Обломком карандаша

      17 декабря       «Расскажи мне про Костюшко, папа». И он рассказал. Перед сном, сидя у изголовья моей кровати, пока мама стирала. Пан Тадеуш, оказывается, тоже отлично рисовал. Даже учился художествам в Париже. А потом, когда русские попрали нашу Конституцию, собрал войска и поднял восстание. Он был очень храбрым, верным своему народу. Люди шли за ним, как за фатумом. Увы, его сильно ранили, а потом пленили, заточили в Петропавловскую крепость. Не знаю, как он не лишился рассудка. Мой смелый воин, пан Костюшко. Потом он наконец получил свободу, больного, его ждала далёкая Америка… Он так и не увидел Польшу свободной. Отец назвал его «добрым хлопаком». Сказал, что для России он — строптивый бунтовщик, и имя его здесь опозорено. Но я помню, для панны Плятер он был иконой. Такой же будет и для меня. Когда-нибудь, я сделаю Польшу свободной, пан Тадеуш. [торопливый рисунок по памяти — гордый профиль Костюшко.]       19 декабря       Всю арифметику думала, как освободить Польшу. Надо поднять восстание, выступить перед людьми с пламенной речью. Только я совсем-совсем не умею красиво говорить, да ещё и перед толпой. Я заробею. Неужели придётся ждать, пока Польшу спасёт кто-нибудь другой?       Новая анонимка не блещет оригинальностью, как говорит Ф. «Костёр близок». Человек бредит. Я ведь не устраиваю истерик, не кидаюсь с дракой на предполагаемую обидчицу, словом, не даю повода продолжать меня травить. Дусеньке жаловаться не хочу, а то ещё прослыву фискалкой. На чистописании появилась мысль, как вывести эту девчонку на чистую воду. Завтра я снова дежурю, грех не воспользоваться ситуацией.       Решилась рассказать Ф. про свой план поднять восстание. К моему удивлению, она не только не посмеялась, но и поддержала мою мысль. Сообщила, что царя скоро сместят умные люди, и у нас, как в Америке, будут президент и парламент. Ф. не объяснила, как это, но сказала, что всем будет хорошо, и Польше дадут свободу. Только в гимназии об этом говорить нельзя. Кажется, я нашла понимающего друга. Ф. всегда меня выслушает, поддержит, утешит. Наверное, зря я о ней плохо думала. Она — друг нашей семьи, спасла отца. Конечно, жалко, что она тоже принимает это вещество от скуки, но я прощаю ей эту слабость.       20 декабря       Снова был диктант по словесности. В этот раз разобралась, где ставить запятушки, не посадила ни одной кляксы. Будет маме ещё один подарок к Рождеству (кроме этого, сшила ей на уроке рукоделия подушечку для иголок).       Во время дежурства рассовала всем девочкам под парты записки с одинаковым текстом: «У тебя зачешется нос». Писала левой рукой, себе тоже подсунула. Всё-таки, я могу быть не только сыщиком, но и хорошей преступницей.       Алексей Фёдорович пригласил меня на детский бал! Я видела, что в гостиной уже стоит огромная ель, вся в свечах, мишуре, деревянных солдатиках и куколках в белых платьицах. Всего через пару дней здесь соберутся много мальчиков и девочек. С одной стороны, я рада празднику, с другой же, опасаюсь этих дворянских детей, наверняка, они высокомерные зануды, как Кики или Зоя Ракитина! Но я согласилась, не хотелось огорчать доброго Алексея Фёдоровича, да и Ф. обещала быть на празднике и потанцевать со мной.       21 декабря       Новости и хорошие, и плохие. Начнём с того, что я получила «четвёрку» за диктант. Победа! Не зря Алексей Фёдорович со мной мучился!       Однако всё омрачила Стропилина. Львова нажаловалась ей о том, что девочки нашли в партах гадкие записки. Стропилина долго сверяла почерки, но так и не нашла виновную. В итоге, нас всех оставили на два часа после уроков. «Если хулиганка сознается, вы будете отпущены». Я молчала и исподволь наблюдала, кто из моих одноклассниц нервно потирает нос. Засекла Ринушку, Галю Коневу и Синицыну. На втором часу нашего наказания Синицына, чуть не плача, даже выбежала в уборную, накрыв нос ладонью. Может, я и правда ведьма?       Увы, выстрадав эти два часа, я осталась недовольна. Подозреваемых целых три, а анонимки писала уж точно одна. Вряд ли это Ринушка, та заробела после первой попытки задразнить меня.       Отец принёс маленькую ёлку, поставили её на подоконник. На ней всего пара свечек да вырезанные мной фигурки животных, но смотрится она препрелестно.       24 декабря       Только что вернулась с детского бала у Горецких. Ах, то был ужас! За взрослым столом собрались чопорные дамы, отставные офицеры и друзья-писатели Алексея Фёдоровича. Ругали Думу и хвалили царя. Я украдкой видела, как плохо было Ф. среди них.       Мне пришлось сидеть за детским столиком с напыщенными детьми этих благородных особ. Конечно, мама подобрала мне красивое голубое платье с буфами, не хуже, чем у маленьких принцесс, а отец показал, как правильно бить в нос обидчиков… Но я сидела, слушала пустые разговоры о путешествии в Баден-Баден, новых куклах, Смольном и молчала. Скучные. Потом начались танцы. Меня никто не пригласил, но не очень-то и хотелось. Никогда не была в этом хороша. После мазурки юный князь Лёвчик отвёл нас в сторонку и, достав из кармана маленькую флягу, предложил выпить некого шерри. Говорил, что одолжил у отца. Несколько девочек перекривились, но были и те, кто, кашляя, сделал по глотку. Это было отвратительно. К моменту, как нас обнаружили взрослые, кто-то уже успел запачкать ковёр. Низкое зрелище. Вот вам и благородные особы.       Под конец праздника меня нашла Ф. и станцевала со мною вальс. Потом подарила мне чудную бриллиантовую заколку для волос. Я хотела отказаться, ведь она такая дорогая, что страшно куда-нибудь надеть, но Ф. так настаивала…       Вернувшись домой, подарила маме подушечку, а отцу — его портрет в профиль (получилось похоже). Меня долго обнимали и говорили, что я замечательная девочка. Отец поцеловал маму. Боже, пусть так будет всегда.