Звезды греют свои планеты

Кавеху было невыносимо наблюдать за происходящим. Наблюдать — и не иметь никакой возможности повлиять. Веритас верил ему через слово и все больше времени проводил вне дома, а Аль-Хайтам мало что говорил — просто вечером укладывал голову на плечо Кавеха, утыкался в него и дышал — мерно, тихо. — Ты не вернешь его так, — однажды говорит Кавех отстраненно, перебирая серые волосы и крайне осторожно снимая наушники. Аль-Хайтам морщится от звуков — во времена уже почти зимних дождей у него всегда обостряется слух, и снимает он наушники только в кровати. — Разве я не беспомощен в своих попытках? — отвечает он погодя. — Я не могу донести ему причину, по которой я поступил так, как поступил — весьма объективную. Я поступил бы иначе, знай я все это сейчас, но толку жалеть о прошедшем нет. Не торопи нас. Нужен хороший повод для контакта. Кавех не согласен до конца, но упрямее человека, чем Аль-Хайтам, не существовало — Веритасу только предстояло до этого дорасти. Хорошим поводом для контакта является день рождения Аль-Хайтама, и Кавех старается завести эту тему, когда Веритас в хорошем настроении. Которое, впрочем, моментально улетучивается. — Ну и что? — Веритас показательно зевает. — Уйду из дома в этот день, вернусь поздно. Никаких проблем не принесет. — Я же не поэтому говорю, — Кавех тихо вздыхает. — Я не жду от тебя больших проблем. — Ты хочешь, чтобы мы с Аль-Хайтамом помирились, — переводит Веритас, щурясь из-под отросшей уже челки. — Но мы и не ссорились. Я не хочу его видеть и знать. Он не устраивает меня как родительская фигура. И, если не заткнешься, ты тоже перестанешь устраивать. — Это грубо, — сообщает Кавех, ничуть не расстроившись — ничего неожиданного Веритас не сказал. — Не устраивающая тебя родительская фигура не будет сегодня делать пахлаву к ужину. — Пока еще устраиваешь! — вскидывается Веритас, и Кавех смеется — и качает головой. Он держится за этот хрупкий контакт всем собой, за двоих, но и он тает будто в пальцах. К этому он тоже пытался себя подготовить — и в подростковом возрасте мало кто ведет себя тактично. Кавех вел, но в его положении стоило не дышать в неправильную сторону лишний раз, чтобы не расстраивать мать. У Аль-Хайтама он не спрашивал — хотя не думал, что против такой бабушки нужно бастовать, кого-то, наоборот, вырастили избалованным. День рождения Аль-Хайтама проходит тихо — и без Веритаса. Сайно заглядывает на пару часов, Тигнари не может вырваться из леса, а Коллеи со своим поступлением, кажется, отказалась от людского общества вовсе. Больше близких у них не завелось, приятели были в основном у Кавеха, а Аль-Хайтам, дай ему волю, вообще бы никого не звал. Веритас приходит — впервые за все время — заполночь, и никто это не комментирует. Разумеется, он даже не поздравляет Аль-Хайтама, и не прикасается к пирожным, которые были оставлены специально для него. Все сложно. Но ничего толком не происходит, не улучшающее ситуацию, не ухудшающее — ровно до момента, когда к Кавеху на сдаче проекта не подбегает белый, как мел, трясущийся от страха Веритас и не хватает его за руку. — Пойдем! — говорит он в полнейшем ужасе, и Кавех задыхается сам, немедленно костенея — и движется сам, быстрее, чем может Веритас со своим ростом. Веритас ведет его к дому. * * * — С книгами была глупая идея, — говорит Странник, когда Веритас натурально утыкается в него в день рождения Аль-Хайтама. — В конце концов, зачем уничтожать то, что нравится тебе? — Это была твоя идея, — обрывает его Веритас и дергает за прядь волос. Странник вообще не очень любит прикосновения, как и Веритас, поэтому все, что Веритас чувствует сейчас — акт банальной жалости. От этого тошнит. — Не все люди привязаны к предметам, — глубокомысленно произносит Странник, запрокидывая голову — его шляпа спасала их обоих от капель на лице, и сейчас Веритас зябко ежится от дождя. — А некоторые люди привязаны к конкретным предметам. С чем они, например, не расстаются. Книги — восполнимый источник. — Я не буду поджигать Кавеха, — бурчит Веритас, и Странник смеется, каким-то неровным жестом потрепав его по волосам. — Да за что его. Очаровательный человек, Когда подменял профессора, за комплимент мне реферат подмахнул, — и в его голосе становится сильно меньше смеха. — Они тебе вообще нравятся? Веритас затыкается моментально и молчит. Он и сам не знает — знал несколько месяцев назад, хоть немного, а сейчас — пустота. Он не может расслабиться в присутствии их обоих, с ними не хочется говорить, и Веритас вообще бы предпочел, чтобы они о нем забыли. …и он лжет себе сейчас, он это знает. — Потому что, — Странник не ждет ответа, продолжая меланхолично сам, — не всегда родители делают настолько непростительные вещи, как нам кажется. А иногда непростительные вещи, которые они делают, делают нам… лучше, — он молчит несколько секунд. — Они выглядят довольно ответственными. И им не все равно. Скажи, а твои родители… — Они не мои родители! — зло бросает Веритас, отстраняясь от него всем телом. Ну вот, теперь он вообще весь промокнет. — Это два чужих человека, которые взялись меня воспитывать! Перестань их так называть! На этот раз пауза дольше. — Значит, чужие люди, — резюмирует Странник. — На празднике у чужих людей можно стащить себе в комнату все сладкое и не выходить из комнаты. — Так и надо было сделать, — Веритас едва ли успокаивается. — Зачем я вообще к тебе пришел? Странник не обижается — он вообще редко обижается на что угодно, у Веритаса ни разу не получилось его задеть. — Так вот, — продолжает он, будто тема и не прерывалась. — Я знаю только один предмет, к которому так привязан Аль-Хайтам. Веритас вскидывает брови, челка липнет к глазам, и он отводит ее, смотря все еще недоверчиво. Странник усмехается. — Ты не думал стащить его наушники?