был очень громким вместе с влажными шлепками и скулежом Куро, который, оказывается, стонать нормально не умеет. Сейчас же, стараясь не перевалиться в сторону и не упасть, Кенма помнит, что на первом этаже родители смотрят какой-то фильм, что Тецу все еще не побрился, что он, черт, пока ждал капитана, весь извелся и истомился, готовя себя. Куро раздраженно цокает, когда шорты соскальзывают обратно, потому одним движением рвет их и выкидывает куда-то, подтягивая Кенму так, чтобы открыть себе обзор на ложбинку между круглыми половинками. Козуме что-то говорит, но Тецу не слышит, сгибаясь еще ниже и прослеживая языком шов, губами приникает ко входу. Лапки Кенмы вцепляются в лохматые черные волосы, сжимают их и пытаются отодвинуть от себя чужую голову, но Куро словно медом намазался, даже не дергаясь. — Тецу, нет! У них, по правде говоря, не было много возможностей для того чтобы испытать друг друга на всякие непотребства, так что каждый раз казался чем-то особенным и новым. — Куро! — Кенма шипит на шепоте, пока Куроо пальцами мнет задницу, большими же раскрывая вход, проникает языком глубже. Кенма затыкается, не зная, что ему нужно чувствовать, учитывая, что ему одновременно щекотно, стыдно, жарко и очень приятно. Язык, конечно, очень короткий, но именно то, что он свободно изгибается и учиняет мокрый хаос, доводит Козуме почти до края. И Куро отлипает от него в самый ответственный момент, облизываясь, смотрит заплывшим взглядом и одним движением ставит Кенму на ноги. Сам же опускается на колени, чтобы, раздвинув ягодицы, уткнуться лицом между ними. Кенма едва не ломается назад, вцепляясь в чертову стиралку и наклоняясь, приподнимается на носочки и жмурится. — Ты знаешь, однажды я тебя съем. — У тебя какие-то странные мысли, — Кенма прерывисто дышит, плавно качая бедрами — по сути скользит на влажном языке. — Черт. Куроо, чтобы доказать свои слова, неожиданно впивается зубами в левую попу, заставляя Кенму от неожиданности дернуться и тихо вскрикнуть. — Тебя там в универе по голове дернули или что? — Я тебя сейчас дерну, перестань ерничать, — ворчит Куро снизу, про себя отмечая, что они, наконец, квиты. Месть за прокушенное бедро в прошлом свершилась. — Сладкий. А потом Куро встает, и Кенма вовремя догадывается сжать зубы, когда в него входят одним толчком, целуя в плечо. Стиралка под ним жалобно скрипит, но ни Куро, срываясь на быстрый темп, ни Кенма, утыкаясь лицом в ладони, не обращают на это внимания. Тецу честно старается не создавать шлепки, потому даже не стянул до конца штаны, но тяжелое дыхание сдерживать не может, особенно, когда Кенма сжимается вокруг него. Кенма, радуясь, что подготовился заранее, хочет взвыть от удовольствия и подкинуть масла в огонь, но он все еще помнит, что они не одни, потому только подается навстречу и дрожит. Их хватает еще на полторы минуты, прежде чем Кенма предупреждающе натягивается, а Куро, обхватив его, поворачивает к раковине и кончает внутрь. Кенма, поймав отражение капитана, следует за ним, изливаясь в чужой кулак. Фейерверки взрываются в голове, звезды сверкают прямо в ванной, свет которой больно режет глаза. Они стоят так еще немного, а потом Кенма покрывается смущенным красным цветом вплоть до шеи, когда видит себя, и Куро, целуя его в макушку, хмыкает. — Нам надо в душ, киса. И, не дожидаясь ответа, Куро смывает в раковине следы преступлений, салфеткой вытирая зеркало, затем, не выходя из Кенмы, изловчается неведомым образом (точно кот) и стягивает с них одежду, следом перемещается в душ. От таких движений Козуме ерзает на нем и морщит носик, а после того, как старший выходит из него, так и вовсе кривится. — Ты чего сегодня такой вредный? — Куроо включает теплую воду и принимается намыливать связующего, который ютится у него в руках. — У меня нет сил, — вздыхает он, опираясь спиной на широкую грудь и прикрывая глаза. Из-за мочалки, прошедшей по самым важным стратегическим местам (а Кенма весь такой чувствительный, боится щекотки от любого касания к любому участку тела), младший ершится и порыкивает, вызывая у Куро приступы щенячьей нежности: целует в затылок, плечо, виски, щеки, лоб. И во всем этом можно расплавиться и спокойно заснуть, потому что Тецу завернет его в одеяло и унесет на кровать. — Нет, мы не закончили, не спи, — Куро разворачивает его к себе и прислоняет спиной к стене, перехватывает одну ножку и кладет ее на талию, и Кенма вопросительно поднимает брови. Капитан наклоняется с лукавой улыбкой и шальными глазами: — Но если тебе так нравится ходить заполненным, то я могу кончить в тебя еще много раз. Кенма говорил, что иногда ему хочется вытрясти из Куроо все пошлое дерьмо? Кажется, нет. Козуме прячет лицо, утыкаясь лбом ему в ключицу, стонет, когда длинные пальцы входят в растянутую дырочку, и Кенма краснеет еще сильнее, чувствуя там все вытекающие последствия. Тецу хочет сгореть прямо тут, но, о боги, ему так нравится, что он не сдерживается и резко вгоняет пальцы, из-за чего Кенма вцепляется в него, едва не поскальзываясь. Жмурится снова, прогибая поясницу и подставляя задницу под сильные руки, которые вертят им как заблагорассудится. Куроо собирается коснуться себя, когда Кенма отпихивает его от себя и разворачивается, руками разводя половинки. Тихо просит: — До краев. И Куроо сносит крышу. Через долгих полчаса они уже лежат под одеялом в чистой пижаме, сонно целуются и переплетаются руками-ногами. Ноутбук лежит на полу, там же валяются телефоны и еще прочий мусор. За окном поздний вечер. — Я подыскал нам квартиру, — шепчет Кенма, уткнувшись замерзшим после душа носом в шею парня, гладит пальцами его пресс. — Просторная светлая студия на солнечной стороне, недалеко от университета, рядом кофейня, книжный и спортзал. Тецу, слушая тихий голос младшего, улыбается. Только Кенма может, не говоря о любви, признаваться в этом таким образом. И, черт, просто сама мысль, что Кенма сам проявляет инициативу, приятно греет сердце. — Нам нужно договориться с хозяином, чтобы он придержал её до нашего переезда- — Давай переедем сейчас? — Кенма поднимает голову, заглядывая в темные глаза, которые неверяще округляются. — То есть, я… понимаешь, ну, Куро. «Куро»: не заставляй меня говорить очевидные вещи. «Куро»: не заставляй меня смущаться. «Куро»: ты же меня понял. «Куро»: сделай сам. «Куро»: Куро. — А… деньги? — У меня есть, хватит на пару месяцев, а еще я нашел себе работу в книжном, буду подрабатывать после школы. — Кенма опускает глаза, и Куроо улыбается, заправляя ему прядки за ушко. — Я думал, что ты ждешь своего выпуска, но… Черт, Кенма, да я уже готов собирать вещи. Какой же ты партизан молчаливый. А с оплатой справимся, я тоже устроюсь куда-нибудь. Боже! Мой парень просто… Куроо, растеряв желание спать, садится на кровати, перетаскивая младшего себе на колени, берет его руки и целует каждый пальчик, на что Кенма блаженно урчит — Тецу после бритвы притягательно гладкий, и дурацкая щетина не щекочет. — Мы же сможем делать все, что захотим. Давай заведём кота? Нет, кошку! Нет-нет, хочу двух котов! А там мебель есть? Ох, Кенма, у нас будет целый шкаф с игрушками для взрослых… Кенма фыркает и посмеивается, наблюдая за своим парнем. — Это будет наш домик на дереве, Кенма! — А ты не хочешь взглянуть на квартиру? — Я доверяю тебе, так что доверюсь и твоему вкусу. Понимаешь, мне не так важно, где именно и как, главное — с тобой. Больше мне ничего не нужно. — Вот же… кот, — хмыкает Кенма и целует его. Кенме восемнадцать, а Куроо почти девятнадцать, и у них совсем скоро будет собственный домик на дереве.